В тот день шёл сильный ливень, настолько, что покинь ты свое укрытие, то с сию секунды задохнешься, по одной простой причине — ты не сможешь сделать даже вдох из-за потока. Лёгкие будто сожмет и все на этом. Кэйа дышит с трудом, утыкаясь лицом вниз, глядя себе под ноги и натягивая ручками капюшон. Плащ особо не спасает, он все равно промок до нитки. Рядом с ним плетется высокая фигура. В памяти юного Альбериха он так и остался высокой сильной фигурой без лица; на его месте — размытое пятно.
Мужчина — отец, родной отец, — что-то твердит, повторяет одно и то же уже на протяжении нескольких дней. Кэйю это уже порядком бесит. «Ты должен», Ты наше спасание», «Ты наша последняя надежда».
Под размытой стенкой из капель дождя показалось двухэтажные строение — поместье, в некоторых окнах даже свет горел. При поместье были виноградные рассадники и ещё парочка небольших домов. Кэйа чувствует, как его тонкую руку сжимают крепкие пальцы и тот недовольно шикает. Отец никогда не воспринимал его, как сына. Даже сомневается, что любил. Кэйа не знает, что такое родительская любовь. Мать он помнит очень смутно из-за того, что умерла та почти в самом его младенчестве и причину её гибели он так и не узнал. Даже её имени.
— Папа, — тихо зовёт синевласый мальчик и получает в ответ игнорирование. В глазах своего отца он видит безумный огонёк и настораживается. Молчит, не проронив ни слова более; все понятно и без слов. Мужчина резким движением разворачивает Кэйю к себе лицом за плечо, присаживается на корточки, глядя прямо в глаза напротив. У его отца такие же гетерохромные глаза. Только вот его — на грани безумия и без того блика жизни.
— Ты наша последняя надежда, Кэйа, — слегка сдавливает хрупкие плечи. На лице улыбка тянется. Такая грустная и в то же время сумасшедшая. — Спаси нас всех.
В тот вечер единственный родной человек оставил его одного, возложив на хрупкие плечи такую ответственность. Что-то треснуло в тот миг. Ах, да — рассудок мальчика. Он не знал, что делать. Ему было совестно и совестно по самый настоящий момент. Альберих не знает, что произошло с отцом. Жив ли он вообще, вернулся ли обратно на родину в попытке исправить что-то…
Ливень усилился, поднялся сильный ветер, заставляя деревья тревожно шелестеть и с жутким скрипом прогибаться из стороны в сторону, в зависимости от дуновения самого ветра. Кэйе было страшно и признаться, он был бы рад, если бы его придавило в тот момент деревом. Ничего бы этого не случилось.
Мальчишку заметила горничная, служанка странного дома, находящегося в дали от самого Мондштадта. Та в панике позвала кого-то и через доли секунды на пороге появилась ещё одна фигура — мужская, крепкого телосложения. У него были огненно красного цвета волосы, суровый вид, но взгляд говорил сам за себя — мягкий.
Мужчина, даже не накинув плаща, выбежал на улицу, прямиком к Кэйе. «Безумец», удивляется мальчик, глазки его округляются. Не успевает ничего сказать, как слышится хруст — ствол дерева. Прямо за спиной. Оно не выдерживает силы ветра, начинает трескаться, гнуться и в конечном счёте просто ломается. В последний миг Кэйю успевают выдернуть из-под предстоящего места падения, моментального захоронения.
Погода словно взбесилась, обиделась на то, что начал Кэйа не по своей воле. Природа разгневана, а гнев природы — самое страшное, что может случится с, на деле, очень хрупким человеком. Прижимаясь к груди неизвестного спасителя, Кэйа чувствовал себя спокойно, в безопасности, но при этом его пожирало чувство стыда и ненависти к самому себе. «Что ты забыл на улице, малыш?», возмутился мужчина, но без какой-либо «примеси» гнева. Кэйа виновато тупит взгляд, будто не знает, что ответить. Единственное, что выдавил из себя Альберих это: «я потерялся».
Ложь. Ложь, за которую ненавидит себя по сей день.
Оказавшись в помещении, Кэйа ощутил, как здесь тепло и пахнет чем-то вкусным. Желудок предательски заурчал, напоминая о себе, что поры бы покормиться, ставя Кэйю в еще более неловкое положение. Чувствует на себе взгляд: не тяжелый, мягкий и даже с ноткой жалости. Брошенный котенок. Служанка, кою звали Аделиндой, как узналось сразу, приносит по просьбе мужчины полотенце.
— Приготовь ему горячую ванну и чистую одежду, — вежливо просит тот, аккуратно стягивая с чужой макушки капюшон и собирая лишнюю влагу с волос полотенцем. Служанка кивает и удаляется. — Как же тебя так угораздило. Такой ты не разговорчивый… Звать то тебя как?
— Кэйа, — отвечает мальчик и замечает, как голос его содрогается. То ли от холода, то ли волнения, то ли еще чего — будто о нем уже все знают. Знают, что он лгун и шпион, мерзкая болячка, которая в скором времени пустит корни и намертво вцепится в организм, заставляя его умирать.
— Кэйа, значит, — задумчиво. Теплая улыбка мужчины заставляет успокоиться. — Мне жаль, что ты оказался в такой передряге, Кэйа. Ты не из местных, верно? — кончиками пальцев касается мальчишечьей щеки и Кэйа отчего-то ластиться к прикосновениям, как кот, что заставляет неизвестного удивиться даже. Дави на жалость. Тебя примут. — Пока не найдутся твои родители, побудешь у нас. У меня есть сын, твой ровесник. Уверен, вы поладите.
— П-правда? — глаза его засияли фальшивым блеском радости. В ответ получает согласное «разумеется».
— Мое имя Крепус. Крепус Рагнвиндр. Горничную зовут Аделинда, — поясняет Крепус и словно по зову приходит эта самая Аделинда, сообщая, что горячая ванна готова. Боязливо и с неуверенностью, юный Альберих следует за девушкой. Та, в свою очередь, приобнимает юнца за плечо и уводит за собой.
***
— Отдыхайте, а я пока приготовлю для вас ужин. Как закончите, вот полотенце, — указывает на небольшой столик, где было аккуратно свернуто полотенце. На пуфе рядом — одежда. — И одежда. Я покину вас, — у Аделинды мягкий и приятный голос. Успокаивающий. Наверняка у нее хорошо получается петь колыбельные и рассказывать сказки, истории своим убаюкивающим голосом. Кэйа кивает согласно на ее слова, обнимая свои колени. Неприятная дрожь от холодного ливня прошла. Мальчик завороженно смотрит на пар, исходящий от горячей воды; поднимает свою руку и видит, как от нее тоже исходит пар. Удивляется. Неужели, настолько замерз, что не чувствует такую ощутимую горячую температуру воды? Ну и пусть. В ванной приятно пахнет какими-то эфирными маслами. Вдыхает — и тут же зудит в носу. Его приютили… Как здорово.
Как мерзко.
«Я не заслуживаю этого всего», с этими мыслями, Кэйа уходит с головой под воду. В голове — рой ненужных мыслей. Голос, казалось бы, его внутренний, его «совесть», почему-то обладает голосом его отца. Кэйа ненавидит это, не хочет даже слушать. Его съедает это изнутри, ломает кости и рвет плоть, заставляя орать во все горло. Плохо, плохо… Он не знает что делать. Один не верный шаг — фатальная ошибка. Но разве… не у тебя ли получается лучше всех врать? Похлопай ты невинными глазками перед хозяином дома и его горничной, тебя затискают, как какую-то милую зверюшку, не правда ли? Так и делай это.
«Нет. Я не хочу!»
Кэйа слишком поздно понимает, что воздуха ему мало. Сознание его отключается… или отключилось? Но в какой момент? Наверное, это не так уж и важно? Уши заложило от воды и Кэйа не слышит того, что происходит на «поверхности». Глухие удары или это не удары, а топот ног. Да, точно. А в следующую секунду за плечи его хватают чьи-то руки. Не слуга. Кэйа запомнил ее руки: нежные, с длинными тонкими пальцами, опрятным маникюром и не такой грубой хваткой, как эта. Его вытаскивают из воды — перед собой он видит мальчика. Слегка вьющиеся красные волосы, собранные в высокий хвост, глаза — алые, как рубин; бушующее пламя. Взгляд его явно недовольный и перепуганный.
— Дурак! — недовольно восклицает мальчик, слегка встряхнув незнакомца за плечи. Стыдливо взгляд в сторону отводит за то, что так резко обозвал его. Не вежливо. Узнай об этом отец, наругал бы. — Тебе что, жить надоело?
— Я, кажется, уснул, — виновато.
— Уснул? Если клонит в сон, то вылезь из ванны и иди в постель, — недовольно фыркает и наконец-то отпускает Кэйю. Взглядом проходится по его лицу, осматривая с головы до… до груди, потому что остальная часть погружена в воду. — Это тебя спас отец?
— Крепус — твой отец? — мальчик согласно кивает на вопрос и подкатывает намокшие рукава. Мокрая ткань неприятно липнет к тему. — Меня Кэйа зовут.
— Дилюк, — теперь то огненный скромно улыбается и с интересом пялится в чужое лицо, а именно — на глаз. Кэйа не привык еще, что каждый второй цепляется за эту особенность: цвет и зрачки. Прятать его — было хорошей идеей, только вот не всегда это удается (например, как в ванной или когда спит). — У-о-о, у тебя такая форма зрачков интересная. Никогда не видел такие. В книжке, правда, одной что-то подобное было, но я не помню, какой именно.
Кэйа смущенно взгляд в сторону отводит, дабы скрыть свою «особенность». Дилюк неожиданно меняется в выражении лица: глаза его округляются, а головой завертел по сторонам, как зверек какой-то, почуявший опасность. На деле Дилюк просто услышал приближающиеся шаги и быстренько метнулся за стоящую поодаль запасную ширму. Присел на корточки и затаился. Кэйа быстро сообразил что к чему и вылез из ванной, сразу обмотавшись полотенцем. Прежде, чем войти, слуга постучала, удивив этим Кэйю, будто важная персона… Вежливость и такт никто не отменял, банально — личные границы.
— Ужин на столе. Я пришла сопроводить Вас, — все так же из-за двери. Кэйа кричит ей «уже иду», быстренько одевается, натягивает кое-как повязку и покидает ванную комнату. Дилюк дожидается, пока те уйдут, чтобы вернуться в свою комнату незамеченным. Для отца и Аделинды он уже спит.
***
Шли дни, недели, а «потеряшку» никто так и не нашел, даже не собирался искать. Кэйа искренне был рад, что он здесь, а не со своим родным отцом, скитающимся по Тейвату, а может он уже и вовсе мертв. Скрывать свое равнодушие оказалось куда сложнее. Когда Дилюк пару раз заметил, как Кэйа плачет ночью под одеялом, Альберих отмахнулся, мол, скучает по отцу, не может поверить, что его бросили, никто не ищет, что ему очень грустно и все в этом духе. На деле — он рыдал от того, что мерзко от самого себя.
Дилюк, в свою очередь, не понимал этих чувств. Брошенность… Лишь от части. Он не помнил свою мать, но как такового страдальческого чувства не было. Всю сознательную жизнь он видел лишь отцовскую фигуру и Аделинду в роли няни. Может, нет этих печальных чувств, потому что она и заменяла ему мать? Бред какой.
Но Крепус был прав: мальчики подружились. Они были не разлей вода. Похожи, но в то же время разные. Как лёд и пламя. Кэйа — слишком эмоциональный, как бы ни пытался давить свои эмоции; Дилюк — слишком суровый и в какой-то степени вредный, но такой же добрый, как и его отец.
Год, за ним другой — пролетели слишком быстро. Кэйа стал позабывать то, за чем его подбросили, как котенка, в чужую семью, поближе к Городу Свободы. Может, мне желали в самом деле счастья? Окстись, глупый, и не придумывай отмазок.
Память имеет потрясающее свойство — стирать, блокировать травмирующие тебя события. Тот день, дни до урагана стали белым пятном в его памяти. Слова, просьба отца… Это тоже. Осознав это, Кэйа облегченно выдохнул, испустил нервную усмешку, а из глаз его хлынули слезы. Благо в комнате он был один и не пришлось бы все объяснять Дилюку. Ему было четырнадцать лет, когда впервые явился Каэнриейец. Белые волосы, бледная аристократичная кожа, голубые глаза с четырехконечным звездообразным зрачком. Представился он тогда Хранителем Ветви, Дайнслефом — верным слугой.