Говоря что-то Чу Ваньнину, Тасянь-цзюнь шипит почти по-змеиному. Впивается в мочку уха, словно дикое животное, острыми зубами стискивает нежную кожу до крови. Крепко сжимает ягодицы. Практически откусывает и отрывает куски от несопротивляющегося тела.
Чу Ваньнин отдаёт себя. Рассыпается. Распадается на части. Заламывает брови, создавая складки на лице, до этого бывшим идеально ровным (ни одной морщинки!) и бледным. Почти превращается в пыль. Высыхает.
Тасянь-цзюнь смотрит на серый пепел-песок на своих ладонях, переводит ошалелый взгляд на кучку такого же пепла-песка перед собой и не знает, о чём подумать в первую очередь: Чу Ваньнин снова предал его? Чу Ваньнин снова оставил его? Чу Ваньнин ушёл без позволения этого достопочтенного?
В голове и вокруг странная тишина, медленно переходящая в белый шум. В неслышный человеческому уху крик. В вопль. В ужасающий визг, от которого вот-вот, да лопнет что-нибудь. Например, голова – просто расколется, как арбуз. И больше никто не соберёт её по этим кусочкам. Кровавое месиво будет киснуть и гнить на каменном полу, как старый никому ненужный пазл, в котором не хватает каких-то деталей.
Тасянь-цзюню действительно не хватало деталей. Он хватается за голову обеими ладонями, пачкая аккуратную причёску пепельной пылью.
Тасянь-цзюню кажется, словно всё вокруг начинает сжиматься. Стены дрожат. Потолок колотится в болезненных конвульсиях, грозясь вот-вот обвалиться, а пол внезапно нагревается, как масло… и вот он уже действительно в масле. В огромном чёрном котле, который не чистили, наверное, с самого сотворения мира. В том самом котле и масле, в котором варилась Сун Цютун. Кажется, он даже смог увидеть её обуглившиеся кости. Какие-то их части, которые не удалось выловить.
Боли нет. От масла – нет. Но тянущая боль в висках становится сильнее в тот момент, когда он слышит мерное шуршание песочных часов. Песочные часы не издают таких громких звуков! Обычные – нет. А если сделаны из умершей души и заполнены прахом её тела – вполне. Часы появляются прямо перед носом Тасянь-цзюня. Шуршат, шипят, шелестят, сводят с ума, исходят волнами от жаркого воздуха, что поднимается над маслом.
Тасянь-цзюнь поднимает руку. Руки нет. Полностью изжарилась, обуглилась до кости. Куски чёрного отвратительно пахнущего мяса свисают с пожелтевших костей, как старое вонючее тряпьё с прогнившей перекладины для сушки. Вторая рука… Такая же! И в этот момент резкая боль, видимо копившаяся всё это время в теле, ударяет в мозг с такой скоростью, с какой, кажется, движется свет. Тасянь-цзюнь пытается кричать, но не может. А может и может.
Он в масле уже по подбородок. Оно что-то навязчиво шепчет – пытается разговаривать. Горло дерёт так, словно из него на живую тянут связки. А Тасянь-цзюнь всё кричит. Выплёвывает ругательства и обещания, проклятия и увещевания…
Он не слышит себя. Собственный голос утопает в сделавшимся чересчур громком шипении и шкворчании масла, в шуршании и шёпоте пепла-песка, в… «Мо Жань, учитель был не прав».
Мо Жань резко принял сидячее положение, жадно хватая ртом воздух. Вокруг было темно. Хоть глаз коли. Но это не останавливало его. Мо Жань, всё ещё не приведя дыхание в порядок, не разобравшись с мыслями, не придя в себя, путаясь в одеяле и в ногах, попытался вскочить с кровати, как его тут же потянули обратно чьи-то руки.
Знакомый голос что-то бормотал, что-то спрашивал, что-то говорил… всё проходило мимо ушей, как белый шум. Кажется, в какой-то момент Мо Жань даже начал задыхаться.
- Мо Жань, - наконец, в веренице странных звуков и собственных хрипов ему удалось расслышать своё имя. Знакомый голос. – Мо Жань, посмотри на меня.
Что-то тёплое на щеках. Знакомые очертания перед глазами. Тот же голос. Тот самый запах… Чу Ваньнин.
Разум сразу прояснился, взгляд сфокусировался. Но воздуха всё ещё немного не хватало. А фантомная боль от жарки в масле преследовала, как старая навязчивая болезнь, на которую просто невозможно не обращать внимания. Как больные от погоды кости.
- Что тебе приснилось? Ты кричал, звал меня.
- Ваньнин… - Мо Жань был больше не в состоянии владеть своими эмоциями. Слёзы покатились из глаз крупным бисером, скатываясь по гладким щекам и попадая на чужие тёплые ладони. – Мне снилась… прошлая жизнь. Что я потерял тебя.
Эти предложения дались Мо Жаню с огромным трудом. Он громко всхлипнул, со свистом втягивая ртом воздух, часто-часто заморгал, пытаясь сфокусироваться на глазах Чу Ваньнина, но с каждым взмахом ресниц картинка лишь по-разному мутнела, совершенно не проясняясь.
- Я рядом.
Чу Ваньнин прижался лбом к вспотевшему лбу Мо Жаня и долго смотрел в глаза, большими пальцами утирая слёзы. Мо Жань закусил губу. Чу Ваньнин рядом с ним. Это правда. То, что было – уже в прошлом.
Мо Жань закрывает глаза…
Сквозь тёмную пелену, созданную веками, появляются песочные часы с пепельным песком, которые с каждой секундой всё ближе и ближе. И с каждой секундой всё виднее, как они исходят волнами от жара, что поднимается в воздух от масла.
…Кажется, он снова ощущает, как начинает гореть в аду.
Сгореть полностью не даёт растворяющееся в воздухе «Я рядом».