His Venice

Мирный плеск о борты каналов, крики чаек и окружающий ровный шум живого города, в который то и дело вплетается привычная перекличка гондольеров. Солнце перекатывается по одинаковым рыжим крышам, постепенно заливает площадь, ласкает каждый камень и каждую колонну. Не обделяет вниманием ни одну волну, насквозь пронизывая ее, мутную, своими лучами. Волны, в свою очередь, выносят солнце каплями на набережную, трещины брусчатки которой исследуют голуби.

Сонхва сидит за столиком в кофейне на площади Санта-Мария Формоза и, делая небольшие глотки кофе маккьято, едва заметно морщит нос. На самом деле Сонхва терпеть не может кофе, тем более крепкий итальянский, но ощущает, что сейчас, ранним утром, когда он сидит в столь прекрасном месте, не создать соответствующие ситуации условия — просто грех. По крайней мере попытаться, потому что стандартный местный эспрессо он точно не осилит.

Кофе, книжка, пригревающие — еще не опасные — солнечные лучи и звуки пробуждающейся Венеции, изумительного старинного города. Сонхва с улыбкой наблюдает за окружающим миром.

Логичней всего было бы сесть на площади Сан-Марко, в самом сердце, но теряется это ощущение отстраненности: всегда на главной площади ты — лишь турист, не более, один из тысяч, что пробегают по плитам, в спешке делают снимки и исчезают обратно в пустоту, из которой и появились. Ты — лишь один из тысяч мимолетных снов усталой дремлющей Венеции, которую так и тянет опустить свою тяжелую голову под толщу грязно-бирюзовых вод и наконец провалиться в глубокое небытие. Отдохнуть от криков гондольеров, шелеста голубиных крыльев и щелчков фотоаппаратов. От спешки.

Сонхва не спешит. Он сливается с городом, наблюдая за суетой вокруг лишь с чуть большим интересом из-под полуприкрытых ресниц. Ему нравятся местные люди и туристы. Ему нравятся основательные белые стены церкви Санта-Мария Формоза и крыши уличных кафе, временно раскинувшие свои крылья над краями площади. Ему нравятся потрепанные временем статуи на фасаде церкви и вазы со свежими цветами, которые, одну за другой, выносят работники кофеен вокруг. Ему нравятся балкончики домов вокруг и плещущиеся чуть поодаль волны канала Рио-дель-Мондо-Ново. Ему нравится многогоконечная потемневшая звезда на куполе и ее отражение, эхо, след на одном из кирпичиков под ногами.

Сонхва нравится каждая улочка и каждая площадь Венеции, каждый канал и каждая церковка. Каждый мост, на ступеньки которого рядом устраиваются уставшие пары и художники, что пытаются парой штрихов запечатлеть статику архитектуры и захватить динамику вечного движения города на морских водах. Каждая лавчонка, у которой торопливо перекусывают гости и, за чашкой кофе, неспешно перекидываются репликами местные, изредка, но бурно жестикулируя. Он чертовски влюблен в Венецию и ее контрасты.

И в тот факт, что она подарит ему сегодняшнюю ночь.

— Еще кофе, синьор? — склоняется учтиво официант, и Пак невольно замирает, все так же не отрывая от площади взгляда, но ощущая, как губы растягиваются в улыбке сами.

— Ты?.. — слово растворяется где-то во влажном солоноватом воздухе.

— Тссс, — Чхве Сан прикладывает палец к губам и открыто улыбается, склоняя голову набок. Его глаза похожи на крылья чаек. — Я тут подрабатываю.

Чхве Сан. Ласковый и теплый, как сама Венеция. С плеском волн и непредсказуемым характером. Основательный и динамичный — контрастный. Добрый, светлый, открытый, но с венецианской чертовщинкой.

Он подается ближе и вертит в пальцах ручку над блокнотом, словно и правда готовится записывать.

—Ах вон оно что, — Сонхва прикрывает рот кулаком, корректно глушит смешок. Город вокруг начинает свой карусельный круговорот от того, какие игривые искорки танцуют в сощуренных глазах напротив. — Что же. Тогда un caffè per favore!

— Может, лучше щербет? — это даже не совсем вопрос, скорей утверждение. Сан поднимает брови и хитро смотрит, придерживая ручку наготове. — Как, синьор?

— Все-то ты знаешь…

И в этом уже есть что-то родное: Венеция знает, что Сонхва любит, и готова не заставлять его пить кофе.

Город расцветает бурным цветом нового дня. Полная жизни — своей и чужой, — Венеция качается на волнах, пролистывая страницу за страницей собственной книги, но не запоминая ни строчки. Люди, пробегающие по ее мостам и исследующие каналы, не оставляют следов и не остаются в ее воспоминаниях.

Сонхва знает, что тоже не останется. Поэтому не рвется возвестить о своем присутствии или сделать что-то значимое. Ему достаточно просто пробежать безликой строчкой как человек, который ест щербет на площади Санта-Мария Формоза, листает книгу и вдыхает сладкий аромат цветочных букетов. И исподволь любуется россыпью звезд на шее одного официанта.

Сан замирает у барной стойки, потирая руку, и улыбается с толикой смущения. Эта его улыбка, с ямочками в уголках губ, так похожа на искру и так очаровательна, что, Сонхва готов поклясться, блеск волн в каналах откликается именно ей. А может и каждый камешек отзывается перестуком каблуков именно потому, что ему нравится эта легкая походка. Вполне возможно, что теплые солнечные лучи оглаживают эту гладкую оливковую кожу с таким любовным трепетом только оттого, что невозможно не коснуться. И даже толпа прекращает плыть бесконечным потоком, когда в ней появляется эта самая фигура.

Вполне возможно, Венеция любит Чхве Сана.

— Понравилось? — некрупные пальцы Сана порхают по столу: он забирает на поднос опустевшую вазочку, звенит о ее край ложкой. Улыбку — старательно сдерживает.

— Ты больше.

У Сонхва в глазах — целые звездные галактики. Щеки Сана стремительно краснеют от такого пристального ночного взгляда.

— Спасибо за заказ, ждем вас снова!

— Взаимно.

Сонхва знает, что дождется.

Венеция ему поможет. Всегда помогала. Возможно, она его все-таки запомнила?

Он здесь далеко не первый раз, они с Венецией знакомы много лет. Она выучила наизусть каждую его венку, каждую волну его волос и каждую морщинку от краткой улыбки, помнит его серенады ей. Он — наизусть помнит все ее улочки, все мостки, все церкви и все каналы: от Скомензера до Рио-ди-Сант’Элена. Знает характер каждого района Риальто: Кастелло, Дорсодуро, Каннареджо, Сан-Марко, Санта-Кроче, Сан-Кроче. Знает, как звучит город в каждый час суток. Знает, как живет и дышит Адриатическое море. Знает, какие тени отбрасывают кирпичи старинных зданий и какими пугающими могут казаться окна света на глади каналов.

Но Сонхва знает, что прекрасней Венеции — только Венеция под сенью синей ночи и россыпи звезд.

А прекрасней ночной Венеции — только улыбка Чхве Сана, который спешно пересекает мостик, натягивая свою джинсовую куртку на плечи, и сбегает по ступеням к самой воде.

— Хен, я опоз…

— В самый раз, — Сонхва подает ему руку и помогает шагнуть на борт лодки. Ночью в Венеции нужно быть тихим и не разгонять волны, поэтому лодка лишь покачивается самостоятельно, ожидая знака весла. Пак отталкивается от берега канала и уводит лодку на центр.

Вода спокойная, лежит зеркальной гладью. По ту сторону — другая Венеция, потонувшая в линиях света. Замершая, величественная, мрачная и древняя. По эту — живая, дышащая и любующаяся звездным небом.

Сан, сидя в лодке, вскидывает голову следом. Вцепляется пальцами в борта, весь тянется вверх и часто моргает, не сдерживая восторга и счастья. По волосам деликатно скользят блики фонарей, его отражение — робко касается водной глади, словно боясь недостаточно точно передать всю особенность момента или спугнуть созвездия. Сан — со страстью ловит взглядом отсветы на старинных фасадах, наслаждается звездами, внимает плеску волн, впитывает в себя каждое мгновение. Но больше всего он любуется галактиками в чужих темных глазах.

— Это чудесное свидание, — когда они ныряют под очередной мостик, Сонхва приседает в лодке, и Сан подбирается к нему поближе, накрывает руку своей. Тепло. — Город такой таинственный ночью… И звезды так сияют…

— Не только звезды.

А Сонхва как никогда прежде нравится тихая ночная Венеция.

Она качается на волнах, пролистывая страницу за страницей собственной книги, но не запоминая ни строчки. Она видела столько поцелуев, что не счесть, но не помнит даже сотой их части. Но один — первый, неловкий, рассыпающийся звездами средь темных вод — бережно сохранит в своей памяти на многие-многие годы.