Клубника в ломком стекле

Во внутреннем дворике колледжа, где есть несколько зон отдыха, тихо и малолюдно. Еще холодно, студенты не выходят обедать на улицу, поэтому двум ребятам, расположившимся за столом на верхней ступени, никто не мешает.

— Надо же, да у них целый заговор! — глядя на то, как Уен веселится, листая в какао свои чаты, Сан лишь устало вздыхает. Для Чона предстоящий День Святого Валентина в очередной раз проходит под слоганом «Как они все меня достали, ты бы знал». Это происходит каждый год, и толпа прекрасных и самых милых девушек, сражающихся за внимание Чон Уена, выстраивается в очередь к его шкафчику. Благо, самому Уену хватает совести оставлять свои комментарии исключительно для встреч с Саном, а всем дарительницам вежливо улыбаться, принимая от них самодельные конфеты и шоколадки. Иначе список обиженных дам был бы примерно равен списку симпатизирующих. — Представляешь, есть целый чат, где они обмениваются мнением насчет того, что я люблю и что отвергал в прошлые годы.

Вздох Сана повторяется, но уже громче, с выражением.

— Не очень деликатно с твоей стороны! — притворно возмущается Уен, но на его лице появляется шкодливая улыбка. Он наклоняется поближе к другу, устроившему голову поверх сложенных на столе рук, и дует в ухо. Сан цокает языком и недовольно косится, отчего улыбка только становится ярче. Невыносимый. — Между прочим, я всерьез переживаю.

— Мог бы уже выбрать хоть одну, — чуть дергает плечами Чхве и провожает взглядом до дверей одну из крайне симпатичных старшекурсниц, которая тоже заинтересована во внимании Уена, но не особо его добивается — ведет себя с крайним достоинством. Убийственное обаяние этого лиса сражает всех наповал, без вариантов, хочешь ты того или нет. А он только пользуется, оставляя на потом попытки разобраться, нужно ли располагать к себе человека или можно было пощадить. — А то как-то неприлично.

— Неприлично — то, как ты три года ходишь вокруг да около предмета своих воздыханий! — парирует Уен, показательно напяливает воображаемые очки, притворно облизывает палец и принимается листать воображаемую тетрадь. Очевидно, со случаями, когда Сан упустил возможность привлечь к себе внимание объекта своих симпатий. Сан обреченно скулит и накрывает рукой голову, будто прячась. Когда Уен начинает читать нотации — от этого не скрыться ни в каком уголке вселенной: он непременно догонит, чтобы причинить добро и нанести справедливость. — Когда тебе нужны были конспекты — ты решил их не просить, а копался сам. Упустил шанс. Это раз. Когда тебе требовалась подготовка к экзаменам — ты все еще не попросил о помощи, а неделями просиживал зад в библиотеке и в результате завалился на элементарном вопросе. Это два. Когда была возможность заняться вместе одним проектом, ты бегом сбежал к Минги, даже не попрощавшись. Это три. Когда были праздники — ты ни разу не решился пригласить его прогуляться или сходить в кино. Это четыре. Когда на соревнованиях за колледж ты повредил ногу, то мог бы беспомощно и романтично повиснуть у него на шее и попросить унести те…

— Замолчи! — Сан дергается с места и перехватывает руки Уена, до этого старательно листавшие страницы выдуманной записной книжки с промахами и грехами Чхве Сана, который «виновен, что не смог». Не смог попросить, не смог позвать, не смог пригласить, не смог предложить, не смог схитрить, не смог прикинуться, не смог воспользоваться ситуацией… Не смог, не смог, не смог. Ни-че-го не смог. Он знает, что все равно не стал бы подходить с какой-то хитростью к столь трепетному вопросу, но сделать все честно и прямо — страшно. И вряд ли получится.

Тем более что это не кто-нибудь, а Пак Сонхва.

— А то что? — Чон тянется руками через хватку и, как только достает до ребер под пальто, бессовестно щекочет, из-за чего Сана мгновенно скручивает. Начинается беспорядочная возня: щекотка, тычки в бок, какие-то неловко набитые синяки, опасно скрипящие и раскачивающиеся стулья, ходящий ходуном уличный стол, даже укус за ухо, полученный от хитрого беспринципного лиса. Сан клацает зубами и зажимает друга локтем, пока тот брыкается и извивается, как в капкане. Но ехидство буквально с клыков капает. — Если бы ты меня не останавливал, я бы вас свел в сто раз быстрее, чем ты решишься ему наконец представиться!

— Заткниииись, — рычит нараспев Чхве, придавливая локтем сильнее. На самом деле, это тоже возня, Уену даже не давит на горло, но он драматично закатывает глаза и высовывает набок язык. Засранец. Сан отпускает его и фыркает.

— Кхееее, — пальцы потирают шею, но вид у младшего до тошноты самодовольный. — Так и убить лучшего друга недолго. И что ты будешь без меня делать, а?

— Жить счастливую беззаботную жизнь!

— Полную уныния и страданий по своему принцу.

— …Я тебя сейчас по-настоящему придушу.

Уен лишь посмеивается, приглаживает взъерошенный хохолок на макушке и заваливается на плечо Сана. Улыбка постепенно стекает в озадаченную мину. Если проследить за взглядом, то можно понять, что всякие украшения ко Дню Святого Валентина, развешанные во дворе колледжа и за забором, на улице, наводят на какие-то мысли.

— А если воспользоваться этим треклятым праздничком и сделать ему подарок? Ну, дарят же шоколад, все такое… Подари ему мятный шоколад! Идеально освежающе!

Начало-ось. Сан терпеливо покачивает головой.

— Он не любит мятный шоколад. Вкусовое извращение какое-то.

Уен поднимает голову с его плеча и смотрит с таким недоверием и подозрением, будто Сан только что признался, что является главой сеульских кангпхэПреступные объединения корейского происхождения — банды, сродни мафии., не меньше.

— Да неужели? Тогда хотя бы своди его выпить кофе, будь джентльменом.

Час от часу не легче.

— Он не пьет кофе…

На пару секунд наступает тишина. Выражение лица Чона становится почти сострадательным, будто его друг тяжело и неизлечимо болен.

— А он тебе точно нужен?

— Уен!

— ЧТО?! Он не пьет кофе. Что с ним не так вообще? Зачем тебе парень, который даже не выпьет с тобой чашечку этого божественного напитка? А ведь он казался таким идеальным, да что ж ты будешь делать…

— Он и есть идеальный, — отрубает Сан и поднимается рывком с места, из-за чего Уен, потерявший опору, неуклюже валится на стул, но тут же подскакивает следом.

— Э-эй, Сан-и! Ну чего ты так разбесился, я не хотел обижать твоего Аполлона! Он самый прекрасный, чесслово!

— Ну тебя.

— Ну меня, — соглашается Чон и виснет на шее друга, как коала. Тактильность — его оружие, и Сана, даже изрядно привыкшего ко всем его уловкам, это все равно подкупает. Как злиться, когда Уен просто искренне пытается помочь? Если злиться, то только на себя.

Сан и злится.

А еще он в отчаянии.

Пак Сонхва, старшекурсник из их колледжа, нравится Сану давно. Не три года, конечно, как говорит Уен, но довольно долго: ровно настолько, чтобы Сан успел намечтать о нем целую тонну всего, разувериться и забить каждую светлую мысль обратно в угол: тихо, брысь, молчи. С чего бы кому-то вроде Сонхва обращать на него внимание? Он как-то неприлично хорош, и тяжело представить рядом с ним даже самую достойную девушку. Отличный студент, занимается волейболом и комдоКорейское искусство фехтования, вариация японского кэндо., играет в колледжском театре, вечно на каких-то конференциях, безбожно красив… И, при этом, совершенно беззлобный, добродушный, мягкий хён, помогающий всем желающим. Он слишком идеален, чтобы Сан вообще смел к нему приблизиться. Нет, ничего не будет: Сонхва никогда его не оскорбит, не обидит, не поднимет на смех. Но доставлять дискомфорт и навязывать нежданные чувства так не хочется… Пак очень занят подготовкой, учебой, постоянно в делах, да и вообще не очень понятно, когда столько всего успевает. Там не до Сана.

— Почему бы тебе не попробовать спросить его об этом? — Минги старается быть нежнее в выражениях, но длительные сомнения и метания Сана, обычно молчаливого и довольно сдержанного, вполне способны вывести из равновесия. По крайней мере, прямолинейность Минги иногда вставляет мозги на место. Иногда. Не в этом случае.

— Я же не могу просто подойти, вручить ему треклятый шоколад и сказать «Ты мне нравишься, пойдем на свидание»! — Сан методично стучится лбом об руки, как будто это способно помочь ему думать. Выбирать тактику поединка в тхэквондо куда проще, чем пытаться разобраться в своей личной жизни. И вызываться на бой с более сильным противником, даже из другой весовой категории, легче, чем признаваться кому-то в симпатии. Особенно если человек не нуждается в ней. — Минги-яяя… Как вы начали встречаться с Юнхо?

Еще в старшей школе Сан познакомился с Минги, они учились в параллельных классах и пересекались на дополнительных занятиях. И уже тогда на фоне маячила некая мистическая фигура, после встреч с которой Сон Минги, старательно напускавший на себя серьезный и суровый вид, возвращался каким-то пьяновато-восторженным, и Чхве приходилось его натаскивать по предметам. Только позднее, когда Сан заметил у своего колледжа Минги, то узнал, что у того давненько есть отношения с одним из ребят на курс старше. И этот парень был знаком с Сонхва.

— О, да я его сразу охмурил, — заявляет самодовольно Минги и поигрывает бровями. Он, конечно, лишь старается сохранять свой образ, но Сану прекрасно известно, насколько чувствительный Сон на самом деле — обмануть не получится. Кто там еще кого охмурял. — Давно его заприметил, подошел, взял за руку и сказал «Ты будешь моим».

Со спины ощущается какое-то тепло, и Чхве сзади мягко обнимают чьи-то длинные руки. Ухо щекочет веселый доверительный шепот.

— Он сунул мне два билета на матч и убежал.

Сан прыскает со смеху и прячет лицо в чужой локоть, стараясь не смотреть на стремительно искажающееся выражение лица Минги. Юнхо — а это именно он подкрался со спины к Чхве и обнял — посмеивается эхом. Он тискает младшего и косится на своего партнера: у Минги щеки становятся пунцовыми от возмущения.

— Ты всю легенду испортил!

— Не ври моему донсэну, Ги-я, — мурлыкает ласково Юнхо и гладит Сана по плечу, после чего отпускает, чтобы прильнуть к своему глубоко оскорбленному молодому человеку. Естественно, прикидывающемуся, чтобы выторговать себе извинительный поцелуй в щеку, только после которого и прекращает строить из себя страшного, ужасно опасного льва. У Юнхо от глаз разбегаются лучи, и он весь превращается в нежность, когда оказывается рядом. Сан всегда поражается, наблюдая за этой переменой: Чон и так кажется ярким и светлым, но возле Минги становится похож на теплое вечернее солнце майским вечером. Минги же теряет весь свой боевой настрой и, кажется, готов подставиться его лучам и растаять под ними. Становится похож на подсолнечник, разворачивающийся вслед за своим солнцем. Они смотрятся гармонично и правильно вместе, заражаясь друг от друга чем-то неуловимым. Чем-то, что Сан готов бы назвать любовью. — На самом деле, он был довольно неловким, и меня это растрогало. А еще постоянно меня смешил своими выходками.

— Он собрался меня позорить!..

— Нет-нет, серьезно, — жестом Юнхо останавливает руку, которой Минги активно жестикулирует, и успокаивающе улыбается. — Он был стеснительным первое время, но постоянно говорил о симпатии. Даже немного навязчиво.

— Чон Юнхо, ты прикидывался, что не слышишь, и заставил меня орать на всю улицу!

Сан прячет лицо в ладонях, покачивая головой. Пока эти двое шутливо возятся в свое удовольствие — он решается, решается, решается… Все, что он понимает, — что Сонхва слишком деликатен, чтобы ответить грубостью или послать на все четыре стороны, а Сан слишком не хочет ставить его в неловкое положение своими чувствами, невольно вызывать что-то вроде вины за отказ.

«Не попробуешь — не узнаешь». Это все, что твердят ему друзья. И те, кто не знаком с Сонхва, но уже не может видеть тоскливые взгляды в его сторону; и те, кто Пака знает лично. Тем не менее, последним достает такта не влиять на ситуацию со своей стороны.

Сан решается на День Святого Валентина. Глупый повод, наивный, но — повод. Их, конечно, и раньше было предостаточно, но не было решимости. А сейчас все один к одному, идеальные условия, Сан наконец готов. Каждый вечер после работы в приюте он проводит в магазинах и на кухне маленькой съемной квартирки, где усердно пытается сделать шоколад сам. Такой, чтобы не был вульгарным и соответствовал вкусам и утонченной натуре Сонхва. Топит какао, размешивает, добавляет кусочки клубники и сушеные лепестки роз, разливает по формам, украшает… Получаются аккуратные круглые шоколадки с красными и розовыми вкраплениями. Вкус Сана, откровенно придирающегося к своей работе, тоже устраивает. Под ленточку небольшой подписанной хену коробочки, где на бумаге тишью разложены конфеты, он вкладывает открытку, на которой аккуратным почерком — Сан выбросил добрый десяток пробных открыток, зная, как Сонхва хорош в каллиграфии — выведено приглашение на свидание и подпись.

На это все уходит больше нервов, чем времени и сил. По крайней мере, Сан острей ощущает не совершенно естественное желание поспать, а опустошенность из-за постоянных сомнений и попыток понять, понравится ли хену или нет. Чхве — не из тех, кто много сомневается и долго рассуждает, стремясь к безупречно проделанной работе. Но именно о Сонхва он ломается с треском.

Настолько, что в последнюю секунду вырывает из-под ленты записку. А, когда коробочка с шоколадом уже летит в ящик, становится поздно что-либо менять. Имя получателя на ней есть, колледжский «Купидон», разносчик посланий, не ошибется. А вот Сан…

Он врет, что пригласил и получил отказ. Легче сделать вид, что оказался не нужен, чем признаться, что опять испугался. По крайней мере, больше нет разговоров о Сонхва, и это уже не так болезненно: никто не настаивает, чтобы он попытался, и не намекает на удобный повод. Сана вообще больше никто не тревожит, не хихикает «Как твой принц был хорош сегодня» и не бередит душу. Так кажется легче, потому что Сан видит в руках у Пака свою коробку и замечает внимательный взгляд, ее изучающий. Видит, но ответа на свои вопросы знать не хочет. Как и ответа на открытку, которую до сих пор крутит в пальцах.

Да, так кажется легче, но только первое время. Не проходит и пары недель, как начинает разъедать изнутри, и невысказанные чувства ощущаются каким-то странным нарывом. То, что он мог сказать, но не стал в последнюю секунду, вгоняет в выматывающую тревогу.

Сан путается в своих мыслях: в голове шумным роем проносятся обрывки ощущений, эмоций, мешаются с фразами самообвинений, и единым хаосом бьются об стенки черепной коробки. Сонхва постоянно мелькает где-то перед глазами: то выступает, то снова светится в списках лучших, то где-то представляет колледж. Какой-то недостижимо прекрасный, рвущийся вперед, неуловимый. Сан мог бы быть поддержкой, а вместо этого даже не решился сказать, что готов подставить ему плечо. Шум внутри мешает и учиться, и тренироваться, и работать, и заниматься любыми другими делами, пока — совершенно безотносительно сумбура чувств Чхве — кто-то из друзей не повторяет «Ты же не узнаешь, пока не попробуешь». В голове все резко стихает, словно опадает в один миг песчаная буря.

Действительно.

— Хенним, не хочешь сходить со мной на Фестиваль Цветов в Белый день? Посмотрим на вишню и фонарики, будет красиво. Расскажешь о себе, может быть поедим чего-нибудь вкусного. Мне просто давно хотелось с тобой поближе познакомиться, а тут такой прекрасный повод?

Сан, кажется, за все время своих воздыханий по Паку Сонхва, не сказал ему слов больше, чем выпаливает сейчас, на одном дыхании, просто столкнувшись с ним в коридоре колледжа. Это настолько отрепетированная правильная речь, вызубренная до одурения и тошноты, что кажется совершенно неискренней, искусственной. Как есть постановка.

У Сонхва брови чуть поднимаются вверх, и он с удивлением смотрит на Сана. Но прежде, чем успевает что-то ответить, Чхве понимает, как заученно звучит его приглашение, даже до насмешливого, и спешит исправиться.

— Извини, я волнуюсь, — на лице Сонхва мелькает облегчение, и Сан шумно выдыхает. Зря он так. Это же Сонхва — его идеальный Сонхва. Всегда деликатный. — Мне бы хотелось пригласить тебя на Фестиваль, но как-то страшновато. Если ты не против, то, может… Сходишь со мной?

Внутри наступает звенящая тишина, прерываемая лишь подозрительно, пугающе медленным стуком сердца. Все как в замедленной съемке. И то, как губы Сонхва растягиваются в виноватой улыбке, тоже.

— Прошу прощения, Сан-и, я не смогу.

Ну да. Не попробуешь — не узнаешь. Конечно, он приглашен кем-то другим или пригласил сам. Сан мысленно смеется над своей наивностью. Не признаваться Сонхва, потому что не хочется грузить на него свои чувства? О нет — не признаваться Сонхва, потому что внутренне всегда было понимание, что такое сердце не может быть свободно. Человек, ко всем ласковый и добрый, всегда внимательный и неизменно мягкий, просто не может не любить кого-то и не быть любим. И как Сан раньше не замечал? У Сонхва в глазах совсем нет одиночества и тоски, только вечное сочувствие и едва уловимая печаль. Но не одиночество.

— Ох, правда? — Сан улыбается в ответ и понимающе кивает. Через силу, но притворяться не так уж и сложно, когда притворялся столько времени до этого.— Прости, я не учел. Надеюсь, ты хорошо проведешь время, хенним.

Он коротко кивает старшему, и тот, кажется, совсем теряется, начиная мотать головой.

— Нет-нет, у меня просто… Будут свои дела, ничего такого. Извини, если обидел. Буду рад увидеться где-нибудь еще, — глубокий поклон, после которого Пак выпрямляется и скрывается за углом. Неужели ему так неловко, что хочется поскорей сбежать? Сану всегда казалось, что Сонхва — воплощение достоинства и самодостаточности, но сейчас, когда он так быстро и нелепо уходит от разговора, что создается ощущение, будто его слишком задело приглашение. Или его подача. Чего, впрочем, следовало ожидать.

— Черт, — Сан ерошит волосы на затылке и выдыхает. Если он так долго собирался с силами и мыслями, чтобы в конечном итоге напугать своего принца, за которым давно наблюдал издалека и которым любовался, то вряд ли он достоин сближаться с ним. Тем более, если у Сонхва уже есть избранница, на место которой претендовать не имеет никакого смысла: Сан хочет своему хену счастья и спокойствия. А, значит, не будет претендовать на внимание, расположение и, уж тем более, время.

Уговаривать себя можно сколько угодно. Сердце отзывается изнутри звоном битого стекла.

Если Сан так счастлив за Сонхва, то почему же осколки впиваются в каждый миллиметр тела, прокалывают кожу и шипами лезут наружу?

Каждый час теперь длится вдвое дольше обычного, Сан все время ожидает момента, когда наконец рассыплется. Но делает движение за движением, и все остается по-прежнему: вокруг снуют студенты, шумит по улице, вслед автомобилям, ветер, и весело смеется на ухо Уен. В приюте все больше работы, в колледже идут занятия, педагоги требуют ответов, из окон потихоньку начинает доноситься аромат наступающей весны. Семестр только начался, и Сан ощущает облегчение от того, что занимает время не мыслями и не своими переживаниями, а учебой, спортом, людьми и работой. И, проводя время с подопечными приюта, помогая им и даря необходимую им заботу и любовь, Сан чувствует себя особенно хорошо, как будто прячется от мира пальцами в пушистой кошачьей шерстке.

Но в своей квартире никуда от себя не скрыться. И вечерами становится совсем невмоготу, когда влюбленные парочки прогуливаются под окнами, а их смех раскатывается по улочкам и между домов.

— Пойдем. Нечего тебе сидеть дома одному, собирайся, — Юнхо вырастает на пороге квартиры и, развернув Сана за плечи, буквально пинком отправляет переодеваться. — Сейчас же. Надевай ханбок и пошли, нечего киснуть.

Сам он в традиционном наряде и во всеоружии, тогда как Чхве чувствует себя хрустальным, растрескавшимся — один неверный шаг, и он разобьется. Но Юнхо настолько уверенно и настойчиво — если не сказать «агрессивно» — заставляет его собираться на Фестиваль Цветов вместе с ним и Минги, что на мгновение закрадывается шальная мысль: а вдруг хоть ненадолго станет полегче?

В Сеуле середина марта. На улице по-весеннему свежо, пока еще легко дышится. Воздух влажный — после короткого утреннего дождика. По озеру Сокчхон пробегает тихая рябь. Ветерок, подгоняющий волны, перебирается к ветвям вишневых деревьев, играет с ними и срывает с собой в танец ворох лепестков.

Весна такая красивая. Сан любит весну, цветущие деревья, любит город и романтичные прогулки. Он вообще любит все романтичное, до самого последнего крохотного мгновения, которое непременно оставит отпечаток в памяти. В воздухе кружатся мириады розовых, малиновых и белоснежных лепестков, усыпают дорожки и лавочки. Цветы окутывают деревья объемными пушистыми шапками, словно снегом; стоит розовый шум.

На улицах и площадях, где проходит фестиваль, расставлено множество палаточек с уличной едой, сластями и праздничными угощениями, играют традиционные инструменты. Везде множество гуляющих семей и пар, одетых, в основном, как и Чхве с ребятами, в ханбоки и их вариации. По аллеям раскиданы гирлянды флажков и лент, на ветерке мелодично позвякивают колокольчики. Потихоньку начинают зажигать прекрасные расписные фонарики, один другого изысканней, интересней и ярче. У Сана загораются глаза, когда он видит сотни и тысячи огоньков, бросающих свои отсветы на воду и опадающие вниз ветви розовой и белой вишни. По реке плывет персикового цвета рябь.

Сан осторожно кладет ладони на небольшой фонарик, украшенный лаконичным цветочным узором, и улыбается трепыхающемуся внутри пламени, завороженный им.

— Наконец-то ты ожил, — Минги подталкивает друга плечом и задорно улыбается. Они с Юнхо держатся друг за друга сцепленными пальцами и выглядят вполне счастливыми, на щеках живой румянец, на лицах улыбки. И Сан неимоверно рад видеть их такими — яркими, солнечными, гармонизирующими друг с другом.

— Спасибо вам, ребята, — искренне улыбаясь в ответ, Сан ощущает, как становится легче. Ему нравится музыка, нравятся эти фонарики и лавочки с едой, нравится снующий и радостный народ, нравится компания друзей. Глупо унывать, когда вокруг все такое красивое, что душа разрывается от восторга.

Они проходят по улочкам, заглядывают в палатки, играют в игры. То там, то здесь раскиданы площадки, где выступают артисты: музыканты, певцы, танцоры. Сан издалека слышит знакомую музыку и тянет Юнхо с Минги к одной из таких площадок, где демонстрируют традиционное искусство фехтования. Выступают настоящие мастера, чьи движения совершенно естественны и живы, настолько родны. Их движения с мечом хвандоТрадиционный корейский меч. завораживают.

Но Сан останавливается как вкопанный не из-за них.

Ровно в такт музыке, словно танцуя с мечом на сцене, двигается Пак Сонхва.

Плавно. Мягко. Как поток ручья, перекатывающийся по горным камням. Он уверенно показывает удар за ударом, переход за переходом, но от всего вида Сонхва веет тщательно сдерживаемой силой: отпусти он контроль, и острие меча взрежет полотно сумеречного неба. Он такой гибкий, бесшумный и сосредоточенный, что все внутри Сана замирает. Каждый взмах, каждое движение, каждый поворот головы — отточенная работа, выверенная до последнего вздоха. Сонхва живет этим.

Вот какие дела у него в Белый день. Не свидание вовсе, а выступление на фестивале. Все вдруг становится на свои места.

На Паке чогори цвета вишневых лепестков с цветочными малиновыми узорами на вороте и манжетах. Волосы небрежно убраны назад, от ленты идут длинные пряди. Он похож на воина эпохи Чосон больше, чем на привычного студента, которого так часто можно увидеть в любых уголках колледжа занимающимся самой разнообразной деятельностью. Но с мечом он смотрится несравнимо гармоничней, а на фоне опадающей сакуры — так и вовсе выглядит как произведение искусства.

— Не зря называли его принцем, да? — посмеивается Юнхо на ухо, но так тактично, что Сан почти не отвлекается от наблюдения за этим танцем. — Вы похожи на гору и сакуру. Прекрасно сочетаетесь, но стоите на месте. Поговорите, а мы с Минги пойдем к воде.

Чхве не успевает оглянуться, как друзья растворяются в толпе, а музыка затихает. Сонхва, закончивший представление, поднимается с колен и кланяется зрителям, с улыбкой поглядывая им в глаза. Пока не натыкается взглядом на Сана.

— Привет. Прости, стоило тебе сказать… — Сонхва сбегает вниз по лестнице — прямо так, разгоряченный после выступления, чуть взъерошенный — и быстрым шагом подходит вплотную. По всему поведению заметно охватившее его волнение: кажется, ему неловко и… стыдно? — Мне просто…

— Ты был прекрасен, хен, — все, что сейчас получается, — это говорить почти шепотом. Сан осторожно, на проверку, делает шаг навстречу и заглядывает в глаза. В них беспокойство, но в глазах Сана в ответ — безмятежность и облегчение. И, возможно, капелька счастья. — Я так рад, что мне довелось это увидеть. Ты так красиво двигаешься.

— Ты тоже.

— Что?

Сонхва чуть пожимает плечом и опускает голову. Пальцы сжимаются на рукояти меча, и это не уходит от внимания Чхве. Он не понимает.

— Соревнования по тхэквондо. В колледже и до этого, национальные. Это красиво, когда в твоем исполнении.

Начинают крутиться шестеренки. Национальные соревнования, в которых участвовал Сан, проходили еще до его поступления в колледж. И означает ли это, что Сонхва его помнит еще с тех пор? И наблюдал? Как и сам Сан за ним.

— Значит… — Сан щурится, губы расплываются в улыбке, и на щеках образуются ямочки. Стекло, до этого расколотое и напоминавшее о себе болью, вдруг неуверенно начинает собираться воедино. — Значит, ты все-таки не против пройтись со мной по фестивалю?

— Не против.

Фонарики мутными оранжевыми бликами играют в волнах канала, танцуют и кружатся на ветвях. В воде покачиваются целые облачка из лепестков, которые все падают и падают, подхватываемые легким свежим ветерком. Сумерки сменяются вечером, и народ потихоньку расходится — становится тише.

Сонхва, уже убравший ленту с волос и оставивший меч, рассматривает разнообразие сластей в одной из лавочек, причем с таким сосредоточенным видом, словно выбирает верный ответ на экзамене.

— Что будешь? — Сан подходит сбоку и чуть толкает плечом хена, наблюдает за реакцией. Белый день — много зефира и шоколада, самых разнообразных и пестрых леденцов. Но Сан знает, что Пак хочет не этого. — Хотя… Клубнику в стекле, пожалуйста.

Пока продавец вытаскивает несколько палочек с клубникой из стойки, Сонхва кидает косой взгляд в сторону.

— Это был твой шоколад.

— Мой, — кивает Сан.

Как это все было безумно, безумно глупо. И как же легко оказалось на самом деле.

Они просто знают друг о друге именно такие вещи. Ощущают. Вот и все.

— Почему ты не сказал, что выступаешь на фестивале? Я бы с радостью посмотрел, — Сан вертит в пальцах тонкую шпажку с клубникой и наблюдает за старшим. Они проходятся вдоль канала, где до самой воды, скрывшейся под белым ковром цветов, опускаются деревянные мостки.

— Мне было стыдно, — закусывая губу, Сонхва неловко пожимает плечами и отводит взгляд на цветущие деревья. — Ты всегда такой старательный, все доводишь до идеала и расстраиваешься, когда не выходит. И мне было стыдно, что не решался помочь, когда тебе это было нужно. А потом — что не соответствую тебе.

Сонхва замолкает. Сан так и не решается сказать хоть слово, просто не веря, что созвучные мысли, единый хор внутренних голосов, могли привести к тому, что было до сегодняшнего вечера. Два сомневающихся в себе дурачка — и море недосказанности.

Стеклянная карамель тонко аккуратно похрустывает. Сонхва неспешно, но с удовольствием откусывает от клубники кусочек за кусочком, пока маленькие ломкие осколочки оседают на губах. Сан откуда-то знает, что Пак больше всего любит клубнику, и невольно любуется таким мягким, безмятежным видом хена. Вдали от обязательств и шума учебы, в обрамлении золотистых покачивающихся фонариков и опадающего вишневого цвета.

Один из цветочков ложится на подушечки пальцев. Сан несколько секунд разглядывает красноватые венки на лепестках, а затем протягивает руку и цепляет цветок ближе к уху, в пряди волос Сонхва. Он действительно словно сакура. Ему так идет весна.

— Хен, — взгляд ловит блеснувшие в темных водах чужих глаз звездочки. Сонхва проходится языком по своим губам, слизывая карамель, и прикрывает рот ладонью, поглядывая на Сана поверх. Все-таки идеальный, но не настолько, чтобы сомневаться. Не теперь. — Пойдем на свидание. Сейчас.