Он входит в чужой дом невидимым призраком, неслышимо ступая по каменному полу, и, не оглядываясь по сторонам, сразу направляется прямо к кровати, стоящей в углу комнаты: его не волнует ничего вокруг, кроме девушки, брошеной безвольной куклой на одеяла. Несмотря на внутренние спокойствие и уверенность, Ливий всё равно на секунду замирает, ощущая знакомое присутствие смерти в спёртом воздухе, и спешно переводит взгляд на Эву: она лежит и не двигается, словно правда мёртвая, заживо упокоенная. Дымчатым миражом проносится видение, что ему видится не белизна постели, а чернота саркофага, и вместо дома – мастаба, охраняющая покой умершего в своих равнодушных стенах. Ливий лишь встряхивает головой, прогоняя ненужное наваждение, и осторожно садится на край кровати, сосредоточенный только на одном.
– Эй, милая госпожа... – тихо зовёт он: его голос плавно сливается с окружающей мрачной тишиной, однако ресницы Эвы всё равно вздрагивают, и Ливий едва слышно выдыхает. Не мёртвая... не спит. – Давай, правильно, открываем глазки.
Он мягко улыбается, лёгким, практически невесомым касанием проводит подушечками пальцев по её открытому лбу до виска, осторожным движением убирает с него взмокшую прядку. Скользит взглядом от спутавшихся локонов тёмных волос до аккуратных черт лица, искажённых горем: впалые щёки, синяки под глазами. Жаль такую красоту губить – шутливая мысль, пытающаяся перебить более тяжёлые думы, ведь смотреть на людей, что делили свою жизнь с уже погибшим, иногда даже врачу тягостно: мёртвым ничего больше не болит, в отличие от живых. Мёртвых ждёт вечность, живых – долгие годы со шрамом на сердце.
Ливий в задумчивости приглаживает девичьи волосы, когда его глаза наконец встречают в открывшихся чужих бездонную пустоту. Эва, всегда гордая и непокорная, подобно кошке, теперь – лишь разбитые осколки по белому одеялу, окровавленные её жестоко разорванной надвое душой. Одна часть – в коматозе Дуата, другая – здесь, растерзанная красными водами Нила. Ни двинуться, ни пошевелиться: изодрано там, куда не достанут никакие медицинские инструменты, болит и стонет, и эфемерная кровь течёт, истекает вместе с жизнью из её тела. Глаза – ни полные отчаяния, ни отрешённые от скорби: пустые, бесконечно пустые. И голос, лишённый воли: хриплый, треснутый от трёхдневного молчания и тяжести непролитых слёз, задавленных образовавшимся вакуумом в груди. Просит: уходи. Уходи, пожалуйста. Дай умереть следом за ним.
Но Ливий – страж жизни, а не последователь смерти: её сладкому шёпоту, скрытым за человеческим несчастьем, не внимал никогда, не внемлет и сейчас. Лишь отшучивается, продолжая мягко усмехаться, и просовывает руку под узкую спину, помогая девушке сесть и аккуратно поддерживая её за худые плечи. Мокает лоскут хлопковой ткани в принесённую с собой чашу с водой, проводит теперь не взглядом, но мягким движением руки по измученному лицу и тонкой шее, омывая. Нежно, осторожно – словно опасаясь, что внутренняя рана откроется на изящном теле от его прикосновений, кровью выльется наружу. Эва смотрит безразлично: спрашивает на автомате, что он здесь делает, раздражённо огрызается, но глядит не на него, а через, находясь с ним и в то же время слишком далеко.
Ливий берёт её за руку: хочет сократить это огромное расстояние между ними, прервать её путь в Дуат, вернуть в мир смертных. Говорит то, что сказал бы сам Исман – возможно, грубо, и Эву это лишь злит сильнее, но Ливий не сдаётся: он твёрдо знает, что будет сидеть с ней, сколько потребуется, приходить сюда каждый день, тормошить её, вырывать из рук Анубиса, если понадобится. Врачебный долг обязывает, сломленная Эва – удушает, не давая вздохнуть без её привычной колкости. Хочется встряхнуть бы её хорошенько, да только вряд ли поможет: слишком хрупкая сейчас, может сломаться окончательно.
Она не выдерживает его напора – срывается:
– Исфет, какое тебе до меня дело? Исчезни! – кричит, а голос всё равно дрожит, слёзы застеклили глаза, и Ливий видит в них, как она падает, падает, падает и не может ни достигнуть дна, ни ухватиться за причину жить: не на кого опереться, не за что зацепиться. Никого и ничего не увидишь в этой тьме без утраченного света или путеводных звёзд. Возможно, потому что никого и ничего в ней больше не было.
Но теперь есть Ливий. И он не раздумывает: порывисто обнимает Эву, нежно прижимая к себе. Решает дать ей возможность ухватиться за него, ориентироваться на его голос, слова в том мраке, в котором Эва сейчас гибла.
– Не одна ты, слышишь? – я с тобой, я здесь, я рядом. – И мне горестно. Всем, кто знал его, горестно.
Только вот Ливий потерял помощника и приятеля, а Эва – названного брата, если не больше: родственную душу, свет во тьме, белое к своему чёрному, солнце к своей луне. Что говорить о лекарях, когда такие раны не лечит даже время: оно просто меняет человека, приспосабливая жить без жизненно необходимого элемента. Мог ли Ливий предложить Эве что-то взамен? Едва ли: люди не вещи, их не заменишь. Но он мог помочь облегчить боль, не дать ей и одиночеству поглотить до конца, и потому прижимает девушку к себе ещё ближе, давая почувствовать человеческое тепло после трёх дней изоляции и тихо добавляет:
– Не прячь тоску внутри, пусть выльется наружу. Поплачь рядом, не страдай одна.
Ведь эти боль и скорбь лишь отравляют внутренности. Ведь слёзы – кровь души, но иногда – смертельный для неё яд, который нужно вывести, чтобы вздохнуть полной грудью без спазмов в лёгких. Ведь иногда нужно опуститься на самое дно, чтобы от него оттолкнуться и сделать новый глоток свежего воздуха. Ведь смотреть, как она пытается убить себя окончательно – невыносимо. Он не может дать ей этого сделать. Даже не потому, что он лекарь, а потому что...
Раздаётся рваный вдох. Эва дрожащими пальцами хватается за его плечо, а лицом утыкается в руку, покрытую полупрозрачной тканью: прячет налившиеся страданием глаза. Пытается сдержать цунами внутри, но не выдерживает: оно выплёскивается волнами наружу, и рукав Ливия намокает от ядовито-горьких слёз. Он не двигается: лишь продолжает прижимать Эву к себе, окружать её ей своей заботой и теплом, разгоняя чёрный туман и могильный холод. Прижимается щекой к её макушке и дышит ровно, спокойно, благодарный всем богам за то, что Эва доверила ему свою боль.
Ливий не считает, сколько времени прошло с того момента, как он сюда пришёл. Он покачивается из стороны в сторону, убаюкивая Эву в своих объятиях, вспоминает рассказы Исмана о его с подругой детстве и пересказывая девушке то, что рассказал ученик, пробуждая в ней светлые воспоминания и мягко окуная в тёплое чувство ностальгии. Лечить раны души было невозможно никакими известными медицинскими инструментами, но Ливию они сейчас не были нужны вовсе: только слова и его присутствие рядом, успокаивающие и в то же время дающие ей понять, что она сильнее, чем думают люди. Сильнее, чем думает сама. Даже если сейчас она – ослабевшая и онемевшая, не видящая и потерянная. Эва справится, и Ливий это знает наверняка: с такой, как она, никак не может быть иначе.
Прерывистое дыхание выравнивается, и мужчина слегка приподнимает голову, чтобы опустить взгляд на солёные дорожки слёз на побледневших щеках и прикрытые подрагивающие ресницы: Эва, измотанная откровениями обнажённого сердца, засыпала у него на руках, полностью доверившаяся ему израненной душой и измученным телом. Ливий слегка улыбается: он медленно наклоняется, аккуратно кладя Эву на одеяло, смотрит на неё, беззащитную, и верит, что завтра она найдёт в себе силы обрести себя заново. Знает.
Он в последний раз убирает мешающиеся прядки с её лица и уже собирается встать с кровати, когда его руку перехватывает узкая ладонь. Он поворачивает голову: Эва смотрит на него, а не через, словно увидев в первый раз за долгое время, и её слабые тонкие пальцы обессиленно сжимают его запястье в какой-то беззвучной мольбе.
– Останься, – неслышным шёпотом просит она, но Ливий понимает, что скрывается за этим словом на самом деле.
Не уходи, не теряйся, не оставляй меня снова одну в этой холодной пустоте, наедине с тёмными призраками мёртвых и липкими страхами. Не исчезай в покрове чернейшего атласа ночи и его всепоглощающей тьмы. Не растворяйся в непроходимом тумане кошмаров и нереальности снов. Я не хочу больше быть одна. Не оставляй. Останься.
Ливий это слышит и понимает.
И Ливий остаётся.