– Я выберу отправиться в тюрьму Времени. Я это заслужил.
Белёсые брови Джодаха медленно поднимаются вверх в удивлении, явно не ожидая такого решения. Он осоловело моргает и пару секунд молчит, внимательно смотря на мироходца напротив него. Лололошка безразлично смотрит в ответ: если бы он сейчас испытывал больше эмоций, то определённо бы повеселился с застигнутого врасплох бога. Но вместо этого он молчаливо наблюдает лёгкую озадаченность на смуглом лице, чувствуя абсолютное ничего, кроме ноющих мышц и медленно сдающегося сознания. Казалось, что он всё ещё держится на ногах из чистого упрямства и гордости, нежели из хвалёной выносливости.
– Отправиться в тюрьму Времени? – переспрашивает бог, выгибая бровь. – Это довольно любопытное решение, Лололошка. Признаться, я от тебя его не ожидал, – Джодах усмехается и прищуривает глаза в какой-то непонятной эмоции: – Тюрьма Времени была создана для самых отъявленных преступников со всей Мультивселенной. Неужели ты в самом деле думаешь, что заслуживаешь провести вечность в четырёх белых стенах, где рядом нет никого и ничего, кроме собственных гудящих мыслей?
«Да» – думает про себя Лололошка, – «более чем заслуживаю». Вслух же он спрашивает:
– Не ты ли мне на протяжении всего временного парадокса твердил, что его появление – моя вина?
Джодах едва ли смущён таким выпадом в свою сторону:
– Потому что так и есть, – мироходец бы закатил глаза на эту реплику, если бы у него остались хоть какие-либо силы. К сожалению, даже говорить ему становилось с каждым словом всё тяжелее, в отличие от Джодаха, определённо любящего размышлять длинными философскими фразами: – Если бы ты не появился в Видомнии и не разрушил её, мы бы не стояли здесь: ты, выбирая дальнейшую историю, и я, ожидающий твоего решения. И всё-таки, Лололошка, у тебя есть и другие варианты развития событий, более... благоприятные для тебя и твоих друзей. Отправившись в тюрьму Времени, ты обесценишь не только собственную борьбу против Эбардо, но и усилия Ашры, Сан-Франа и всех остальных участвовавших в бое. Ты правда уверен в своём выборе?
Перед глазами Лололошки проносится битва за Поэну: атакующие монстры, разрушенная Имрептоком стена, растерянные воры, животная ярость в движениях убийц, бледные от напряжения лица магов, изнемождённая Ашра, паникующая толпа возле главного портала, круги под глазами Франа, трупы Сала, Кро-тоу Вукхи, ещё трупы, кровь, её металлическая вонь, собственный окровавленный меч... Он вспоминает изуродованное тело Фарагонды, Ноктира, разрушение Видомнии, попытки башни пробраться к нему под кожу, чтобы выявить его кошмар, его обрывочные воспоминания о прошлых мирах, листовка в пещере и на одной из улиц Поэны с существом, называющимся Междумирец, атакующие тени из-за схождения с ума, предательство Эо... Чувство злости, а потом отчаяния, а потом смиренности, и вековое желание сдаться, забыться, спрятаться.
Слишком много всего за последние полгода. Слишком много всего за последние века.
– Уверен.
Джодах снова молчит. Лололошке сложно понять, что бог испытывает в данный момент и почему решение отправиться в тюрьму Времени вызывает у него такую странную реакцию, но он и не пытается: лишь ждёт, когда Джодах разморозится от своих размышлений и бросит напоследок какую-нибудь колкость, прежде чем наконец сопроводить его в камеру, предназначенную только для Лололошки, где он останется на ближайшую вечность. Где-то в паре десятков метров от них слышны безумные крики Эбардо: он что-то несвязно орёт то на Смотрящего, то про собственное могущество, и Лололошка немного поворачивает голову в сторону, краем глаза наблюдая дикие дёрганья заключённого в цепи, чем-то напоминающие предсмертные конвульсии загнанного в угол раненного зверя. Жалкое зрелище: Эбардо был поистине сильным мироходцем с бесконечно мощной Искрой и жёстким контролем над ней, но его конец был в какой-то степени символичен, хоть и трагичен для него самого. Лололошка возвращает взгляд обратного на Джодаха: в отличие от Эбардо, у него не было символичного конца. У него был просто конец. Бесславный, тихий, длящийся вечность. Никто и не заметит. Возможно, потому что никого уже и нет.
Он ведь мог бы это исправить. Выбрать таймлайн, где башня всё ещё существует, а он в ней никогда и не появлялся. Тогда всё вернётся на круги своя, и не будет никакого психопата Эбардо: лишь старик Эо, заботливый и ответственный глава Поэны. Или стереть Междумирье с лица Мультивселенной, чтобы его друзья прожили совершенно другие жизни, а над мироходцами не висела угроза пыток и изъятия самого важного органа их существа. Он действительно мог бы... если бы у него осталась воля к жизни. Но её не было, и Лололошка не был уверен, когда он её потерял: в битве с Эбардо или вообще когда-то сто лет назад в забытом его памятью мире.
Это решение эгоистично. Но это тем более ещё одна причина растворить его во времени, изолировать от всей остальной Мультивселенной. К счастью, следующего раза, когда появится возможность сбежать от ответственности, уже не будет. Ничего не будет.
– Да уж, я ожидал от тебя нечто более альтруистичное. Но здесь ты решаешь дальнейший исход, а не я, – Джодах вздыхает, и его взгляд по-странному смягчается. Он секунду молчит, думая о чём-то своём, после чего говорит внезапное откровение: – Знаешь, Лололошка, мы никогда не были близки, но ты мне по-своему нравился: есть в тебе что-то притягательное, что позволяет легко находить общий язык с существами самых разных рас. И я солгу, если скажу, что мне не грустно наблюдать такой печальный конец твоей судьбы. Судьбы, которую ты выбрал себе сам.
Лололошку это почти удивляет. Ключевое слово почти. Его лицо остаётся неизменно безэмоциональным, и его тело всё ещё едва заметно трясётся, изнывающее от слишком долгого дня, полного сражений без единой передышки: он скоро свалится на колени и выпустит меч из ослабевших рук.
– На самом деле я хотел передать тебе кое-что от Седрика, – задумчиво продолжает Джодах, и Лололошка неожиданно для себя вздрагивает, слыша знакомое имя. – Но боюсь, в тюрьме Времени тебе такое не понадобится. Тем более, что ты постепенно и сам всё вспомнишь.
В пустой от мыслей голове проскальзывает образ: Седрик. Бедный, милый Седрик, брошенный в Эрессии в неведении и одиночестве. Слышал ли он через червефон приказы Франа, отчаяние Ашры? Догадается ли, что произошло с его друзьями, с местом, которое они называли домом? Лололошка этого не узнает. Как и Седрик не узнает, что на самом деле случилось с Поэной и человеком, что стал его первым другом.
Возможно, это к лучшему. Возможно, хотя бы у Седрика будет шанс прожить оставшиеся ему десятилетия без опасности в виде Эбардо и без такого разочарования, как Лололошка.
Рядом с ними вспыхивают тёмно-серые облачка: появляется Смотрящий, окутывая своей ледяной аурой всё пространство. Кончики пальцев Лололошки коченеют, и он сильнее сжимает меч в руках, отказываясь его отпускать до последнего: хотя бы в свои последние секунды он должен сохранять лицо.
– Выбор сделан. Вам пора уходить, – его голос вызывает новую волну мурашек у мироходца, однако сам тюремщик больше его не пугает: скорее Лололошка впервые за долгое время ощущает что-то вроде радости. Наконец-то для него всё закончится. Навсегда.
Джодах вздыхает: он взмахивает крыльями, как будто они у него затекли во время разговора с мироходцем. Тем не менее, он снова поворачивается к Лололошке и спрашивает:
– И всё-таки, прежде чем мы отправимся: могу ли я поинтересоваться, почему именно этот выбор?
В этот раз Лололошка молчит.
***
На самом деле причина довольно проста.
Тюрьма Времени – место для заключения преступников со всей Мультивселенной, начиная от её центра и заканчивая недоступными и бесконечно растущими краями. Сюда могло попасть любое существо вне зависимости от расы, мира и социального в нём статуса: что человек из высокотехнологичной державы с атеистичными настроениями, что эльф из высокодуховной пацифической цивилизации, что полубог-наместник. Тюрьме было плевать на всё, кроме содеянных деяний: у тебя могла быть безграничная власть, все богатства родного мира, уважение либо страх среди сородичей – всё это никогда не спасало от куба холодной камеры за всю причинённую боль и совершённое зло. Всё это меркло и исчезало в недрах Мультивселенной, и у существа оставались лишь четыре стены вокруг и собственное медленно разрушающееся сознание. Тюрьма Времени не была кладбищем, но тем более не была наполнена биением сердец: это место не было мёртвым, но и не было живым. Просто существующее в пространстве и вне пространства одновременно; связанное со временем, но лишённое его течения, поставленное на паузу. Идеальная темница для того, чтобы вечность рефлексировать ошибки, которых уже не исправить.
Абсолютная пустота.
Лололошка такой же преступник, как и все остальные заключённые, ведь в этой временной линии он согласился присоединиться к Эбардо и переписать мироздание вместе с ним. Конечно, он был здесь в первую очередь потому, что сам сделал такой выбор из пяти предложенных вариантов развития истории Мультивселенной, но была ли разница? Где-то в самой глубине души, на самом её глубоком и беспросветно тёмном дне, он ведь действительно допускал мысль принять чужое предложение: нечто привлекательное и манящее он находил в безумии Эбардо, его желании уничтожить реальность и создать её заново так, как душе захочется; бросить вызов всему божественному, превзойти его, разрушить всё до основания и построить на месте руин собственную явь, став единым архитектором нового мироздания. И эти мысли насколько были соблазнительны своим безграничным безрассудством, настолько им же и пугающи. Его понимание жажды Эбардо истекало не столько из собственной потребности испытать самого себя на прочность, сразившись с высшими силами, сколько из непонятно откуда скопившейся злости, которая словно была тщательно скрыта его подсознанием от него же самого за слоем усталой апатии, в которой он обычно пребывал. Но Эбардо ловким движением рук и хитрым подбором слов смог взломать многолетние замки, удерживающие самые жестокие начала Лололошки на том самом дне его души, и на смелые несколько секунд эта тьма вырвалась на свободу и практически захватила его сознание, прежде чем Лололошка смог запечатать её обратно. Впервые за долгое время он почувствовал настолько сильные эмоции, но откуда этот гнев, дикое желание навредить, уничтожить, отомстить? Откуда это самодовольство, но в то же время жгучая ненависть? Как он мог допустить такие мысли, прекрасно осознавая, что уничтожение нынешнего миропорядка обязательно привёл бы к убийству дорогих для него людей? И почему на одну секунду, будучи почти утопленным в этих эмоциях, ему было на это плевать?
Он предал своих друзей в тот момент, когда подумал об этом.
Тюрьма Времени – белое и огромное сооружение в приглушённом и дымчатом свете факелов, такое же безразличное и апатичное, как и Лололошка: злость, или отчаяние, или любая другая эмоция исчезала в небытие. Здесь нет ничего, кроме холодного кафеля, кварцевых стен и квадратных камер с сидящими в них заключёнными. Буквально ничего: не было еды и сна, потому что организм их не требовал; не было смены дня и ночи, а значит и часов, минут, секунд, которые бы можно было отсчитывать, просто чтобы не сойти с ума; не было звука шагов по камере или удара кулаком о стены – даже редкие голоса быстро поглощались всеобъемлющей густой тишиной; не было никакого другого цвета, кроме серой палитры и её оттенков. Это место было, как старая чёрно-белая фотография с облезшими и оборванными концами, забытая в завалявшемся в углу альбоме и никому не нужная: на изображении – застывшие люди со стёршимися лицами, растворившиеся в бесконечности времени и обесцвеченные пустотой.
Абсолютное ничего.
В камере просторно и тесно одновременно: стены не совсем близко, но вот-вот начнут давить на череп своим равнодушием. Лололошка практически не двигается, стоя в одной и той же кланяющейся позе с опущенной головой в центре комнаты неопределённое количество то ли часов, то ли месяцев, даже не уставая: всё тело было в странном состоянии анабиоза, замороженное и как будто пустое, полое внутри, лишённое всяких мыслей, эмоций, потребностей, даже костей и органов. Виной тому была не тюрьма Времени: Лололошка чувствовал себя подобным образом уже очень давно с неопределённого момента. Возможно, с разрушения башни и предательства Эо. Возможно, с того, когда он впервые проснулся в лже-Эрессии. А возможно, что-то произошло до того, как он потерял память и попал в Видомнию. Он не знал и не был уверен, что хочет знать, что с ним случилось и почему всё его естество было словно иссушённым и сгоревшим дотла в попытке дать огонь и свет во тьме остальным. Мозг не помнил, в отличие от измотанных тела и души, уже лишённых всякой чувствительности к окружающей среде и потерявших базовые функции. Возможно, Лололошка столетиями разлагался изнутри, а он и не знал этого, игнорируя всякие попытки организма достучаться до него. Он же сильный, должен справиться со всеми трудностями: что внешними препятствиями, что внутренними сомнениями. Теперь было слишком поздно: от того Лололошки, который когда-то готов был обнять целый мир, остались лишь клетчатый платок и солнцезащитные очки, а ещё глубоко запрятанная злоба, которой он так и не дал вырваться наружу, предпочтя заковать её в бездне Мультивселенной – этой темнице. Теперь он стоял, как разбитая мраморная статуя в безлюдном музее, когда-то объект восхищения, теперь – жалости. Когда-то красивый и гордый, теперь холодный и сломанный. Когда-то дышащий во всю грудь, теперь безвольный.
Он устал нести этот крест, который он даже не хотел взваливать на свои плечи.
Тюрьма Времени – место абсолютно одинокое. Камеры обособленные, стены толстые, чужих голосов не слышно в слишком громкой тишине, и не с кем бы можно было бы поговорить, обсудить жизнь, просто поболтать на отвлечённые темы, лишь бы не сходить с ума от заточения в вечности. Сюда тем более не пускали никаких существ извне, которые были бы настолько безумны, что хотели бы навестить самых отмороженных преступников со всей Вселенной, даже если это были родственники. Единственная компания, которая оставалась у заключённого – собственные мысли, мечущиеся по черепной коробке и сжатые почти до боли ограниченным пространством и отравленные назойливым белым цветом. Они наматывались кругами, как пластинка на повторе сломанного граммофона, то становясь громче, то вновь затихая.
И абсолютно никого.
Первое воспоминание о предыдущем мире появляется в его сознании совсем незаметно: словно капля воды, проточившая камень-амнезию и упавшая на своё законное место когда-то бьющего энергией, а теперь высушенного родника. Проносится неясный образ какой-то девушки: её черты лица и даже тело слишком размыты, сливаясь в одно белое пятно, но Лололошка на очень короткий момент явственно видит одну деталь, что выбивается из остального месива. Синие волосы, больно бьющие в мозг своей насыщенностью для выцветших стен вокруг. Лололошка от этого воспоминания ничего не чувствует: оно появляется слишком быстро, и так же слишком быстро исчезает, прежде чем можно было бы его осознать, и яркая синева испаряется в сером утробе камеры. Но пробоина в амнезии продолжает увеличиваться, и каждая новая упавшая капля-воспоминание перед глазами растекается новым выбивающимся и забытым цветом: мелькают красные глаза со змеиными зрачками, расцветает голубой цветок, ветвится лозой зелёный. И пустоту в голове Лололошки впервые за долгое время заполняют мысли о прошлых мирах, в которых он был до Поэны: каких существ он там встречал? Какие у него были с ними отношения? Были ли они его сердцу настолько дороги, насколько были когда-то Ашра и Фран? Сделал ли он этим существам так же больно? И впервые за долгое время Лололошка особенно остро чувствует своё одиночество, обволакивающее его существо подобно кокону, из которого он никогда не мог выбраться. Он задумывается над многими вопросами, но не может найти на них ответов, и он настолько боится новых образов забытых цветов, насколько и жаждет узнать о своём прошлом. Боится потому, что не знает, чего ему ожидать от себя самого; жаждет потому, что кроме этих размытых воспоминаний у него ничего не осталось. Даже не факт, что кроме них у него что-то было, но тем более факт, что больше ничего не будет.
В конце концов, однажды за размышлениями он вспоминает чёрно-фиолетовую маску с потрёпанных плакатов в Поэне: она смотрит на него пустыми глазными прорезями, и Лололошке чудится в них осуждение. И это видение поражает его сознание, заставляя склониться к полу ещё больше, пока в груди что-то взрывается, задевая осколками его сердце: оно начинает кровоточить, и от этой открытой раны Лололошка внезапно начинает чувствовать слишком много, судорожно вдыхая и выдыхая пустоту вместо воздуха.
Возможно, он просто хотел остаться где-то навсегда. Возможно, ему хотелось иметь кого-то рядом постоянно. Возможно, Лололошка соврал самому себе, когда посчитал, что больше ничего не чувствует.
Он плачет.