До Антона доходит не сразу.
Нет, он не эгоист, которому важно лишь собственное удовольствие, а партнёру и так сойдёт. Скорее даже наоборот. Но от одного вида Арсения у него до сих пор дрожат пальцы, если Арсения можно коснуться, то подгибаются коленки, а если Арсений ещё и голый… «Повсюду голые ноги и стройные тела» сводят его с ума. В общем, неотложка не успеет, на похоронах включите: «Твой, твой, твой, принадлежу тебе я, ангел мой». Нет, ему не стыдно, что он знает весь текст наизусть. Нет, это вы ничего не понимаете в романтике.
Антона от Арсения перманентно крыло, мурашило, крашило и все прочие шила во всяких разных интересных местах покоя не давали. Он несколько лет смотрел на него своим коронным взглядом: «Я устремляю взор на тебя и в него готов стрелять в упор», уверенный, что этот царь горы даже на одном поле с ним не сядет, не то что на коленях пристроиться. Нет, в плане юмора они словились быстро, в дружеском общении всё тоже было неплохо — с редкими ссорами и недопониманиями, но с движением в одном направлении. И Антон ни о чём таком не думал — тут бы с девушками научиться разбираться, не то что с питерским графом с нюансами.
В какой момент обескураженное залипание сменилось глазами-сердечками и вечно приоткрытым от восхищения ртом (он видел в тиктоке, стыдоба-то какая), он вообще не понял. Просто все сопливые песни теперь ассоциировались только с Арсением, а Поз, которому не посчастливилось стать свидетелем фальшивого завывания: «Мне уже, мне уже других не надо, болен я, болен я давно тобой», неделю лечил уши классической музыкой.
А когда Арсений заявил: «Ты мне понравился сразу», Антон едва на нервах фальцетом не выдал: «Сигарету возьму, затянусь и в глазах голубых растворюсь». Хотя Арс, возможно, и оценил бы порыв, но никак не сигарету, пока творил непотребства со ртом Антона, неспособного ни на что, кроме как цепляться беспомощно за его предплечья. Потом он прогрузился, правда, и оказалось, что распластывать собой по любой поверхности Арсения — это его новый любимый вид проведения досуга.
Теперь можно было трогать и целоваться, обнимать и ласково прихватывать зубами кожу. Можно было взъерошить чужую причёску, получить гневный взгляд и подлую щекотку в ответ. Можно было спрятаться в сильных руках, если требовалась пауза от всегда громкого мира. Можно было молчать, сплетясь конечностями в большой котячий клубок, или засыпать, чувствуя ласковые пальцы в волосах.
Когда градус взаимодействия стал повышаться, Антон заволновался. У него не было опыта с парнями до этого, хотя он, конечно, прошерстил и нужные отделы в порно (понимая, что это вряд ли соответствует реальности, но ему нужно было посмотреть), и форумы изучил, и статьи почитал.
Помогло это мало. В первый раз он даже, увы, завалил практическое занятие. Оказалось, что дрочить человеку, который в процессе издаёт такие звуки, от которых тебя бьёт током, опасно для психики — куда там шокерам до такого масштаба. Вот и член Антона не выдержал, даже не дождался ответной услуги: когда Арсений потянулся тёплой рукой, Антон и член синхронно покраснели и признали, что всё, мы сами с фигуральными усами. Загнаться на тему скорострельности не удалось, потому что вылизывать рот Арсения и думать грустные мысли — это примерно как дыня с селёдочным соусом: уберите рыбу, а.
Прикосновения Арсения что-то делали и с телом, и с мозгом. Его трясло, размазывало по простыням, словно плавленый сыр по тосту, и он впервые в жизни понял, почему оргазм называют маленькой смертью. Когда новизна ощущений уступила место осознанному интересу, Антона снесло волной желаний. Хотелось нежить Арса, ласкать часами, доводить до изнеможения и сорванного от стонов голоса, узнавать, что ему нравится и чего тайно хочется. Но его энтузиазм упёрся в глухую стену.
Не сразу получилось даже обозначить, что именно не так. Арсений не избегал близости, не был груб или небрежен, не делал чего-то по-плохому странного. Но он контролировал всё — место, время, позы, движения. Спонтанность? Давай, до свидания. Внезапно настигшая страсть? Не в сексуальном календаре Арсения Попова. У него как будто в голове была готовая инструкция, от которой он не отходил. Здесь нажать, там потянуть, туда вставить, там подвигать, покрутить, погладить, довести Антона до оргазма, миссия выполнена. Ни шагу влево, ни языка направо. И ни следа тех посланий, которые он строчил раньше Антону в телегу, от которых тема сама смущённо менялась на ночную.
До того, как они перешли на новый уровень близости, Антон часто представлял, что в постели Арсений — чувственный, открытый, раскрепощённый, искренне наслаждающийся процессом. Но Арсений в жизни словно относился к сексу как к обязанности, и вот уже супружеский долг перестаёт быть устаревшим выражением, а становится буднями одного несчастного Антона Шастуна.
Это нормально, повторял он себе поначалу. Фантазии и реальность отличаются друг от друга, потребности двух людей — тоже. Нужно время, чтобы они сцепились кинками и помчались «По маршруту три шестёрки, надо б занавесить шторки», чтобы никого случайно не ослепило в процессе.
(Антон не дурачок, просто если он не будет отвлекать свой мозг поиском подходящих или просто всратых цитат из репертуара любимой группы, он упадёт в такую бездну самобичевания, из которой уже не вылезет.)
Может, Арсению неинтересен секс сам по себе? Антон читал про асексуальность и от партнёра в таком случае бы ничего не требовал. Но Арсений никогда не казался равнодушным к сексу. Пошлые намёки, провокационные касания, да даже стояки на сцене на орущего в образе начальника Антона не позволяли принять это утверждение за правду.
Ну, пресекает Арс все попытки отсосать с чувством, с толком и с головкой (как в небе журавли, только в нёбе и хуи). Может, не очень любит, может, боится, что Антон с непривычки или задохнётся, или откусит что-нибудь важное. Ну, не даёт прелюдии затянуться, отметает все попытки в импровизацию, прости госпотина, не признаёт больше двух поз. Консерватизм всё ещё никто не отменял, Антон в курсе. Секс — это ведь не всё. Антон не только и не столько жаждет Арсения, сколько любит. Что значат нюансы в постели, если человек стопроцентно на твоей волне?
Да, ему хочется Арса буквально с ног до головы облизать, изучить кончиками пальцев все впадинки, трещинки, родинки и шрамики. Не чтобы испытать или подарить оргазм, а чтобы узнать его со всех сторон, стать ещё ближе, но, может быть, это нужно лишь ему, а Арсений не испытывает подобной потребности. Так бывает. И, будь на месте Арса кто-то другой, он бы принял особенности дорогого человека без вопросов и сомнений. Но он слишком хорошо чувствует Арсения, и его не покидает стойкое ощущение того, что за этим всем что-то кроется. Это же не секс на одну ночь, чтобы не заморачиваться, это занятие любовью двух давно знающих друг друга людей, а Арсений как будто не может расслабиться ни на секунду, даже если только что кончил.
«Скажи, красавица, чего не нравится?» — пропел бы Антон, будь немного посмелее. Ну, не обязательно дословно, но словами через рот попытался бы выяснить, что не так. Но сначала он не был уверен, что что-то действительно не так, потом не знал, как спросить, а в итоге понял, что боится услышать ответ. Вдруг он сам себе придумал эту тайну за семью слоями масок Арсения? Вдруг всё дело в том, что Арсений просто хочет его иначе. Или не хочет совсем.
И когда в один из вечеров Антон, которому снова не позволили поласкаться вдоволь, выгибается под оседлавшим его Арсением и внезапно замечает, что у того даже не стоит, это похоже на подтверждающий удар с разворота коленом в лицо. Кровь хлещет метафорическая, сердце болит вполне себе настоящее, не шёлковое и не железное.
Он переводит взгляд выше и видит сосредоточенное лицо с тем самым сложным выражением, которое на скринах коллекционируют поклонницы и изощряются потом в забавных надписях. Вот только Антону сейчас не смешно.
— Арс, — пытается он позвать, но из горла вырывается только хрип. Приходится откашляться и попробовать снова: — Арс!
— А?
Тот тут же разглаживает лицо силой актёрской мысли, не иначе, вот только Антон уже всё увидел.
— Давай остановимся.
— Почему? Что-то случилось?
Антон проглатывает жалкое: «Почему ты меня не хочешь?» и произносит нейтральное:
— Нет, просто переоценил свои силы. Извини.
И в ответном: «Не извиняйся, кот, ты уже три недели без выходных, лучше выспись» он видит не заботу, а облегчение человека, который пришёл на нелюбимую работу в пять утра, а ему сказали, что сегодня выходной.
Дальше его мозг, как веретено, наматывает мысли с космической скоростью. И все они приводят к одному выводу.
Дело в Антоне.
Эта мысль застревает в кудрях репейником и портит всё.
Если раньше вдоволь было хотя бы уютных касаний, то теперь уже Антон отстраняется от прильнувшего к нему Арсения. Не хочет так делать, но не может нежиться в объятиях, представляя, что Арсу неприятно. Арсений наверняка замечает, но молчит, и Антон только уверяется в своей теории, загружается и окончательно перестаёт напоминать довольного жизнью человека вне съёмочной площадки.
Когда на вечеринке по окончанию съёмок нового сезона Дима невзначай бросает: «Там Арсений тебя хотел…», Антон, в котором плещутся уже несколько литров пива и ничего из еды, даже не дослушивает и истерично выдаёт: «Он меня не хочет». Дима таращится на него огромными глазами, а когда смеха так и не случается, в неверии качает головой:
— Ты не можешь всерьёз так думать.
— Но это правда, Поз. Что вот в этой несуразности можно хотеть?
Дима прослеживает взглядом очертившую в воздухе двухметровый силуэт ладонь, закатывает глаза и говорит:
— Так, стой тут, я сейчас вернусь.
Антон кивает и опрокидывает в себя остатки пива. Последняя бутылка была лишней, но ему грустно. А ещё на балконе холодно, он без куртки, и, отставив пустую тару на подоконник, он пытается согреть дыханием озябшие ладони. Получается плохо, так что всё становится ещё на пару тонов мрачнее.
Когда со спины его обнимают знакомые руки, у него даже нет сил отстраниться. Раньше он бы прижался крепче, окунулся в родное тепло, а сейчас стоит истуканом.
— Ты как, кот? — шепчет ему в спину Арсений.
— Плохо.
А сам тянет из кармана сигареты, чтобы сделать ещё хуже. Хотя дело, конечно, не в алкоголе.
— Ты бы притормозил, не хочу, чтобы ты завтра весь день мучился.
Антон пьяный и смелый, особенно пока не видит внимательные синие глаза. Антон говорит:
— Ты и меня не хочешь, так что неудивительно.
Арсений замирает.
— Что?
— Это нормально, Арс. Я видел себя в зеркале. Просто не знаю, что с этим делать.
Арсений зависает на несколько десятков секунд, потом разворачивает Антона к себе лицом, но прежде, чем успевает установить зрительный контакт с гипнотизирующим незажжённую сигарету в руках Антоном, на балкон заходит Журавль и зовёт:
— Тоха, пошли танцевать!
Антону хочется не танцевать, а забиться в самый укромный угол и сидеть там сто двадцать семь часов, рефлексируя, но без необходимости что-то себе отрезать, однако он позволяет себя увести. Остальной вечер сливается в один ком из чужого смеха, громкой музыки и смазанных движений. Кажется, в такси он засыпает на плече Арсения, но как именно они поднимаются в квартиру, он уже не запоминает.
Утром Антон просыпается в своей кровати в одиночестве. Если, конечно, не считать комфортно устроившееся на соседней подушке похмелье. У Арсения съёмки, на тумбочке стоит стакан с водой, рядом лежит обезбол. Антон на автомате глотает таблетку и давится водой, когда заходит в телегу и видит: «Нам нужно поговорить». Сердце, кажется, уже барахтается у соседей двумя этажами ниже, пока он вспоминает, что именно вчера говорил Арсению, а что — только думал. Кто бы ещё разделил эти две категории. И всё это не должно быть так волнительно. Или должно, если ты любишь человека и тебе не пофиг, чем закончится серьёзный разговор?
Арсений возвращается через пару часов, за которые Антон успевает и беспокойно поспать, и накрутить себя окончательно.
Он лежит на кровати, бессмысленно залипая в ленту тиктока, когда слышит, как открывается входная дверь, и рывком садится. Руки тут же откладывают ненужный телефон на тумбочку и предательски потеют, пока Арсений, судя по звукам, моет свои в ванной. Антону бы кто мозг промыл, а то там, кажется, проблемы с функционированием.
Арсений заходит в комнату, тянется рукой к выключателю, но, кажется, передумывает. За окном ещё день, хотя плотно задёрнутые шторы создают иллюзию наступившего вечера. Антон, честно говоря, и не замечал, что сидит в полутьме, а теперь судорожно пытается понять, почему Арсений не включил свет. Не хочет его видеть?
Арс тем временем обходит кровать, без расшаркиваний забирается к Антону на колени, обнимает и прячет и так плохо различимое лицо на антоновой груди. Шастун выдыхает — в такой позе вряд ли предлагают расстаться. Он гладит напряжённую спину ладонями и чувствует, как Арсений льнёт ближе. Это даёт силы спросить:
— Арс, что у нас не так?
— В плане? — глухо интересуется Арсений у его шеи.
— Ты… не хочешь меня? Или секса? Или я что-то не так делаю? Или ты мне не доверяешь, поэтому не можешь расслабиться?
— Так, Антон, давай сразу проясним. Дело…
— … не в тебе, а во мне? Хуйня из-под коня, Арс.
— Ты всё делаешь так, кот. И я безумно хочу тебя, и люблю, и доверяю.
— Но?
— Это мои тараканы.
— У меня есть дифлофос, нести?
Он ошибается не специально, но Арсений смеётся, так что всё не зря.
— Дифлофос? Дурачина, господи.
Они какое-то время молчат, а потом Антон просит:
— Расскажи, Арс.
Тот вздыхает.
— Извини, довёл до того, что ты в себе стал сомневаться. — Антон хочет возразить, что так-то молчали они оба, но Арсений продолжает: — Я привык всё контролировать. Вот эти все фандомные шутки про контрол-фрика — это правда. Сейчас всё уже не так критично, потому что я долгое время ходил к психологу и не жду катастрофы каждый раз, когда отпускаю ситуацию. Но с тобой… Я так боялся, что тебе не понравится, или ты разочаруешься, или поймёшь, что нахрен тебе не упал секс с мужиком, что продумал каждый шаг. Как будто если сработать на опережение, то ничего не случится. И тебе вроде бы всё нравилось, а потом перестало, и я не знал, это мои страхи сбываются или я уже перебарщиваю. В итоге и сам так и не смог расслабиться, и тебя вынудил загнаться.
Антон переваривает это признание, с удивлением понимая, что даже не ошибся. И, окрылённый, задаёт вопрос, которого и сам от себя не ожидал:
— Но ты хочешь? Хочешь, чтобы я помог тебе расслабиться?
Арсений отлипает от его шеи, удивлёнными глазами всматривается в лицо и, кажется, что-то даже в нём видит.
— Хочу.
И они пробуют.
Получается не сразу. То времени не хватает, то настроение не то, то Арс выпускает иголки. Один раз он даже психует, уходит в ванную, откуда Антон его потом выманивает на тёплое молоко. Кто тут ещё кот, ага. Котоёж. Но если раньше они оба сомневались и не знали, в чём проблема, то теперь Антон вооружён знанием и очень опасен, а потому не сдастся.
И все усилия приводят их в сегодняшний вечер.
Антон смотрит на прекрасного обнажённого человека перед собой — в груди всё по-прежнему замирает от восторга. Он хочет жить эту жизнь только так, и если однажды он посмотрит на Арса и не почувствует трепета, сделайте ему лоботомию.
У Арсения на глазах — мягкая чёрная повязка, но даже сквозь неё Антон ощущает испепеляющий взгляд.
— Ты так и будешь молча меня рассматривать? Немного крипово, Антон Андреевич, да и я не молодею.
Антон усмехается, шепчет: «Какой нетерпеливый» в приоткрытые губы и целует. Аккуратно, больше дразнясь, чем касаясь. Арсений поднимает голову, стремясь усилить напор, но Антон не даётся. Разрывает поцелуй, лизнув напоследок недовольно поджатые губы, усаживается на крепкие бёдра, упираясь коленями в кровать, и находит руки Арсения своими. Переплетает пальцы, тянет их вверх и устраивает на подушке над головой Арсения. У того на секунду перехватывает дыхание — и это лучше любых вербальных подсказок.
— Подержишь их там для меня?
— Запрещаешь мне двигать руками, о, великий доминатор?
— Специальным коверканьем слов ты меня не отвлечёшь. И нет, Арс, не запрещаю, у нас же не сессия. Даже не выпорю за дерзость, хотя ты бы, может, и хотел этого. И нарывался бы специально. — Арсений бурчит что-то, но не спорит, и Антон, который вообще-то пошутил про порку, делает мысленную пометку однажды вернуться к этой теме. — Я бы просто хотел, чтобы твои руки лежали на подушке. Справишься, мой хороший?
Арсений морщит нос, но покрасневшие щёки выдают истинное отношение к происходящему. Его гораздо легче читать по языку тела, чем по тому, что произносит его рот, но Антон этим знанием ни с кем никогда не поделится.
Он не удерживается, тянет:
— Ё-ё-ёж! — и чмокает Арсения в кнопочный нос.
После целует горячие щёки, веки под повязкой и возвращается к губам. Обводит их пальцем по контуру, надавливает на нижнюю — Арсений покорно открывает рот. Высовывает язык, пытаясь поймать подушечку, но Антон быстрее: наклоняется и целует. Сразу глубоко, мокро и так долго, что уже становится непонятно, где чьи губы, есть только упругая мягкость, и жар распахнутого рта, и потерянные выдохи. Антон отрывается, чтобы покрыть нежными поцелуями челюсть, скользнуть к уху и прикусить тонкую кожу — Арсения под ним выгибает. Антон обводит языком ухо, щекотно на него дышит, втягивает в рот мочку и возвращается к уже распухшим губам. У Арса они и так чувствительные, теперь же ощущения усилены в разы, и Антон целует легко, усыпляет бдительность, чтобы потом впиться с новой силой.
Отстраняясь, он видит, как чужие пальцы то рефлекторно сжимаются в кулаки, то поражённо расслабляются, но с подушки не убегают. От этого неизвестный жар заполняет его от макушки до пяток, и Антон чувствует себя всесильным.
Из-за поднятых рук грудь Арсения словно выставлена напоказ. Антон по-кошачьи лижет один сосок, ногтем обводит другой. Втягивает в рот по очереди, чередует губы и зубы, пока Арсений под ним не начинает дёргаться. Он ищет контакта бёдрами, пытается потереться, но Антон придавливает основательно. А после, наигравшись с сосками, и вовсе слезает под разочарованный выдох.
Он сползает по кровати, с нажимом ведёт вниз по бёдрам, коленям и голеням. Сжимает щиколотки руками — из Арсения вырывается какой-то сдавленный звук.
Заинтересованный, Антон решает проверить свою догадку. Поднимает одну ногу выше, обводит по кругу пятку и лижет свод стопы, по подъёму и дальше, к пальцам.
Арсений гнётся дугой и выдыхает дрожащее:
— Антон…
— Прекратить? — невинно спрашивает Антон и, подумав, обхватывает губами большой палец, продолжая пальцами массировать ступню. Долгий стон служит ему ответом.
Фут-фетиш, значит. Сам Антон никогда раньше не интересовался чужими ступнями, но реакция Арсения завораживает. Да и не противно совсем. Во-первых, Арс был в душе совсем недавно, во-вторых, ну, это же Арс. Если у Арса кинк на облизывание ног, то у Антона кинк на него всего, целиком. Поэтому он крепко держит беспокойную ногу, пока посасывает пальцы, скользит языком между ними, прикусывает косточку у щиколотки. Арс уже не стонет — воет на одной ноте, и Антон видит, каким напряжённым становится его член. Становится любопытно, смог бы он кончить только от этого или нет, но эту проверку он тоже оставляет на будущее.
Вместо этого он дует напоследок на влажную ступню и бережно опускает её на кровать. Потом раздвигает ноги Арсения шире, гладит их в обратном направлении, медленно поднимаясь выше и чуть сбивая градус напряжения. Мнёт бёдра и, не удержавшись, оставляет цепочку засосов на каждом. Красиво.
Арс шумно дышит, заведённый и какой-то очень трогательный в беспомощности, которую позволил себе сам.
Антон обхватывает основание его члена пальцами и медленно насаживается ртом до упора. Второй рукой прижимает вскинувшиеся вверх бёдра. Задерживается на несколько секунд, втягивает щёки, а после так же неторопливо выпускает член изо рта. Повторяет, с каждым разом всё замедляясь, потом и вовсе просто дует на головку. Арсений под ним дрожит, просяще скулит, но Антон неумолим. Перебирает ладонью тяжёлые яйца, ведёт носом по паховой складке, потом коротко посасывает одну лишь головку. Как будто сжалившись, берёт в рот снова, сосёт быстро, ритмично, хлюпая слюной и смазкой, но прежде, чем Арсений успевает кончить, отстраняется, лишая любой стимуляции. Арс выдаёт что-то сложносочинённое и абсолютно точно матерное, но руки так и не тянет. Антон шепчет ему в бедро: «И правда хороший мальчик», на что получает ещё одну порцию отборной брани и улыбается. Целует успокаивающе низ живота, вибрирующие от напряжения бёдра, потом тянется левой рукой под одеяло и достаёт заранее подготовленную нитку жемчуга.
Опускает её на живот Арсения осторожно, тот вздрагивает от неожиданности, но тут же расслабляется. Антон водит ей по влажной коже, наблюдая, как следом тянется вереница мурашек. Бусины прохладные, ощущения на контрасте с разгорячённой кожей странные — Антон точно знает, потому что до этого проверил на себе, дабы не облажаться в ответственный момент.
Он касается жемчугом истекающего смазкой члена, невесомо ведёт по головке и вдоль ствола — Арсений дрожит уже, кажется, весь. Ну да, он же сам по себе гораздо чувствительнее, да и повязка обостряет ощущения. И его тихое: «Антон…» — это что-то на запредельном.
— Да, мой хороший?
— Пожалуйста…
Антон закручивает нитку жемчуга, укладывает украшением на яйца, а сам, разведя бёдра Арсения максимально широко, открывает рот. Насаживается на член и уже не останавливается. Арс под ним мечется, как в бреду, пока Антон сосёт, и душераздирающе всхлипывает, когда наконец-то кончает.
Антон глотает и отстраняется, чтобы не превратить приятные прикосновения в невыносимые, разжимает хватку на бёдрах и с удивлением понимает, что, кажется, кончил в трусы. Про собственное возбуждение как-то и забылось, настолько он был увлечён Арсом и его реакциями, но организм перегрузки не выдержал и избавился от неё лучшим из способов.
Он лезет выше по кровати, тянет осторожно чужие руки вниз. Бегло разминает плечи на всякий случай, целует запястья, потом спрашивает у растёкшегося по постели Арсения:
— Снять повязку?
— Да.
В комнате горит лишь прикроватная лампа, но Антон всё равно одной рукой прикрывает Арсу глаза, а другой тянет повязку вверх. Арсений отказывается поднимать голову, поэтому она остаётся висеть на макушке. Сам он моргает, щурится и, схватив антонову ладонь, убирает её от глаз. Только не опускает на кровать, а неожиданно касается губами. Антон чувствует в этом такую щемящую благодарность, что, проглотив ком в горле (и это не то, о чём вы подумали, грязные извращенцы), наклоняется и целует. Арс обвивает его руками за шею, отвечает, и на вкус он — концентрированная любовь, и нежность, и доверие.
Через мгновение он, правда, отстраняется, смотрит вниз и серьёзным тоном интересуется:
— То есть я теперь — принцесса на жемчужине?
— На хуюжине, Арс.
Боже, какой дурак. И как же он его любит.