Воет за окном злая вьюга. Ночка тёмная, беззвездная, морозная. В такую ночь хозяин собаку на двор не погонит. Толстым слоем окна заволокли зимние узоры и толстые доски стен от мороза иногда потрескивают. Только громче трещат бревна в затопленной печи. Огонь в ней по зиме никогда не тушат. Замёрзнуть можно, если не поддерживать, да богов прогневать.
Шан Цинхуа жмётся к печи спиной, забирается с ногами на старую лавку. Сговаривался он сегодня на свидание с милым сбежать, покуда мамка с тятькой в соседнюю деревню сошли. Там у дяди они переночуют, а потому он один сегодня в избе. Беспрепятственно мог через метель пройти к твоему молодого княжича. Там бы ему тепло было и в мороз, как горячи его поцелуи. Да только тоска сердце сжала. Вьюга, покуда воет за окнами, многое может неспокойной душе напеть. А тот и слушать рад. Правду говорят, что черти металь пускают в людской мир.
Глянул он на двор, а там уж и тропы все замело, какой ветер сильный ныне. Да хлопья снега летят крупные, тяжёлые. Будет детворе по утру потеха. Хотел Цинхуа пойти. Побежал бы, коль не тревога, душу съедающая. Ведал он, что не хорош собою. Ведал, что не богат, не знатен. Не талантлив. К чему такой княжичу?
Тому невесту надо сыскать по статусу, да по красоте достойную. Чтобы чернобровая, как сам княжич, чтобы волос толстый до колен спускался. Чтобы добротная была. И смотрела своими темными очами в очи княжеские цвета синего небушка. Не для Цинхуа та доля. Он ростом мал да здоровьем слаб. Не чета он княжичу любимому. Его и второй-то женой взять стыдно будет.
От того ли, что метёт метелица, не верится ему, что назовёт его княжич Мобэй молодой женой? Что останется с ним вовек, а не бросит с горьким позором? Душа горела от мыслей, да тревоги, вьюге выла громче. Тепло было от печи, да холодом по босым ногам тянуло.
— Ты не стой напрасно за оградою, — пропел сиплым голосом Цинхуа старую песню, которую слыхал на девичьих гуляньях, обращаясь к далёкому собеседнику, — Не пойду к тебе, не порадую, — хотел бы он, чтобы ждал его милый и в метель у ограды, да только жаль было и его. Хоть силён, да статен княжич, да не таких мороз с ног сбивал. Будь ты хоть трижды княжеских кровей, — Ни словечка доброго не скажу, возле печки ноченьку просижу...
Да бежать по морозу всё равно не бежал Цинхуа. Вот и слушал, как подпевает ему вьюга да вторят дрова в печи. Как дрожит душа при прогретых костях. Да дремал он здесь же: на лавке.
°°°
Так и дремал он, тревожась, доколь не скрипнула старая дверь да не повеяло холодом в избу. Дернулся Цинхуа испуганно, да так и шлёпнулся на пол. В полумраке не разглядел он, что случилось, удивлённо на дверь заглядывая.
— Цинхуа, ты блажной? Я думал тебя снегом занесло и ты уже от холода помер, — шикнул на него родной голос. Мобэй хлопнул дверью и недовольно остановился недалеко от порога. От него веяло холодом. Меховая подкладка его плаща слиплась от мокрого снега. Он выглядел разочарованным, — Я тебя ищу битый час, а ты здесь спишь?! — Цинхуа закусил губу. Метель ему шептала, что домой пойдет княжич, коль не дождётся его к назначенному часу. Он с пола не поднялся, отводя неловко взгляд.
— Я сбирался, только... — Мобэй громко топнул, стряхивая с себя снег, да так, что сразу понял Цинхуа, что не поверит он отговорке. И право: куда сбирался, коль до сих пор босой и в рубахе ночной, — Я побоялся погоды.. виноват, — Он низко опустил голову, справедливо готовясь принять хоть бы и подзатыльник. Родня бы церемониться не стала, а Мобэй ему роднее их.
Тот подошёл ближе, останавливаясь совсем рядом.
— У тебя останусь, устал искать тебя по сугробам, — он фыркнул и сбросил на пол свою накидку. Цинхуа почувствовал, как уши его покраснели от этих слов. Нормальный бы расплакался, что не уважает его милый, а ему волнительно да приятно, — Разуй меня, — он удивлённо поднял голову, заглядывая в красивое лицо княжича. Разуть?
Цинхуа не глупец, знает, что по традиции только невеста да жена должна мужчину разувать. Только в том наставление божеское, да защита дома. Так ведь... Верно, отобразилось на его лице удивление.
— Вернутся твои, будут у ворот сваты богатые, — Мобэй улыбнулся ему, чего редко делал по привычке характера, а потому Цинхуа ещё больше зарделся. Соврала ему метелица, верил он княжеским словам.
Стянул он той ночью с ноги княжича сапог из дорогой кожи с меховой подкладкой.