Цзян Чэн вернулся быстро — с водорослями, водой и даже принес ему суп, который непонятно, где раздобыл: в Гусу еду выдавали в строго определённое время и Вэй Ину ещё ни разу не удалось разжалобить кого-нибудь на дополнительную порцию.

- Дай угадаю, ты ничего не ел со вчерашнего дня? — сказал Цзян Чэн, проследив взгляд Вэй Ина.

- Я не голоден, — юноша отвернулся.

- Нет, ты сядешь и поешь. Что бы там у тебя ни случилось, это не даёт тебе права отказываться от еды. — Цзян Чэн нахмурился и поставил столик у кровати Усяня. — Садись, после еды расскажешь.

Сопротивляться у Вэй Ина не было ни сил, ни желания, хотя и есть совсем не хотелось, но Цзян Чэн был прав — поесть надо. Вэй Ин медленно взялся за еду, но уже через пару ложек к горлу подкатила тошнота, а потому он отставил тарелку и встретился с недовольным и обеспокоенным взглядом.

— Я правда не смогу съесть больше, — попытался оправдаться он, но Цзян Чэн только вздохнул и покачал головой.

— Что, всё же, произошло? — Вэй Ин сглотнул. Он не знал, как отреагирует друг, не знал, стоит ли ему вообще это знать. Может, он прямо сейчас совершает ошибку? Да и не всё равно ли? Разве можно опозориться сильнее, чем он уже опозорен? Всё же облачать в слова всё это было очень страшно — словно, как только он произнесёт это, сон станет явью, а воспринимать произошедшее, как самую настоящую и неизменную реальность было просто невыносимо. Он помедлил. Цзян Чэн увидел, как без того бледное лицо становится ещё белее. — Да что, черт возьми, случилось?! — не выдержал он.

— Я… хотел пошутить. Просто пошутить. — прошептал Вэй Ин и снова замолк, то ли подбирая нужные слова, то ли боясь их произнести.

— И?

— Ванцзи не понравилась моя шутка, но она, право, была смешной. Недолго, правда. И он решил меня… проучить?

— В каком смысле? Вы подрались? — Вэй Ин покачал головой.

— Сначала да, но для меня шутка была шуткой, и драка эта — ребячеством. Но, должен сказать, он не на шутку разозлился.

— Ты даже монаха выведешь из себя, — усмехнулся Цзян Чэн, но увидел, как Усянь побледнел ещё сильнее, и заткнулся.

— Ты прав. Но я… не хотел. Я не хотел, — он поднял взгляд. — Не хотел, понимаешь?

— Да что такого сделал Ванцзи?! — не выдержал друг. Вэй Ин прикрыл глаза и попытался унять дрожь. Как на зло, эффект получился ровно противоположный — его затрясло, как в горячке.

— Ты ведь никогда не был с женщиной?

— А это тут причем? — Цзян Чэн даже отпрянул от неожиданного вопроса. — Ты и так знаешь, что нет. — Вэй Ин кивнул.

— Я тоже, но так получилось, что… с мужчиной… был? — Он закрыл глаза. Не хотел видеть, как меняется лицо друга, как до него доходит понимание произошедшего.

— Что?! — Цзян Чэн вскочил на ноги. — Хочешь сказать, что Ванцзи… — Вэй Ин приподнял рукава одежд, оголяя лиловые синяки.

— Я отбивался как мог, но… — голос сорвался. Наверное, он бы сейчас разрыдался, но слезы почему-то не шли. — Что мне делать, Цзян Чэн? — прошептал он и поднял глаза. Лицо друга было искажено от ярости и ужаса, уголки губ подёргивались, он тяжело дышал, смотреть на него было невыносимо, Вэй Ин отвел взгляд.

— Ты… придурок… Тебя же просили, не злить его! Просили, не нарываться на неприятности! Просили не отсвечивать! — зло прошипел он. — И что ты будешь делать теперь? Пойдёшь жаловаться? Мало же позора ты принёс своему клану! Да и кто тебе поверит здесь? Скажут, что ты чокнулся, или что из зависти решил опорочить его чистое имя. — Каждое слово било больнее предыдущего. Он говорил правду, оттого Вэй Ину становилось всё более тошно. Он горько усмехнулся:

— Случись такое с Шицзе, ты бы не задумываясь вспорол живот негодяю, будь им хоть сам Император, — тихо проговорил он.

— Что? — Вэй Ин поднял взгляд. В глазах Цзян Чэна стояли слёзы, он крепко сжимал рукоять меча. Его трясло то ли от злости, то ли от ещё чего-то. — Прости… я правда не хотел этого, — Вэй Ин отвернулся.

— Дурак… какой же ты дурак! — Цзян Чэн бросился на него с кулаками, надеясь, что заставит его прийти в себя, сказать, что это всё шутка. Этого же не могло произойти, правда? Просто не могло! Кулак так и не достиг своей цели, хотя Вэй Ин уже смиренно приготовился принимать удары — заслужил. Вместо этого его заключили в крепкие объятия и юноши разрыдались.

Прошло много времени, прежде чем кто-то из них смог нарушить молчание. Они уже даже не обнимались, и не плакали. Лишь сидели рядом, пытаясь понять, что же делать дальше.

— Может, рассказать дяде Цзяну? — вдруг тихо сказал Вэй Ин.

— И он на следующий же день придёт сюда с войском. Сейчас всё сильнее бесчинствует орден Цишань Вэнь, нам нельзя терять такого союзника, как Гусу.

— А мадам Юй?

— Она убьёт тебя.

— А старику Лань?

— Его хватит приступ, от такой наглой лжи. Он ни за что не поверит, что его любимый племянник может так поступить. И тогда уже Гусу пойдут с армией в Пристань Лотоса.

— Тогда отомстить?

— Как? Убьёшь его?

— Я пока не знаю…

— Пока что даже не думай, попадёшь в беду.

Они умолкли.

— Я постараюсь придумать что-нибудь, чтобы отец забрал тебя в Юнмэн. Ты отдохнёшь, Шицзе поможет тебе оправиться.

— Да, наверное, так будет лучше. В комнате снова повисла тишина. Вдруг, Цзян Чэн встал и бросил сушёные водоросли в ступку и начал их хорошенько перемалывать.

— Я бы мог… — начал было Вэй Ин, но его прервали:

— Сиди. Я сделаю, — он добавил масла и ещё каких-то трав, из тех, что всегда были у заклинателя на случай беды. Вскоре он поставил мазь перед другом.

— Я могу помочь, обработать.

— Нет, я сам, у меня в основном синяки, не считая… — Он сглотнул. — Сможешь выйти ненадолго? — Цзян Чэн кивнул и достаточно быстро вышел из комнаты. Вэй Ин вздохнул — залечивать подобные травмы не менее унизительно, чем получать их. Быть честным — ему совсем не хотелось расставаться с одеждой, слишком уж тошно было смотреть на лиловые синяки. Он максимально быстро, насколько это возможно, морщась от ужасного зуда и жгучей боли, обработал задний проход. Повреждённый сфинктер крайне неприветливо ответил на внешнее воздействие — микротрещины снова начали кровоточить. Не сильно, выделяя лишь по капелькам, но тем не менее совершенно не приятно. Вэй Ин оделся и позвал друга.

— Мне наверное лучше… — начал было Цзян Чэн, но его прервали:

— Останься сегодня со мной? Боюсь, я не смогу уснуть.

***

 — Брат, я сделал кое-что ужасное, — неожиданно раздалось за спиной Лань Сичэня.

— Похоже, что нечто воистину ужасное, раз ты пренебрёг правилами приличия, — он развернулся с заинтересованной улыбкой на лице. Он знал, что для Ванцзи всё, что не вписывается в рамки его представления о мире — что-то ужасное. Что же так взволновало сегодня его юного брата? Но улыбка вскоре сошла с его лица, никогда он ещё не видел Ванцзи столь бледным и замученным.

— Да. Я… даже не знаю, какого наказания достоин, кроме того, чтобы вспороть себе живот и напустить туда муравьёв.

— Что произошло? — он нахмурился и напрягся.

— Я возжелал одного человека, — так тихо проговорил Ванцзи, что мужчине пришлось напрячь слух.

— Но желание — не преступление, особенно, в твоём возрасте. — Хотел было успокоить себя и брата он, но осекся: брат продолжал.

— Я возжелал, и взял, брат. И жестоко оскорбил его. — С каждым словом его голос становился всё тише и тише, пока не превратился в одно лишь шевеление губами. Он не смел поднимать головы, но и так услышал, как Лань Сичэнь отшатнулся, и знал, что в бледности лица они теперь могут посоревноваться. — Я хотел пойти сразу с повинной к дяде, но не смог, не хватило во мне мужества признаться. Разве какое-нибудь наказание искупит мою вину? — Вниз, на пол, упали слёзы. Падение и впрямь было тяжёлым. Всю жизнь Ванцзи учили воздержанию и послушанию, а этот Вэй Усянь… возмутительное безрассудство, но в нем он был счастлив, не обременяя себя аскезами и ограничениями. Не готовый отказать себе в земных желаниях ради самосовершенствования. Ванцзи лишь раз дал волю низменным желаниям, лишь раз не удержал контроль, и его презрение Вэй Усяню возросло: не может быть ни совести, ни чести у человека, идущего за своими желаниями. Каким же бесстыдником надо быть, насколько низко опуститься, чтобы каждое подобное падение более не причиняло боль?

Лишь позже он понял, насколько жестоко ошибся в суждениях. С чего он взял, что может судить его? Назначать наказания? Воспитывать? Кто дал ему это право? Кто дал ему даже право злиться и презирать столь не вписывающегося в его рамки человека? Да и разве можно было сравнивать прогулки по ночам и распитие вина с тем, чтобы обесчестить человека? Разнузданность его раздражала, но всё же никому не вредила. И кто теперь «не стоил»? В действительности ли Вэй Ин?

Лань Сичэнь обрабатывал поступившую информацию. Не складывалось у него в голове, что его брат может так сделать. Но теперь, как бы сильно тот не раскаивался, наказание должно было последовать за деянием.

— Вэй Усянь? — тихо спросил он утирающего слёзы Ванцзи. Тот от удивления и неожиданности вскинул голову и округлил глаза, но быстро опомнился и упёрся взглядом в пол, утвердительно кивнув.

— Ты — открытая книга, Ванцзи, — ответил незаданному вопросу Лань Сичэнь. — Я заметил, как ты про него говорил. Я боялся, что этот огонь не затухнет сам по себе, но надеялся, что в тебе хватит мужества и выдержки совладать с ним. — Он вздохнул и потёр переносицу. А потом его голос стал серьёзным, словно он говорил с заключенным-смертником. — Дисциплинарный кнут, Лань Чжань. А потом твои духовные силы будут запечатаны, до тех пор, пока ты не докажешь, что снова достоин стать заклинателем нашего ордена. А пока, боюсь, тебе придётся покинуть дом. На меньшее не рассчитывай. Но окончательное решение всё равно будет за дядей, хочешь ты того или нет. Вряд ли это придадут огласке, но только из уважения к молодому господину Вэй, только если он сам не захочет выдвинуть обвинения. И если он потребует выдать твою голову — я не посмею ему перечить. — Ванцзи кивнул, смиренно принимая каждый пункт наказания. Он действительно не достоин был больше носить свой меч, не смел зваться заклинателем, а тем более — адептом благочестивого ордена Гусу Лань. — А теперь, возвращайся к себе, уже поздно для визитов к дяде. — Лань Чжань снова кивнул и хотел было уйти, но…

— И… Лань Чжань. — Юноша замер и оглянулся. — Оставь Бичэнь здесь. Ты просто не в праве его больше носить. Ванцзи прикрыл глаза, его губы задрожали. Он снова смиренно кивнул и протянул меч брату.

После его ухода Лань Сичэнь долго ещё пытался унять дрожь, от страха, боли жестокого разочарования и необходимости самому взять в руки дисциплинарный кнут для наказания единожды оступившегося, но так глубоко и больно упавшего брата.