— Вы сущий дьявол! 

— Это пойло у тебя дьявольское! Катись отсюда, щенок поганый! 

Парнишка, высказав всё своему бывшему боссу, вывалился на улицу из бара «Девятый круг Ада» на Рэджен стрит, попутно натягивая свою университетскую ветровку. Это был уже третий работник за месяц, сбежавший от Энтони, и первый, кто не побоялся озвучить настоящую причину ухода. Дьявольский босс — именно таким его считали за тяжелый нрав, саркастичные и неуместные замечания и безжалостное обращение к сотрудникам. 

Когда Энтони, открывал бар, он ожидал, что первые несколько месяцев будет туго с персоналом, но текучка кадров оказалась слишком бурной. От того и в тот вечер среды ему пришлось стоять за стойкой самому. И хотя прежде он сильно бесился, считая, что владелец должен важно сидеть в углу, наблюдая за всем, а не выполнять заказы клиентов, после того вечера, он уже не отходил от стойки и никого к ней не подпускал. 

А причина, по которой Энтони стал так ревностно относиться к своему месту появилась чуть позже. 

Энтони расставлял бутылки с алкоголем на полках, когда на электронных часах вспыхнули зелёным цифры: 6:66 pm. Часы были старыми, купленными у какой-то старухи лет десять назад. И хотя экран у них уже давно жил своей жизнью и, к примеру, вместо числа «5» показывал «6», Энтони они нравились, а особенно нравился деревянный козлёнок на них. 

— Дьявольский босс, дьявольское время, — скривил губами Энтони и ударил по часам кулаком. — Я сочту это знаком, если сейчас в дверь войдёт сам Сатана. 

Дверь открылась, впустив в бар промозглый, осенний, лондонский ветер. Вот только на пороге стоял не сам Сатана, а мужчина с белыми, пушистыми волосами. Он был словно одуванчик, или даже жертвенный ягнёнок, который случайно попал в логово волков. Незнакомец неуверенно сминал свои пальцы, сложив руки перед собой, и оглядываясь по сторонам сел за барную стойку. Энтони стоял к нему спиной, наблюдал за всем в отражении за полками. 

— Что вам налить? — спросил он развернувшись, и поставив деревянный подстаканник перед гостем. 

Энтони бы не запомнил его — подумаешь, один из множества клиентов, если бы этот незнакомец внезапно не схватился бы за его руку, да такой крепкой хваткой, что, кажется, треснула кость. 

— Кроули, — позвал его гость голосом, готовым сорваться на плач. И столько в нём было отчаяния и боли, столько надежды, что Энтони на секунду опешил, и только потом разозлился, вырвав руку. 

— Такое мы здесь не подаём, — сказал он с нескрываемым раздражением. 

Такими темпами от него не только сотрудники, но и гости разбегутся. Однако этот посетитель продолжал сидеть на месте, и взгляд у него был ужасно потерянный. Видимо, не зная куда деть руки, гость снова стал сминать свои пальцы. Ртом он хватал воздух, словно хотел сказать что-то, и смотрел — почти вперился взглядом в Энтони. А зрачки его дрожали, почти трепетали. В тусклом свете ламп он выглядел совершенно измученным, но смог таки выдавить неловкую улыбку. 

— Ох, да, простите, — сказал он тихо, а в следующую секунду воодушевился и выставил указательный палец. — Тогда, мне односолодовый виски, пожалуйста. Любой, на ваш вкус. 

— На мой вкус? — переспросил Энтони и откупорил самую дорогую бутылку. 

Он подумал, что гость не сильно разбирается в алкоголе, раз после первого стакана заказал ещё три, а потом и вовсе, целую бутылку. Но когда Энтони выставил ему счёт, тот ни на йоту не удивился. Заплатил наличными, снова поблагодарил и ушёл, не сказав больше ни слова. 

А на следующий день вернулся. Сел, как ни в чём не бывало на то же место, у триптиха Босха, реплики, конечно, и в этот раз заказал вино. Опять самое дорогое. 

— Сердечно благодарю, — склонил он свою белёсую голову и покрутил в руке бокал, принюхиваясь к аромату. Сделал глоток, довольно улыбнулся и спросил. 

Как же Энтони не любил болтливых посетителей. Особенно таких, которые намеренно садились за стойку, чтобы задушевно поболтать с барменом. Ему нет дела до душещипательных историй тех, кто намеренно жалеет себя и ищет жалости в незнакомцах. От таких он всегда воротил нос, но этот, казалось, не собирался изливать душу, а всего лишь хотел начать праздный разговор. И Энтони повернулся к нему всего на немного, готовый в случае чего сбежать к другому концу стойки. 

— Я тут заметил, что вы и сегодня работаете за баром. 

— Вас что-то не устраивает? — поднял одну бровь Энтони. — Уж вино в бокал налить я могу и сам. 

— Что вы! — тут же стушевался одуванчик. — Я ведь тоже работаю на себя. Так даже удобнее: меньше всякой бумажной волокиты, подсчет зарплаты и отпускных. Мне принадлежит во-о-он тот магазинчик на углу. 

Энтони взглянул через стеклянные двери на книжный, который даже не заметил, когда открывал свой бар. Всегда ли он был там? Такой неприметный, идеально вписывающийся в архитектуру готической части Лондона, и сливающийся с серостью улицы. 

— Пф, букинист. Мистер Фель, я полагаю, — фыркнул Энтони, — пробежав взглядом по названию лавки.  

— Азирафель, — учтиво кивнул головой мужчина. — Зовите меня Азирафель, — и губы его расплылись в широкой улыбке. А за окном сверкнула молния, и блеск её ничуть не удручал, а напротив, будто бы задержался на плечах Азирафеля. Его облик навсегда запечатлелся в памяти Энтони, как и его имя. 

***

День за днём Азирафель приходил в бар Энтони. Усаживался на своё излюбленное место у реплики Босха, и заказывал по позиции с меню, идя снизу вверх, а закончив, возвращался к началу и шёл по новой. 

Энтони не любил таких, как Азирафель: божий одуванчик, скромный малый, чистая душа с невинным взглядом на мир. Знавал он таких «святош», которым шкура волка шла куда больше, чем овечья. Так уж судьба сложилась, что Энтони постоянно сталкивался с ними, будто бы магнитом притягивал к себе дурачков, которые его дураком и делали. Пару раз обжёгся общением с ними в школьные годы, а когда на третий попал из-за одного в колонию для несовершеннолетних, зарёкся, что больше никогда и ни за что не подпустит к себе добряков. Потому что нет в мире людей с благими намерениями, а есть лишь эгоизм. И Азирафель, что стал постоянным гостем его бара, также имеет свои эгоистичные мотивы. 

Однако с каждым днём Энтони становилось всё сложнее понять, чего же именно добивался Азирафель. На алкоголика он не был похож, да и на творческого человека с приступом осенней меланхолии — тоже. Говорил Азирафель, обычно, о книгах, которые ему удалось найти, о классической музыке и о вине. 

Поначалу Энтони не участвовал в разговоре, лишь изредка ловил среди шума отдельные слова Азирафеля или чувствовал на спине его взгляд. А потом незаметно для себя втянулся. Особенно легко было поддаться его шарму в будние дни, когда клиентов было мало, а те кто был пили один коктейль на протяжении всего вечера. В такие моменты Энтони думал, что нет ничего страшного в болтовне с постоянным клиентом, пока постепенно не стал проникаться этим тихим, иногда неловким, но приятным голосом. 

Азирафель понемногу открылся ему с другой стороны. Теперь же Энтони не видел в нём добродетели ради эгоизма, а добродетель ради добродетели. Азирафель говорил спокойным тоном, иногда позволял себе маленькие колкости в адрес других гостей или даже самого Энтони, но они всегда были настолько безобидными, что грех был бы обижаться на них. 

Сложно объяснить, что именно происходило в баре и в душе Энтони. Человек, к которому он относился скептично, не стал рушить бастион его души громкими обещаниями или сладкими речами. Он просто появился перед ним весь такой из себя ласковый, возвышенный и светлый. Азирафель медленно, постепенно открывал себя, делился деталями своей жизни: кто его любимый автор, какая работа Шопена ему больше по нраву, и какой чай он предпочитает выпить с морковным тортом. Энтони никогда не спрашивал, но слушать было интересно. Особенно интересно было в иной раз подшутить над ним и наблюдать за необычной реакцией, полной искреннего негодования. А каждый раз, как Азирафель возвращался домой, Энтони еще долго прокручивал в голове их диалог, пока не ложился спать, а проснувшись, придумывал новые аргументы в свою пользу и записывал где-то в памяти, чтобы вечером, в баре ответить ещё остроумнее обычного.

Забылось со временем и нужда в новом работнике, запомнился час, к которому Азирафель возникал в тусклом баре. Подпускать к себе близко пока ещё не хотелось, но и отдаляться уже не было нужды. Что уж там, можно и послушать пустые разговоры букиниста, да подлить ему ещё немного вина, увеличив чек. 

Длилось это всё несколько месяцев, пока одним ноябрьским днём в бар не зашёл мужчина в фетровой шляпе, ведя под ручку мальчика лет шести. Они сели за единственный свободный столик за густой драценой. Мужчина заказал себе пинту пива, а для мальчика яблочный сок. 

Они молча сидели в тени, почти сливаясь с бордовой стеной. Их присутствие было настолько не примечательным, что Энтони позабыл о них, и только через пару часов опомнился, тут же недоверчиво зыркнув в сторону драцены. Как он и думал: мужчины уже не было, но зато был мальчик. 

Энтони напрягся. Он решил подождать еще немного и вернулся за стойку, пропуская мимо ушей болтовню Азирафеля. Взглянул на мигающие цифры на часах: 12:86 am, а точнее — 12:36. 

— Вот же ж чёрт, — выругался он. 

— Не думал, что тебя так злит плоская мордочка аксолотлей, — удивился Азирафель, и прервал свой поучительный рассказ о морских созданиях. 

— Я не к тебе обращался. Тот мужчина, что был тут ранее, оставил ребёнка и сбежал. 

Азирафель повернулся к мальчику и охнул: 

— Боже правый, какой ужас! Может, он вышел поговорить по телефону и скоро вернётся? 

— Как же. Кто в здравом уме оставит ребёнка одного в баре? 

— Надо найти его отца. 

— Делать нечего? Я сейчас же позвоню в полицию. Они пусть и разбираются. 

— Нет-нет, — Азирафель встал со стула и уже стал натягивать свой плащ. — Мальчику будет страшно, если его уведут полицейские. Будет лучше найти отца. 

— Вот уж увольте. Заняться мне будто бы больше нечем, кроме как по всему Лондону искать какого-то мужика, — прыснул Энтони и скрестил на груди руки. 

Азирафель не стал с ним спорить. Добродушно улыбнулся, подвязал свой бежевый плащ и подошел к мальчику, сев перед ним на корточки. Он что-то сказал парнишке и тот, без всяких колебаний взял его за руку. 

— Ты что, собрался взять его с собой? — прищурился Энтони, когда Азирафель с ребёнком уже стояли у двери. 

— Не оставлять же его здесь. Ты его полицейским сдашь. 

— Это тебя надо полицейским сдать. Не трожь мальчонку. А ну дай его сюда, — и Энтони рывком вырвал мальчика из рук Азирафеля. 

— Хорошо, но пообещай, что дождешься меня и не будешь никого вызывать. 

— Ага, конечно, — саркастично бросил Энтони. — Он может побыть тут до закрытия бара, но через два часа я сам отведу его в участок. Вряд ли ты сможешь найти горе-отца за такое короткое время. 

— Никогда не знаешь, когда может случится чудо, не так ли? — загадочно ответил Азирафель, и махнув мальчишке, вышел из бара. 

А чудо, и вправду, свершилось. 

Ровно через два часа, за минуту до закрытия, в бар вошли двое: горе-отец и Азирафель. Мальчик, что сидел за стойкой и выпил уже свой третий стакан сока, помчался к отцу, а тот, будто раскаявшись, горячо обнял его и стал поглаживать по голове горько-горько плача. 

Энтони стоял в стороне, отсчитывал секунды до момента, когда терпение лопнет и можно будет выпнуть их из своего бара. Через пару минут мужчина сам поднялся с пола, взял на руки заплаканного сына, и поблагодарив Азирафеля, ушёл прочь, оставив за собой шлейф из обещаний больше никогда не оставлять ребёнка и любить его всем сердцем. Только когда воцарилась долгожданная тишина, Энтони сказал: 

— Лучше бы в полицию сдали. Не здесь, так в другом месте ребёнка оставит. 

— Не оставит, — ответил Азирафель, и засиял, как светлячок в непроглядной тьме. — Он раскаялся. Осознал свою ошибку. 

— До следующего приступа слабости. Да и сын навсегда запомнит это предательство и уже не будет любить его безоговорочной любовью. 

— Кто знает. Может, им обоим надо было пройти через это, чтобы многое осознать. 

Азирафель задумчиво развернулся в сторону двери, но уходить пока не собирался. Энтони только тогда заметил алое пятно на его плече. 

— У тебя кровь! — вскрикнул он громче, чем ожидал, и тут же подхватил Азирафеля под руку. 

— Кровь? Быть не может, — удивился Азирафель. 

— Вот же, на плече. Это тот мужчина сделал? Снимай плащ, надо срочно осмотреть рану, — засуетился Энтони. 

Не дав Азирафелю и слова вставить, Энтони стянул с него плащ, усадил на стул и помчался за аптечкой. А когда вернулся стал судорожно вываливать всё на стол. 

— Энтони, я не ранен, — рука Азирафеля мягко накрыла запястье Энтони. — Это краска, видишь? Мы с тем мужчиной немного повздорили, и он толкнул меня на окрашенную стену. Никакой крови, просто краска. 

Энтони успокоился, взглянул на умоляющее лицо Азирафеля и стиснул зубы. 

— И стоило оно того? А если бы он был вооружён? 

— Но ведь не был. 

На пару минут воцарилась тишина, где-то с бара донеслось жужжание холодильника. 

— Зачем всё это? — сдался Энтони и вальяжно расселся на стул напротив, вытянув вперед одну ногу. — Совершил ты доброе дело, и что? Никто тебя за это по головке не погладил.

— А разве для этого нужны добрые дела? 

— Тогда зачем строишь из себя святошу? Или ты из тех, кто добрыми делами себе лестницу в рай выстраивает? 

— Ну, в раю мне точно места нет, — немного сконфуженно ответил Азирафель. — А добрые дела просто приятно делать. Я не смогу изменить мир к лучшему, но хотя бы сделаю чуть светлее мир этого мальчика и его отца. 

Энтони подпер голову рукой, и стал долго-долго разглядывать Азирафеля. Раздражения не чувствовал, только интерес, проклюнувшийся где-то под рёбрами. Он умел читать людей, сразу просекал хитрость или двуличие в их поведении, но в Азирафеле такого углядеть не мог. Искренность светлоголового мужчины была для Энтони настолько противоестественной, что он только и мог, что думать о ней. А чем дольше думал, тем больше хотелось копнуть глубже в душу Азирафеля. И страшно становилось от незнания. Что он там найдет, когда доберется до дна: разочарование или вдохновение? 

— Энтони, — вернул его из мыслей голос Азирафеля. — Раз уж всё так хорошо разрешилось, то я, наверное, уже пойду к себе. 

Энтони дёрнулся от очередного жужжания холодильника. 

— Да, да. Тебе пора. Доброй ночи и прочее-прочее, — замахал руками Энтони, отгоняя былые мысли, а вместе с ними и самого Азирафеля. 

Тот мягко поднялся с места, одарил Энтони своей мягкой улыбкой и покинул бар. А Энтони, вернувшись к себе в тёмную, холодную квартиру, забрался в кровать и думал: 

«Если то была краска, то почему тогда пятно было и на жилете и на рубашке?»