И вовсе Жека ее не испугалась.

      Нашлась тоже, королева английская. Пугать она ее вздумала… И не такие пробовали!

      Вот как-то было дело, окрутила она одну цацу. Ну как — окрутила? Жека для них — что липкая лента для мух. Сильно стараться не пришлось. На нее давно репутация работает лучше любой рекламы. Короче, очередная там перепила слегка и прилипла: мол, поехали ко мне, да поехали ко мне. Как будто Жеку дважды просить надо. Поехали к ней, чего тянуть.

      Едва Жека с цацы трусы стащила, как в замке поворачивается ключ, и в светлицу входит царь… То есть пассия ее входит, штангистка бывшая. Погоняло у нее — Хан Батый, и вид соответствующий. Вечно одна и та же история: баб тянет на приключения, а Жека выходит крайняя.

      Ну и цирк там начался! Цаца визжит, Батый за Башировой гоняется — хочет поймать и шею свернуть, но Жека быстрее воды в унитазе, так что разъяренная штангистка ловит только воздух.

      Насилу ноги унесла. Две недели потом у Рейгель кантовалась, даже за сигаретами не выходила. Разведка исправно рапортовала, что Батый ее и возле Веркиного дома подстерегала — сидела на лавке, пока бабки не погнали со двора, — и в клубе ждала, и даже по подружкам ее прокатилась, кого знала. Клялась из всех душу вытрясти. Не лень же было! Повезло, что в запой ушла, а потом, видать, и позабыла. Продезинфицировала душевную рану, так сказать.

      Вот где было страшно. А эта что?! Поглядите, важная какая выискалась! Рожа недовольная, ну чисто примадонна в пельменной.

      Нет уж, напугать Жеку у нее не выйдет. Она тысячи разных вещей боялась, но людей в списке ее фобий не было. Особенно если они не собирались свернуть ей шею. А эта пока опасной не выглядела. Жекино появление ее не обрадовало, но оно и понятно. Ей бывают рады, только если между ног засвербило.

      — Че, куда едем? — живенько поинтересовалась Баширова.

      — Вы — никуда, — уверила ее примадонна и королева английская в одном лице.

      Автомобиль взял разгон, миновал короткую улочку и за первым же поворотом встал в растущую пробку. Сзади их немедленно приперло маршрутным автобусом.

      Вечер был медовый, ленивый. Такие приходят с первым настоящим теплом. Солнце сползло к холмам, налилось янтарем, и воздух стал цвета шампанского. Скопление машин в центре города выглядело сплошным ноющим нервом среди этой благодати.

      Жека, предвидя, что через десять минут выкидывать ее будет некуда, покосилась на водительницу раз, другой. Чисто проверить, расстроилась или нет? Заодно получше ее рассмотрела. Татухи, кольца — типичные понты миллениалок. Че-то там у нее разэдакое написано: жизненное кредо, цитаты великих людей или список продуктов — хрен разберет. Ну, хоть не иероглифы, и на том спасибо.

      Не красавица, конечно, что радует. Если нормальные люди на шестьдесят процентов состояли из воды, то эта недобрала примерно половину. Губы тонкие, как если б ножом по лицу полоснули, и вышел рот. Глаза блеклые, да и вообще вся такая, будто в отбеливателе передержали. А пафосу-то, пафосу!

      Жека сама не Мисс Вселенная, но она и не выделывается, правильно? Правильно.

      Хотя можно догадаться, чего Верка закусила удила. Она девочка книжная, домашний котеночек. Эти задротки вечно обчитаются своего Льва Толстого, ходят потом, посматривают поверх очочков — мол, не для тебя моя роза расцвела. А сами только и ждут, чтобы их поимела какая-нибудь оборзевшая бандитка в атрибутике. От одной мысли кончают…

      Тем временем королева английская оценила обстановку на дороге, вытянула из пачки длинную коричневую сигарету и опустила стекло со своей стороны.

      — Тут курить можно? — обрадовалась Жека.

      — Нельзя. Что вам от меня понадобилось?

      Баширова решила не ходить вокруг да около, хотя застряли они всерьез. Не станет же она ее прямо на дорогу выкидывать? Или станет?

      — Мне понадобилось, чтобы вы Веру бросили.

      Та воздела брови. Похоже, Жеке удалось завладеть ее вниманием.

      — Нет, — ответила она.

      — Нет? — удивилась Баширова. К такому безапелляционному повороту она отчего-то не подготовилась. — То есть между вами... это прям всерьез?

      Примадонна вместо ответа взяла телефон, написала кому-то сообщение и осталась очень довольна собой. Только после этого она вспомнила о Башировой:

      — У вас все? — спросила она.

      — Так, погодите… — призадумалась Жека. Ей пришло на ум, что вообще-то она в первую очередь желает, чтобы Верка была счастлива. — Ладно, тогда другое предложение. Типа вы ее или бросайте, или забирайте уже насовсем, если у вас там все серьезно. Ну, то есть, совсем-совсем серьезно. Я просто понять хочу, можно вам ее доверить или нет. Сразу предупреждаю, чтобы вы ее того… всю с концами брали. В смысле не по темным углам зажимали, а там все эти трусы на батарее, в «О'кей» за продуктами по субботам и разборки про немытую посуду. Если нет — тогда бросайте. Ей такое нельзя. Я ж ее знаю: она к вам сейчас привыкнет, а потом вы от нее все равно избавитесь, и она сдохнет просто.

      Примадонна усмехнулась, и в уголке ее губ возникла складочка. Крысья какая-то. Или змеиная.

      — Вы ей кто? Отвергнутая любовница?

      — У нас никогда ничего не было, — гордо уведомила Жека, — но если бы вы ее сейчас бросили, я б… не знаю, что сделала, а ее бы точно уговорила. И была б она моя как миленькая.

      — Понятно. Меня вы как разыскали?

      — Следила. — Баширова чрезвычайно гордилась собой. — Сначала машину нашла — это легко, заметная она, хрен пропустишь. Потом смотрела: Верка одна выйдет или с вами. А кстати, чего это вы ее домой не подвозите? Или вы щас как раз к ней? Так мы зря тогда по центру через пробень эту поперлись, надо было в объезд.

      Похоже, той не понравилось объяснение про слежку, потому что она посмотрела на Жеку очень внимательно, и этот взгляд был как медицинский сканер, готовый приговорить к раку в терминальной стадии. Башировой аж подурнело, поэтому она развалилась поудобнее и приняла исключительно невозмутимый вид.

      Тачка у нее, конечно, всем тачкам тачка. Не поспоришь. Кресло вон какое, будто само все подстроилось к Жеке, под каждую выемку, каждую косточку. Отодвигается наверняка влет. Да и места полно. Интересно, они с Веркой тут хоть разочек того… а? Как раз, где Жека сидит, все и должно происходить. Ох, далеко ее заведут такие фантазии. Лучше и не думать.

      — Зовут вас как? — устало поинтересовалась королева английская.

      — Женя, а вас?

      — Послушайте, Женя, вам не кажется, что Вера вольна самостоятельно решать, с кем ей быть?

      — Я думаю, что мы должны быть вместе, — твердо заявила Жека. — И вообще я пришла тут за нее типа бороться. В смысле, если у вас не очень серьезно, а просто там секс со скуки, тогда мне отдавайте, не мучайте котеночка.

      Королеву английскую это, похоже, позабавило.

      — Мне нравится ваша целеустремленность, — сказала она. — На следующем перекрестке я вас высажу, и постарайтесь больше не попадаться мне на глаза.

      Жека вздохнула. Жизнь научила ее работе с возражениями, правда, в области весьма специфической, связанной не с маркетингом, а с блудодеяниями разного толка. Блудодеяниями здесь и не пахло, а баба попалась очень уж несговорчивая. Она прикинула, чем бы таким попробовать ее сковырнуть, и решила сбавить напор. Место Башировой-задиры заняла Баширова искренняя и даже немного трагическая.

      — Я тогда еще последнее скажу, ладно? Вы меня только послушайте, и все. — Голос ее дрогнул вполне натурально, без наигрыша.

      — Надеетесь, я расчувствуюсь?

      Мысли она читает, что ли?

      — Нет… то есть да… Да блин, вы меня сбили… Короче, я хотела сказать, что из-за своей близорукости Верка слишком сильно вглядывается в людей. Ей приходится, понимаете? Мне кажется, она видит их не глазами, а чем-то… не знаю чем. Вот без конца она все высматривает, высматривает в них что-то. Из-за этого она стала сильно уж чуткой. А из-за чуткости — ранимой. — Жека решила, что печального надрыва достаточно и закончила тихим смиренным голосом: — Просто имейте в виду, что сломать ее — нехрен делать. Вы уверены, что вам нужен этот головняк?

      Она секундочку подождала, пытаясь оценить произведенный эффект, но тут впереди бахнуло, заскрежетало, кто-то истерически засигналил. Едва ползущие ряды автомобилей замерли окончательно. Захлопали двери, из машин повыходили мужики и принялись орать друг на друга. Началось ежевечернее шоу «Кто тут козел слепошарый».

      — Фак, — констатировала королева английская. Она пошарила в карманах пиджака, под консолью и спросила: — Зажигалка есть?

      — Ща-ща, — засуетилась Жека. — Вот, держите.

      Та закурила, откинулась на сиденье, ожидая, пока неповоротливые водители впереди сообразят, как им объехать аварию в такой толчее. Под потолком салона поплыла арабская вязь дыма.

      —Теперь вы меня послушайте, Женя, — сказала она, глядя не на нее, а на замес между неудачливыми водилами. — Вы ведь намного умнее, чем хотите казаться, верно? Или, ладно, просто сфокусируйтесь, я постараюсь не усложнять. — Она постучала сигаретой о край окна, сбивая пепел. — Идея, будто люди могут принадлежать друг другу, кажется мне насквозь порочной. В ее основе лежит убеждение, что за счет эмоциональной привязанности одни могут распоряжаться другими. Догадываетесь, к чему это приводит?

      — Ну так. — Жека неопределенно повертела рукой.

      — Вы думаете, будто одно ваше желание гарантирует вам безраздельное владение Верой, и пришли сюда оспаривать мои якобы права на нее. Говорите о ней, как о безделушке, завалявшейся в чужом кармане, и совсем не понимаете, что у безраздельного владения кем-то есть обратная сторона. На ней находятся принуждение и насилие. Едва человек решает, что ему принадлежит чужая жизнь, начинается невообразимое дерьмо. Можете масштабировать эту идею и прикладывать, куда понравится: от традиционного брака и пьяной поножовщины до отношений государства с человеком. Врубаетесь?

      Из-за регулярных батиных проповедей Жека с трудом выносила, когда кто-нибудь начинал объяснять ей, как устроен мир. Особенно понторезки вроде этой. Сидит с таким видом, будто причинно-следственные связи — ее собственное изобретение.

      Допустим, она права, и что с того? Вообще-то Жека не собиралась Рейгель ни к чему принуждать или там насиловать. Она собиралась ее завоевать. По-настоящему. Правда, пока не придумала, как именно. Ждала вдохновения. Не, ну сунулась к ней разок тогда, в подъезде. Не сдержалась. Но это же чисто на эмоциях. А чего та вообще начала «от тебя изба-а-авиться невозможно… ноль ша-а-ансов…»?! И хватала она ее со зла, и к стенке толкала тоже, неужели непонятно?! Верка отходчивая: подулась бы недельку, а потом простила. Все могло сложиться нормально, не очутись на пути препятствия в виде белоглазой упырицы.

      — Ебать вы умная, целую теорию подвели, — недовольно сказала она. — А мне как тогда быть?

      Тем временем на дороге один неудачливый водила устал орать и размахивать руками и отвесил второму смачного леща. Второй неуклюже ответил, и завязалась драка.

      — Как всем, — упырица соизволила взглянуть на Баширову, возвращая ей зажигалку, — учиться принимать отказы и радоваться согласию. Если кто-то выбирает не вас, так тому и быть. Есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать, только сожалеть. Поищите себе девочку попроще, а эту оставьте в покое. Вот увидите, все сложится удачно.

      — С чего это — «попроще»? — возмутилась Жека.

      — С того, что вы за каким-то лешим притащились с вашим нытьем ко мне, а не к Вере. Очевидно, вам нечем ее заинтересовать.

      — Не нытье, а деловые переговоры, — сердито поправила ее Баширова.

      — Ответьте себе на один вопрос: что вы сделали, чтобы Вера была с вами?

      — А вы? — огрызнулась она.

      — Все, что требовалось.

      Они встретились взглядами, и Жека отвела глаза первой. Принялась отупело рассматривать собственную зажигалку, будто никогда прежде ее не видела.

      — То есть у вас с Веркой все-таки серьезно?

      — По-моему, вы ни слова не поняли из того, что я сказала.

      — Я поняла, что вы че-то виляете, вместо того чтобы прямо отвечать, — рассердилась Жека. — Пиздите красиво — не отрицаю, но как-то легче мне не делается.

      — А должно? — удивилась та.

      Едва наметившийся диалог расклеился, и они замолчали.

      Стычка в пробке постепенно собирала зрителей. Люди опускали окна и выходили наружу, чтобы получше видеть происходящее. Драчуны перемещались между тесно сбившимися автомобилями, без энтузиазма пихая друг друга в грудь. Один из них даже успевал поддергивать штаны между толчками. Казалось, им это уже начало надоедать, но остановиться было бы позором для каждого.

      Баширова подумала, что если уж отдавать Рейгель этой бабе, то напоследок надо бы убедиться в качестве сервиса.

      — Хоть скажите тогда, любовница из вас как? Нормальная? По десятибалльной — сколько?

      — А из вас? — та внезапно повеселела.

      — Да я этот город на колени поставила! — Жека махнула перед ней своим телефоном. — Показала бы список контактов, да неделю листать будем. Землю по экватору обмотать можно… Че вы лыбитесь?! Знаете, как трудно нормальную найти? Половина тусовки, только до живой бабы дело доходит, как слепые котята — тык-мык. Одни слезы.

      — И вы, значит, закрываете потребность рынка? Телом на амбразуру ложитесь, как герой-красноармеец Матросов?

      — Типа того… Ну че вы так смотрите? Осуждать меня за это не надо. И без вас хватает… осуждательниц.

      — И не думала, — заверила ее королева английская. — В некотором смысле мне даже нравится ваш подход к делу.

      Выглядела она так, будто ей стоит немалого труда сохранять серьезный вид.

      — Не, а чего вы на меня стрелки перевели? Стремаетесь за секс поговорить?

      — Пацаны, бля, заканчивайте, бля, — водитель автобуса, застрявшего чуть впереди, распахнул дверь со своей стороны, — че за концерт устроили здесь? У меня люди с работы едут.

      Как раз в эту секунду тот, что поддергивал штаны, решил, что драке не хватает экспрессии. Он сунулся в кабину автобуса и выхватил из-под сиденья огнетушитель.

      — Э-э! Ты че? Слышь, ты? Э!.. — Водитель дернулся было отнимать казенное имущество, но огнетушитель уже звонко бамкнул по голове второго драчуна. Тот в ответ собирался съездить обидчику по уху, однако промахнулся и осел на землю, пропав из виду.

      — Емана, да гайцов уже вызывайте, что вы смотрите! — крикнул кто-то.

      — Какие гайцы, тут скорую надо, — произнес женский голос где-то сбоку от «эксплорера».

      — Сексу навязывают слишком много лишних смыслов, — внезапно сообщила упырица, увлеченно созерцавшая драку. — Вокруг него, куда ни ткни, одни страхи и предрассудки, хотя это чисто гедонистическое занятие. Если хотите — рутина. Вроде утоления голода. Разница лишь в том, что одни предпочитают тирамису, а другие довольствуются селедкой на газете.

      В любой другой ситуации Жека расцеловала бы ее за эти слова. Но речь шла о Верке, и теперь стало совсем непонятно, окажется ли она в надежных руках при таком легкомысленном отношении к фундаментальным вещам.

      — Ладно, — сказала она, — политика мне ясна, спасибо. Вот только на вопрос вы, вообще-то, не ответили.

      — Я должна пройти ваш экзамен на пригодность, чтобы вы отказались от притязаний на Веру?

      — Именно. — Жека с недовольным видом сплела руки на груди. — Давайте-давайте, меня стесняться не надо.

      — Я вас совершенно не стесняюсь. — Спокойствием ее собеседницы можно было унимать народные восстания. — Хотите, трахну вас прямо сейчас, чтобы вы могли дать оценку, полагаясь на собственные впечатления? Мы как раз никуда не торопимся.

      — Это будет селедка на газете или тирамису? — немедленно поинтересовалась Жека. Пытаться ее смутить было бесполезной затеей.

      Королева английская рассмеялась:

      — Вы забавная. Я начинаю думать, что Вера многое теряет.

      — Скажете ей об этом?

      — Не наглейте.

      Жека демонстративно вздохнула.

      Их ряд наконец-то тронулся, и они медленно проплыли мимо побоища. Там уже собрались люди. Победителя оттеснили к его машине, огнетушитель отняли и возвратили водителю автобуса, поверженного бойца подняли, и теперь он отирал со лба кровь грязной на вид тряпкой и озирался, явно не понимая, как вообще здесь очутился. Потом все они остались позади и исчезли за плотной стеной автомобилей.

      — Расскажите, как вы познакомились, — внезапно попросила упырица, когда автомобили вновь застыли на месте.

      Дух противоречия велел Башировой немедленно сочинить в ответ немыслимую чепуху, но следом тут же пришла мысль, что, может быть, ей все-таки удастся в последний момент найти какую-нибудь болевую точку — и давить, пока та не сдастся. Хотя вероятность подобного поворота стремилась к нулю. Если и существовали люди, способные давить на баб вроде этой, то Жека среди них точно не числилась.

      В глубине души она ужасно завидовала таким, как упырица. Все им нипочем, они рождаются сразу с сучьими лицами, и вместо кожи у них кевлар — пуля отскочит, нож сломается. Любая беда обходит их стороной, оттого они и ведут себя так, будто им все можно.

      Она еще раз взглянула на нее, пытаясь понять, что же такого в ней нашла Рейгель, и вдруг увидела. Женщина рядом с ней не была ни упырицей, ни королевой. Просто она обладала качеством, которого у Жеки отродясь не было, — абсолютной, непререкаемой уверенностью в себе. Эта уверенность подсвечивала каждую ее неправильную черту, руководила каждым ее движением, текла в ней, как ток по натянутому проводу.

      Она вспомнила свой первоначальный план: соперницу на мыло, Рейгель в койку, — и крах всех ее надежд стал выглядеть неотвратимым, как снежная лавина.

      — На вокзале встретились, — сказала она севшим голосом. — Лето было. Жарко.

      — И вы, разумеется, тут же влюбились.

      — Не. Не влюбилась, — нехотя призналась она. — Мне она вообще тогда не понравилась. Фиалочка тепличная… стояла там, башкой вертела, как с луны свалилась.

      — Не ваш формат?

      — Угу.

      — Для чего же вы тогда встречали ее на вокзале?

      В заинтересованности упырицы Башировой слышалась какая-то издевка. Может быть, она задавала вопросы, только чтобы развлечься, пока они стоят в пробке. Впрочем, это уже не имело никакого значения.

      — За компанию. — Она отвернулась, сдерживаясь, чтобы окончательно не раскваситься. — Подруга у меня есть, Анька, она помогла ей в город переехать.

      — Интересно. А подруге это зачем? Для себя?

      — Не, она просто… благодетельница долбаная. Собирает таких вот по захолустьям. О себе позаботиться не может, зато о всякой шушере… — Она покосилась на собеседницу, сообразив, что ее понесло не в ту степь. — Короче, неважно. Плохо я Верку рассмотрела сначала. Глупая была. Не видала раньше таких, чтобы ни злобы в человеке не было, ни подвоха.

      Она вздохнула и замолчала. Сердце щемило от воспоминаний и от понимания, что пора сдать игру. Верка святая, а она, Баширова, порченая, и с упырицей никакого сравнения не выдерживает. И вправду, есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать, только сожалеть.

      — Что за подруга? Близкая? — та глянула на нее и вновь перевела взгляд на дорогу, где продолжалось светопреставление.

      — Близкая, — согласилась Жека, чувствуя, как теплеет голос. — Ну, не в этом смысле… Слушайте, а курить все еще нельзя?

      — Черт с вами, курите.

      Стекло с Жекиной стороны уползло вниз.

      — Так в каком смысле близкая? — чуть настойчивее спросила упырица.

      Сигарета отвлекла Жеку от трагического щемления, и она сказала:

      — В смысле, если кто ее обидит, я ему горло перегрызу. — И, подумав, добавила: — Про медоедов слыхали? Эта херня способна черепаший панцирь прокусить. Вот и я так же.

      Упырица понимающе кивнула.

      — Вашей подруге можно позавидовать.

      — Да, наверное. — Жека затянулась так, что сигарета затрещала. Ей надо было на что-то решиться, и она решалась.

      — Только одно слово, — попросила она. — Скажите, что вы Верку никогда не бросите, и я вам уступлю. Честно.

      — А если не уступите, что тогда?..

      Жека обессиленно пожала плечами. И правда — что она сделает? Эта поездка вымотала ее так, словно она камни таскала. Клясться в вечной любви к Рейгель упырица не собиралась, отпускать ее — тоже. Не стоило вообще затевать этот разговор. Детский сад.

      Пробка закончилась так же внезапно, как и началась. Непонятно, чего вообще все толкались. Освободившийся «эксплорер» пролетел вперед несколько кварталов, затем вильнул к обочине и остановился.

      Жека приоткрыла дверь, осознавая, что сейчас выйдет и разговор будет окончен, а Верка навсегда потеряна. Ей малодушно хотелось оттянуть этот момент.

      — Вам бы, кстати, до осени задние колодки поменять, — заявила она.

      Если чему отец ее и научил, так это слышать самые незначительные фальшивые ноты в симфонии движущегося автомобиля.

      — С чего вы взяли? — Упырица с сомнением взглянула на панель. — Датчики молчат.

      — Скоро покажут. Жопой чую, — Жека кивнула назад, — еще пара месяцев, и засвистят. Вы к бате моему в сервис заезжайте, он в «фордах» шарит. Только нас по адресу трудно найти, там пятьсот контор на одной базе. Я вам щас схему нарисую. Ручка есть?

      С этими словами она нажала кнопку бардачка.

      Оттуда поехали и вывалились ей под ноги какие-то бумаги, а она начала их подбирать, беспорядочно шаря по полу, и в ладонь ей попалось что-то металлическое.

      Это оказался браслет, явно видавший лучшие времена. Оттиснутые буквы на прямоугольных звеньях складывались в женское имя. Вернее, в прозвище.

      Жека в полном оторопении подняла глаза на упырицу.

      — Положите на место, — велела та тоном, который мог бы остановить глобальное потепление. — Потом выйдите отсюда и больше никогда не возвращайтесь. Пожалуйста.

      В ее исполнении волшебное слово прозвучало как приказ.

      — Я знаю, что это такое, — сказала Баширова, вместо того чтобы подчиниться. Так уж вышло, что она действительно знала все о происхождении этого браслета. У Аньки был такой же, только с другим именем, и историю эту она рассказывала Жеке не раз. — Это же не совпадение? Не бывает таких совпадений. Получается, что вы — Альбина, да?

      Все хладнокровие упырицы вмиг испарилось, она вырвала браслет из Жекиных пальцев.

      — Выметайтесь. Отсюда, — раздельно проговорила она.

      Крылья носа у нее подрагивали от бешенства, на скулах выступил болезненный румянец.

      На этот раз Баширова сочла за лучшее послушаться, и машина рванула с места, едва она захлопнула дверь.

      — Ни хрена себе… — с чувством сказала Жека вслед удаляющемуся «эксплореру».

      А потом достала телефон и набрала Ефремову.

2001

      — Как отпраздновали? — Алька сидела на ограде, отделяющей крыльцо кинотеатра от тротуара.

      Она зацепилась ботинками за перекладины, чтобы не свалиться на Пелагею, которая перематывала с головы на шею мохнатый шарф, стараясь укрыться от немилостивого ветра и остаться стильной. Солнечные январские морозы отступили и сменились хмурым февралем — низкое серое небо, протертые до асфальта ледяные тротуары, грязный снег.

      — Да не спрашивай. — Пелька пришла невеселая, а теперь вообще стала мрачнее тучи. — Народный ансамбль дегенератов под управлением козла. Правильно ты не поехала, делать там было нечего.

      По пятницам было принято собираться у самого долгоиграющего Пелькиного кавалера, Лехи. Леха несколько лет назад сколотил группу, и теперь они переходили из клуба в клуб, исполняя каверы на Joy Division и The Smiths. Он обсасывал сверху несчастный микрофон и дребезжащим голосом выводил «But love, love will tear us apart again», воображая себя Кертисом, а потом вдруг открывал глаза и взглядом сонного удава отыскивал в зале Пелагею. В такие моменты Алова мечтала собственноручно связать ему петлю из бельевой веревки, чтобы помочь обрести окончательное сходство со своим кумиром. Леха, регулярно приглашавший ее к себе домой и на выступления, ни о чем таком не подозревал.

      К счастью, накануне вечером Альку выдернули на работу, где ей пришлось полночи ждать прессухи с модной итальянской певицей, потому что она «молодая» и «разбирается». Спорить с шефом она не стала, хоть ни черта и не разбиралась в модной итальянской певице. Меньше всего ее прельщала перспектива весь вечер смотреть, как обдолбавшийся Леха тискается со своей кудрявой Дульсинеей.

      Незадолго до этого Лехе предложили записать пару джинглов для местного радио, а потом взяли в эфир его собственную песню, несколько размыто повествующую о пылких надеждах и чаяниях лирического героя в отношении прекрасной донны, в которой определенно угадывалась Пелагея. Теперь в городе он слыл настоящей рок-звездой и баловнем судьбы.

      Алова подозревала, что его внезапная слава как-то связана со слухами о том, что он втихаря поебывает сравнительно молодую радио-менеджерку Зиночку Майорову. Однако, покуда слухи не выплеснулись за пределы медийной тусовки, брать на себя роль доносчицы она остерегалась, то ли желая уберечь Пелагею от переживаний, то ли боясь, что она решит, будто Алька хочет убрать Леху со своего пути, и перестанет ей доверять.

      Стиснув зубы, она ждала, когда звездная болезнь заставит его вытворить какую-нибудь невероятную херню, и, судя по Пелькиному лицу, дождалась.

      — Сначала напьемся или сейчас расскажешь? — поинтересовалась она как можно более буднично.

      Пелагея вытащила из кармана пальто мятую бумажную пачку, в которой болталось несколько длинных коричневых сигарет, протянула Альке.

      — Все шло нормально, пока они с этими его укурками совсем не загасились. — Сама она сигарету из пачки выгрызла и свирепо защелкала зажигалкой. — Началось: «Поля, подай», «Поля, принеси», «Поля, картошки нам пожарь»…

      Алова смотрела, как она хмурится, и таяла от жалости и нежности. Уж она бы в жизни не допустила, чтобы Пелька так расстраивалась.

      — …потом их отпустило слегка, а догнаться нечем. Они меня зовут из кухни, типа: «Слушай, сгоняй к Зауру, возьми гаша на пятихаточку. Там менты по дворам кружат, к тебе точно не привяжутся, ты же де-е-евушка».

      Она закатила глаза.

      — Я их послала, конечно, но им сильно надо было, начали ныть: «Ну иди, ну возьми…» Я ждала, что Лешка их попросит отвалить, раз меня они не слышат, а он сидит, язык в жопу засунул, а потом, прикинь, ни с того ни с сего заявляет: «Да ничего она вам не возьмет. Ее даже в рот взять не уговоришь». И ржет. Король каламбуров гребаный. А я стою, как помоями меня облили. Когда уходила, он еще в прихожей меня зажимал: «Че ты? Че ты? Куда собралась?» Мудила. Такси себе с улицы уже вызывала, ждала еще минут сорок, думала, околею там.

      К этому моменту Алька готова была найти Леху и заставить его у самого себя взять в рот, но она давно научилась держать себя в руках.

      — It must have been love, but it’s over на-а-ау… — затянула она, трагически сведя брови.

      Пелька фыркнула и так долбанула ее в плечо, что она едва не свалилась с ограждения:

      — Да иди ты.

      — It was all that I wanted…

      — Алова, заткнись. — Она собиралась стукнуть еще раз, но Алька перехватила ее руку, выкрутила и потянула на себя. Пелагея, не особо сопротивляясь, привалилась к ней спиной.

      — Сигарету из-за тебя выронила, — пожаловалась она.

      — Возьми мою.

      — Фактически — она моя.

      — Вот и возвращаю.

      Пелька устроилась поудобнее в ее руках и продолжила курить, разглядывая стену кинотеатра, в которую для пущей красоты понарошку врезался декоративный самолет — вокруг видимой части фюзеляжа разбегались во все стороны трещины, выложенные неоновыми трубками.

      — Идиота кусок, — резюмировала Алька, стараясь дышать ровнее — сердце стучало часто-часто, и она надеялась, что Пелагея ничего не почувствует сквозь столько слоев одежды. — Ни хрена он тебя не заслуживал.

      — Угу, — отозвалась Пелагея. — О, вон Анька, смотри.

      Через дорогу на парковку втискивалась белая «камри».

      Из-за сессий, начавшихся и завершившихся вразнобой, им не удавалось собраться вместе с самого Алькиного дня рождения, следовавшего сразу за Новым годом. Они договорились встретиться в первый же свободный выходной, и ждать его им пришлось больше месяца.

      Ефремова, одетая совсем не по погоде, вышла, махнула им, давая знать, что сейчас подойдет, открыла заднюю дверь и стала что-то там перекладывать. Выудила рюкзак, выпрямилась. Ветер взъерошил ей волосы, распахнул куртку. Она направилась к кинотеатру — легкая, по-кадетски прямая, похожая на прехорошенького мальчишку.

      — В такую и влюбиться можно, — ни с того ни с сего промолвила Пелагея.

      Алька разжала руки, выпуская ее из объятий. От подкинутой воображением картинки у нее скрутило внутренности и зашумело в ушах.

      — Не, — сказала она, — для меня это как-то слишком. Или ты себе присматриваешь? Лехе удалось сбить твой прицел?

      Она грубила, чтобы голос её не выдал, только вжалась ботинками в перекладины ограды крепче, чем нужно. Кое-как справляться с ревностью она тоже приучилась.

      — Мерзнете? — Анька приблизилась, приветственно распахнула объятия.

      — Греемся у костра любовной драмы. — Алька нехотя покинула свой насест и обняла ее в ответ.

      — О, да. Я в курсе. Вчера забирала героиню прямо с места происшествия. Ты как? — Она подалась к Пелагее, и та тоже ее обняла.

      — Дерьмово. — Пелька похлопала ее по спине. — Спасибо.

      Она быстро взглянула на Алову и пояснила:

      — Такси так не дождалась, пришлось воспользоваться экстренной эвакуацией.

      Аловой показалось, что в ее глазах мелькнуло виноватое выражение.

      — Что дают? — Ефремова кивнула в сторону кинотеатра.

      — «Военный ныряльщик» и «Ангелы Чарли», — объявила Пелагея.

      — Оба на хрен, — поморщилась Ефремова.

      — Тогда пьем кофе, а потом ко мне, — решила Пелька. — Родители пока в Женеве. У них семинар по хирургии коленного сустава, у меня крах иллюзий, так что официально можем надраться до смерти.

      Анька пристроила рюкзак на коленку и раскрыла, демонстрируя с десяток сигаретных пачек, красных и белых. Сбоку виднелись разноцветные альпенголдовские шоколадки.

      — Там еще вино в багажнике, — сказала она. — Можем никуда не заезжать.

      — Стипендию дали? — Пелагея сунула нос в рюкзак и осталась довольна.

      — Ага, а потом догнали и еще раз дали, — серьезно кивнула она. — Тебя отвезла и потаксовала немного. Все равно не спалось.

      — Ань, — Пелагея с тревогой взглянула на нее, — ты бы поосторожнее.

      — Подбираю только женщин, — заверила ее Ефремова. — Поверь, я для них представляю куда большую опасность, чем они для меня.

      — Все лесбиянки такие самонадеянные? — ехидно поинтересовалась Пелагея.

      — Подъеб засчитан. — Анька приобняла ее свободной рукой, и они двинулись к дверям кинотеатра, на верхнем этаже которого располагалось кафе.

      Алова пошла за ними, раздумывая, почему Пелагея сразу не сказала, что Ефремова забирала ее ночью от Лехи. Радость от его зрелищного провала отчего-то омрачал этот факт. И как так вышло, что Анька первая узнала о ее неприятностях? И какого хрена вообще они разгуливают в обнимку? Вопросы были идиотскими хотя бы потому, что ни Анька, ни Пелагея ничего от нее не скрывали. Или скрывали, черт их разберет.

      В честь наступления субботы почти все столики наверху оказались заняты. Тот, что им достался, был усыпан крошками, зато располагался прямо у панорамного окна, сквозь которое было видно всю улицу и хвост торчащего из стены самолета. На одном из стульев кто-то забыл газету.

      «С пришельцами я никогда не предохраняюсь», — сообщала с цветной обложки звезда бандитского сериала. Это дерзкое заявление шло сразу под воплем души «Обручальное кольцо губит мужскую потенцию?!» и вздохом ужаса «Иллюминаты заводят русских любовниц!».

      Пелька взяла газету, смела ею крошки со стола и только потом поставила туда свою чашку.

      — Никакого уважения к пришельцам, — заметила она. — Сегодня она не предохраняется, а завтра нас всей цивилизацией вызовут на ковер за расширение ареала обитания хламидий в космос.

      — Дай-ка сюда. — Алька устроилась на стуле и раскрыла номер: — Хотите узнать астрологический прогноз на День всех влюбленных?

      — Только если там написано, что в ближайшем будущем меня ожидают глинтвейн, теплое одеяло и душеспасительный французский роман, — пробурчала Пелагея.

      — Дева, — возвестила Алова. — Постарайтесь избегать суеты и излишнего эмоционального напряжения. Ваша привязанность подвергнется проверке на прочность. Вам предстоит извлечь урок из сложившейся ситуации. Однако все ваши намеченные романтические планы…

      — О боже, — простонала та, — перестань. Моя привязанность к тебе подвергается проверке на прочность прямо сейчас, не доводи до греха.

      За прошедший месяц Анька успела соскучиться по тому, как эти двое разговаривали между собой — словно разыгрывали комедийные сцены, не нуждаясь в присутствии зрителей. Ей всегда хотелось влиться в их общее веселье, но все не хватало духу — она стеснялась ляпнуть что-нибудь невпопад.

      Они перебрасывались репликами так слаженно, что их многолетняя близость становилась очевидной, и даже как-то странно было знать, что они не пара.

      Кажется, Алову это не очень устраивало. Недолгого наблюдения за ними Аньке хватило, чтобы сложить вполне определенную картину.

      — Ладно, Ань, твоя очередь. Пишут, что тебе нужно как следует присмотреться к предмету своей страсти. Возможно, судьба свяжет вас до конца ваших дней.

      — Я лучше с моста брошусь. С Октябрьского, чтоб наверняка.

      Никакого «до конца дней» она себе не представляла, да и позволить не могла. Ей сказочно повезло с Серегой, который ни о чем ее не расспрашивал, и с новыми подругами, которым, похоже, было безразлично, кто она и откуда. Но это ни на секунду не означало, что ей не придется держать ответ, влюбись она насмерть в какую-нибудь тонконогую козочку.

      По нерушимому закону затянувшихся романтических отношений, козочки рано или поздно начинали требовать откровенности не только в том, что касалось секса. Скорее рано, чем поздно. Честно говоря, хорошо, если они дотягивали со своим неуемным любопытством до утра.

      Она не считала себя способной врать так долго, поэтому не допускала близости, которая могла продлиться больше пяти часов. Тщательно скрываемая правда стала бы шилом в мешке, расслабься она хоть на мгновение.

      — А кто у нас, кстати, текущий предмет страсти? — Алька отложила газету. — Что-то информация давно не обновлялась.

      — Которая из пятнадцати тебя больше интересует? — с деланным утомлением спросила она, хотя сейчас у нее никого не было. Во время экзаменов ей становилось не до похождений.

      — И откуда только в тебе столько страсти? — восхитилась Алова. — Принимаешь какие-то специальные витамины? Скажешь, где купить?

      — А, хорошо, что ты напомнила, — спохватилась Анька, вытащила рюкзак из-под стола и расстегнула боковой карман. — Глядите, что у меня есть.

      Она выложила на стол три браслета. Прямоугольные металлические пластинки тесно соединялись друг с другом, и на центральных были выдавлены их имена — по букве на каждой секции.

      — Соседка ключ потеряла, пошли делать запасной, а там мужик еще и такие штуки чеканит. Я подумала, вам понравится.

      Пелагея взяла свой, рассмотрела поближе.

      — Класс! Только чего это у вас имена, а у меня прозвище?

      — Блин, — расстроилась Ефремова, — извини. Как-то в голову не пришло.

      — Тебя же никто не называет по имени, — вмешалась Алова, надевая браслет. — Дамы и господа, кто-нибудь вообще помнит, как зовут эту женщину?! Зато гляди, если завтра меня собьет грузовик, не придется тратить много времени на опознание.

      — Почему это завтра тебя должен сбить грузовик? — удивилась Анька.

      — Ну, не сегодня же. Сегодня у меня большие планы на запасы бухла в твоем багажнике. — Она многозначительно поиграла бровями.

      — Спасибо, — Пелагея тоже застегнула свой на запястье, — прикольно. Сколько мы должны?

      Анька отмахнулась. Алова и Пелагея ей нравились, и в глубине души она побаивалась, что их общая дружба быстро развалится. В конце концов, они были знакомы совсем недавно, с прошлого лета, и она все еще не чувствовала себя полностью своей в их компании. Одинаковые браслеты были тихим намеком, молчаливой просьбой окончательно признать ее частью их союза.

      — Вот, во-от, — Алька сделала зловредное лицо и потыкала ее пальцем в бок, — теперь мы знаем, почему на нее все бабы вешаются.

      В куртке у нее что-то звякнуло, она тут же забыла про Аньку, метнулась к карману и достала маленький серебристый мобильный телефон.

      — Ни хуя себе, — изумилась Ефремова. — Ты что, бросила свои газеты и занялась ограблениями банков?

      Алова не ответила. Она прочитала сообщение и поглядела за окно, вниз, на улицу. Все остальные посмотрели туда же. К крыльцу кинотеатра припарковалась черная машина и остановилась, не заглушая двигателя.

      — Аля… — предостерегающе начала Пелагея, но она уже поднялась с места, хватая куртку со спинки стула. — Аля, не надо.

      — На пять минут, — сказала она извиняющимся тоном. Выглядела она не на шутку встревоженной.

      — Ты точно вернешься? Тебя ждать?

      — Ждать, — откликнулась она, сбегая по лестнице.

      Пелька выругалась.

      — «Вольво», — определила Ефремова, с любопытством глядя вниз. Там Алова, в накинутой на одно плечо куртке, склонилась к окну автомобиля и то ли слушала, что ей говорят, то ли говорила что-то сама. — Это Мартынкина? Телефон тоже она подогнала?

      — Короткий поводок она ей подогнала. Ко дню рождения, — мрачно отозвалась Пелагея и отвернулась от окна. — Старухе прислали в подарок кофейник, а пуделю — плетку и медный ошейник… Надо было сразу ко мне ехать. Хотя она бы ее и там достала.

      Новые подруги никогда не посвящали Аньку в детали этих отношений. Мартынку она видела вместе с Аловой только раз, когда встретила в клубе, но и беглого взгляда хватило понять, что между ними происходит. Один из ее старших братьев похожим образом вёл себя со своей женой. Анька себе такого в жизни бы не пожелала.

      — Сложно у них все, да?

      — Ты в курсе, что она ее бьет? — резко спросила Пелагея.

      Ефремова уставилась на нее в полном изумлении.

      — Еще и подло так, чтобы ничего видно не было… — Она сжала кофейную чашку в ладонях, будто замерзла.

      — Я не знала, — осторожно сказала Анька. Она еще не придумала, как реагировать на такие заявления. — Мне казалось, что Алька ее побаивается. Но это их дела, я к ней с расспросами не полезу, если не предложит. И… что, она все равно продолжает ее любить? Как это возможно?

      — В этом и проблема. — Пелагея порылась в карманах, бросила на стол свою пачку сигарет, огляделась. — А, черт, тут до шести курить нельзя. Дай тогда шоколадку хоть, что ли… В этом и проблема, Ань. Я не знаю, что это за вид черной магии, только объяснить Аловой ничего нельзя, она не станет слушать.

      — Зачем она… то есть, я имею в виду, как она вообще на это подписалась? — Анька наугад достала из рюкзака плитку «Альпен Голда». — Из-за денег?

      Она напрочь отказывалась понимать, как свободный человек, которого не связывают никакие отягчающие обстоятельства в виде брачных уз, орущих младенцев и общего имущества, может хоть на минуту оставаться в подобных отношениях.

      — Ладно бы из-за денег. Аля у нас, видишь ли, одержима тетками при власти. Ей кажется, что, если еще немного потерпеть, она разгадает феномен их успеха. Много ты знаешь людей, которые, не жалея сил, стремятся превратиться в эмоционально нестабильную психопатку с раздутым самомнением?

      Пелька разорвала обертку, отломила угол шоколадки, сунула в рот и прикрыла глаза от удовольствия.

      — Это же не сразу началось, — пояснила она. — Первое время у них все складывалось замечательно. Мартынка ее чуть ли не на руках носила, пока эта дура силилась осознать, за какие заслуги на нее свалилась честь быть объектом обожания гранд-дамы… Ухаживала она красиво, броско. На факультет к ней заявлялась с цветами. Выдернет ее из аудитории, сунет охапку роз — и отправит обратно, ошалевшую. Рестики только премиум, трахаться только на шелковых простынях… Я ее тогда месяцами не видела, а если видела, разговаривать с ней было невозможно ни о чем, кроме Мартынки.

      Аньке рассказ об этих тонкостях и красивостях показался белым шумом, но она честно не знала, как повела бы себя на месте Аловой, поэтому воздержалась от комментариев.

      Прежде чем продолжить, Пелагея покосилась за окно, где все оставалось на своих местах — и Алова, и машина.

      — А потом Алькина мать прознала, что дочь у нее слесбиянилась, и, недолго думая, выкинула ее из дома. И ладно бы условия какие-то выдвигала — нет. «Ты мне не дочь, я тебя не знаю». Она и прежде была с ебанцой, но тут совсем вразнос пошла. Отец у нее под каблуком, так что если и возражал, то никого не оповестил. Да и Алька уперлась рогами в землю. Даже пробовать мириться не стала. Ты ее знаешь.

      Она так это сказала, будто Ефремова и вправду могла что-то такое знать. Будто они знакомы уже очень давно. Несмотря на грустную историю, Анька почувствовала укол радости.

      — Ну и вот, — Пелагея развела руками, как бы подчеркивая закономерность последствий, — Мартынка вмиг сообразила, что Аловой теперь некуда от нее деться, и взялась за нее по-настоящему. Решила, что для полного счастья ей требуется рядом эдакая домостроевская женушка из влажных фантазий. Только из Альки, сама понимаешь, домостроевская женушка так себе. На двойку с минусом. Она хоть и тихая при ней стала — глаза в пол, руки на одеяло, — а характер все равно наружу лезет… В то время и видеть я ее стала чаще, и в травмоопасные ситуации она стала попадать с завидной регулярностью. Я бы, может, в жизни не догадалась, но она же вечно рукава эти свои задирает на автомате, даже не замечает. И ночевать она у меня иногда оставалась, как раньше, в домартыночные времена. Тут у нее синяки — это она об угол ударилась. Здесь — это она не помнит откуда. А я-то раньше и не знала, что у каждого угла по пять пальцев на руках имеется. Зря в медицинский пошла, надо было на мебельщика поступать.

      Пелагея зло усмехнулась, машинально ломая шоколадку на квадратики.

      — То есть она не уходит, потому что жить больше негде? — Ефремова немедленно начала прикидывать в уме, чем может помочь. Наверняка соседки слова бы не сказали, подсели она к себе в комнату подружку. Отношения у них сложились замечательные. Тем отчего-то ужасно нравилось, что Анька не такая, как они, поэтому в квартире царила атмосфера нескончаемого шуточного флирта. Появление второй такой же, пожалуй, привело бы их в еще больший восторг.

      — А она, ты знаешь, ушла, — прервала ее размышления Пелагея. — Пока ты на сессии была, все и случилось. Через неделю после дня рождения приехала ко мне. Вроде веселая, разговаривает как обычно. Правда, взгляд у нее становился типа как у кролика под гипнозом. Застынет на пару секунд, потом отмирает. Ну и ходила еще так… не очень нормально. Лишнего береглась. Тут я уже не выдержала ее партизанского молчания… Что, думаешь, я не пробовала поговорить раньше? Да проще полено допросить, чем Алову, если она вздумала что-то скрывать. Абсолютно искренне не догадывается, о чем идет речь. Актриса! — хоть «Оскар» вручай. Я в такие минуты очень хорошо понимала Мартынку. Действительно хочется врезать.

      Она закончила крошить шоколадку, посмотрела на нее, недоумевая, как так вышло, и принялась составлять кусочки обратно, пытаясь вернуть плитку в первозданное состояние.

      — В общем, когда она отказалась раздеться и показать, что с ней случилось, пришлось применить насилие, — созналась она. — Но меня вел чисто исследовательский интерес.

      — И куда привел? — Происходящее все никак не помещалась в Анькиной голове, поэтому она просто глядела, как Алова внизу открыла дверь и села с пассажирской стороны. Машина никуда не уехала. Работала вхолостую, выбрасывая белую струйку выхлопных газов.

      — Когда я ее к стенке приперла, ей пришлось признаться, что Мартынку в очередной раз переклинило. Дорогая наша Альбина не нашла ничего лучше, чем в грубой форме выразить свое неудовольствие относительно Мартынкиной ветренности. У той, как оказалось, острая тяга к перемене женщин, в зависимости от того, какой из городов она изволит посещать. Там на каждом берегу стоит какая-нибудь печальная Ассоль и ждет свою судьбу. Мартынка ее неудовольствие сочла весьма неприличным. Еще бы. Смотрите, кто заговорил! Отделала она ее тогда как бог черепаху. И самое паршивое в этой истории, Ань, что осталась бы она с Мартынкой как миленькая, если бы вдруг звезды не сошлись. Через пару дней она нормальную работу получила, вместо того чтобы на десять изданий бесплатно пахать, а у меня соседи в Германию уехали и свою трешку сдали покомнатно.

      — Так а это что тогда, на хрен, такое? — Ефремова кивнула на машину у крыльца.

      Подлинная история Алькиных отношений вогнала ее в ступор. Она знала, что должна сейчас сказать что-то правильное, утешительное или даже ободряющее, но не находила слов.

      — Это у нас вторая серия триллера. Мартынка сначала пропала ненадолго, а потом стала ее выслеживать, в ногах валяться, подарками закидывать. Конечно, на ком она еще под настроение отрываться будет?

      Анька решительно встала:

      — Пошли. Заберем ее оттуда.

      Пелагея покачала головой:

      — Сядь, Ань, успокойся. Никуда ты ее не заберешь, только разозлишь. Нам, мой дорогой друг, остается смотреть, как всем дарят валентинки, а ей — армагеддонинку.

      — Но делать-то что-то надо?

      Пелагея сунула в рот очередной кусок шоколадки, потом пристально посмотрела на Аньку, будто приценивалась.

      — Правда, что ты постоянно девчонок по клубам снимаешь?

      Аньку неприятно поразила эта внезапная смена темы. Она подумала, что «по клубам» — очень уж громкое заявление. Для вечеринок порой арендовали бандитские кабаки или даже те заведения, что в дневное время считались чебуречными для брутальных натуралов. Но особенно ее задела Пелькина интонация, жадная и равнодушная одновременно. Впрочем, на правду обижаться не стоило.

      — При чем тут это? — спросила она несколько более враждебно, чем собиралась.

      Пельку это не смутило, она задумчиво запила шоколадку остывшим кофе и отставила чашку.

      — Я хотела попросить, чтобы ты брала ее с собой. Пусть она увидит, что на Мартынке свет клином не сошелся.

      Анька опустилась на место. Просьба показалась ей столь же резонной, сколь и дикой.

      — О’кей, — ответила она неторопливо, взвешивая каждое слово. — Я… попробую. Если ты думаешь, что это выход.

      — Других идей у меня нет. Хотя и эта так себе.

      — О’кей, — повторила Ефремова.

      Они с Пелагеей смотрели друг на друга, будто пытались разглядеть, что за мысли крутятся в голове у каждой, и она вдруг ляпнула:

      — Знаешь, что она в тебя влюблена?

      — Да, — просто ответила та. — Знаю. Поэтому меня там с вами не будет. При мне она вряд ли сможет на что-нибудь решиться. Было бы лучше, если б она кого-то нашла и перестала зацикливаться на несбыточных надеждах.

      Анька подняла брови, когда до нее дошло, что Пелагея имеет в виду.

      — Одним выстрелом двух зайцев? Ловкий выход из положения.

      Та отвернулась и уставилась в окно, прокручивая браслет на запястье. Машина все стояла, из нее никто не выходил.

      — И на этот счет у меня тоже нет идей получше, — сказала она. На ее лице промелькнула грустная улыбка. — Жизнь — сложная штука, Аня. Простых решений не бывает.

      Анька уже мысленно делала ставки, уедет Алова с Мартынкой или вернется к ним, и параллельно прикидывала, как бы затащить ее на тусовку, если она станет упираться. Но тут их меланхоличное молчание было нарушено:

      — Девушки, а, девушки? Скучаете, красавицы?

      На два свободных места рядом с ними опустились одинаково быковатые мужики в одинаковых кожаных кепках. Первый был лыс, и уши у него оттопыривались так, что голова его становилась похожа на кастрюлю. Второму повезло с шевелюрой, зато не повезло с прикусом, от этого казалось, будто при изготовлении лица ему забыли приделать подбородок.

      Кастрюля с любопытством оглядел Аньку. Особенно его внимание привлекла ее прическа. Он заценил выбритый висок и развязно поинтересовался:

      — Спортсменка?

      — Вообще-то, мы уже уходим. — Пелагея сгребла шоколадку и попыталась вскочить, но Кастрюля ухватил её за локоть, настойчиво возвратил на место и приобнял для верности:

      — Присядь-ка, дорогая. Куда направилась? Тебе в падлу со мной за одним столом посидеть?

      — Девушки, а пойдем с нами покатаемся? — предложил тот, что без подбородка.

      — На чем ты меня катать собрался? На «Ведровере» своём? — с вызовом поинтересовалась Анька.

      Она инстинктивно понимала, что усугубляет и без того неприятную ситуацию, но ее взбесила их беспардонность. Возможно, они с Пелагеей ничем не рисковали, сидя в тесно забитом кафе, но за людьми водилась привычка резко глохнуть и слепнуть при малейшей угрозе, которая не касалась их самих.

      — Здравствуйте, — раздался у нее за спиной чрезвычайно радостный голос. — Вы решили к нам присоединиться? Какая удача!

      Появившаяся из ниоткуда Алька обратилась к соседнему столику:

      — Простите, не одолжите ли вы мне стул?

      Не дожидаясь разрешения, она выдвинула стул так, что он проскрежетал железными ножками по бетонному полу, едва не высекая искры. Анька подавила желание закрыть уши руками, потому что от этого звука у нее заныли зубы.

      Алова деловито уселась между мужиками.

      — Мы вас ждали, — сообщила она. В ее бесцветных глазах горел огонек веселой ярости. — Надеюсь, у вас найдется минутка поговорить о господе нашем, Вельзевуле?

      Пелагея закашлялась.

      — Вы че, эти? — с подозрением спросил Кастрюля и убрал руку у нее со спины.

      — Эти, — подтвердила Алька. — Мы — это именно они. И мы как раз искали пару мужчин покрепче. Вы как? В форме сегодня? — С этими словами она энергично ощупала руку Кастрюли от плеча до локтя. Затем придвинулась поближе и обнюхала его. Тот дернулся в сторону.

      — То, что нужно, — решила она и с такой силой шарахнула обеими ладонями по столу, что задребезжали кофейные чашки. — Итак, девочки, на чем мы остановились?

      Она посмотрела на Пелагею, прося поддержки.

      Ефремова могла поклясться, что видит, как у той меняется выражение глаз, будто веселая ярость Аловой передавалась ей по телепатической связи.

      Расклад изменился: их стало трое против двоих. Кастрюля и Подбородок были довольно крупными и могли выкинуть что-нибудь непредсказуемое, но она почувствовала, что больше их не боится.

      Пелька пощелкала пальцами в воздухе, как бы помогая себе припомнить потерянную нить разговора.

      — Жертвоприношения, — сказала она. — Ты хотела обсудить, что пошло не так на прошлой неделе. В инструкции не говорилось, что они будут так орать. Возможно, мы были непоследовательны на этапе анального введения перевернутых крестов.

      — Огромная ошибка с нашей стороны, — всплеснула руками Алька, — но это всего лишь четвертый раз, никто не может нас винить. В любом случае мучались они недолго.

      Она по очереди многозначительно посмотрела на обоих мужиков.

      Кастрюля побагровел:

      — Тыахуела? Ты че мне тут моросишь, еба?

      — Не переживайте раньше времени, — сказала она и похлопала его по плечу так, словно ковер выбивала, — мы быстро учимся на своих ошибках.

      Говорила она громко. Куда громче, чем полагается беседовать за столиком кафе. Мужиков это явно напрягало, потому что Кастрюля завертел кастрюлей по сторонам, опасаясь, что они привлекают слишком много внимания.

      — Я че-то не выкупаю, вы типа секта какая-то? — смог наконец-то сформулировать свою идею Подбородок. Мыслил он натужно, все его лицо демонстрировало тяжесть предпринятого усилия.

      — Что вы такое говорите?! — оскорбилась Алова. Она бросила взгляд на газету с пришельцами и иллюминатами, затем придвинулась поближе к Кастрюле и громко сказала ему прямо в ухо: — Это не секта, а тайный орден, — и сделала страшные глаза.

      Анька прикусила костяшку пальца, чтобы не засмеяться.

      — Какой орден? — не врубился Кастрюля.

      — Тайный. — Она кивнула на Ефремову: — Видите эти полосы на ее голове? Они означают, что она уже стала посвященной, и теперь ей осталось только положить на жертвенник собственноручно отрезанный…

      — Не надо, — жарко перебила ее Пелагея, — не говори им. Я хочу, чтобы мы оставались друзьями до следующего ритуала. Мы же друзья, правда?

      Вопрос она адресовала Подбородку, заглядывая ему в глаза и плотоядно поглаживая по коленке. Тот с нескрываемым ужасом уставился под стол, где находилась ее рука.

      — Больные, блядь, какие-то, — сделал вывод Кастрюля.

      Оба они быстро поднялись и ушли не прощаясь.

      — Мы здоровые, — возмутилась Пелагея им вслед.

      Алька шумно выдохнула, заглянула в свою чашку и залпом допила то, что там оставалось.

      — Ну вы даёте. — Анька закрыла лицо руками, сдерживая рвущийся наружу нервный смех.

      — А нехрен руки распускать, — хмуро отозвалась Алова. Как только опасность миновала, все ее веселье исчезло в один миг. — Может, в следующий раз подумают. Пель, ты как?

      — Размышляю о том, как и когда мы умудрились скатиться в глубины такого цинизма, — призналась она. — Что-то мне от самой себя тошно. Осталось что-нибудь, что не кажется нам смешным? Религия, смерть, секс…

      — …жертвоприношения, — с издевательской услужливостью продолжила Алька, — льготные проездные, балет, материнство и детство, ракетостроение и возделывание озимых.

      Она, похоже, здорово разозлилась, что Пелагея не спешит оценить ее героизм.

      Аньку это тоже слегка удивило. В конце концов, Алова прогнала этих недоумков и заслужила благодарность, а не дозу философских размышлений с элементами покаяния.

      — М-да, — сказала Пелька то ли грустно, то ли саркастично. — Остались только две нетронутые святыни — самоирония и саморазрушение.

      — В таком случае предлагаю их и объявить нашей новой религией. Так скажем же последнее «прощай» безвозвратно утраченной невинности. Аминь. — Алова, не скрывая раздражения, отсалютовала ей пустой чашкой и грохнула ее на стол.

      — Товарищи тайный орден, пойдемте покурим, — предложила Ефремова, не зная, как еще разрядить возникшее между подругами напряжение.

      Алька молча встала и пошла на выход, сунув руки в карманы.

      — Спасибо. Невъебенное выступление, — сказала ей в спину Анька, надеясь, что это ее утешит.

      — Ага, — откликнулась та. — Спасибо, невъебенный браслет.

      Возле лестницы она обернулась и добавила:

      — Езжайте без меня, ладно?

      Пелагея страдальчески возвела очи к потолку и застонала.

      Алька на ходу демонстративно достала мобильный, набрала кого-то, спускаясь по лестнице.

      — …я передумала, вернись, пожалуйста, подбери меня на «Локомотиве»… — донеслось до них. — Да, подожду, не вопрос…

      — Она что, к Мартынке собралась? Кроме шуток? — растерялась Анька.

      — Это она меня так наказывает, — объяснила Пелагея. — Назло бабушке отморожу уши. А с виду-то — чистая интеллектуалка! В жизни не догадаешься, что полная бестолочь. Теперь ты понимаешь, о чем я тебя прошу?

      — Понимаю. — Анька расстроенно смотрела в окно на удаляющуюся Алову.

      — Тогда поехали напьемся, а? Мне срочно нужна порция обезбола, сопливая мелодрама о несчастной любви и, если можно, плечо для рыданий. Леха сам по себе не отсохнет.