Ноябрь 2014. Сундук с сокровищами. Возвращение

      Незадолго до сумерек повалил снег. Настоящий, загородный — рваные ватные комки кляксами лепились на лобовое стекло, застилали асфальт и вскоре похоронили под толстым покрывалом последнюю надежду добраться до места в ближайшие три часа.

      От Кемерова она гнала под двести, рассчитывая опередить ползущую по пятам провисшую тучу, но опоздала.

      Люк на крыше перестал пропускать свет. Ощущение было не из приятных, будто кто-то забрасывал землей ее собственную могилу.

      Дорога исчезла и теперь угадывалась лишь по полоскам отбойников, выныривающим из белого полотна то справа, то слева, да и те едва можно было разглядеть в метели.

      Позади шла широколобая красная «скания». Алька съехала на обочину, пропустила фуру вперед и тронулась следом по пропаханной двенадцатью колесами колее. Снег «эксплореру» был нипочем, но она не могла ехать вслепую сквозь сплошную белизну, так что теперь ее вели за собой рубиновые огни габаритов.

      По сторонам дороги, за низенькими голыми деревцами, возникли домишки, еле различимые сквозь буран. Дорога становилась оживленнее: позади и впереди выстраивались в цепочку нагнавшие друг друга автомобили. Цепочка еле ползла.

Когда на обочине появился знак с крупной надписью «АЧИНСК», «КРАСНОЯРСК» и стрелкой, указывающей направление, она погладила «эксплорер» по рулю.

      — Мы почти приехали, — сказала она. — Мы с тобой молодцы. Ты отлично справляешься.

      «Мы отлично справляемся».

      «Я отлично справляюсь».

      Так некстати выпавший снег здорово ее расстроил. Она искала утешения, но утешать ее было некому, кроме неразборчиво бормочущего диджея по незнакомому, случайно пойманному вблизи от города радио.

      Предвидя многочасовой затор, она вытянула из пачки сигарету, открыла окно. Снежинки, слипшиеся в пушистые комья, шлепались внутрь, на кнопки стеклоподъемников, и тут же таяли.

      Воздух за окном пах свежей стиркой, и сквозь него прорывалась оглушительная вонь выхлопа. Со стороны Ачинска тянуло креозотом, как от вокзальных шпал, — в частных домах топили печи.

      Там, где трасса резко сворачивала к мосту через Чулым, они встали окончательно. Алька смотрела, почти не моргая, как снег липнет на замки и выступы стоявшей впереди фуры, комьями сползает вниз, промывая широкие дорожки в грязи, будто слезы на покрытом пылью лице.

      Радио уже несколько минут раздражающе похрюкивало от помех, и она запустила поиск другой волны. Динамики со всех сторон рвано зашипели, потом стихли на секунду. Звук был совсем негромким, но пойманную песню она узнала с половины аккорда.

      …Не надо думать, что все обойдется,

      Не напрягайся, не думай об этом,

      Все будет круто, все перевернется…

      Алька поспешно отрубила звук.

      Дурнота накатила так резко, что она откинулась на подголовник, несколько раз глубоко и медленно вдохнула. Нащупала в двери бутылку с недопитой минералкой, одной рукой отвинтила крышку, сделала несколько быстрых глотков.

      Фура за это время продвинулась вперед, так что она, мгновенно заставив себя очнуться, последовала за ней. Глянула в правое зеркало на неровный ряд автомобилей, уползающий по глубокой колее за поворот, и обнаружила, что в четырех машинах позади хищно выглядывает вытянутый, почти человеческий глаз черной Васютиной «бэхи».

      Убаюканный долгой дорогой и мелкими путевыми приключениями страх охватил ее с новой силой. Мысли в голове заметались, спутываясь в беспорядочный клубок, и ей едва удалось подавить приступ паники, пока он не лишил ее остатков разума.

      «Нет. Неправда. Это просто паранойя. Я измотана, погода давит, еще это ебаное радио… Мне нельзя сходить с ума. Этого не может быть».

      Глаз все сиял матовым желтоватым светом, ловил ее взгляд в зеркале, смотрел в душу.

      Дурнота сменилась парализующей слабостью, и Алька не выдержала. Не заглушая двигателя, распахнула дверь, вышла прямо в метель. Глубокий рыхлый снег тут же намочил ей джинсы выше щиколоток. Наплевав на истошные сигналы водителей, она побрела, словно лунатик, бороня ботинками сугробы, придерживаясь рукой за крыши машин, чтобы не свалиться.

      Водитель «бэхи», холеный смуглый мужик с фигурно выбритой бородкой, уставился на нее испуганно, как на чокнутую. Алька внимательно рассматривала его пару секунд, потом так же, игнорируя всеобщее возмущение, вернулась по распаханному снегу в автомобиль. Тронулась с места, догнала фуру.

      Она не чувствовала руля под ладонями, ничего не видела перед собой из-за головокружительного ужаса, просто механически выполняла то, что от нее требовалось.

      Снег, набившийся за воротник куртки, таял. По шее ползли холодные капли.

      «Надо перестать истерить. Она не пошлет его за мной. Она тоже меня боится».

      Но никакой уверенности на этот счет у нее не было.

2007

      — Да стой ты! — сказала Лилия. — Остановись! Остановись, посмотри на меня… Кому я говорю?!

      Она хватала Альку за куртку, дергала, стараясь развернуть к себе лицом, пока та силилась сообразить, какие вещи ей нужно собрать.

      За несколько лет, проведенных в гобеленовом королевстве, ее имущество расползлось по дому, и она не могла так сразу сказать, что здесь принадлежит ей, а что нет. Подмывало схватить ноутбук и бросить к чертям все остальное, лишь бы поскорее уйти и не досматривать греческую трагедию, в которой песни хора о страданиях вот-вот грозили перейти к показу их в действии.

      Дарья предлагала ей в помощь Васюту — видимо, разговор с Лилией у них вышел не из приятных. Алька помощь отклонила — хотела расстаться по-человечески, но совсем не удивилась, когда во двор вслед за ее «аккордом», ничуть не скрываясь, вкатилась черная машина и остановилась поодаль. Классные они, видать, подруги, раз Дарья не стесняется посылать к Лилии своего вышибалу. Однако Васюта не вышел, остался сидеть на месте.

      — Так и знала… Так и знала я, что этим кончится… Погляди на меня! Аля!

      — Ну что? — Алька взглянула на нее, как та и просила.

      Давно ничего не осталось в ней от той Лилии Борисовны, что деловито расспрашивала, трудно ли Альке живется в Москве, да вальяжно попивала китайский чаек. От нее разило алкоголем, сама она выглядела помятой, уменьшившейся чуть ли не вдвое, хотя куда уж дальше.

      — Посмотрю я, как ты при ней повыебываешься. — Лилия держала ее за локти, впиваясь пальцами, хватка у нее была железная. — Ты Дашку не знаешь, а я зна-аю, хорошо ее знаю. Это она пока стелет мягко, новизны ей захотелось, блядине…

      — Лиль, ты мне больно делаешь. — Алька старалась говорить спокойно, хотя уже немного жалела, что Васюта со своими кожаными плечами остался во дворе.

      — А ты мне как делаешь? Не больно?! — Та еще сильнее сжала пальцы. — Хрен со мной, я и так знала, что ты уйдешь. О себе ты хоть подумала? Раз уж ты всегда только о себе думаешь?!

      «Если она не оторвет мне руки, то через пятнадцать минут я буду сидеть в машине, — пообещала себе Алька, мысленно превращая Лилины слова в белый шум. — Все почти закончилось».

      — …но к ней?! Ты хоть понимаешь, куда полезла? Сладкой жизни захотелось?..

      Их нервное напряжение передалось Бомбею и Бейруту, они засновали рядом, пихаясь головами. Бейрут приволок растрепанный разноцветный канат и все пытался всучить его то хозяйке, то этой, второй, которая им тоже нравилась, чтобы они отвлеклись от своей глупой человеческой грызни.

      — …ничего тебя там не ждет хорошего…

      — Не расстраивайся так, — перебила ее Алька. — Снимешь себе еще какую-нибудь несчастную дворняжку. Только выбирай попроще, чтобы была с тобой поприлежнее.

      Она не хотела быть жестокой, но от Лилиной хватки у нее уже начали неметь пальцы.

      — Дура ты, — выпалила та в сердцах и разжала руки, почти отпихнула Альку от себя, как будто это она прицепилась к Лилии, — Даша тебе между поебушками не рассказывала, чего в Лондоне по десять месяцев в году торчала? Про Сашу Державину не говорила? Ну так я давай расскажу. Была тут у нас одна такая, начинающая певица, стриптизерша бывшая. Дашка ей карьеру спонсировала, продюсера нашла, из этих. — Лилия показала глазами на потолок, обозначая его положение в пищевой цепочке всех столичных продюсеров. — Даша же у нас щедрая душа… Записали ей хит какой-то, клип сняли, все как надо. А та в благодарность с этим самым продюсером и закрутила. Тебя здесь еще в помине не было, так что ты помнить не можешь, а это даже в новостях по телику было — мол, восходящая звезда нанюхалась какого-то дерьма и из окна выпала.

      Алька открыла дверцы шкафа, порылась на дне, откопала синюю спортивную сумку. Не разбираясь, кинула туда пару свитеров, джинсы. На первое время хватит, а остальное — да гори оно все. Ни минуты лишней она не желала оставаться и слушать эту пургу.

      — Года два у нее никого не было, скорбела она якобы. А потом совсем молоденькую…

      — Заткнись, — пробормотала Алька сквозь зубы, выдвигая один за другим ящики стола. — Тебе ли говорить.

      Но Лилия ее не слышала.

      — …бизнес был у нее, салон красоты вроде, что ли. Громкая деваха, веселая, пила как лошадь. Приезжая тоже, молдаваночка…

      Под трагический аккомпанемент ее голоса Алька забрала только то, чего не могла купить прямо сегодня: наушники, плеер, рекордеры. Собрала по углам ящиков горсть забитых записями флешек. Бережно смотала провода, сунула вместе с ноутом между свитерами, застегнула молнию, отгоняя псов, совавших внутрь любопытные носы.

      Лилия все не умолкала:

      — …Дашка ей, типа, не много ли ты хочешь? Ну та психанула да и мужу ее все выложила. Бог его знает, как она вообще к нему прорвалась, ему ж тогда уже назначение в Минюсте одобрили. Скандал был во всю ивановскую, детей он у нее хотел отобрать, а она в Лондон к ним уехала и оттуда ему…

      Алька посмотрела по сторонам, не забыла ли чего важного. Жалко ей было только Бейрута и Бомбея. Если кого она и полюбила за четыре года, так это Лилиных придурковатых псов.

      — …взяли ее прямо на улице, молдаванку эту. Менты остановили документы проверить, что-то им якобы не понравилось. Вещички ее перетрясли — опа, в кармашке кокса пакет. Нехилый, граммов двадцать. Расфасован уже. Сбыт и хранение в особо крупных размерах, короче. Надолго ее закрыли, по году за грамм…

      — Лиль, — снова перебила Алька, — я пойду, ладно?

      Та запнулась на полуслове.

      — Ты мне не веришь? Ты слушаешь вообще? Аля?!

      — Я прекрасно тебя услышала. — Она присела на корточки, чтобы в последний раз обнять собак. Бейрут тут же сунул голову ей под мышку. — Кошка бросила котят — это Путин виноват. Тебе самой не стремно? Вы вроде же подруги.

      — Подруги? — Лилия горько рассмеялась, отошла от нее, села на край кровати, ссутулив плечи. — Да мы все у нее в должниках. Говорю тебе, щедрая душа. Сначала весь мир к ногам, потом на шее петля. Нельзя было у нее ничего брать, да кто ж знал… У меня спортзал, у Иветты и Олечки отель. Нюся вообще ее бывшая одноклассница, дружили они, так она ее какому-то деловому сосватала, мужниной шестерке. Ивка с отеля этого, распроклятого, соскочила, вон, замуж сбежала, да и то я всего не знаю, может, и мужа ее Дашка за яйца держит. Чуть дернешься — хорошо если просто без штанов оставит. Из окна не хотелось бы…

      — Ясно. — Алька поцеловала Бомбея промеж глаз, потрепала по загривку, поднялась. — Она ужасная, вы — бедные жертвы. У каждой по бизнесу, московские хаты, статус, но богатые тоже плачут.

      — Зря ты так. — Лилия неотрывно пялилась на нее взглядом умирающей собаки.

      — Понимаешь, в чем беда, — она пристроила сумку на плечо, — я б еще послушала, если бы не понимала твоих мотивов. Но все это звучит так топорно, что даже смешно. Жена московского олигарха, или кто он там, — убийца и садистка. Салтычиха двадцать первого века. Выбрасывает бывших любовниц в форточку, предварительно измазав их заплаканные лица кокаином.

      Они помолчали.

      — Не уходи, — попросила Лилия. — Я повешусь, блядь…

      А вот это было уже слишком. Голос ее прозвучал сипло, надрывно, и Алька поняла, что сейчас начнутся слезы.

      — Все, пока. — Она направилась к двери.

      Видимо, она чересчур хорошо представила себе, как Лилия останется рыдать на той самой кровати, в которую Альке, спасибо высшим силам, больше никогда не придется лечь, потому и понять не успела, в какую секунду та сорвалась с места, догнала ее у двери, стала цепляться за локти, за куртку, вся повисла на ней, сдирая сумку с плеча, пытаясь заволочь обратно в квартиру. Она что-то говорила, но речь превратилась в безобразный, жалкий скулеж — слов не разобрать. Силы в ней было немерено, даром что крошка. Алька попыталась дотянуться до дверной ручки, но не тут-то было — Лилия сразу же рванула ее назад.

      — Кончай истерику! — рявкнула она, отталкивая ее и выдирая из скрюченных пальцев сумку, которая издала подозрительный треск, но выдержала. — Ну?!

      — К суке к этой… к твари поганой… И сама ты сука, дрянь! Лучше б я сдохла-а-а…

      Очень некстати вспомнилось: «Волчица ты, тебя я презираю. К Птибурдукову ты уходишь от меня». Греческая трагедия от этого незамедлительно утратила всю остроту и превратилась в вульгарную бытовуху. Бомбей и Бейрут истошно гавкали, призывая их обеих к порядку.

      Ей все-таки удалось повернуть дверную ручку.

      Васюта, неизвестно как попавший в подъезд, оказался прямо на площадке, принял вещи у нее из рук, сунул голову в квартиру. Судя по шуму в прихожей, Лилия шуганулась, отпрыгнула назад, повалила что-то на пол. Псы взлаяли с новой силой, но Васюта уже захлопнул дверь. Железо задребезжало, клацнул автоматический замок.

      — Дарь Санна сказала не вмешиваться, — он стал спускаться за Алькой по лестнице, — но я чота посидел-посидел, думаю, дай поднимусь, чисто пригляжу. Мало ли, вдруг че понадобится.

      — Спасибо. — Она едва не умирала от благодарности за то, что он оказался рядом так вовремя.

      Он грохотал ботинками по ступеням у нее за спиной, и впервые за очень долгое время она чувствовала себя так защищенно.

      — Не за что, — весело отозвался Васюта.

      Она спрятала руки в карманы куртки, чтобы он не заметил, как сильно ее трясет.

***

      — О, — сказала Олечка, — смотрите, кто у нас тут. Переходящее красное знамя.

      Она вошла в гостиную, как была, в обуви. Принесла с собой запах морозца и чего-то невыносимо изысканного, вроде могильных фиалок.

      Дарья вышла в холл, чтобы ответить на звонок. Ее веселый, немного саркастичный голос эхом разносился по нижнему этажу дворца, долетая до гостиной.

      Алька сняла ноутбук с коленки, аккуратно поставила на кофейный столик, опустила крышку. Закурила и откинулась на спинку дивана.

      — Если ты сейчас перестанешь разыгрывать злодейку из мексиканских сериалов, у нас будет шанс поладить, — сказала она спокойно. — Я, честно, затрахалась с тобой воевать.

      — Затрахалась ты в других местах, хотя я не помню, чтобы Терминаторша хвасталась твоими достижениями, — ловко парировала Олечка и осталась собой чрезвычайно довольна.

      Алька в ответ выпустила дым в потолок.

      — Правду говорят, что это Даша помогла вам с отелем?

      — Не твое собачье дело, — сладко улыбнулась та. — Что, решила, ты теперь чем-то командуешь? Да тебя через месяц здесь не будет. Пойдешь старушек под столами утюжить, чтоб с голоду не подохнуть.

      Алька пропустила ее слова мимо ушей, просто смотрела внимательно и задумчиво ей в лицо, в белый овал с подправленными губами, чуть улучшенным разрезом глаз и кукольным носом. «Я не противница инвазивной косметологии», — говорила Олечка, тщательно выговаривая «инвазивной», будто это слово подчеркивало ее принадлежность к кругам не просто богатых алкоголичек, а образованных богатых алкоголичек.

      — А знаешь, — не отводя взгляда от Олечки, она потянулась к столику, чтобы сбить пепел, — если я выберу нужный момент. Ну, понимаешь, хороший момент. Особый. И скажу, что ты как раз сегодня перестаралась в области отворотных заклинаний и натрепала мне про одну выпавшую из окна певичку. Якобы Даша ей карьеру сделала, а та ей с мужиком изменила. Ну и поплатилась.

      Она со значением показала бровями на окошко гостиной, глядя, как Олечка меняется в лице. Значит, Лилия не выдумывала, слухи действительно существовали, и шальные императрицы отлично годились на роль разносчиц этой заразы.

      — Но этого тебе показалось мало, поэтому ты добавила драму о говорливой молдаванке и подброшенных наркотиках. Очень меня напугала. Как тебе такое? Думаешь, отель сохранится? Или нет? Ходят слухи, будто Дарья Александровна паршивых сплетен не терпит.

      Олечка задохнулась.

      — Да ты… — начала она, — да тогда мы… ах ты шлюха помойная!

      — Она в курсе, что вы не первый год мне досаждаете, — успокоила ее Алька. — Своими глазами видела. Поэтому все, что пришло тебе сейчас в голову, сработает плохо. Придется придумать что-нибудь еще. Ты хорошо придумываешь, Оль? Надо что-то эдакое, чтоб наверняка. Чтобы тебе поверили. Я имею в виду тебе, а не мне. Понимаешь, о чем мы сейчас говорим?

      Олечка стояла, набрав в грудь воздуха и округлив возмущенно рот, но ничего не могла произнести и выглядела дура дурой.

      — Так что завязывай, Оль. Давай, оружие на пол и два шага назад. — Она затушила недокуренную сигарету и снова раскрыла ноутбук. На Олечку она больше не смотрела. — Ты же не настолько идиотка, правда? Вы же все — не идиотки?

      Она была счастлива.

      — Что ты хочешь? — спрашивала Дарья.

      — У меня все есть, — отвечала она.

      — А теперь?

      — И теперь.

      Дарья настояла на том, чтобы снять ей квартиру. Дом был старинный, сталинской постройки. Правда, не нашлось на его фасаде ни фризов, ни пилястр.

      Квартира оказалась что надо. Три больших светлых комнаты, обставленных без особой вычурности, бежевый паркет, окна на музей Бородинской битвы, до работы десять минут пешком.

      Дарья приезжала к ней намного чаще, чем брала Альку в Довиль. По вечерам отпирала дверь своими ключами, сбрасывала капюшон одной из своих шубок со смешными куцыми рукавами, падала ей в руки. Тяжелые волосы, хранившие остатки уличного холода, выскальзывали из заколки — Алька запускала в них пальцы, отводила назад, чтобы можно было целовать ее в веки, в прохладную переносицу, добираясь до губ, с которых не сходила лукавая полуулыбочка.

      Первое время они почти нигде не показывались вместе. Алову это устраивало. Она жила на работе и домой возвращалась, только чтобы встретить Дарью да переночевать.

      При разводе та сохранила фамилию мужа — Волошина. Глядя на лондонские фотографии ее довольно взрослых сыновей, высоких, со слишком короткими перемычками между губами и носом, по-волчьи заостренными ушами и тяжеленными подбородками, Алова размышляла, не отпрыски ли это замминистра юстиции Владислава Валерьевича Волошина. Тот был наделен всеми этими чертами сверх всякой меры. Напрямую так ни разу и не спросила — Дарья любыми путями избегала таких разговоров, — но и без этого все было ясно.

      Причины ее молчания Алька понимала. Волошин выглядел полным ублюдком, и никакие европейские костюмы ручного пошива не могли скрыть его подлинной сущности.

      Шальные императрицы больше ей не досаждали, да и видела она их всего дважды. Даша отлично понимала, что эта тусовка ей осточертела, и на сборища без особого повода не приглашала.

      — Что они вообще на меня взъелись? — спросила как-то Алька, когда они валялись на разгромленной кровати в ее квартире, уже остывшие после первого раунда и помышлявшие о следующем.

      — За то, что без мыла пролезла, — ответила Дарья. — Кто таких вообще любит? Ну, кроме меня.

      И засмеялась.

      Нюся, Олечка и Иветта съезжались во дворец втроем, без Лилии.

      Год спустя Алька попробовала пробить ее через интернет и обнаружила, что спортивный зал, принадлежавший Лилии на паях с Дашей, закрылся, и на его месте очутился детский развлекательный центр с батутами и веселыми клоунами. Другой информации не нашлось. Лилия не открывала никаких ИП, не нанималась никуда, где могла бы всплыть ее фамилия.

      Раздираемая любопытством, она потратила целое воскресенье, припарковавшись за детской площадкой во дворе ее дома. «Тундры» на месте не оказалось. Подъездные двери хлопали, люди входили и выходили, но никто из них не выглядел как Лилия Борисовна.

      В сумерках в квартире зажегся свет. Шторы на окнах были новые, полупрозрачные, а люстра на потолке — та же самая.

      Это могло означать все на свете или не означать ничего вообще.

      Возможно, она просто сменила пыльные портьеры на органзу, весь день не выходила из дома, не выводила собак… Или в квартире щебетала какая-нибудь новая птичка, дай бог, если лет восемнадцати, покуда Лилия была в отъезде.

      Где?

      Да черт ее знает.

      Вместе с Бейрутом и Бомбеем?

      Вероятно.

      Какая бы загадочная чертовщина ни происходила в жизни Лилии Борисовны, Алькиного счастья это не омрачало. Она получила все, о чем мечтала.

      Первое время ее смущало присутствие Васюты.

      В спальню он к ним не лез, да и в самом дворце появлялся лишь изредка, когда Даше было нужно что-то отвезти или привезти. Но она все косилась на него, пока Дарья не заметила ее беспокойства.

      — Аля, ему плевать, — весело заявила она. — Васюта, скажи, что плевать?

      — Да меня тут, считай, что и нет, Дарь Санна, — усмехнулся тот.

      Однажды ей взбрело в голову купить Альке новую машину. Сама Даша любила кадиллаки — в дни больших выходов Васюта возил ее на бесподобном сияющем «эскалейде», который Алова про себя называла гробовозкой, — потому и затащила ее в салон с точно такими же гробовозками. Там Алька окончательно убедилась, что безразлична к роскоши.

      Обычный нищебродский снобизм: она понятия не имела, что ей делать со всей этой мишурой, и на всякий случай сторонилась, как могла. Она и так выглядела рядом с Дарьей словно Джек Доусон из «Титаника», который выжил и продолжил свою карьеру в роли бедного больного котика при sugar mummy. Доводить этот образ до совершенства ей не хотелось.

      Сообразив, что прогадывает с подарками, Даша решила открыть ей мир. К делу она подошла с большим азартом, так что Алькин загранпаспорт в мгновение ока истрепался и распух от визовых вклеек.

      Васюта забирал ее в пятницу, после работы, и вечером воскресенья она уже возвращалась домой, пропахшая нездешним солнцем, средиземноморской солью или водорослями вакаме. Вымывала из волос дубайский песок, ссыпала в вазочку на окне монеты. Куруши сыпались на евро, сверху ложился тонкий слой канадских центиков, их покрывали йены, сентаво и воны, образуя геологические пласты их общей с Дарьей истории.

      Вместе с монетами у нее копились фотографии. В поездках она снимала Дашу одержимо: как она улыбается, смотрит, сидит вполоборота с бокалом белого вина, убирает под заколку непослушные скользкие волосы, высоко вскинув нежные белые локти.

      После развода у Дарьи не стало доступа к частным джетам, и, ради конфиденциальности, она брала им билеты в разных концах салона. Говорила, в случае чего рискует всем капиталом и общением с детьми — бывший муж выставил ей условия, следуя которым она должна была вести себя как паинька, чтобы оставаться на плаву. Но вскоре расслабилась, и они все время оказывались поблизости, чем бессовестно пользовались, смущая стюардесс первого класса с пластмассовыми доброжелательными лицами.

      Неприятности не заставили себя ждать.

      Кажется, тогда они добирались из Цюриха в Милан прямым рейсом. Чуть меньше часа в пути. Алька валялась и читала книгу, перебросив руку через перегородку, длинными медленными движениями пропуская между пальцев тяжелые пряди Дашиных волос.

      — Дорогая, приве-ет, — пропел чей-то голос, и Дарья вскинулась, оттолкнула Алькину руку, но было уже поздно.

      Высокая женщина с яркими голубыми глазами стояла в проходе, смотрела по очереди то на нее, то на Алову и улыбалась застывшей улыбкой. Светлые гладкие волосы, крепко стянутые на затылке, выглядели так, будто кто-то тщательно оклеил ей череп лакированной соломой. Одета она была просто, с той самой простотой, которая достигалась исключительно посредством опустошения платиновых кредиток.

      Они с Дарьей расцеловались в обе щеки. Алька отвела взгляд, чтобы не удивляться, как хорошо ее любовница держит лицо, находясь в эпицентре катастрофы.

      Неожиданная гостья болтала без умолку, но Алька каждую секунду ощущала на себе ее буравящий взгляд.

      — У тебя новая… ассистентка? — поинтересовалась вдруг она с небольшой, но весьма многозначительной запинкой.

      — Племянница, — весело ответила Даша. — Приехала покорять столицу. Грех было не начать с хороших европейских каникул.

      Алька прикрыла глаза. «Пиздец, — подумала она. — Это полный, бесповоротный пиздец».

      — Кто это был? — спросила она, когда Дарья, непривычно молчаливая, выходила из душа в номере отеля, затягивая на ходу пояс халата.

      — Жена его друга, — ответила та нехотя, порылась в приветственной корзинке, полагающейся каждым новым постояльцам, распотрошила коробочку разноцветных макарунов и сунула один в рот.

      — И что теперь делать?

      — Ничего, — ответила та. — Ждать.

      Они помолчали. Дарья, словно решившись на что-то важное, присела рядом с ней на край постели.

      — Послушай, — сказала она мягко, — нам нужно быть поаккуратнее… У меня есть к тебе небольшое предложение.

      Алова продемонстрировала, что слушает ее со всем возможным вниманием.

      — Я хотела… — Она ласково провела пальцем ей по брови, там, где выстроились в ряд маленькие стальные верхушки пирсинга. — Давно хотела, чтобы ты сняла все это. И что-то сделала с волосами.

      — Что? — Алька напряглась, убрала ее руку от лица.

      — Все должно стать по-другому, — сказала Дарья, — мне нужно, чтобы ты перестала выглядеть так, будто пялишь девок на завтрак, обед и ужин. Никакой стрижки, никакого металла, скромная одежда, желательно деловая. Я смогу говорить, что наняла помощницу, и ко мне не будет вопросов. Ему важно только одно: чтобы не было слухов.

      — Чтобы не было слухов, — повторила за ней Алька. — В таком случае у меня встречное предложение. Я оставляю все как есть, но мы отменяем путешествия. Я вполне обойдусь и без этого. В Довиле меня больше не будет, ты станешь приезжать ко мне, когда будешь уверена, что для тебя это безопасно. Так нормально?

      — Ты меня не поняла. — Из ее голоса вдруг исчезла вся мягкая вкрадчивость, и она заговорила совсем другим тоном. — Это не просьба. Тебе придется.

      Они посмотрели друг на друга, и Алька ответила коротко и просто:

      — Нет.

2009, октябрь

      Облажались они будь здоров.

      Обнинский твердил сто раз на дню — мол, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но обычно эта фраза завершала выволочку и означала, что грех искуплен мучениями.

      За пару лет Алька выучила три вещи: что количество выволочек вырастает по мере карьерного продвижения сотрудников, что теплая дружба с Эдиком не спасает от расправы и что можно сократить выброс начальственной агрессии вдвое, а то и втрое, если не попадаться ему на глаза как можно дольше.

      Когда-то они легко подружились, но вовсе не потому, что Обнинский был добрым, открытым мужиком. Напротив, он оказался мрачноватым саркастичным гадом, от которого разбегались многочисленные жены — кто с вещами, а кто, в довесок, еще и с охапкой маленьких Обнинских. Только на Алькин пока еще короткий век сотрудничества с «Адверсэр» пришлась одна беглянка и одна новобрачная.

      Сама она не рассматривала Эдика в качестве потенциального спутника жизни и вообще при первой же возможности уведомила его о своих альтернативных взглядах на межполовые союзы, потому обращался он с ней без излишней галантности и тон держал совсем не тот, что с другими редакционными девчонками. Зато и лицемерия между ними было исчезающе мало.

      Но друзьями они стали не потому, что Обнинский, по обыкновенной мужской ограниченности, счел ее своим парнем. Просто в один из дней он выловил ее в перекуре и сообщил, что она едет с ним в британское посольство, чтобы под видом интервью заговаривать зубы одному напыщенному кретину, пока он отойдет поговорить с другим кретином, который передаст ему материалы расследования по самому громкому отравлению прошлого года.

      От его предложения за километр несло всевозможными неприятностями, и она на секунду испугалась.

      — У меня препаршивый английский. Я не очень-то хорошо разговариваю. И у меня нет опыта, чтобы вот так, на ходу…

      — Думал, ты захочешь, — пожал плечами Эдик. — Но смотри, дело хозяйское, попрошу кого-нибудь из пацанов, они у нас подвижные.

      — Перестань меня шантажировать, я просто не справлюсь.

      — А ты возьми и справься. Слова знаешь? Рот на месте? Это же ты у нас человек-всегда-говори-да. Зассала — так и скажи, я тебя пойму. Чисто по-человечески.

      Она знала, что чисто по-человечески он ее поймет, но как работодатель поставит мысленную галочку и, возможно, в другой раз не станет делать ей хороших предложений. Выберет кого-нибудь порасторопнее.

      Такой уж он был — Эдуард Константинович Обнинский, медиаменеджер, руководитель газеты и интернет-издания… Поднимает планочку, и все прыгают, как овчарки за костью. Только зубами цепляться начнут — опять поднимает. Зона ближайшего развития, мать его.

      — Ладно, — обреченно сказала она.

      — Не слышу энтузиазма в голосе. — Он кинул ей ключи от своего автомобиля, и она едва успела их поймать. — Поведешь. Мне еще в пару мест позвонить надо.

      — Кто этот твой кретин? О чем его вообще спрашивать?

      — О том, как такие долбоебы попадают в старшие советники.

      — А его не смутит мой вид?

      — Я тебя за этим и позвал. Пусть все глаза проглядит, пока я занят делом.

      На обратном пути из-за схлынувшего напряжения у них обоих случилась истерика. Обнинский хихикал, закрыв ладонями лицо. Алька держалась одной рукой за руль, а другой — то и дело вытирала набежавшие слезы.

      — Мы все еще не знаем… — начинала она цитировать старшего советника, задыхаясь от смеха, и никак не могла продолжить, — мы все еще не знаем… получает ли самка удовольствие от спаривания… Но выглядит она плохо… Боже, почему ты не сказал, что он занимается разведением уток?

      — Да кто знал?! — простонал он. — Влагалище закручено против часовой стрелки… спасите… помогите…

      — Пенис селезня, — подсказала она, подогревая свое и его истерическое веселье, — двадцать сантиметров, в виде штопора с шипами. Иногда во время спаривания они выклевывают друг другу глаза, но в целом это очень милые и дружелюбные птицы!

      Обнинский взвыл.

      Она справилась куда лучше, чем ожидала, и жалела, что не может сказать ему: «Бери меня с собой почаще», — это было бы слишком грубым нарушением субординации. Но в тот день после работы они остались в редакции просматривать флешку из Скотленд-Ярда, полученную Обнинским в посольстве, выпили весь подарочный коньяк, который он хранил в столе, и под утро укатили по домам на одном такси. Пешком до квартиры ей было всего ничего, но он боялся, что она не дойдет.

      И, хотя сама она не могла его попросить, он стал повсюду таскать ее с собой.

      Ну и, короче, вчера они с ребятами облажались. Вернее — она облажалась. Не впервые и не так уж непоправимо, но достаточно, чтобы она решила играть в невидимку.

      Прятаться в опенспейсе оказалось делом непростым, да и стены, отделяющие стол главреда от всех остальных столов, были прозрачными, однако весь вчерашний день ей везло. Она успешно прикидывалась мертвым бурундуком, а он до позднего вечера с хмурым видом куда-то названивал и все смотрел и смотрел в лэптоп, словно там показывали его собственное будущее. От силы пару раз рассеянно обвел взглядом владенья свои и ни разу ее не увидел.

      Алька развернула монитор так, чтобы в поле его зрения оказался только черный корпус с щупальцами проводов, и сердилась, что они не завели в редакции ни одного самого паршивого фикуса. А ведь могла бы водрузить его к себе на стол и устроить засаду в кустах.

      Но наутро следующего дня она отправилась сдаваться. Не хватало, чтобы он счел ее трусихой.

      За столом у Эдика, закинув ногу на ногу, сидела маленькая женщина с темными, расставленными, как у акулы, глазами и очень светлыми волосами, подрубленными выше плеч, словно их снесли одним движением опасной бритвы. По неведомой причине ее нисколько не уродовало дикое сочетание длинного черного платья в белый горошек, желтой ветровки и красных кроссовок. Напротив, весь ее вид говорил о спокойной самоуверенности. Такой, при которой хоть мешок из-под картошки надень, будешь выглядеть королевой.

      Обнинский зачем-то уступил ей свое место, а сам стоял на четвереньках в своей тесной главредской стекляшке, так что на радость всей редакции его джинсовая задница и подошвы ботинок упирались в стенку из триплекса. На полу лежали тощие сшивки бумаг, к каждой из которых был прикреплен стикер с крупно написанным номером.

      Альке бросилось в глаза, что номера складываются в странный порядок: «23», «24», «25», «26» — и так до тридцати. При ближайшем рассмотрении бумаги эти оказались копиями паспортов, а Эдик занимался тем, что разъединял листы и щелкал над ними камерой. Лысина его вспотела от напряжения и маслянисто сияла в свете синеватой лампы.

      Алька не стала спрашивать, зачем это нужно делать на полу, потому что женщина прервала разговор и окинула ее злым взглядом, давая понять, что она сильно им помешала.

      Алова ее проигнорировала. Она уставилась на перевязанные резинками для денег стопки цветных бумажек. Они были разные: оранжевые, фиолетовые, зеленые, голубые. «Учись и работай!», «Новая карьера за границей для уверенных в себе женщин!», «Kaufmanns-Casino, Мюнхен. Срочно требуются менеджеры и крупье, быстрое оформление визы, жилье за счет компании, возможность получения ПМЖ», «Няни с проживанием. Уппсала, Мальме, Гетеборг». На всех одинаковый логотип: большая белая W с застрявшим в ней белым боингом.

      Алька потянулась к зеленым, и тут же ее руку прихлопнула и прижала к столу маленькая сухая кисть, скошенная под неправильным углом, как будто ее рисовал художник-неумеха.

      — Нье. Трогайте, — строго и раздельно сказала женщина. — Нье надо дьелать так.

      Эдик оторвался от своего занятия и только тут заметил Альку.

      — Чего тебе?

      — Ты просил зайти, потому что у нас на главной перепечатка из «Известий».

      — Я вчера просил.

      — А я сегодня зашла. — Она смотрела на него максимально бесстрастно, потому что знала: он сейчас примется орать, несмотря на загадочную иностранку, которая все еще прижимала ее пальцы к столу. Потому что они облажались, вернее, она облажалась, а Обнинский категорически не выносил того, что обычно называли «недосмотром» или, еще хуже, «человеческим фактором».

      — Кто у нас теперь выпускающий?

      — Я у нас теперь выпускающий, — созналась она, потому что по сценарию именно этого он от нее и ждал. — Эдик, мы вчера за пять минут все исправили, и если ты собрался ругаться, то встань оттуда, пожалуйста, я не могу оправдываться перед человеком, который ползает по полу.

      — Лодыри, — сказал он в сердцах, но без особой ярости, словно ему было немного не до этого. — Ротозеи.

      — Дармоеды, — помогла ему она, почувствовав по его тону, что на этот раз пронесло, — олухи царя небесного.

      Женщина вдруг резко оттолкнула ее руку подальше от флаеров, торопливо и горячо затараторила на английском, обращаясь к Обнинскому.

      Эдик ее перебил:

      — Relax, relax, she’s my colleague. There’s nothing for you to worry about. ^{(Расслабься, расслабься, это моя коллега. Тебе не о чем переживать.)} — Он сел, отложил камеру и отряхнул руки о штаны. — Эрин, это Альбина, she's our managing editor as of recently. ^{(с недавних пор наш выпускающий редактор.)} Аля, это Эрин Рикбелл, они с ребятами из Эн-би-си приехали собрать материал к годовщине Беслана.

      — If we get permission to do so, ^{(Если нам разрешат.)} — фыркнула та и протянула Альке свою увечную руку уже для пожатия, хотя вид сохраняла не самый дружелюбный и вообще смотрела не на нее, а на Эдика.

      — Nice to meet you. ^{(Приятно познакомиться.)} — Алька пожатие проигнорировала и обратилась к Обнинскому: — Я раньше видела этот флаер. Зеленый.

      — Где? — заинтересовался он.

      — У меня бывшие квартирные соседки по таким ездили. — Она прикинула в уме и добавила: — Давно, лет пять уже, или больше. Я запомнила, потому что там был какой-то идиотизм: приятная внешность или типа того.

      — И как впечатления?

      — Не знаю. Мы просто разъехались, и все.

      Он очень внимательно посмотрел сначала на нее, потом на свои бумажки.

      — Как их звали, помнишь?

      — Ну да.

      Она пока еще не понимала, что у него на уме, но от того, как Обнинский и эта заморская мегера в красных кроссовках развели суету вокруг старой студенческой рекламы, ее пробрало любопытство.

      — Иди сюда, давай посмотрим. — Эдик жестом пригласил ее присоединиться к нему на пыльном ковролине. — Сколько им сейчас примерно? Двадцать семь? Двадцать пять? — Он принялся передавать ей бумаги с соответствующими номерами на стикерах. — Да сядь ты, сядь, надо внимательно все пересмотреть. — И уже к Эрин: — Look at how diligently these scumbags work. Didn’t even have to go anywhere to find a witness.

^{(Глянь, как классно работают эти отморозки. Даже не пришлось никуда идти, чтобы найти свидетеля.)}

      В автомате, который когда-то с большой помпой установили в лобби, но очень редко обслуживали, не работала половина кнопок. Монеты он принимал исправно, зато кофе из него лился говенный. Годился только на то, чтобы запивать им сигареты, игнорируя вкус. Иностранка, одиноко сидевшая там в креслице на хромированной ножке, подняла глаза на Альку. Та с остервенением тыкала все по порядку — эспрессо, капучино, макиато, флэт-уайт…

      — Go for an Americano, — посоветовала та. — Тhough it will have too much water. It won't wake us up, but at least we won't die of dehydration.

^{(Берите американо. Только воды будет многовато. Взбодриться не удастся, но мы гарантированно не умрем от обезвоживания.)}

      Алька послушалась, в стаканчик хлынул кипяток, еле подкрашенный кофе.

      — If you're not in a rush, let's get to know each other better. Ed told me a bit more about you. His friends are my friends too.

^{(Если вы не сильно спешите, давайте попробуем познакомиться еще раз. Эд рассказал мне про вас немного подробнее. Его друзья — мои друзья.)}

      Она подцепила носком кроссовки соседнее креслице и подтолкнула его к Альке. Та хмыкнула, но приглашение приняла. Ее мучило любопытство.

      — I didn't mean to offend you, — продолжала та. — This whole flyer situation has me incredibly stressed, and I'm starting to jump at my own shadow.

^{(Я не хотела вас обидеть. Эта история с флаерами держит меня в ужасном стрессе, и я начинаю пугаться собственной тени.)}

      Кофе на вкус оказался хуже, чем на вид.

      — Я слышала, что вы говорите по-русски. — Надо же было с чего-то начинать. Тем более Алька до сих пор не знала, как должна к ней относиться.

      — О нет. Для этого я слишком поверхностна. Знаю несколько слов на пушту, несколько на афарском… немного иврит, русский, йоруба… Сейчас уже не вспомню. В Харадере нас охраняли парни, которые говорили на йоруба, но там я бездумно прожигала жизнь, а могла бы научиться… — Она прервалась и посмотрела в свой стакан, который держала в здоровой руке, словно там за это время могли произойти какие-то чудесные перемены, и резко сменила тему: — На нашей кафедре когда-то давно преподавал один русский. У нас был тайный роман, но с ним было сложно, вы знаете. Ваши мужчины, они… немного помешаны на контроле. Однако благодаря ему я немного говорю. Очень немного.

      Эрин показала пальцами это немного. Она говорила быстро, с каким-то местечковым американским акцентом, смазывающим окончания слов, и от этого все Алькины силы уходили на то, чтобы понимать ее речь.

      — Где вы работаете? — спросила она, решив, что раз уж застряла здесь с этой чудачкой и самым плохим в мире кофе, то стоит хотя бы разузнать побольше о том, чем именно Эдик занят в международных масштабах.

      Та пожала плечами:

      — Когда как. В последние годы в основном на WEWS, это кливлендское телевидение, но мы с моим коллегой Дуэйном планируем посодействовать в запуске новому онлайн-изданию, так что, полагаю, в скором времени я перейду туда и наконец успокоюсь. — Она улыбнулась. — Я знаю, что много говорю. Сообщите, когда устанете.

      Улыбалась она так, что Алька не удержалась и коротко улыбнулась в ответ.

      — Я тоже много говорю, но боюсь, не справлюсь с этим на вашем языке. Можно я буду спрашивать, а вы — рассказывать?

      Наполовину военная хитрость, наполовину правда.

      С одной стороны, Алька любила болтливых собеседников: иногда они разгонялись так, что выкладывали даже то, чего не собирались. С другой — она действительно предчувствовала, что ей придется выдержать серьезный языковой марафон, и старалась рассчитывать свои силы.

      — Сколько угодно. — Эрин с отвращением поднесла стаканчик к губам, но в последнюю секунду передумала. — Ваш кофе нарушает трудовое законодательство. Передайте Эду мои слова.

      — Меня он не послушает, так что лучше вы ему скажите. Я бы пригласила вас куда-нибудь на кофе получше, но придется проехаться.

      — О, — иностранка тут же поднялась с места и огляделась по сторонам, ища, куда бы отправить помои из своего стакана, — давайте поторопимся, мне нужна компенсация за все, что я пережила в последние три минуты.

      В зале для некурящих столики были стеклянные, а в зале для курящих — деревянные.

      — Вы курите, — утвердительно сказала Эрин и решительно повернула в нужный зал кофейни, — все русские журналисты курят, не разочаровывайте меня.

      — Беслан? — Алька немедленно щелкнула зажигалкой, едва они нашли место. — С каких пор в Кливленде интересуются Бесланом?

      — Нам интересен терроризм. Его природа и последствия. Чем больше информации мы соберем, тем лучше научимся предотвращать трагедии. Большую часть моей жизни я занимаюсь тремя темами: вооруженные конфликты, терроризм и траффикинг. Мой муж говорит, я ненормальная. Как вы думаете, я ненормальная? Могли бы вы попросить официантку принести мне самую большую чашку латте, какую они только смогут отыскать на кухне?

      Алька могла и попросила такую же для себя. Эдик выучил ее обезьянничать для пользы дела, якобы это влияло на уровень откровенности респондентов. Возможно, новая пассия подсунула ему дешевый научпоп про язык тела, иначе откуда бы еще он набрался дурацких новомодных идей.

      — Вы давно работаете с Эдом?

      — Четыре года. А вы?

      — О, формально мы никогда не сотрудничали. — Эрин сняла ветровку и принялась тщательно расправлять рукава своего платья. — Я больше знала его отца. В девяносто шестом он работал в экспертной комиссии по расследованию военных преступлений в бывшей Югославии. Мне тогда было тридцать четыре, и он почему-то думал, что называть меня «та невыносимая молоденькая дура» — хорошая идея, если произносить эту фразу на русском. Однажды я подошла к нему и сказала: «Сам ты старый дурак». — Она с нескрываемым удовольствием выговорила последние слова по-русски. — Ростом я была ему по грудь, но видели бы вы его лицо! Ему пришлось принести извинения и пригласить меня выпить. Короче говоря, мы стали друзьями и после вели переписку, пока он не скончался от ишемии в две тысячи втором. Очень рано, ему едва стукнуло пятьдесят пять. Так жаль… Эд тогда связался со мной по электронной почте, чтобы известить о трагедии, и я написала, что он должен знать: у него есть друг в Огайо. Он может обратиться ко мне, когда понадобится. Но вышло так, что мне самой пришлось обратиться к нему.

      — Из-за флаеров? — Алька навострила уши. — Как вы оказались связаны с этой историей?

      — Нелепейший случай. — Эрин взяла свою чашку, благодарно кивнула официантке. — Кстати, вы были правы, здесь кофе намного лучше. Вашему мнению можно доверять… О чем мы говорили? Ах да, в прошлом году я вела курс стратегической коммуникации в университете Огайо. Это Коламбус, столица штата. Мне повезло заполучить для работы целый кабинет в Скриппс-холле. Знаете, приятно бывает окунуться в интеллектуальную атмосферу со всеми удобствами. Прекрасный вид из прекрасного старинного окна, антикварный стол из настоящего дерева… Все было замечательно, но местная уборщица постоянно перекладывала на нем все, что не нужно было перекладывать. Я пробовала оставлять записки, но когда и это не помогло, решила дождаться ее, чтобы лично попросить ничего там не трогать.

      Она нервно передернула плечами, будто ее прошиб короткий озноб.

      — Это оказалась русская девочка, совсем юная, лет двадцати пяти или около. Она еле говорила по-английски. Выглядела испуганной, будто ждала, что я изобью ее кочергой.

      — Изобьете чем?.. — переспросила Алька. — Эрин, простите, у нас довольно паршиво преподают языки. Мне бывает сложновато.

      — Кочерга, fire iron. — Эрин нарисовала пальцем в воздухе и подождала, когда Алька кивнет. — Простите, я постараюсь говорить помедленнее. Итак, у меня был с собой вьетнамский сэндвич, который я взяла на ужин в фудтраке, — университет почти в четырех часах езды от дома, так что на неделе я остаюсь жить в кампусе и питаюсь чем попало. Я предложила ей перекусить. Девочка выглядела так, будто голодает, но она отказалась. Мы разговорились, насколько это было возможно. Немного по-русски, немного по-английски. Она не хотела откровенничать, но потом рассказала, что на эту работу ее устроила некая женщина, тоже эмигрантка. По чужим документам. И что она отдает часть зарплаты за возможность работать. А потом заплакала от страха, что я на нее донесу. Бедная крошка.

      Эрин сочувственно вздохнула, посмотрела в свою кружку, будто та содержала в себе единственное утешение.

      — Я сказала, что первым делом нужно решить вопрос с ее статусом пребывания, а она заплакала еще сильнее и стала говорить, что это невозможно. И если ее выдворят из страны, то придется ехать домой, а она не поедет, потому что она теперь грязная, семья ее не примет. И что в таком случае она просто покончит с собой.

      — Грязная? — Алька вскинула брови, достала вторую по счету сигарету.

      — Да, — сказала Эрин. — К черту такие семьи, к черту такой мир… Я отвезла ее домой к Кофи, моему мужу, чтобы она была под присмотром, пока мы решим, как быть с ней дальше. Попросила его разговаривать с ней как можно чаще, когда она немного успокоится. Кое-что он выяснил, но меньше чем через неделю она просто исчезла из дома. Обращаться в полицию не имело смысла — если бы ее нашли, то депортировали бы в два счета. Она отчетливо дала понять, что хочет этого меньше всего. Поэтому мы ждали, вдруг она объявится в университете. Я знала ее имя, но мне трудно запоминать ваши фамилии. Юлия Большова или Балашова. Что-то вроде этого. Сбежала она, кажется, в марте, а в середине апреля на ее тело наткнулись местные хайкеры. В тоннеле Кингс Холлоу, в Нью-Маршфилде. Тоннель заброшен, но там все время ошиваются любопытные. Место достаточно жуткое, чтобы обрасти легендами о призраках, и те ребята, которые нашли там задушенную девушку, на пару дней стали героями всех СМИ штата. Это было огромное горе.

      — Разыскали того, кто ее убил?

      Алька к своему кофе так и не притронулась — забыла, что должна копировать Эрин, располагая ее к себе по специальной модной методике. Эрин отрицательно покачала головой.

      — Вещи Юлии обнаружили в шелтере, где она провела последние несколько дней до гибели. Совсем недалеко от университета. У нее оказалась только туристическая виза, так что ее безоговорочно сочли нелегалкой, которая зарабатывала на жизнь проституцией. Задушили ее чем-то вроде ремня. Было решено, что клиент перестарался во время сексуальных игр. Такие дела расследуют без особого рвения. Я поговорила с окружным шерифом, рассказала ему все, что выведал Кофи. В России она заключила какой-то сомнительный контракт на работу официанткой в Осло. Через колледж, названия которого Кофи не запомнил. В Норвегию ее доставили вместе с четырьмя девушками из разных учебных заведений. Как нам теперь уже известно, это были заведения с довольно низким качеством образования. Там у них отобрали документы и год продержали в борделе. Затем их разделили. Бедняжку перебросили в Сараево, о судьбе остальных ей ничего не известно. За полтора года до убийства ее выкупил какой-то извращенец, хозяин фермы под Нэшвиллом. Он называл себя Адамом, держал ее запертой в просторном амбаре, неплохо кормил, отводил в дом помыться и всегда смотрел, как она это делает.

      Эрин грустно усмехнулась.

      — Она говорила, он разводил свиней — до нее доносились звуки и запахи, и иногда она слышала, как он их режет, несмотря на существование закона о гуманных методах убоя. А еще у него было несколько питбулей в вольерах во дворе. На ночь он выпускал псов, чтобы ей ничего не взбрело в голову. Физически он ее не насиловал, но любил переодеваться в балетную пачку и обувать ролики. Требовал возить его по амбару, держа за половой орган. Обещал, что отпустит ее и отдаст документы, если она будет себя хорошо вести, однако выполнять свое обещание не спешил. Юлия каждый день прикармливала псов остатками еды через щель между амбарной дверью и стенкой в надежде, что они ее не тронут, если ей удастся бежать.

      Однажды он решил сделать ей подарок: отвел в дом, набрал в ванну теплой воды, напустил розовых лепестков, зажег на бортике несколько свечей, заставил ее сесть в воду и принялся мыть, излишне сосредоточившись на промежности. Юлия ткнула свечу ему в лицо — он закричал от боли, она не растерялась: вцепилась ему в волосы и что есть силы приложила головой о край ванны. По ее рассказу, он лежал без движения, пока она одевалась, но пришел в себя, когда обыскивала его дом в поисках документов. Нашла свой паспорт и три сотни долларов, выскочила во двор, когда он стал ломиться наружу из ванной комнаты, и бежала не разбирая дороги. В тот день удача была на ее стороне, и собаки оказались запертыми в вольерах.

      Добралась до хайвея, проголосовала. Она не хотела говорить название фермы. Уверяла Кофи, что не помнит, хотя я слабо в это верю. Полагаю, просто боялась последствий. В конце концов, она ограбила этого парня и, вероятно, покалечила. Однако она дала несколько примет, когда описывала место, где ее содержали. Больше нам ничего не известно. Ни как она ухитрилась пересечь два штата, ни кто помогал ей с работой в Коламбусе.

      Алька слушала ее не дыша, стараясь не упустить деталей. Латте подернулся пленкой, в пепельнице тлела непотушенная сигарета.

      — И тогда полиция стала его искать? — спросила она, когда Эрин замолчала.

      — Черта с два, — фыркнула та, — меня прилежно выслушали и по-доброму сообщили, что свяжутся со мной, когда станет что-нибудь известно. Разумеется, я извела их звонками. Но кого ебет, что случилось в Нэшвилле… — Она помолчала и добавила: — К слову, я нашла ту ферму. Взяла Библию, налепила на бампер наклейку с рыбой… — она нарисовала в воздухе рыбку, Алька кивнула в знак того, что понимает, о чем идет речь, — и колесила от одной к другой, предлагая поговорить о Господе нашем Иисусе, пока не увидела тот самый амбар, дом и вольеры. К сожалению, ферма оказалась уже продана, а бывший владелец, по слухам, убрался на заслуженный отдых в мексиканский Канкун. Джереми Данилюк, шестьдесят три года. Впрочем, на это тоже всем было плевать. Поэтому я связалась с Эдом. Я ожидала, что он вцепится в эту историю, потому что Юлию и всех, кто был вместе с ней в Осло, привезли из Москвы. И Эд меня не разочаровал. У нас есть не очень много. Мы знаем, что люди, которые занимаются отправкой женщин в Европу, интересуются только приезжими. Чаще студентками, поступившими в самые низкопробные учебные заведения, желательно на грани отзыва лицензии. Но это не единственные их источники живого товара. Есть несколько рекрутинговых и модельных агентств, которые занимаются этим напрямую в ваших провинциях.

      — В регионах?

      — Да, прошу прощения. В регионах. С розыском у вас все обстоит еще хуже, чем у нас. Полицейская система коррумпирована, мы полагаем, что существуют купленные чиновники на местах. Так что процесс для организаторов бизнеса довольно безболезненный. Нам удалось собрать некоторые копии паспортов тех, кто прошел отбор на программу через учебные заведения, и отсеять тех, которые никуда не пропадали. Кое-какую рекламу поездок с телефонными номерами, которые давно принадлежат другим организациям или больше не существуют. Эд до сих пор этим занимается. Впрочем, я не уверена, что он рассказывает мне обо всем. Я доверяю своей интуиции, и, кажется, он раскопал что-то, чем не хочет со мной делиться.

      Внезапно она вопросительно посмотрела на Альку своими черными акульими глазами. Та отрицательно покачала головой в ответ на незаданный вопрос.

      — Я только сейчас об этом узнала. И все еще поражена размахом бизнеса.

      — Торговля оружием и торговля людьми по прибыльности находятся на втором месте после наркотрафика. Заманчивое занятие для людей, у которых есть нужные связи.

      — Хорошо, но… Кливленд?! Коламбус?

      Эрин допила свой кофе.

      — Если вас удивляет, как далеко тянутся ниточки этой истории, то позвольте поделиться философской концепцией. Разумеется, если вам кажутся приемлемыми философские концепции, когда речь идет о расследованиях.

      — Намного более приемлемыми, чем теологические.

      — Хорошо, это очень простая теория, я даже не уверена, что придумала ее сама, а не подслушала где-то в разговоре. Я называю ее «последствия порождают последствия». Ни одно происшествие, ни один человеческий поступок не существуют сами по себе. Они всегда являются следствием поступков других людей. Мы часто даже не догадываемся, как сильно связаны друг с другом все события вокруг нас и за пределами нашего влияния. Чтобы я сидела за этим столиком, одной русской девочке несколько лет назад нужно было приехать в Москву и получить флаер с рекламой работы в Европе. Я не имею ни малейшего представления, что произошло, чтобы за этим же столиком оказались вы, но, полагаю, если вы мысленно оглянетесь назад, то быстро отыщете причину. И обе мы здесь еще и потому, что однажды какой-то человек или люди создали преступную группу, занятую работорговлей. Но это обстоятельства, которые мы способны увидеть и проанализировать. Однако существуют вещи, связей между которыми мы не сможем увидеть так же легко. Всех нас связывают тысячи невидимых, непостижимых нитей. — Эрин прочертила пальцем в воздухе несколько линий, рисуя эти самые нити. — Каждый узел в их паутине — это человек, который совершил или вот-вот совершит поступок, к которому его подтолкнули поступки других людей, и у каждого нового поступка появляется ветка последствий. Она расходится, расползается, упирается в других людей, провоцируя серию новых действий. Это бесконечное, огромное сплетение связей и есть то, что в конечном итоге определяет наши судьбы.

      — Я знаю, где вы подслушали свою теорию, — сказала Алька, — это эффект бабочки. Расширенная версия, но все же. Если я в нее поверю, то мне придется согласиться, что у меня нет никакой собственной воли. Мне больше нравится думать, что я сама делаю выбор и отвечаю за последствия. Ну или избегаю отвечать. Как получится.

      — О, моя милая, — Эрин подперла щеки кулаками, глядя куда-то поверх ее головы, — знаешь, что писал по этому поводу английский проповедник Джон Донн? No man is an island, entire of itself. Твой выбор никогда не существует в вакууме, изолированно от выборов других людей. Называй это как угодно, эффектом бабочки или теорией шести рукопожатий, — на мой взгляд, все они несколько более поверхностны.

      — Пусть будет по-вашему, — согласилась Алька. Мысли ее занимала не столько философская, сколько практическая часть дела. — Это расследование… чего вы хотите добиться? Справедливости для этой девочки? Для всех них? Вы же понимаете, что здесь это практически невозможно? У нас не Америка, вы сами сказали.

      — Справедливость придумали для дураков, милая моя. Я хочу правосудия.

      Даже язвила она с симпатией к собеседнице, чем окончательно купила Альку.

      — И знаете что… — Эрин посмотрела на нее извиняющимся взглядом, — мне очень неловко, но я забыла, как вас зовут.

      И Алова впервые за весь их разговор рассмеялась.

2009, ноябрь

      Нельзя было сказать, будто они тогда серьезно поссорились. Дарья тем и отличалась от Лилии, что не устраивала ей сцен.

      В последний раз она приезжала почти неделю назад, с порога квартиры измерила ее взглядом, наверное, уже в десятый раз сказала: «Вижу, ты не собираешься уступать», развернулась и ушла. Алька с тех пор дважды ей звонила, но та не брала телефон.

      Такое у них уже случалось и до этой настойчивой попытки исправить Алькин внешний вид. Дарья могла долго молчать, но потом снова возникала на пороге как ни в чем не бывало или присылала за ней Васюту. Тот отправлял Альке сообщение и ждал у подъезда столько, сколько нужно. Впрочем, она не слишком его задерживала.

      Поэтому, когда вечером в субботу он сбросил ей сообщение, она не удивилась. Добыла из гардероба небольшой рюкзак, состоявший среди ее вещей в чине делового аксессуара, сунула туда лэптоп на случай срочной работы, побросала сверху чистого белья. Императрица императриц соскучилась и велела доставить ее ко двору.

      Конфликт между ними еще не был решен, но она собиралась выстоять в этой забавной борьбе и уже на пороге с особым наслаждением посмотрелась в зеркало, отвела назад длинную челку, улыбнулась себе и закрыла дверь.

      Удовольствие поездок в Довиль — который в Одинцово, а не на побережье Ла-Манша — заключалось в том, что Васюта был молчуном. Ему никогда не хотелось обсуждать с ней свои обывательские политические идеи, погоду и общее падение нравов. Она нацепила наушники, надеясь в дороге послушать дебютный альбом Them Crooked Vultures, но уже на словах «then she said no one loves me' neither do I» умудрилась задремать и проснулась, только когда Васюта остановился у дворцового гаража и зачем-то вышел из автомобиля.

      — Доставку сельских девок до дверей отменили? — спросила она, выбираясь с заднего сиденья. Поддернула вверх рукава худи, и руки тут же покрылись мурашками от холода. Отыскала внутри «бэхи» рюкзак.

      — Зайди на секунду, — доверительным тоном попросил Васюта. Он возился у боковой двери, набирая код на замке. — Разговор есть. Снаружи прохладно.

      Еще немного рассеянная после сна и ведомая любопытством, она отправилась за ним. Ей давно хотелось посмотреть, что находится внутри этого пошлого маленького Диснейленда. Васюта включил свет, пропустил ее вперед.

      Из гаражной мебели там был только верстак, служивший рабочим столом, о чем сообщал царивший на нем беспорядок из проводов и странных пластиковых коробок — аппаратуры, которую Алька не смогла опознать. Маленький кухонный гарнитур с маленькой же стиральной машинкой вместо одной из нижних секций, серый икеевский диван. Напротив дивана — черный лист плазмы в полстены. У противоположной стенки стояли три высоких сейфовых шкафа, в каких обычно хранят оружие одержимые жаждой насилия парни из голливудских блокбастеров. Один из них был открыт, но вместо винтовок внутри на крючках висели части синего спортивного костюма.

      В отгороженном гипсокартонными стенами углу располагался санузел — на хлипкой дверке красовался ностальгический черный силуэт писающего мальчика, мало вяжущийся с версальским экстерьером Дарьиного дворца. По всей видимости, именно тут в рабочее время квартировал Васюта.

      Дверь за ее спиной закрылась, нежно пиликнул замок.

      Потом она тысячу раз спрашивала себя, почему не поинтересовалась, что это за разговор, который нельзя провести в машине? И тысячу раз себя оправдала — вряд ли это могло бы ей как-то помочь.

      За время их с Дашей романа Васюта со своими добрыми глазками-полумесяцами стал синонимом безопасности. Всегда по-приятельски вежливый, он хорошо и спокойно водил обе машины — служебную и Дашину, умел оставаться ненавязчивым, приглядывая за ними обеими. В нем отчетливо просматривалось нечто угрожающее, и Алька считала это одним из его рабочих инструментов, вроде кобуры под неизменной кожаной курткой, чуть тесной в плечах. Она не ждала от него неприятностей.

      Позднее она с трудом восстанавливала в памяти порядок событий, но, кажется, он заговорил только после того, как ударил ее в первый раз.

      Да. Сначала он ее ударил.

      Коротким, едва заметным движением сунул кулак ей под ребра, и, пока она замерла в наклоне от резкой боли и внезапной нехватки кислорода, бережно, даже как-то интимно, снял у нее с плеча рюкзак и бросил на диван. Потом рванул ее за челку вверх, так, чтобы она его видела.

      — Дарь Санна на тебя жаловалась. Грит, ты у нее чета лишнего фордыбачить вздумала, — доложил он. Изо рта у него пахло колбасой. — Грит, проблемы ей делаешь. А проблемы ей не нужны.

      — Пошел на хуй, — выдохнула она ему в лицо и попыталась отпихнуть от себя.

      Васюта выкрутил ей руку, завел за спину и подтолкнул к раковине. Дернул блестящую стальную ручку. Вода забила о дно, брызгая вверх. Он втиснул пробку в слив.

      Алька шарахнулась назад, но его кулак снова пришелся в то же место — ниже ребер, и ее согнуло без всяких Васютиных усилий. Он давил ей на голову, пока она не коснулась лицом жестяного дна. Вода тут же оказалась у нее в носу, и это было больно, едва ли не больнее, чем встреча с Васютиным кулаком. Она запаниковала, захлебываясь.

      Он приподнял ее за волосы, подождал, пока вода выльется у нее изо рта, и пихнул обратно. На этот раз она успела задержать дыхание. Васюта, видимо, делал такое не впервые и знал, что она старается не дышать.

      — Правильно, — сказал он тоном доброго папаши, — люди-т под водой жить не могут, знаешь почему?

      Она миллион раз видела в кино, как герои оказываются на морской глубине и рвутся к поверхности, преодолевая гипоксические муки, которые длятся бесконечно, — вот их раздутые щеки, вот их выкатившиеся глаза. Минуты бегут, солнце пронзает толщу вод белым лучом, словно протягивает руку — сюда, сюда, здесь воля, здесь жизнь, здесь воздух.

      Но Алька не была героиней, и хватило ее ненадолго. Словно это не она, а кто-то за нее взял и вдохнул. Вода хлынула в нос, в горло, она поняла, что сейчас умрет, и в это мгновение Васюта вздернул ее над раковиной, сковырнул пробку, снова нагнул пониже и грубым движением сунул пальцы ей глубоко в рот. Твердые квадратные ногти пропахали небо.

      — Потому что дышать там нечем, тупая ты пизда, — назидательно закончил он, покуда ее рвало водой, розовой от крови.

      Кашляя и задыхаясь, она сползла на пол, привалившись к дверце гарнитура. Ей казалось, что у нее в носоглотке прошлись проволочным скребком, перед глазами шли круги, и все никак не получалось сфокусировать взгляд.

      Где-то далеко-далеко, наверное в тысяче километров от нее, пиликнул дверной замок.

      — Васют… — Дарья заглянула в гараж. Алька узнала ее по голосу, потому что сама она сейчас была овальным серым пятном. Пятно замерло в проеме. — Слушай, дозвониться до тебя не могу, и послать больше некого. Голова раскалывается — сил нет, а аптечка пустая. Будь добр, нурофенчику привези, как тут закончишь.

      — Буд-т сделно, Дарь Санна, — отрапортовал Васюта.

      Серое пятно уплыло, и дверь закрылась.

      «Нет, — тупо подумала Алька, — ничего этого нет».

      — Давай, давай, разлеглась. — Васюта потащил ее вверх за шиворот, она заскребла ногами, ухватилась за столешницу.

      Он заставил ее подняться и подтащил в угол. Она съехала по стене, но Васюта вновь рванул ее вверх и ударил кулаком в живот, вызвав очередной приступ кашля.

      — Знач так, — сказал он, — садиться я тебе не разрешил, поняла меня? Будешь садиться или обмороки мне изображать, будешь стоять плюс еще часиков пять.

      У нее кружилась голова, уши заложило, и голос Васюты звучал будто издалека.

      — Устав у нас, знач, такой… — Васюта разгреб на верстаке провода и коробки, добыл ноутбук, подключил к нему круглую вебку на проводе и развернул в ее сторону. — За стеночки не держимся, на корты не припадаем. Стоишь, пока я не сказал «вольно». Мне ща Дарь Санне за пилюлями надо отъехать. Сядешь — я увижу, придется стоять еще. Опять сядешь — опять подольше постоишь. Усвоила? Когда я тебя отпущу, перед Дарь Санной извинишься и больше не выебываешься, или я тебе еще раз лечебные ванны пропишу.

      Ей все еще больно было дышать, ноги тряслись от слабости, как у новорожденного теленка, из носа шла кровь — она вытирала ее мокрым рукавом, — но зрение немного прояснялось. На прощание Васюта обыскал ее карманы, забрал телефон и вышел из гаража. Кодовый замок клацнул, кнопки набора пропищали короткую гамму.

      Что-то случилось с ее головой. Алька не могла держаться прямо, ее то и дело кидало вперед, и она переступала на месте, чтобы не свалиться. В конце концов не выдержала, села на пол, уткнула голову в колени. Пошел он, этот Васюта. Пошел он!

      Похоже, она впала в забытье и очнулась оттого, что воротник худи впился ей в горло и душит. Васюта снова стоял над ней, выкручивая капюшон у нее за спиной, будто половую тряпку. Она захрипела, попыталась обеими руками оттянуть воротник, но он поднял ее на ноги, встряхнул, как пса за ошейник. Алька ждала очередного удара, но его не последовало.

      Убедившись, что она снова стоит прямо, Васюта отпустил ее, пошарил в кухонном шкафу, открыл банку пива, зашуршал пакетом сухариков, уселся на диван, развалив коленки в разные стороны, и взял пульт от телевизора.

      — Вижу, ты меня не поняла, — он глотнул из банки, — а мне надо, чтобы поняла. Дарь Санна сказала, чтобы я тебя не уродовал, но я ей так на словах ничо не обещал. Зубы твои тебе нравятся? Вот если нравятся, будешь стоять, а если опять сядешь, я тебе их выбивать начну. Закончатся зубы — сломаю палец и так далее.

      На этот раз он не стал уточнять, усвоила ли она сказанное, попереключал каналы, пока не заиграла заставка НТВ.

      У Альки зазвенело в ушах, она медленно моргнула, и когда открыла глаза, сюжет новостей уже был в самом разгаре.

      — …совершено покушение на лидера азербайджанской ОПГ Чингиза Ахнудова. Нападение произошло напротив дома, где он проживал с семьей…

      Снова звон, и снова она выплыла из забытья под звуки телевизионных выстрелов, похожие на хлопки пробок от шампанского. Кто-то кричал через помехи:

      — Пошел, пошел, выходим, выходим… Лежать! Ну-ка лежать! Руки на машину! Имя?! Как имя?!

      — Во мужики! — восхитился Васюта. По экрану хаотично двигались спины спецназовцев.

Она сцепила пальцы в замок, чтобы не упасть.

      Васюта посмотрел новости, концерт Михаила Задорнова и серию «Глухаря». Потом телевизор ему надоел, и он включил подборку дембельских песен. Когда и песни закончились — выкрутил громкость радиоприемника.

      — …и если получилось так, что вы не спите, то не переключайтесь! Совсем скоро мы проведем ночной розыгрыш, а сейчас — минутка рекламы! — возвестил оптимистичный радиоведущий. Заиграл веселый джингл.

Алька потеряла счет времени.

      Как это все вышло? Почему вообще она здесь? Как можно было так влипнуть?

      «Последствия порождают последствия, — вспомнилось ей. — Если ты мысленно оглянешься назад, то быстро отыщешь причину. Это бесконечно огромное сплетение связей, и есть то, что в конечном итоге определяет наши судьбы». Идиотская философия для беспомощных. Для таких, как она сейчас. И если она оглянется назад, то причина отыщется быстро…

      Она, честно, уже давно не хотела туда смотреть. У нее началась другая жизнь, выстраданная и выцарапанная когтями ради того, чтобы прежняя, не случившаяся, изуродованная, стерлась из памяти.

      И только теперь она оглянулась.

      Там, позади, был мост, была ночь, осень, черная река, несущая с юга на север золотую чешую ночных огней. Черное пальто, черные перчатки, безразличный глумливый смех: «Если тебе интересно, ничего особенного в ней не было. И раз уж тебе не хватило смелости…»

      Альке показалось, что пол под ногами дрогнул, — ненависть ударила ее больнее Васюты, страшнее волны-убийцы, стирающей города с лица земли.

      — Пиво будешь? — Васюта рыгнул, она через силу мотнула головой.

      — Да, — рассудил он, немного подумав, — не надо тебе пить. Обоссышься.

      Он сдержал повторную отрыжку, приложив кулак к губам, произнес: «Пардон», по-обезьяньи хапнул ее рюкзак, поставил себе на колени и стал рыться внутри.

      — И у нас есть первый звонок от радиослушателя из никогда не спящего города! Здравствуйте, вы в эфире… — бойко продолжал ведущий.

      Васюта вытянул пару трусов, хмыкнул, покрутил ими в воздухе и положил себе за плечо, на спинку дивана. Залез поглубже, выгреб жидкую горстку монет, телефонную зарядку, айпод, полупустую мятую пачку «Даблминта». Скинул все обратно. Открыл по очереди все карманы, нашел и внимательно перебрал бумажник.

      — А вот и фантастика… из металлопластика, — довольным голосом сообщил он, вытаскивая на свет ее компьютер. Открыл, потыкал кнопку запуска. — А че пароль? Порнуху прячешь?

      Бушевавшая в ней ненависть, подогретая его издевательским обыском, затмила рассудок.

      Дарья дарила ей кольца за каждый год, проведенный вместе. Одно дубайское — платиновый ободок с глубоко посаженными голубоватыми бриллиантами, второе — швейцарское, De Grisogono — вычурный зигзаг с острыми краями и черными точками карбонадо. Из-за них все остальные казались нищенскими безделушками и даже сейчас толком не пригодились.

      Драться она никогда не умела, поэтому вместо удара вышел смазанный тычок, но на скуле у Васюты остались две ярко-красные полосы. Одна дубайская, вторая швейцарская.

      Алька не успела отвести руку назад, когда он перехватил ее запястье. Лэптоп полетел на бетонный пол, стукнулся и распался на две части.

      — Вот же ж сука, — удивился Васюта. — Ты смари какая, а?

      Другой рукой она сцапала свой рюкзак, смачно шлепнула его Васюте в морду, дернулась назад, в попытке освободиться от его захвата, и тут ее со всей силы шарахнуло затылком о плазменный экран. Стекло затрещало.

      — …а пока мы ждем следующего звонка, давайте послушаем бодрящий суперхит на все времена от группы «Звери»…

      — И как тебе лицо не портить? — ласково спросил Васюта, придавливая Альку к стене всем телом. Глазки-полумесяцы искали встречи с ее глазами. — Дарь Санна с меня обещание вроде брала… Я вот знаю — как, но тебе не понравится. Мне понравится — тебе не понравится.

      Она рванулась вбок. Голова гудела после удара, паника нахлынула и унесла с собой последние остатки разума. Васюта ее не отпустил, развел ей руки в стороны, заулыбался. Вырваться из его хватки нечего было и пытаться.

      — Заодно проверим хоть, что ты за неведома зверушка. Че там в штанах у тебя такое интересное.

      Алька не видела, но хорошо почувствовала, как он сделал недвусмысленное движение бедрами.

      Она попробовала ударить его коленкой в промежность. Особого вреда Васюте это не причинило, однако ее руки он выпустил.

      Наверное, ей следовало быть ловкой и умелой. Выткнуть ему глаза пальцами или впиться зубами в кругленькое лицо и вырвать кусок мяса из гладко выбритой щеки. Нечто такое, о чем потом напишут в газетах:

      «Лесбиянка изувечила телохранителя бывшей жены замминистра».

      «Поехавший садист выбрал неправильную жертву».

      Вместо этого она совершила отчаянную попытку вырваться, и они еще какое-то время боролись или изображали борьбу: она была выше, а он — тяжелее и куда лучше подготовлен.

      Сначала она даже выигрывала, но только потому, что ему было запрещено ее уродовать. Сцепившись и топчась, они добрались до кухни, и она успела оглядеться по сторонам, ища глазами что-нибудь, способное сойти за оружие. А потом он еще раз приложил ее головой — на этот раз об угол верхнего шкафчика. От боли она лишилась возможности соображать, потерялась в пространстве и на секунду перестала сопротивляться.

      И проиграла.

      Два стакана, надетых на штыри посудной сушилки, звякали краями друг о друга в такт Васютиным движениям. Кухонная столешница мерзко холодила щеку. Вебка пялилась на них с верстака круглым глазом. Ровно горела маленькая пронзительно-синяя лампочка на ее корпусе.

      — Все, что тебя касается, — пело радио, — все, что меня касается, все только начинается. Начинается…

2014, ноябрь

      Туча просыпалась вся и ушла вперед, облегчившись на сотню тысяч тонн снега. Пробка волоклась теперь через городок, в котором причудливо смешивались пятиэтажки, кривобокие частные домишки и полурассыпавшиеся дореволюционные постройки красного кирпича, одетые в высокие белые шапки.

      Едва перевалило за четыре часа, а ночь уже свалилась на город. За мокрыми стеклами виднелось сплошное месиво из синего снега и желтых фонарей.

      Одна из встречных машин вдруг подмигнула им фарами, за ней моргнула следующая, предупреждая, что где-то впереди шакалит дорожно-постовая служба.

      Она надеялась проскочить, но остановили как раз ее. На утонувшей в сугробах обочине мелькнули маркерно-зеленые жилеты с полосами светоотражателей. Рука в некогда белой, а теперь замызганной трикотажной перчатке покрутила пальцем, жестом велела ей прибиться к тому месту, где еще пару часов назад был бордюр. И чего им под крышей не сиделось в такую собачью погоду?

      Она опустила стекло, в поле зрения оказался круглый значок на жилете. Инспектор гнусаво зачастил, не делая никаких пауз между словами:

      — Здравствуйте, отдельный спецбатальон номер два ДПС ГИБДД, лейтенант полиции Шпаков Геннадий Юрьевич, документики предъявите, пожалуйста.

      — После вас. — Алька с сожалением выкинула недокуренную сигарету в снег.

      Она не собиралась с ними бодаться, но так устала, что не могла сдержать раздражения. Она ведь понимала, что эти два мокрых замерзших недоумка выдернули ее из потока от скуки и со зла, что они торчат тут в сугробах, и будут торчать еще бог знает сколько, пока она вальяжно катит мимо них на своем столичном бульдозере, который стоит дороже, чем весь их участок.

      Тот наклонился к окну:

      — Что вы сказали, я не понял?

      — Удостоверение ваше покажите, — перевела Алька, давая понять, что просто им с ней не будет.

      Лейтенант оказался мордатый, с яблочно-розовыми от холода щеками. Он подумал-подумал, сунул руку между бортов жилета, порылся там и показал издалека корочки, одновременно с этим разглядывая Альку как диковинку. Даже глаза немного выпучил. Она прищурилась на его фото и удовлетворенно кивнула.

      — Куда едете? — Лейтенант полиции Шпаков спрятал удостоверение обратно в недра униформы.

      — А вы со мной хотите?

      — Что-о?

      — По закону вы обязаны назвать мне причину остановки, — снова перевела она скучным голосом.

      В последние месяцы их с Эдиком тормозили на каждом посту, так что федеральный закон о полиции она вызубрила, словно младшеклассница «У Лукоморья дуб зеленый…».

      У них нудно проверяли документы, мурыжили непонятно зачем, несколько раз без объяснений забирали в отделение, задавали пустые вопросы, а потом возвращали права и так же, без объяснений, отпускали. Она догадывалась, что происходит, и тревоги ее множились от случая к случаю. Даже сейчас в крошечном городке, в четырех тысячах километров от Москвы, неприятный холодок полз по затылку.

      Нет. Быть не может. Такая же паранойя, как призрак Васюты на дороге. Страх искажал реальность, рисовал галлюцинаторные картинки на краю зрения.

      — Причина остановки — проверка.

      — Проверка чего?

      Лейтенант полиции Шпаков с громким всхрапом втянул морозные сопли. Гаишник был провинциальный, дикий, и по мере роста ее спокойного нахальства терял всякую уверенность в происходящем.

      — Осмотр багажника, — придумал он.

      — Осмотр или досмотр? — уточнила она.

      Нечего им делать у нее в багажнике, хотя и глядеть там было не на что. Если они таким странным образом охотились за никому не нужной папкой с учредительными документами, то способ выбрали самый тупой. Хуже, если они знали о картах памяти, одна из которых лежала где-то между страницами договора, а вторая — в кармане на рукаве ее куртки…

      — А разница?

      — Это вы мне расскажите, в чем разница между осмотром и досмотром.

      Напарник не спешил помогать товарищу нести его трудную службу.

      Лейтенант еще немного ее порассматривал, зачем-то обежал глазами салон, потом буркнул: «Проезжайте» — и отошел.

      Алька проводила его саркастичным взглядом, поднимая стекло, и только тогда почувствовала, что до боли стиснула в кулаке зажигалку. Разжала пальцы, выронила ее в подстаканник — на ладони остался глубокий след от зубчатого колесика.

      Бессмысленная остановка. Хотели посмотреть машину поближе, болваны.

      Права она им так и не показала.

      Часто люди слишком быстро отступали, уверенные в том, что всякой бесстрашной суке выдано сверху особое разрешение вести себя подобным образом. Просто они не догадывались, что всякая бесстрашная сука прячет за своей удалью постыдный панический ужас. Дураки.

      Пока они трепались, пробка поредела, двинулась бодрее. Автомобили растекались по городку, сворачивая в свои улочки. Не прошло и сорока минут, как она выбралась обратно на шоссе по глубоким рыхлым колеям, разваливая шинами серые слипшиеся комья снега.      

      Трасса оказалась уже разъезженной в обе стороны, так что теперь она не нуждалась в лоцмане, который повел бы ее за собой в сгустившейся темноте.

      Еще через пару часов она сбросила скорость, свернула на пустую встречную полосу, выехала на обочину и направила «эксплорер» в чистое поле, синее и искрящееся в ночи.

      Как и полагалось таким бизонам, автомобиль лениво перевалился через мелкий овражек, будто это не овражек, а ерунда. Почему-то по сибирскому снегу он лучше шел в режиме «песок», и, если бы ей не было так хреново, это могло показаться забавным.

      Она одолела земляной пригорок, за ним еще один. Колеса распахивали снег, бесшумно ломали сухие стебли вейника с кисточками на концах, торчащие там и тут из-под покрова.

      «Эксплорер» встал посреди поля, лицом на восток, туда, где в белесой смычке земли и неба были натянуты бисерные нитки огней далекого города.

      Она приехала. Вернулась в то место, которое за годы почти стерлось из памяти.

      У нее кружилась голова, пульс бился слишком быстро и пугающе рвано. Не стоило гнать весь день без остановок, не нужно было столько курить, нельзя было так легко дрейфить из-за черной «бэхи», которая, по трезвому соображению, никак не могла ее преследовать.

      Головокружение все усиливалось. Она уже не чувствовала, что связана с миром, окружавшими ее предметами, самой собой. Все вокруг казалось нереальным. «Сейчас сердце остановится», — подумала она и попробовала дышать, чтобы проверить, получится или нет. Получалось плохо, и она выбралась в снег, обеими руками хватаясь за открытую дверь.

      Снаружи оказалось холодно, куда холоднее, чем несколько часов назад. Снег стал сухим и мелким — крошечные снежинки скользили по стеклам, скапливаясь белым порошком на резиновых уплотнителях.

      Мир замедлял вращение, но лучше Альке не становилось. Следовало успокоиться, остыть после бешеной гонки последней недели. После всего, что случилось. После всего, что с ней сделали.

      Поняв, что земля больше не уходит из-под ног, она захлопнула дверь, поставила ботинок на колесо, уперлась обеими руками в капот и быстро перенесла вторую ногу наверх. Оттолкнулась, выпрямилась, стараясь стоять на несущей части корпуса.

      «Жестянка у ваших «фордов» — дерьмо», — говорил Эдик.

      Жестянка выдержала.

      Через секунду она оказалась на крыше. Легла и уставилась в зимнее ночное небо.

      Там, где размещался люк, машина оказалась теплой, и это было приятно. Она ощущала булавочные уколы снежинок на коже и слушала, как сердце постепенно замедляет и выравнивает ход.

      Может, это никакое не нарушение ритма, а просто в венах у нее вместо крови сжиженная горькая ненависть, которая ищет выход, но никак не может отыскать?

      Альке было не впервой черпать силы из отчаяния, и теперь, чтобы собраться, она стала размышлять о целях. Об определенности, которая прежде всегда уходила из ее рук, как озерный малек на мелководье.

      Ей в очередной раз требовалась новая жизнь, на этот раз тихая и понятная. Дом, работа, дом. Чтобы обрасти вещами, завести еще какие-то привычки, кроме вредных. Один вид из окна, один маршрут для бега, одни и те же простыни на кровати. Находить выключатель в комнате не глядя. Может, даже обзавестись какой-нибудь дурочкой, которая станет гладить ей футболки, готовить ужины и задирать юбку по первому требованию.

      Оставалось только закончить одно дело. Исправить уже ничего нельзя, но, раз ей пришлось вернуться туда, где все это началось, она наконец-то получит шанс ударить в ответ. Равноценная разрушительная сила. Священный блицкриг. И тогда ее затянувшийся кошмар закончится.

      Хотя сейчас это не главное.

      Главное — она еще здесь. Еще жива.

      — Все, что тебя касается, — выговорила она одними губами, только чтобы почувствовать, что хорошо справляется с собой, — все, что меня касается… все только начинается…

      Раскаленная слеза прожгла длинный след на ледяном виске.

      Посреди нигде, в оглушительной тишине, в чистом поле, в огромном пространстве, черном сверху и белом снизу, она лежала, неотрывно глядя вверх, и беззвучно плакала, медленно смаргивая снег, летящий ей в глаза.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ