он говорил — бросай филфак

во Владивосток, как завещали Uma2rmaH, наконец приходило лето. такое жаркое, что по спине струился пот, а на щеках появлялись красные пятна. и кислорода уже привычно не хватало, и айс латте переставало помогать, и сигарету зажимать между губами уже вовсе не хотелось – чистый воздух был в дефицитных количествах. 

если даже в течение учебного года кампус двфу отличался постоянными студенческими движухами, то сейчас он и вовсе бурлил: молодежь, кажется, наконец окуналась в то самое студенчество, о котором слагают легенды – беззаботное, теплое, яркое. безбашенное. сумасшедшее. такое, когда ты до пяти утра зависаешь на тусовке, добираешься до кампуса на неустойчивых ногах, убегаешь от сонной коменды, смеешься на весь корпус, а в девять утра вливаешь в себя три чашки кофе, чтобы идти сдавать летнюю сессию. 

вот так жили двфу-шники в последнее время. все, но только не Арсений. если на пятки студентов наступало только лето и желание поскорее поехать к морю, то на пятки Арсению наступала лишь сессия на филфаке и дедлайны. он из раза в раз плотнее закрывал окно днем, чтобы не слышать счастливые голоса студентов, и обводил в календаре очередной – бесполезный – день. 

если раньше Арсений мог за двадцать четыре часа горы свернуть, то сейчас сил хватало лишь на то, чтобы подойти к подножью и долго смотреть вверх, пытаясь рассчитать, как долго нужно будет ползти до вершины. открывая очередной электронный учебник и перечитывая собственные конспекты – кривые и косые, – Арсений быстро понял, что, кажется, даже ползком эту гору он вряд ли покорит. но мама учила Арсения быть стойким, а папа – настоящим мужиком. так что парень позволял себе лишь один раз шмыгнуть носом, а потом утереть сопли. раз уж родственнички завещали – нужно исполнять.

он успешно – кто бы мог подумать – сдает три экзамена. у него остается еще два и Арсений уже на кончике носа ощущает подкрадывающуюся свободу, которая так и норовит в него запрыгнуть. но парень сильнее стискивает зубы и ее не пропускает: надо еще немного побыть в заложниках собственного синдрома отличника. 

он уже привычно заводит будильник на шесть, уже привычно встает только в семь. уже привычно пересекается с Вашем на кухне и уже привычно заваривает чай не только себе, но и подошедшему Антону. он уже привычно садится на подоконник и трет глаза, пытаясь, видимо, изгнать из них сон. Арсений протягивает ему кружку с черным крепким чаем с сахаром и садится рядом, пытаясь не разлить кипяток из своей. 

– когда экзамен? – парень переводит взгляд на Антона и только сейчас при близком и внимательном рассмотрении замечает, что у него совершенно розовые кончики кудряшек. – офигеть, – Арсений тянет руку, чтобы дотронуться до мягких волос, но тут же шугается и отворачивается, когда дверь на кухню открывается, запуская Олесю. 

– вы еще с ума не сошли в такую жару кипяток пить? – девушка забавно поднимает брови и складывает на груди руки, переводя взгляд то на одного, то на второго. 

– мы уже сошли с ума, так что и кипяток можно выпить, – Арсений опять зевает и мысленно проклинает все это: он просто хочет спать и не вставать ближайший век. но у века на него другие планы, поэтому Олеся закатывает глаза и берет из холодильника свой йогурт, посылая парням воздушный поцелуй и выходя из кухни, восстанавливая такое привычное одиночество, разделенное на двоих. 

– послезавтра экзамен, – Антон отвечает уж слишком запоздало. 

– готов? 

– да похуй мне, по большому счету, – парень все-таки достает из кармана электронку – а Арсений надеялся, что он завязал. – общага уже все равно не светит с моим рау*, поэтому, ну, напишу, как чувствую. а у тебя когда? – Арсений, кажется, слышит, как внутри загорается идентификатор, обозначающий эту тему как триггерную. 

– завтра, – Арсений пытается скрыть волнение, но получается, откровенно говоря, так плохо, что даже первокурсник актерского не поверил бы. а они уже третьекурсники. 

– у Ниночки? – у Антона губы растягиваются в улыбке. 

– у твоей любви, да, – Арсений отворачивается к окну на сто восемьдесят, разглядывая там шаттлы, без перерывов доставляющие студентов в разные корпуса, преподавателей, которые в перерывах предпочитают гулять по солнцу, в отличие от студентов, скрывающихся в кофейнях. – с ногами и руками меня завтра сожрет, – Арсений отставляет кружку и обнимает себя двумя руками уже по привычке – слишком часто он так делает и слишком часто нуждается в простой человеческой тактильности. 

– любит она тебя, я думаю, — Антон, словно безмолвно спрашивая разрешение, укладывает вспотевшую ладошку Арсению на голое плечо и аккуратно притягивает его к себе. – если ты будешь постоянно ходить в таких майках, то я однажды не сдержусь. 

– да что ты? – Арсений хитро улыбается, демонстрируя белые зубы. Антон скользит взглядом по такому знакомому лицу. – до свадьбы ни-ни, – парень прищуривается и полностью игнорирует человека рядом, когда Антон тянется к нему. но Арсений замечает, конечно, просто не хочет, чтобы их первый поцелуй произошел на кухонном подоконнике в общаге. – Тох, – Арсений шепчет и замечает, как Шаст отворачивается и сдвигает брови к переносице, – я просто хочу, чтобы это было красиво, а не абы как. но я тоже, – Арсений кладет ладошки на покрасневшие щеки и разворачивает чужое (родное) лицо к себе. они совсем близко – какие-то миллиметры остаются. Антон предательски смотрит на чужие губы, не отводя взгляд. – тоже этого хочу. 

Антон кивает размеренно и прикрывает глаза. он все понимает. он Арсения выучил как облупленного за два года их дружбы. на одной из общажных вечеринок Арсений, разговаривая с первокурсниками и параллельно пережевывая остывшую пиццу, внезапно сказал, что у его лучшего друга, Антона Шастуна с третьего курса медиакома, тоже скоро защита диплома. Антон в тот момент мгновенно оказался в детстве, когда социальные роли типо «товарища» или «лучшего друга» имели для него колоссальное значение. и вот из уст Арсения, на которого Антон безбожно залипал с начала летней сессии на первом курсе, словосочетание «лучший друг» отдавало привкусом меда, покоя, айс латте с карамелью, нежностью и объятиями в тишине. 

Антон тогда ловил себя на мысли, что реально перечисляет все то, что у него напрямую ассоциируется с Арсением и понимал, что, кажется, реально попал, потому что покой и карамельный айс латте с кем попало не ассоциируются. 

на той вечеринке Антон все-таки подошел к разговаривающей компании, незаметно для всех провел рукой по арсеньевской талии и познакомился с первокурсниками поближе. Арсений конечно понял, что его высокопарное «лучший друг» Антон точно слышал, и ловил чужой взгляд, пытаясь разглядеть в нем хоть что-то и смущенно улыбаясь.

но в антоновом взгляде была лишь рафинированная нежность. и она в тот вечер согревала лучше любого алкоголя. 

следующие два года им удавалось сохранять статус друзей, иногда внезапно переступая черту. они долго сидели в библиотеке центрального корпуса, чтобы за рекордно крошечное количество времени написать курсовую, быстро бежали по улочкам кампуса, пытаясь успеть до закрытия общаги и избежать ночевки на улице, заливисто смеялись, когда с пирса бросали камни в океан, долго молчали, пока шли по университетской набережной, кричали друг на друга в порыве ссоры, чтобы потом встречаться на общажном балконе и еле слышно шептать «прости». 

извинения плавно перетекали в одну сигарету на двоих под пение сверчков и долгие объятия под тихое дыхание друг друга. 

их дружба через время напоминала настоящую поэзию, потому что хулиганы учились быть покорными, чувствуя, как собственные колючки сглаживаются, а острые углы смягчаются. Антон периодически ловил себя на мысли, что вместо крови у него по венам сейчас текла карамель – настолько ему было хорошо.

через время их уже не представляли друг без друга и «кореши» всегда бросали Антону в лоб вопрос: «а дружка своего где потерял?» а никто дружка и не терял – тот скорее всего либо спал, либо с головой находился в учебе. «кореши» лишь пожимали плечами и продолжали ржать над каким-то тупым видосом, в котором снова кто-то кого-то куда-то. 

у Антона этих «корешей» – пруд пруди, но вот друг – всего один. иногда он чувствовал себя Хатико, который вот уже третий год всё ждет-ждет, а чуда не происходит и собственные губы продолжает обжигать в отсутствии чужих. 

периодически дружба давала почти незаметную трещину, которых было так много, что, кажется, и не сосчитать уже по пальцам обеих рук. и вот арсеньевское «тоже этого хочу» пополнило их коллекцию. 

– поехали на сапе кататься? – Антон почти видит, как ему вручают награду за самый нелепый перевод темы. но Арсений наоборот выдыхает, убирает руки с антонова лица и улыбается мягко. 

– у меня же экзамен завтра, только что обсудили, – Антон только сейчас замечает синяки под глазами у парня, замечает уставший тихий голос и вот эти нервные расцарапывания запястий. Антон не дурак и не слепой, ладно? просто иногда на фоне влюбленности сложно рассмотреть что-то объективно плохое. 

– я зайду за тобой в четыре, – Шаст поддается порыву и перехватывает чужие руки, покрывая их легкими поцелуями. – ты все знаешь и точно напишешь завтра на максимальный балл. а если нет – то мир не перевернется, слышишь? все останется по-старому. у тебя есть право на ошибку, Арс. оно всегда у тебя было. 

– у меня есть только право не опуститься в рау еще ниже, чем я есть сейчас. и так уже две пересдачи, блять, – у него опять, кажется, чешутся руки, или это просто рефлекторное желание расцарапать кожу до крови, потому что он буквально раздирает ее, снова и снова проводя ногтями и оставляя красные следы. 

– Арсений, – он продолжает чесаться и уходит в какой-то транс. – Арсений, на меня посмотри, – Антон насильно отводит руки Попова друг от друга и удерживает крепко. метущийся взгляд голубых глаз наконец фокусируется на антоновом веснушчатом лице. – если вдруг тебя выселят, то у меня есть машина, мы спокойно будем ездить из города, поселимся в общаге владивостокской. жизнь не кончится, Арс. на учебе она не замыкается. 

– ты переедешь  в общагу из квартиры со мной? – Арсений шепчет неверяще и бегает глазами от чужих бровей до кончика носа. или же губ. Антон не понимает. 

– или тебя возьму к себе в квартиру. куда угодно, Арс, – Антон шепчет тоже и чмокает Арсения в нос. – в четыре тридцать я у тебя, запомнил? чтоб был готовым и никакой апатии. – Антон спрыгивает с подоконника и забирает свой чай в комнату. 

– ты же в четыре обещал. 

– а тебе тридцать минут про запас на то, чтобы отрефлексировать собственную жизнь. 

Арсений смущенно улыбается и смотрит, как антонова спина исчезает в дверном проеме. Шаст ощущается как молочный коктейль в жару, пикник в тени, сладкие крошечные абрикосы, корзина со спелой черешней. Шаст ощущается как бесконечная сладость, от которой невозможно заработать диабет и от которой невозможно набрать вес. 

из-за нее можно только влюбиться и пропасть в ней по самые уши. 

Арсений проверял. 

// 

Антон появляется на пороге уже наизусть знакомой комнаты ровно в пол пятого и застает раздетого Арсения за ноутбуком. на нем – лишь светлые плавки. он подпирает голову рукой и на ней слишком явно вырисовываются мышцы. а в области живота Антон совершенно случайно замечает шесть кубиков. естественно, он качается. он же идеален. 

поток мыслей прерывается тяжелым вдохом Арсения и раздраженным захлопыванием ноутбука. он натягивает футболку и быстро влезает в шорты, делает пару глотков воды и пальцами перебирает пряди волос, чтобы видеть презентабельнее, наверное. Антону кажется, что куда уж больше.  

– что стряслось? 

– да не получается нихуя, – Арсений возмущенно вскидывает руки и проходит мимо Антона, задевая его плечом. Антон захлопывает дверь и догоняет парня, осторожно мизинцем переплетаясь с чужим. заходя в лифт, Арсений смущенно опускает голову и улыбается уголками губ. – ты меня провоцируешь, – но мизинец не убирает. 

– у тебя, – Антон нажимает на кнопку первого этажа и делает шаг ближе, почти касаясь губами чужого уха. – все обязательно получится. а если нет – я рядом, – он шепчет прямо в чужое ухо и чувствует, как арсеньевская рука опускается ему на живот, мягко отталкивая. 

– полегче, Шаст, – они расцепляют руки, потому что в холле общаги снова многолюдно. и пусть большинству студентов совершенно безразлично, кто кого и куда, но Антон все равно опасается, потому что никогда не знаешь, в ком из прохожих на самом деле скрывается ярый гомофоб. 

до набережной они доходят за пару минут, параллельно болтая ни о чем и ловя лицами до трепета приятные солнечные лучи. лето сейчас действительно согревает.

на пляже почти никого нет – видимо, все действительно готовятся к зачету у Ниночки, но Антон это предположение не озвучивает, естественно, чтобы не давать Арсению лишних поводов для тревоги. они быстро надувают сап ручным насосом и раздеваются до плавок, потому что оба планируют нырять в холодное Японское море. отплывая от берега, Антон наконец-то чувствует, как в нем действительно просыпается жизнь. та, которая вовсе не об учебе или бесконечных часах работы. та, которая про искорки в глазах, широкие улыбки, развивающиеся из-за ветра волосы, смех, когда Арсений пугается «медузы», оказавшейся пакетом, и про любовь. в первую очередь – любовь ко всему происходящему вокруг, а во вторую – к одному конкретному человеку. 

этот самый конкретный человек сидит на носу сапа, по-турецки сложив ноги, и смотрит вдаль – там виднеются очертания города и белые мосты, по которым едут крошечные машины. у этого самого человека совсем белая и не загорелая спина усыпана родинками, на предплечье виднеется небольшая татуировка с символичным «hands remember». этот самый человек периодически оборачивается на Антона, который всеми силами пытается справиться с морским течением, уносящим их к берегу. Арсений залипает. гуляет глазами по чужому телу, останавливается на бело-розовых кудряшках и браслетах на руках. 

волны наконец успокаиваются и сап перестает мотылять из стороны в сторону, поэтому Шаст перестает грести и садится на сап, свешивая в море ноги и вздрагивая от того, насколько вода сегодня ледяная. Арсений разворачивается корпусом и тоже опускает ноги. Антон пытается не думать о том, как чужие плавки обтягивают кожу, поэтому ожидаемо начинает болтать. 

– знаешь, я стих написал, – он начинает неуверенно, но правда хочет Арсению его прочитать. чтобы он понял. 

– стихотворение, – поправляют его на автомате и улыбаются мягко. 

– ой, отвали, – Антон жмурится и набирает в легкие побольше воздуха, начиная рассказывать. он так надеется, что человеку напротив, чье мнение, признаться честно, для него самое важное, понравится. – а я говорил – бросай филфак, поехали на Аляску. заведем у юрты двенадцать собак, в полозья врежем коляску, – Арсений поднимает брови и сжимает губы, на которых все еще остается легкая улыбка, потому что, видимо, начинает понимать, кому посвящено это стихотворение. 

– какая теория прозы, ты что? ведь там океан и горы, – Антон смотрит на человека напротив не отрываясь и не может сдержать улыбку. – там ветер смешался с водой и мечтой, порвав скалистые шторы. я точно тебе говорю – бросай, – Арсений прикрывает глаза и кивает немного, будто подыгрывая повествованию. – ты видишь – сегодня лето. а ты собираешься что-то писать, учить все свои билеты. там будут живые Ахматова, Блок – в виде цветных водопадов. а по выходным там гуляет Бог, любит до полураспада, – Антон чуть не добавляет «как я», но решает промолчать. вокруг них даже ветер, кажется, стихает – прислушивается. Антон продолжает. 

– а я повторяю: поедем со мной к луне цвета спелой клюквы. хватит глотать, разбавляя слюной, чужие смыслы и буквы, – Арсений будто случайно ерзает на месте и подвигается ближе. их ступни соприкасаются под водой. – выхожу от тебя и российский флаг закрывает собой звезду. через время я нагружу собак и огней тебе привезу! – Антон читает выразительно так, вкладывая в простые слова множество самых разных чувств. он так хочет, чтобы Арсений ощутил всю их палитру. он пытается передать их с помощью собственных букв. – я оставлю юрту с дубовым столом Экзюпери-пилоту. но, наверное, ты получишь диплом и устроишься на работу, – Антон заглядывает в чужие голубые глаза и замечает в них слезы, которые шепчут о чутком понимании. Антон набирает обороты и повышает голос, пытаясь дорассказать историю, в которую вложил так много себя. 

– что толку: творил, шевелил, бубнил, боролся с душой и с тушей? и все говорил, говорил, говорил, и требовал: слушай, слушай! – он взмахивает руками и кладет их на чужую шею. у Арсения по щекам катятся серебряные слезы. — тшш, Арс, дыши, — мир вокруг будто бы замирает. Антон выкручивает громкость собственного голоса до минимума и продолжает уже шепотом, который не нарушается даже звуками моря вокруг. – а может, не нужно собак и юрт, не нужен рассветный мак… – Арсений словно заводная игрушка мотает головой из стороны в сторону и шепчет ответное «нужно». – послушай, – Антон приближается к чужому лицу и шепчет в самые губы. – чего там вообще сдают? хочу поступить на филфак. 

стихотворение заканчивается, но на фоне не звучат аплодисменты, Антону не вручают медаль за выразительное чтение, как в первом классе, не пожимают руку. но Антон видит в чужих глазах такое оглушающее понимание, что думает тут же, что никакие награды ему не нужны. 

главное, чтобы Арсений был рядом и чувствовал смыслы, которые Антон бережно вкладывал в написанный текст. у парня высыхают слезы, но все же подрагивает подбородок. он неотрывно смотрит лишь на антоновы губы. Шаст его не торопит и не останавливает. просто ждет, прокручивая в голове такое весомое «люблю», которое, кажется, было вложено в каждую строчку его стихотворения.  

Арсений отсчитывает в голове десять счетов. на девятый осознает, что мечтает наконец ощутить прикосновение чужих губ к своим. на десятый посылает все предрассудки и долгие размышления о сущности его ориентации и отношений с людьми в принципе. 

– я тоже тебя люблю, – Арсений шепчет и накрывает наконец родные губы, углубляя поцелуй сразу же и обнимая Антона за шею, притягивая ближе. сап шатается, когда Арсений переносит вес и усаживается на шастовы бедра. Антон стонет от бессилия, потому что понимает, что сейчас – не время и не место для чего-то большего, но ведь так сильно, блин, хочется.

Антон мгновенно осознает, что, кажется, ни с кем по-настоящему и не целовался. все, что было раньше оказывается призрачным и сухим, когда Арсений так правильно обнимает его за шею и пальцами перебирает кудри. 

Арсений мгновенно осознает, что действительно мечтал о таком первом поцелуе. с правильным человеком и в самом лучшем месте. корпуса двфу виднеются вдали, когда парни отрываются друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. 

— это можно считать свиданием? — Арсений шепчет вопрос, касаясь своими губами чужих, а потом снова целует, не сдерживаясь.  

— если ты хочешь, то да, это свидание. 

Арсений широко улыбается в поцелуй и смущенно мычит, чувствуя, как Антон целует то нижнюю, то верхнюю губу. он кладет руки на чужую талию и пальцами проходится по кромке плавок. Арсения начинает мелко трясти, поэтому он отрывается от антонова лица и разглядывает его совсем близко. 

— а у меня сосед в комнате уже больше года не живет, — он заговорщически улыбается. — может ты сможешь периодически оставаться тайком?

Антон жмурится из-за внезапно выглянувшего солнца и кивает. потом, снова изголодавшись по тактильным ощущениям, вновь притягивает Арсения к себе и обнимает крепко. на море усиливаются волны, а течение начинает нести их к берегу. 

Шаст нежно целует чужие виски и глаза, шепчет на ухо ласковое «конечно буду, Арс. я всегда рядом», а Арсений нежится на солнечных лучах, вдыхает морской соленый бриз, и кивает часто. он знает. и это знание согревает его лучше любого солнца. хотя оно, если честно, тоже ничего. 

зачет у Ниночки Арсений сдает на отлично. коменда разрешает один раз переночевать вместе — «ну он мой лучший друг, не будьте извергом, Тоня!» они разливают вино по бокалам, стоя на балконе теперь уже их комнаты. Антон несколько раз повторяет свое стихотворение, улыбаясь на тихое арсеньевское «я хочу услышать это еще раз». и Шаст готов читать сколько угодно — лишь бы на лице у самого дорогого человека никогда не гасла улыбка и не пропадали трепетные ямочки на щеках.  

впервые Арсений ловит себя на мысли, что действительно любит это лето. за ощущение жизни и за любовь — первую и, Арсений искренне верит, последнюю.