говорить с тобой мне совсем неинтересно

чайлд ни о чем интересном не говорит — что-то про океан, пляж, ракушки, битвы, других предвестников — пока чжунли прогуливался по порту, а чайлд беззастенчиво предлагает прогуляться вместе. тем не менее чжунли не смеет его перебивать. чайлд всегда рассказывает истории так, будто у него больше нет с кем поговорить. как будто чжунли действительно единственный, кто его слушает.

иногда, когда чайлд имеет смелость зайти к нему домой поздно вечером, присесть на край кровати, ему не принадлежащей, пока сам чжунли сидит за столом, рассматривая полуночный нефрит, купленный сегодня днем при их совместной прогулки, он может рассказать о своей семье — брате и сестрах, о том как он скучает до невозможности по дому. чжунли ему предлагает, мол, раз уж он скучает, почему бы ему не вернуться? на что чайлд усмехается как-то обиженно-печально, а взгляд его становится потускневшим, насколько мог заметить чжунли, сидя в пол оборта к нему, все же было слишком темно, чтобы чжунли точно рассмотрел его лице. если бы ему на это было не наплевать.

все равно в следующее мгновенье тарталья лишь улыбнулся и глаза так зажмурил — как кот уличный, которого чжунли мог увидеть в гавани теплым утром — и рассмеялся.

— что вы, сяншэн, кто меня там может ждать?

«кому ты здесь нужен?» — вполне резонно думает чжунли. он же сам замечает, что когда чайлд не с ним, то он убегает обычно в банк северного королевства. вряд ли там были бы кто-то, кому он небезразличен.

— а как же твои братья или сестры? — спрашивает чжунли, снова поворачиваясь к камню, действительно незаинтересованный в разговоре.

— я… — вздыхает он слишком резко, — я не думаю, что меня там радушно примут.

и когда чжунли уже заканчивает рассматривать камень — очевидная подделка за тысячи моры — он встает со стула, чтобы увидеть как предвестник посмел уснуть у него на кровати. свернувшись клбуком, точно кот, мирно посапывая.

подойдя, мужчина рассматривает лицо чайлда, и замечает на щеках его непривычную для такого солнечного человека влагу. чжунли ничего не может почувствовать по этому поводу, кроме жалости.

ему на самом деле жаль то, что придумывает себе тарталья каждый раз, проведя с ним время.

— прости меня, аякс.