Тропинки, за множество лет протоптанные сотнями ног, змеились вокруг небольших домиков, каменных и деревянных или из всего стразу, так или иначе стоящих близко, разделяемых разве что небольшими личными двориками у каждого дома, вмещающими у кого скот, у кого огород. И улица в самом центре всех этих домиков немного отличалась, представляла из себя небольшие палатки, рынок, где местные торговали между собой, а иногда и с редкими заходящими путниками, изделиями своего ремесла, но так или иначе всё было кучкой, одним большим набитым поселением. И только маленький, совсем непримечательный домишка на самой окраине, дорога к которому была намного уже и немощнее по сравнению с остальными, отличался от всего поселения. В нём никогда не собирались гости, из него никогда не доносился шум, в нём часто горел свет ночами, пока другие дома предпочитали спать, и его всегда не любили. А точнее того, кто в нём живёт. И они оба — дом и его владелец — каждым летом ограждались от неблагодарного общества высоковатой неухоженной травой, которую другие жители на своих участках ни за что бы не допустили, срезали, а каждой зимой — огромными сугробами. Это лето не стало исключением, даже наоборот, к дикой траве добавилась лоза винограда, ползущая по чернеющей деревянной стене отстранённого домишки. Только тропинка стала чётче, виднее, и то в силу могучего времени, а не от внезапно появившихся гостей, нет-нет, они определённо никогда не появятся.

Глаза открылись сами собой, он даже не сразу это понял, только тогда, когда их уже стали выжигать жестокие и беспощадные лучи солнца. Значит, всё-таки пора вставать. В этом плане быть изгоем — несомненный плюс, сам ставишь себе рамки или не ставишь их вообще, можешь просыпаться позже всех или совсем не ложится, можешь быть больным дрыщом или тяжеленным жирдяем, потому что никто не скажет «Нельзя лениться! Кто же иначе коров будет кормить? Вставай, как все, с восходом солнца!» или «Мешки под глазами тебя уродуют, спи хорошенько», не скажут «Ты же мужчина! Мужчина должен быть сильным, а не таким вот дрыщом немощным!» или «Откуда ты еды столько берёшь? В деревне почти все голодают, а он всё жрёт в одну харю!», не скажут, потому что им всем нельзя с ним говорить. Он бодро вскочил с кровати, не заправляя её, — всё равно никто никогда не прийдёт, осудить просто некому, — и сразу же направился к реке, умываться. И вот один из минусов, на самом деле не такой уж и важный, но он старался предавать значение именно мелочам, чтобы более большие и разрушительные проблемы оставались позади, не закрепляясь в памяти, — его дом дальше всех прочих от реки. Он выскочил на улицу, сощурившись от яркого солнца, и пошёл по самому короткому из известных ему путей. Жители привычно бросали на него взгляды, самые разные, и презрительные, и ненавидящие, и слегка сочувствующие, и осуждающие, и даже испуганные, но он уже не обращал внимания, игнорировал тот факт, что эти глупцы за двадцать с чем-то лет — после десяти он перестал считать, но с того момента точно не перевалило за тридцать, — они так и не привыкли к нему. К тому, что есть в их деревне парнишка, с которым нельзя разговаривать, который не поддаётся общим правилам и который живёт среди них, но не с ними.

Речка была тёплой — ещё один плюс быть изгоем и жить по своим установкам. Он проснулся, как обычно, где-то к полудню, когда солнце в самом зените и греет теплее всего, а значит и река уже успела прогреться, не обжигая холодом ватные ладони и только-только проснувшееся лицо. Он умылся и замер прямо так, на коленях, наклонившись над речкой, с интересом рассматривая постепенно успокаивающуюся рябь, а как она исчезла, превратив воду в ровное, чистое, отражающее полотно, таращился уже в свои собственные глаза, а точнее в глаза своего водного двойника: зелёные, яркие-яркие, словно чистейшие изумруды, даже свет, казалось, они отражали так же, как и похожие на них камни. Да, он любил глаза. И свои, и чужие, только вот когда смотрел в глаза другим, когда любовался, они всегда отворачивались, поэтому приходилось довольствоваться только своими. И он бы ещё долго так просидел, очень долго, мог и до вечера, как вдруг кто-то с силой надавил на затылок, слишком быстро, и вода уже затекала в ноздри и открытый от удивления рот. Пара секунд, растянувшихся в вечность, и отпустили, он тут же вынырнул, жадно глотая воздух и кашляя, и успел только обернуться, увидев двух быстро удирающих мальчишек. Вот и ещё один минус, как раз один из тех, о которых он предпочитал не думать, отводя их на второй план: бессовестные невоспитанные дети, которые плевали с высокой колокольни на эти ваши правила, касающиеся изгоя. А он, как изгой, знал их наизусть: жителям нельзя с ним говорить, нельзя отвечать ни на какие его слова, нельзя прикасаться к нему и нужно как можно меньше позволять ему касаться себя, нельзя ходить в его дом, трогать его вещи, и стоит как можно меньше о нём говорить, только в крайних случаях, когда, например, нужно объяснить все эти правила ребёнку. Сводилось всё, по сути, к одному: нужно как можно сильнее игнорировать его. Но дети есть дети и, слушаясь собственного закона «Правила созданы, чтобы их нарушать», вечно вот так издевались над ним, жестоко и беспощадно. А всё потому, что он им ничего не сделает, а если попытается — против него ополчится вся деревня и вообще выгонит его в Тёмный лес, огородится забором и никогда больше не пустит. И он умрёт от голода или зимой от мороза, или от укуса какой-нибудь змеи или насекомых, или его сожрёт медведь, или он утонет где-нибудь, или неудачно куда-то свалиться. Вариантов много, но исход один: он умрёт. Погибнет, если его выгонят из деревни, потому что в ней у него хотя бы есть дом, свой огород и удочка, которой в этой же реке он ловит местную рыбу. Вообще, его жизнь в деревне всегда висела на волоске, поскольку причиной его отделения от общества стала банальная грамотность, просто слишком ранняя. Просто он, будучи ещё ребёнком, сам научился писать и читать, чего не умели почти никакие взрослые, кроме, конечно, мудрецов, и потому его посчитали чудовищем, эти глупые, верящие в выдуманную этими же мудрецами чушь фанатики признали его монстром за то, что он умён, как любой другой мудрец, но юн! Как абсурдно! Ведь если бы он это скрыл, придержал бы лет до тридцати, может даже поменьше, то стал бы таким же мудрецом, уважаемым и почтенным, а в итоге докатился до изгоя. Где же в те времена была матушка-удача? Вероятно, на стороне других мудрецов. Он вздохнул. Пора идти. Дела ещё есть, прохлаждаться пока некогда.

Каждого жителя деревни он знал в лицо, словно родного родственника, помнил имена всех, знал о предпочтениях, об отношениях. Будучи изгоем, маясь от безделья, нисколько не удивительно убивать время за изучением людей, бесконечно окружающих тебя и в то же время существующих совершенно отдельно. Вот местный кузнец, один-единственный на всю деревню, тащил только выкованные мечи в направлении трёх домов, где проживали трое почитаемых охотников и по совместительству воинов. Вот главная красавица на деревне изящно прогуливалась, истинно женственно убирая огромную косу за спину, и неискренне улыбалась, стараясь выглядеть идеальной в глазах окружающих. Вот вечно пьяный, но безумно преданный муженёк одной пекарши, пошатываясь, тащил домой к жёнушке два полупустых ведра воды, вероятно растерявших остальную жидкость по пути. А вот добрейшая бабушка деревни, в своё время помогшая далеко не одному человеку, сделавшая огромный вклад в развитие родного селения, разговаривала с одним молчаливым парнем, в силу возраста прося его о помощи в какой-то физически тяжёлой работе. А вот и сам молчаливый парень, ещё совсем молодой юноша, по-богатырски сильный, при этом на удивление обычно сложенный, никогда не говорящий и не издающий каких-либо звуков, спокойно выслушивал просьбу бабушки, уже готовый к исполнению. Мотнув головой, изгой подметил, что слишком долго рассматривал и без того знакомых ему личностей, потому поспешил домой. Работа ещё предстояла.

Он несколько часов проторчал в огороде, немного пополнив запас погреба, ещё долгое время — у реки, рыбача. А день, будто издеваясь, всё равно шёл мучительно медленно. Он убрался, безуспешно попытался избавиться от виноградной лазы на стене дома и кучи растущих вокруг сорняков, протёр всю пыль, на всех книжных полочках, которых, к слову, у него было совсем немало, книги все перелистал, ища какие-нибудь заначки или закладки, и устало рухнул на стул. Казалось бы, день прошёл отлично, за исключением утреннего инцидента, можно его и заканчивать, но за окном только-только начиналось смеркаться. И ложился он обычно где-то в половине ночи, а то и позже. Значит, снова его верным спутником станет скука, потому что дела все переделаны, а книги — давным давно прочитаны, перечитаны и вообще до мельчайших деталей изучены. И всё же прийдётся их, видимо, снова, уже который раз перечитать, потому что иначе он точно сдохнет со скуки, как дворовая псина. Псина… А как собаки справляются со скукой? Им вообще бывает скучно? Или им всегда есть, чем заняться? Ну да, наверное, они же все тощие и вечно голодные, у них-то удочек нет и приходится охотиться самим, бегать там, прыгать, бесконечно выдыхаться до чуть ли не подкашивающихся ног. А ведь охота — это очень даже интересно, он бы был не прочь тратить на неё целые дни, лишь бы чем-то заняться, только вот лука у него нет и денег на его покупку — тоже, да и как их заработать, если никто ни за что не купит у него ничего, и не продаст ему ничего. Поток мыслей скоротал где-то полчаса, но впереди ещё было полночи, и он всё-таки взялся за книги. Выудил одну случайную с верхней полки — специально, чтобы подольше за ней лазать, — бережно открыл и пробежался глазами по первым строчкам. И тут же вспомнилось всё, абсолютно всё, каждое предложение, каждое словечко и строчка, даже лицо и голос той доброй мудреца, написавшей и тайком подарившей ему все эти книги. Сейчас она, к сожалению, уже покоилась под Благородной землёй. И само это понятие, «Благородная земля», тоже придумала она, и «Тёмный лес» — её идея, как раз все из этой книги, названной «Священный текст». Глупых жителей этот мудрец всегда уверяла, что эту книгу написал сам Бог её руками, и они верили, и верят до сих пор. Какие наивные. Он отложил книгу на стол — читать не было смысла, он помнил всё слишком хорошо, — и устало откинулся на спинку стула, устремив взгляд в потрескавшийся, чуть почерневший и прогнувшийся от времени дощатый потолок. В такие моменты ненависть к своему положению, к тому, что он — изгой, заполняла сердце до краёв, немного даже переливаясь за борты. За что жизнь с ним так?

Просидел он так, маясь, около часа. Перебрал ещё пару книжек, но так ничего и не смог прочитать — помнил каждую практически наизусть, и тогда в голову взбрела не то что гениальная, но определённо хорошая идея: написать что-нибудь самому. Он, потратив ещё минут пятнадцать, нашёл несколько помятых листочков, однако с пером и чернилами возникли проблемы. И где их достать? Решение вновь не заставило себя долго ждать, он тихо вышел на улицу и двинулся в сторону дома одного из мудрецов. Темнота ночи будто обволакивала его, леденя чувствительную кожу липкими прикосновениями, прятала, скрывала от чьих-то глаз, может, даже от тех, кто пытался застать его за преступлением. И он шёл, продирался сквозь мрак, пока перед глазами не показалось знакомое вычищенное крыльцо. Крыльцо того дома, где до нынешнего мудреца жила та самая, подарившая ему свои книги, вот также ночью, тайком, так, что бы никто из деревни не узнал, общавшаяся с ним. Нынешний же мудрец — как иронично — был столь же глуп, что и деревенские жители, либо же просто не хотел ни в чём разбираться, потому его он не признавал также и также считал изгоем. Вдох-выдох, упорядочить мысли. Он аккуратно провернул ручку, бесшумно толкнув дверь, и тихо прошёл внутрь. Мудрец спал на дорогой дубовой кровати, свободно раскинув руки и ноги, и громко сладко храпел. Сердце забилось в бешеном ритме, он на мысочках прошмыгнул мимо мудреца, подобрался к письменному столу и с восторгом уставился на кучу разбросанных бумаг, исписанных, исчёрканных и разорванных, а также на торчащее из-под них перо. Но это трогать глупо, лучше взять запасное. Он присел на корточки, схватился за блестящую в лунном свете ручку ящика и несильно потянул. Не открылся. Заперт, что ли? Он потянул сильнее. Снова ничего. Да ладно! Потянул ещё сильнее, и ящик резко выскочил на него, будто дикий зверь набросился, и с грохотом упал перед ногами. Сердце, казалось, остановилось, к горлу подступил панический ком, с лица полил ледяной пот. Он резко обернулся на мудреца, испуганно осмотрел ничуть не шевельнувшееся тело и расслабленно выдохнул, стоило ему снова захрапеть. Фух, не проснулся. Он быстро выудил из ящика одно запасное перо и несколько баночек с чернилами, вернул его на место и спешно вернулся домой.

Ещё несколько часов он просидел над бумагой, думая, что же ему написать, пока не начало клонить в сон. Тогда было принято решение оставить всё на свежую голову, и он без угрызений совести лёг спать. Утром, как обычно, пошёл умываться к реке и по дороге случайно подслушал один интересный разговор:

 — Слыхала? Сегодня ночью к нам странный путник зашёл! — сплетничала одна бабка с другой, почёсывая за ухом местного чудного пса, за всю жизнь не издавшего ни звука. Он бы наверняка неплохо подружился с молчаливым парнем-богатырём, только вот видеть их вместе ещё ни разу не удавалось. Другая бабка, уловив мысль, ответила ей:

 — Это который без коня?

 — Да-да, он! — оживилась первая бабка, отстранившись от собаки, тут же ушедшей прочь.  — Ты представляешь себе? Без коня! От нас за сколько вёрст ни души, а он на своих двоих пришёл!

 — Да… Чудак какой! — отвечала вторая, — и ведь ночью пришёл. Что делал-то? В гости к кому напросился?

 — Нет, — пожала плечами первая, — говорят, на рыночной площади до утра просидел. И сейчас, вроде, где-то там ошивается.

А дальше он слушать не стал — помчался прямиком на рынок. Путник! Это путник! Наконец с ним кто-то поговорит, ведь путник — обычный гость, проходящий мимо, и он не обязан следовать правилам деревни, он их и не знает, а значит может говорить с изгоем! Ему столько нужно у этого путника спросить, столько узнать! Ведь это — идея, истинное вдохновение, истории этого набредшего на их деревню чудака могут стать полноценным текстом, который будут читать другие мудрецы деревни! И потому он мчался, не жалея сил, бежал со всех ног, иногда даже врезаясь в прохожих, падая, валя их с ног, и тут же поднимался, забывая извиняться, нёсся дальше. Да и толку от его извинений, если никто из жителей деревни не хочет его и слушать? Ветер шумел, свистел в ушах, проносясь мимо оглушительным вихрем, дома, деревья и люди быстро сменяли друг друга, оставаясь позади. Рыночная площадь стремительно приближалась.

Вскоре он оказался в центре деревни — на рынке, где всегда ошивалось подавляющее большинство местных жителей. И он пробирался сквозь толпу, бессовестно раздвигал людей руками, как лазу в джунглях, и старательно всматривался каждому в лицо. За двадцать с лишним лет одиночества он не раз сдавался, не раз позволял щемящему одиночеству и тоске взять над собой верх, и в такие моменты он всегда либо плакал, либо печально бродил по улочкам, всматриваясь в прохожих и изучая их, с завистью слушая их разговоры, смотря на счастливые семьи и радостных детей. И таким образом, сам того не заметив, он случайно запомнил всех, абсолютно всех жителей их немаленькой деревни, даже научился узнавать их изменившихся, например повзрослевших детей, подкачавшихся юношей, приукрасившихся девушек, и научился сравнивать нынешних их с прошлыми. Так он стал играть в особо скучные дни, ища изменившиеся лица и вспоминая их несколько лет назад. Наконец, среди десятков знакомых физиономий нашлось новое, совершенно чужое и незнакомое лицо. Мужчина примерно одного с ним роста, с бледноватой, что обычно не свойственно путешественникам, кожей, растрёпанными каштановыми волосами и, что очень даже удивительно, в потрёпанной, грязной и ободранной, но всё же элитной одежде, которую могли себе позволить только богачи, и с треснутым моноклем. И вправду чудак, самый настоящий. Но ему некогда было об этом думать, он поскорее подбежал к путнику, пока тот никуда не ушёл и не затерялся в толпе, и неловко поздоровался:

 — Оу, это вы тот путник? Здравствуйте! Меня зовут Егор Линч и… я хотел бы задать вам пару вопросов, вы не против?

Тёмно-голубые, почти синие, глубокие и бездонные, как океан, глаза путника медленно проскользили от ног Егора до головы, изучая, и только от разомкнул сухие, будто высохшие губы, чтобы что-то ответить, как в разговор влез какой-то проходящий мимо мужик:

 — Слышь, парень, ты с ним лучше не заговаривай. Он изгой.

 — Я сам решу, с кем мне говорить, — строго приструнил мужика путник оказавшимся, на удивление, довольно высоким голосом, нахальным, будто подростковым ещё, хотя точно было слышно: он уже сломался. У загадочного тёмного путника голос подростка-хулигана. Забавно. Линч поспешил вернуть к себе внимание, сказав:

 — Ну так что?

 — «Задать вопросы», вы сказали? Я не против. Только… нам бы уйти куда-нибудь в более уединённое место, а то здесь такой шум.

 — Мой дом на самом краю деревни. Там точно будет тихо.

 — Отлично! Ведите.

И Егор повёл, случайно, даже того не заметив, рассказав по дороге странному путнику свою небольшую историю.

 — Эм… Усаживайтесь. — Линч отодвинул стул, приглашая гостя. Гостя! Сердце трепеталось в волнении, Егор готов был скакать от радости, порхать, как лёгкая воздушная бабочка, но он всё же взял себя в руки и сел напротив путника, положив перед собой листок и взявшись за перо.

 — Ладно, начнём… — он чуть хихикнул, то ли нервно, то ли от глупости уже прозвучавшего в голове вопроса, — …начнём с простого. Как вас зовут?

 — Джон, — кратко ответил путник, развалившись на стуле, как у себя дома. Ну и наглый же он! Или это нормально?

 — И всё? — неуверенно уточнил Линч после долгого молчания.

 — Да, просто Джон.

 — Ну, ладно… — Егор вывел на бумаге четыре аккуратных буквы. Вдруг Джон резко подскочил со стула, а затем убрал руки за спину и вальяжной походной приблизился к окну, стал что-то высматривать на улице.

 — К вам часто гости захаживают? — спросил он, всё не отрываясь от окна.

 — Нет… — неуверенно ответил Линч. Разве не он сейчас должен задавать вопросы? — По правде сказать, вы первый за двадцать с лишним лет человек, зашедший ко мне домой.

 — Вот как. — Джон задвинул шторы, направился ко второму окну. Да что он делает? — А возле вашего дома часто ошиваются?

 — Нет, я же изгой. Меня, говорю же, наоборот сторонятся.

Джон задвинул все шторы, погрузив дом в темень, не полную, конечно, свет всё равно просачивался сквозь ткань, но писать уже было трудновато и глаза быстро начинали болеть. Зачем он это делает? Не хочет, чтобы Егор записывал всё? Так сказал бы! Но Линч всё же попытался мягко намекнуть, что ему это необходимо:

 — Слушайте, может мы продолжим?…

 — Нет, — сказал, как отрезал, — на этом мы и закончим.

В темноте блеснул оскал, зверский, нечеловеческий, дикий и безумный. Джон в один миг оказался возле Егора, его холодные, ледяные ладони обхватили горячие по сравнению с ними щёки. Тёмно-голубые глаза засеяли кроваво-красным. Не может быть! Линч со всей силы толкнул Джона в грудь, упав со стула, тут же поднялся и ринулся к двери. Его снова повалили на землю, с нечеловеческой силой, которой он не мог ничего противопоставить, вжали в твёрдый пол. Он закричал, но успел только пикнуть, как чужая рука грубо закрыла рот, вторая же одна с лёгкостью удерживала всеми силами сопротивляющегося Егора. Сердце стучало в дьявольском ритме, горло пережимало удушающим страхом, тело с трудом слушалось, вдруг став неподъёмно тяжёлым. Этого не может быть! Это не правда! Монстров не существует! Не существует вампиров! Это же сказки, сказки, выдуманные мудрецами для глупого народа, чтобы им управлять! Но одна только чудовищная сила, давящая на Линча, вжимающая в каменный холодный пол, доказывала обратное. Мерзкий горячий влажный язык размашисто прошёлся по коже, опалив оголённую ключицу сжигающим жаром. А затем, не дав оклематься, в кожу вонзились острые клыки, вспышка резкой боли выбила из груди невольный вскрик, мгновенно утонувший в зажимающей рот ладони. Егор забрыкался ещё сильнее, задёргался, заёрзал, но нависающий над ним монстр даже не сдвинулся. Тело стало совсем слабеть, мысли — гаснуть, а колотящий до дрожи страх постепенно перетекал в ничто, в полное безразличие и вечное спокойствие. Неужели это — конец? В глазах потемнело, всё перестало ощущаться, мир вокруг попросту исчез.

***

Что-то под спиной бесконечно двигалось, то немного роняя Линча, то вновь поднимая, что-то твёрдое перекатывалось под лопатками, больно в них упираясь, и голова постоянно, хоть и несильно, тряслась из стороны в сторону. Неудобно. Он попытался подняться, упереться на что-нибудь, но ватные руки и ноги ничего не нащупали. Да что происходит?! Егор с трудом поднял тяжёлые веки: плотные толстенные ветки и тёмные листья постепенно двигались, исчезая из вида, уступая место новым, с первого взгляда ничем и не отличающимся. И они, вроде как, чуть пошатывались, но он упорно не мог услышать привычного шелеста, вообще ничего не мог услышать, разве что только приглушённо, будто в уши затолкали маленькие кусочки ткани. Линч потянулся к ним, попытался нащупать, вдруг и вправду что-то в ушах, и от этой, как оказалось, тяжёлой нагрузки непроизвольно вырвался хриплый вздох.

 — О, очнулся наконец, — откуда-то слева донёсся чёткий знакомый голос Джона, весь мир сразу приобрёл ясные звуки. Он всё же не убил его… Он всё же не убил его! Егор мгновенно подскочил, подпрыгнул и свалился с чего-то неудобного, перекатывающегося под лопатками, оказавшегося обычной лошадью. Джон остановился, притормозив и животное, и насмешливо уставился на Линча сверху вниз, усмехнувшись. А затем пошире открыл глаза, специально, чтобы Егор увидел, и в полутьме густого леса они снова засеяли кроваво-красным цветом. Это был не сон, не видение и не какой-то обман. С последней капелькой надежды Линч коснулся укушенной ключицы, нащупал две небольшие дырочки от клыков и рубцы вокруг от обычных зубов, и сорвался с места. Побежал прочь, подальше от монстра, от вампира, бесконечно натыкаясь на частые деревья, росшие чуть ли не друг на друге, и спотыкаясь о торчащие корни, путаясь в собственных ногах, падая, но чудом удерживая равновесие или быстро подскакивая и продолжая бежать. Ветки остро царапали кожу, на коленях набивались синяки, одежда пачкалась и рвалась, а он всё нёсся в ритм будто обезумевшему сердцу, жадно хватал ртом воздух и всеми силами боролся за жизнь. И вот, Егор в очередной раз упал, уже измотанный и уставший кое-как поднялся, и упёрся носом в чужую грудь, тут же отпрянув. Джон, в которого он и врезался, чуть наклонился, заглядывая своими сверкающими рубинами в перепуганные глаза напротив, ухмыльнулся, оголяя длинные острые клыки, и сладко, самодовольно протянул:

 — Тебе от меня не сбежать.

Линч, не задумываясь, оттолкнул его от себя и помчался в противоположную сторону. Снова бежал, долго и бессильно, готовый в любой момент свалиться от усталости, но упорно перебирая ногами, отталкиваясь от толстенных стволов деревьев, перескакивая кочки и ямки, борясь за жизнь. Как вдруг Джон во второй раз возник перед ним, как с неба свалился, и раздражённо проворчал:

 — Мне тебя вырубить? Топай к лошади давай! Я же сказал, что не сбежишь.

Но Егор снова бросился прочь. И упал через несколько шагов, кашляя и тяжело дыша, еле как приподнимаясь на трясущихся ногах и падая обратно. Позади неспешно приближался хруст веток и сухих листьев, опавших на землю, — Джон шёл к нему, явно уверенный в своём превосходстве, вальяжный, расслабленный, хотя и немного раздражённый. Ну уж нет, по его правилам игра вестись не будет! Линч на, разве что, какой-то силе чуда и магии всё же поднялся и побежал дальше, опираясь на ветки и редкие пеньки, шатаясь от дерева к дереву, постепенно продвигаясь вперёд. «Может, заметит мою упёртость и бросит? Пойдёт искать более лёгкую жертву…» — мысленно обнадёживал себя Егор, громко и заметно дыша, лишая себя возможности спрятаться где-нибудь, на самом деле прекрасно понимая, что Джон его явно не случайно оставил в живых и так просто в покое не оставит. Как и ожидалось, он снова возник прямо перед носом, но вместо какой-нибудь обычной высокомерной фразочки вдруг присел. Ледяная рука коснулись бедра, пустив по телу импульс щекочущих мурашек, и Джон с завидной лёгкостью закинул Линча себе на плечо, понёс обратно к лошади. Егор испугался, сердце зашлось в ненормальном ритме, дыхание совсем сбилось, челюсти сжались до скрипа зубов, на лбу проступил холодный пот, он нервно заколотил ладонями по чужим лопаткам, потом попытался как-то выползти, опираясь на плечи, но всё безуспешно. Он пойман. Линч предпринял ещё несколько бессмысленных попыток, как ягодицу ошпарило внезапной болью, плавно превратившейся в неприятное покалывание, — его буквально шлёпнули по заднице. И Джон раздражённо вякнул:

 — Хорош дёргаться! Задолбал уже! — Егора грубо усадили на лошадь, чуть снова не уронив. — Вы, люди, крайне слабые существа, а ведёте себе смелее бессмертных! Не страшно, а? Попытка-то всего одна! В следующий раз, если снова сбежишь, обещаю, я точно тебя вырублю.

Джон отошёл к морде лошади, схватил поводья и двинулся вперёд, ведя животное по какой-то узкой, с первого взгляда и незаметной, будто тайной тропинке. Куда же он идёт, куда ведёт? В голове гнездились десятки, а то и сотни или даже тысячи вопросов, на которые, в большинстве своём, Джон точно знал ответ, но Линч упорно не хотел его спрашивать. Скорее из принципа, чем из какого-то страха или зажатости. И всё же он покорно уселся, ища наиболее удобное положение, стиснул зубы и опустил голову, невольно взглянув на штаны, в особенности — на колени. Когда-то светлая ткань заметно потемнела, повсюду красовались жирные размазанные пятна грязи, а на острых коленках и вовсе порвалась, скрепляясь только парочкой самых стойких нитей, будто за решёткой держащих сплошные синяки и кровавые подтёки, смешанные со всё той же грязью. Егор, постепенно успокаивающийся, только-только начал ощущать, как это всё ужасно саднило и жгло, бессильно поджимая губы и сдерживая болезненный скулёж. На локтях и ладонях, он чувствовал, всё обстояло не лучше.

 — Ты со страху язык прокусил, что ли? — вдруг подал голос Джон спустя где-то полчаса пути. «Какое ему дело?» — невольно всплыл в мыслях вопрос, и за ним кучей навалились следующие, от которых Линч всё это время так старательно пытался избавиться, концентрируясь на чём-нибудь постороннем, чтобы не мучать себя лишний раз отсутствием таких нужных ответов. Он только раздражённо цыкнул, довольно тихо, стараясь скрыть это от Джона, и ничего не ответил.

 — Правда, что ли, прикусил? — больше самого себя, нежели Егора, спросил тот. — Ты, давай, прекращай. Тебе нельзя терять кровь, а с этими твоими догонялками уже и так потратил слишком много. — Длинный палец указал на разбитые колени. Джон вдруг остановил лошадь, его ранее вернувшие прежний тёмно-голубой цвет глаза снова окрасились красным, и он с лёгкостью подпрыгнул, возвысившись над головой Линча, а потом резко, но мягко приземлился напротив, прямо лошади на холку, чудом удерживая равновесие, и нагло, властно заглянул Егору в рот. Линч так ошалел, что не нашёл в себе сил закрыть рот и вообще хоть что-то сделать, только беспомощно замер.

 — Да вроде не прикусил… — задумчиво пробормотал Джон, вновь подскочив и вернувшись на землю, а затем и вернув прежний облик с человеческими глазами. — Тогда почему ты не задаёшь вопросы?

 — А должен? — Егор впервые с момента пробуждения заговорил, брезгливо потирая подбородок, будто пытаясь смахнуть с него следы прикосновений властных ледяных пальцев.

 — Ну, они определённо у тебя есть. — Джон вновь схватился за повод и неспешно двинулся дальше. — Не можешь же ты с чистой душой ни о чём не думать после нескольких часов без сознания? Ой! — вдруг воскликнул он, будто чего-то испугавшись, — ты же, наверное, голоден! А у меня дома нет человеческой еды… И на рынке ничего не прикупил…

 — Подождите, мы едем к вам домой? — любопытство, умело подогретое Джоном, всё же взяло верх.

 — О! Наконец-то ты начал подавать свойственные человеку признаки жизни! Да, мы идём ко мне домой. Ты наверняка слышал легенду. Одинокий замок на холме, в самом центре Тёмного леса… — начал уже он, как Линч перебил его:

 — Эта легенда про вас?!

Он знал её, как и все книги в своей личной библиотеке, наизусть. Легенду, повествующую о неком страшном могущественном вампире, царе Тёмного леса, властелине всей Нечисти и Чудовищ, живущем в самом центре своих владений, в старом заброшенном замке.

 — Более тебе скажу, я её и придумал. Приукрасил, конечно, слегка, но в целом описал правду. Эта легенда — сага о моей жизни, которую я передал людям, чтобы они больше не смели соваться в Тёмный лес. Говорю же, вы, люди, — крайне слабые существа, ведущие себя смелее многих бессмертных.

 — И зачем тогда вы меня, человека, привели сюда? Мы же сейчас в Тёмном лесу? — Егор старательно пытался скрыть дрожь в голосе. Ещё совсем недавно успокоившееся сердце вновь громко застучало, забилось пронизывающим насквозь страхом, ужасом. Если вампиры, как выяснилось, не выдумка, если они существуют, то могут существовать и другие твари из легенд, мифов и сказок, а значит могут взаправду навредить, может, даже сожрать! А что если этот вампир, Джон, привёл Линча в Тёплый лес для совместной трапезы с товарищами? Что, если так?! Он ведь — идеальная жертва, изгой, о котором никто и не вспомнит, чью пропажу, может, даже и не заметят! Кради на здоровье, забирай прямо даром, и тащи свободно в своё логово, укладывай там на громадный стол и всей компанией с вампирами-родственниками пей сладкую кровь, пока жалкое слабое человеческое тельце не высохнет! Тело пробило заметной, мерзкой, леденящей, колотящей дрожью, дыхание перехватило, будто кто-то намеренно перетянул горло, голова закружилась, Егора зашатало в стороны.

 — Просто у тебя кровь вкусная, — прозвучал запоздалый ответ Джона, неуместно счастливый, радостный и слегка восторженный. А Линч окончательно убедился в том, что его ведут на казнь, на верную необратимую смерть, и, совсем потеряв всякий контроль, вновь свалился с лошади. Почти. Джон схватил его за запястье, утянув обратно, усаживая, опять подпрыгнул, оказавшись напротив на холке лошади, и аккуратно захлопал по побледневшим щекам, взволнованно тараторя:

 — Нет, нет, нет! Не теряй сознание! Вдруг второй обморок твой человеческий организм не переживёт?! Нет! Не смей умирать! Не смей отключаться!

 — Умирать… — тяжело, хрипло выдохнул Линч, ходящий по тонкой грани между бессознательностью и сознанием, — …не смей?

 — Да, не смей!

 — Подожди… те. Вы не убьёте меня? — Егор стал постепенно приходить в себя.

 — Нет, конечно! За все столетия мне ещё ни разу не встречалась такая вкусная кровь, ещё и такой удачный человек! Я не просто не убью тебя, я сделаю всё, чтобы ты прожил как можно дольше!

Джон вновь отскочил, вернувшись на землю. Линч более-менее пришёл в себя, только уставился на вампира удивлённо, не совсем понимая его слов. Ну, его точно не убьют, уже что-то хорошее. И они двинулись дальше.

Спустя ещё долгое время — Егор давно сбился и перестал считать — они, наконец, добрались. Лошадь уже устала и измоталась, еле волоча ноги, но Джон запретил Линчу слезать с неё, хотя у самого в дороге не раз глаза становились красными, как Егор понял, он принимал вампирскую форму, дающую ему нечеловеческую силу и способности, включая выносливость. 

 — Вот и пришли, — прокомментировал Джон, указывая пальцем туда, куда и так неотрывно таращился Линч уже где-то с минуту. На в действительности не очень-то большой, но по сравнению даже с самыми громадными домами из деревни просто гигантский замок, старинный, будто заброшенный, весь из замшелого камня. В их деревне полностью из камня выстроены только дома мудрецов, а частично — воинов, героев и добытчиков, все же остальные дома, тех, кто рангом ниже, вовсе полностью из дерева. Поэтому Егор каменное сооружение невольно ассоциировал с чем-то величественным, властным, заслуженным. Неужели он будет там жить? Стоп, «жить»? С чего это он так решил? С чего он решил, что быть пищей для вампира — это жизнь? Это же рабство, заключение! Линч закусил щёку изнутри, стараясь успокоиться, не дать начаться неконтролируемой истерике, и с грустью осмотрел одну единственную башню, возвышающуюся над остальным замком и всеми острыми пиками одинаковых башень поменьше. Скорее всего там и будет его комната, его темница, как у какой-то грёбанной принцессы из бесконечных идентичных сказок, которая сидит там, в плену у чудовища, и дожидается своего принца на белом коне. Как жаль, что в жизни Егора такого «принца», да хоть «принцессы» вместо него не появится! Он попросту обречён на вечное заточение, как все те принцессы, оставшиеся вне сказок, потому что у сказок всегда счастливый финал. Линч и не заметил, как замок оказался буквально на расстоянии вытянутой руки, а лошадь под ним — привязана за повод к перилам небольшого крыльца.

 — Добро пожаловать в новый дом, — Джон самодовольно, нахально ухмыльнулся, протягивая Егору руку, как кавалер своей даме. Ну уж нет! Линч принципиально проигнорировал этот жест, спрыгнув с лошади, о чём сразу пожалел: приземление отдалось острой болью в и без того натерпевшихся коленях, Егор стиснул зубы, сдерживая болезненный писк, и чуть пригнулся. Быстро одумался, собрался, выпрямился, делая вид, что ничего не произошло, старательно скрывая слабость, которую могущественный вампир и так в нём видел насквозь. Безвольно прошёл в открытую дубовую дверь, громадную, высоченную, и шокировано оглядел входной зал. Высоченный потолок, подпираемый могучими резными колоннами, придерживал извилистую золотую люстру, почему-то не горящую, из-за чего огромная комната погружалась в темень, на полу, ведя к внушительной лестнице на второй этаж, стелился пыльный красный ковёр, а по краям, создавая некий коридор, стояли жуткие ржавые рыцарские доспехи, будто-то бы живые, только замершие. И повсюду грязно, пыльно, по углам — паутина, а в нос остро бил запах сырости и влаги, и даже, кажется, гнили, или же это перепуганный Линч сам себе додумал. Он вздрогнул, когда ледяная рука властно опустилась на плечо, и нахально-подростковый голос Джона, так неподходящий для подобных речей, самодовольно сказал прямо на ухо, почти оглушая:

 — В восторге, да? Уж прости, но твоя комната будет поскромнее. Хотя, в любом случае намного круче, чем твой прежний дом! Идём.

Ладонь, пуская мурашки по телу, проскользила от плеча до запястье, обхватив неожиданно нежно, аккуратно, будто боясь навредить, и бережно повела за собой.

Через пару минут они оказались в башне, в самом низу, и ярко-зелёные разочарованно пялились наверх, на огромную, снизу кажущуюся бесконечной винтовую лестницу. «А мне обязательно жить наверху?» — взмолился Егор про себя, вслух ничего сказать не решившись. Но Джону, кажется, ничего слышать и не нужно было. Он по-свойски поднял Линча, закинув себе на плечо, и бодро двинулся вверх по лестнице. Оцепеневший Егор боязно вцепился в широкие плечи, с ужасом смотря на всё отдаляющийся пол и отсутствие перил, старательно сдерживая вырывающийся скулёж и мольбы «сделать что угодно, лишь бы вернуться на землю!». А ведь раньше ему казалось, что он не боится высоты, он и не боится, просто неимение контроля сильно подкашивало уверенность и вызывало панику. С каких пор он вообще стал так много позволять этому вампиру?! Но не успел Егор возмутиться, как его вдруг поставили обратно, на ноги, и Джон радостно оповестил:

 — Пришли.