Его шагов не было слышно, под ботинками не шуршал гравий, не ломались сухие листья, даже трава, пробившаяся сквозь плитку, не колыхалась. Он бродил по покинутым тропам, по которым раньше ходило множество ног. Когда-то здесь были люди, даже не когда-то, а относительно недавно, и он помнил, каково это, когда восхищёнными глазами смотрят на твою работу: на то, как умело сочетались заморские цветы, как почти любовно вьюн обвивал статую, но при этом никогда не позволял себе подняться выше, чем это необходимо для красоты композиции. А сейчас… Все чудные скульптуры вьюн оплёл почти до самых голов, оставляя лишь редкие куски туник, лиц или рук. Он встал на цыпочки и потянулся к холодному камню в жалкой надежде сдвинуть наглое растение, но пальцы прошли сквозь зелёные листья, которые будто в насмешку даже не шелохнулись. Он не стал пытаться ещё раз, как в первые дни, когда он своими бесплотным руками пытался содрать с каменных тел и одежд зарвавшиеся побеги, хотел ударить постамент или статую, но листья даже не покачнулись, а лишь насмешливо глядели на него своими наглыми листами, а каменные девушки смотрели на него бездушными глазами. Сейчас он просто убрал руку и пошёл дальше.
По обе стороны от него тянулся сад. Некогда прекрасные белого камня беседки выглядели покинутыми, плакали крошкой и зарастали мхом. Он иногда сидел там на скамейках, заваленных прошлогодними листьями, которые ветер никак не мог унести прочь. Иногда лёгкие порывы всё-таки добирались до них, гоняли их по коричневой от грязи плитке и такого же цвета скамейкам. А зимой беседки заносило снегом и они становились похожи на сугробы. Всё это он наблюдал долгие годы и также долго выходил зимой в сад убирать снег. Срок его посмертной жизни уже почти превысил жизнь земную, и он не был уверен в том, что всё закончится раньше, чем они успеют поравняться или посмертие обгонит жизнь вдвое. Долгие годы его семья взращивала этот сад, который им не принадлежал, но стал им домом. Их труды, любовь, забота, знания и навыки были вложены в эту землю, одарившую их магией. И всё же он был здесь один. У его семьи было что-то кроме сада, он же отдал ему себя, не пожелал его покидать даже умерев и сейчас сожалел об этом. Бесплотный дух может смотреть, но не создавать или разрушать. Его уделом стало горькое сожаление, разрастающееся вместе с сорняками, вьюном и мхом. Если раньше оно отдавалось в мёртвой груди полынной горечью, то сейчас стало безвкусным ядом, который по капле опускался прямо на сердце. За беседкой в некогда ухоженной клумбе, среди медленно увядающих без надлежащего ухода заморских цветов, виднелись мелкие жёлтые цветы полыни, у ног перекатывались листья.
Он не стал задерживаться и продолжил свой ежедневный обход. Раньше тот растягивался до вечера, а верными спутниками были садовые инструменты. Сейчас он понял, насколько тихим может быть обход, и какой громкой может быть тишина. Среди мерного перешёптывания растений можно было слышать то, как с яблони в траву падает свежее яблоко и приземляется на кучку сучьев, как где-то справа, где к саду почти вплотную подбирался лес, сквозь живую изгородь пробирается заяц, как на затянутый ряской пруд впереди падает камешек с небольшого моста. Сад раньше казался ему тихим и почти немым, только сейчас, когда он не слышал ничего, кроме него, он понял, что сад никогда не умолкает, всегда что-то шепчет, в нём всегда кипит какая-то тихая, незаметная жизнь. По-настоящему тихим было поместье. В его пустых коридорах гулял ветер, гудя и колыхая побитые молью занавески. Хозяева этого места собирались быстро и успели сбежать до погрома. Он же хотел сделать что-то ещё, какую-то мелочь и опять про семейное детище. Кажется, накрыть сад защитным куполом, чтобы погром не докатился до его обители. Лучше бы он тогда ушёл и забыл к чёрту о нём. Теперь у него остались сад, который и правда не тронули, если не считать побитой шальной пулей статуи (бедняжка осталась без лица), пустые коридоры, в которых ветер натыкался на перевёрнутую и сломанную мебель, комнаты, в которых царили пауки, крысы и пыль, и библиотека, в которой стояли книги и ждали своего читателя, который, наверное, уже никогда не придёт. Некоторые книги лежали на полу, он читал страницы, на которых останавливался ветер, но так и не смог прочитать ни одну книгу целиком. И, кроме этого наследия, ему досталась вечно кровоточащая рана в груди, но её видно было только если опустить глаза. На водной глади, над которой он склонился, видно было лишь мост и деревья, тянущие ветви к пруду. Они – молчаливые свидетели встреч влюблённых, громких ссор и великих горестей. Когда-то это место называли “Озером слёз”, в честь всех слёз счастья, горя, гнева и утраты, пролитых подле него. В своё время к этому озеру стеклись и призрачные слёзы, которые не оставили на нём даже ряби.
Он опустился на каменный бортик и опустил ноги в зелёную от ряски воду, которая не шелохнулась. Разумеется, он ничего не почувствовал, но заставил себя представить, что чувствует прохладу воды, то, как она замедляет движения ног, когда он пошевелил ими. В его мире вымышленных ощущений день был тёплый, едва тёплый ветерок оглаживал лицо и слегка трепал волосы, а от воды стелилась по земле и коже живительная прохлада. Он нашёл взглядом маленького пернатого певца в ветвях деревьев и зачарованно слушал его песню. На пару минут он почувствовал себя живым, показалось, что всё это запустение – просто страшный сон: вот он сейчас встанет, возьмёт в руки грабли и пойдёт сгребать листья с плитки. Он почти почувствовал руками тепло камня, разогретого солнцем, его шероховатость и маленькую трещинку под пальцами. Но иллюзия рухнула, когда маленький певец замолк и, ничего не стесняясь, пролетел сквозь его грудь и сел прямо в правую руку. Он тяжело вздохнул, хотя и не ощутил движения воздуха, и опустил голову, складывая руки на коленях. Ещё немного понаблюдав за водой и ряской, он встал и пошёл обратно. Настроения идти до лесного ангела – прекрасно выполненной скульптуры крылатой девушки в венке и лёгкой тунике, которая стояла почти рядом со стеной, отделявшей лес от сада, под сенью старых раскидистых деревьев и смотрела на всякого приходящего практически с материнской лаской – не было. Лесной ангел молча и с сочувствием слушала его жалобы, протягивала ему свою каменную руку и дарила утешение, когда он не мог смириться. Её полураскрытые крылья, которые не тронул мох, казалось вот-вот затрепещут и накроют его, тёплые и мягкие, пусть и созданные из камня. Но такие походы изматывали, обратно он приходил выжатый и утомлённый собственной ничтожностью. На сегодня хватит сожалений.
Обратно он шёл быстрее, почти не глядя на царившее вокруг запустение: на цветки полыни и тысячелистника, проглядывавшие сквозь нежные цветы, на разросшиеся кусты, на гниющие под деревьями плоды, на листья, которые некому было убрать, на заросшие вьюном статуи и арки, с них он свешивался лозами. Всё вокруг говорило о том, что без него сад медленно, но верно сбрасывает с себя оковы окультуривания, становится более диким, таким… Каким и должен был бы быть. За многие-многие века до того, как тут появилось поместье, на месте сада был лес. Свободный и дикий, а потом люди его вырубили, сложили в печи, уложили в повозки, заполнили его земли плиткой, чужими цветами, каменными сооружениями и людьми из камня. Он не понимал, от чего ему более тошно: от того, что его работа со смертью потеряла смысл и не то что в веках не сохранится, а прямо сейчас на глазах погибнет, или от того, что его работа и работа всей его семьи была вредна для природы, которая сейчас брала своё и разрушала всю эту нелепую опрятность. Она одарила их магией, а они держали её в оковах каменных оградок и клумб, не пускали дальше забора. Всё это вместе и каждая причина в отдельности причиняли боль, резали ножом по сердцу. Всё вокруг вызывало не то тошноту, не то боль фактом своего существования, тем, что это когда-то было посажено, построено или создано любым другим способом.
Он остановился тогда, когда наткнулся на невидимую стену. В бреду, ведомый мыслями и памятью, он пронёсся через всё поместье и добежал до ворот. Это была его граница. Он не мог коснуться ворот, а уж тем более выйти за них, поэтому сейчас он стоял перед ними, глядя на них опустевшим и слегка уставшим взглядом. Повинуясь какому-то наитию, он протянул руку вперёд и дотронулся до незримой стены. Пожалуй, это было всё, что он мог ощутить. Стена была гладкой и тёплой, как нагретая на солнце мраморная плитка. Он провёл по ней рукой, ожидая какого-то свечения, но нет, магия оставила его в момент смерти. Не расстроившись, а скорее с чувством исполнения печального, но ожидаемого предсказания, он развернулся и пошёл обратно. Через поместье, проходя по всем коридорам, хотя он мог просто идти насквозь через все стены и двери. Но ему не хотелось видеть, как всё перевёрнуто и как медленно умирает в этом забытье. Он остановился лишь перед дверьми столовой, которые остались распахнутыми настежь. На столе, в опустевшей вазе, стояли засохшие розы. Их лепестки, пожухшие от воздуха и выцветшие под солнцем, лежали на столе и в вазе. Именно так для него выглядел сад и с точки зрения усилий, и с точки зрения связи с природой. Сад, как и он сам, был между двух миров, но в отличие от него мог перейти в любой. Добровольно или нет, с чужим вмешательством или без него, сад свободен. Его не сдержат стены и заборы, если он обретёт достаточно силы. Он выплеснется за них, как вода из переполненного стакана. Может быть, если однажды все люди исчезнут, то природа вернёт всё себе, заберёт обратно всё отнятое, разрушит дома и дороги. Сад – нелепая попытка человека обуздать природу, укротить её из страха быть поглощёнными ею. А хотя, может вся природа – один божий сад, куски которого из милости отданы людям?
За этими размышлениями он сам не заметил, как вернулся к статуям. Он сел рядом с одной из них на край постамента, задумчиво глядя не то на бесполезную трату времени и сил, не то на дело всей жизни, (и не одной), не то на подарок Бога. И всё это был сад.