Всякая опека, которая продолжается после совершеннолетия, превращается в узурпацию.

Виктор Гюго

Кто что ни говори, а лица домочадцев после вчерашней перепалки с Насух-беем были на три оттенка печальнее собравшихся на небе дождливых, хмурых облаков. Молнии вдалеке разламывали небо и реяли между главой семейства и его сыновьями, стоило им пересечься взглядами. Гроза шла мимо, в воздухе, напитанном травяными благовониями, сильно марило, но дождь в Мидьяте не наступал.

Первым не выдержал Хазар-бей: взял выходной, убедился, что горизонт почти чист и туча уходит, и собрался с Гюль на прогулку, прихватив вороного коня Рейян и одного охранника.

Харун глубоко вздохнул, наблюдая, как Хазар-бей при помощи конюха надевал на коня недоуздок и закреплял на нем чумбур⁽¹⁾. Болтая без умолку, возле стойла резвилась Гюль, а с террасы второго этажа за ними неотрывно следил Насух-бей.

Он принял свое фирменное насупленное выражение и покручивал четки, словно перебирая какие-то невидимые нити кукловода, за которые дергал близких, и не находил нужной. Нити порвались. Его педагогическая доктрина, вбитая кулаком в умы домочадцев, дала серьезную трещину, и, пока старик упорно за нее держался, она камнем тянула его на дно. Вытирая взмокшую шею платком и бранясь на слуг, он понимал: его власть слабела. Тиски страха, позволявшие ее осуществлять, разжались.

Потеряв сыновей, Насух-бей в своем преклонном возрасте утратил бы главную опору. Вместе с акциями. Львиная доля работы в фирме уже как несколько лет держалась на Хазар-бее и папочке Джихане. Обслуживание особняка распределяли честно между мужчинами, и Харун без преувеличений мог сказать, что свой дом, даже если владелец нанимает работников, порой превращается не в просто мороку, а целый египетский труд. Поди угляди за всем в одиночку. Что держало старинный особняк в жилом состоянии, так это благословение Аллаха, бдительные глаза хозяев и руки древних зодчих, которые росли откуда положено и строили на века.

Харун без раздумий взял на себя кухню — оплачивал продукты и услуги поваров, чем существенно разгрузил семейный бюджет Шадоглу. И питались они роскошнее, чем прежде. Неисправимая женушка по этому поводу шутила, что руку с едой надлежало целовать, но Харуну было достаточно и уважительного рукопожатия. Насух-бей на него, увы, не сподобился.

Стоило отдать должное братьям Шадоглу — правда, Харуну с Азатом пришлось слегка пнуть их в этом направлении — они пытались прийти к общему знаменателю с Насух-беем. Они согласились отужинать с Азизе, если он устроит встречу с Сардаром, которого наотрез отказывался приближать к семье. Папочка Джихан передумал насчет курда из принципа не уступать главе семейства просто так. Хазар-бей боялся его угроз и исходил из соображений, что Сардара нужно остановить, пока он не наделал глупостей. Но на предложение сыновей старый бей в исступлении закричал, что курду рядом с ними не место, никаких переговоров с ним не может быть, а за столом с Азизе так или иначе извольте присутствовать. На том и разошлись.

— Харун!

Размышления Харуна прервал веселый голос Ярен, которая вышла из их спальни и шла к нему на второй этаж. Он повернулся на топчане, зависнув на секунду-другую, и не узнал жену. Широкая майка, длинная накидка, колыхающаяся на ветру, легинсы с кроссовками. И невероятно, но факт, бросающийся в глаза, — тюрбан, из-под которого, игриво покачиваясь, выбивались завитые светло-русые пряди, видимо, убранные под ткань из-за жары.

— Машаллах! — ласково улыбнулся Харун, любуясь необычным образом Ярен. — Любимая, это когда я умудрился проспать прилет шейхи Мозы⁽²⁾?

Женушка сошла с каменной лестницы и приблизилась к нему, все еще сидящему на топчане. Отерев влагу с лица, она стрельнула взглядом в Насух-бея, который был неподалеку на диване и недовольно шевелил усами на ее головной убор. Понятно отчего: покойная Серап-ханым носила тюрбаны. На каждой фотографии, что видел Харун, она была покрытой, иногда чинно держала за руку Мустафу-агу, и, как мнил Насух-бей, они «ломали комедию», называя друг друга господином и госпожой.

— А так-то, Харун-паша! Смотри, еще раз зазеваешься, и твою шейху Мозу увезет эмир Катара. Но я буду тебе писать.

За что Харун не меньше ценил женушку, так это за умение, в котором она непрерывно совершенствовалась, отстреляться шуткой и даже до изящного нежно подстебать.

— Эмир... Вообще эмир — это не плохо, — подыграл ей Харун, напустив на себя задумчивый вид дельца, которому предложили выгодную сделку. — Разбогатеем и закроем долги матери.

— Бессовестный, — возвела глаза Ярен, а он продолжал в той же манере:

— А на остаток можно будет вложиться в новый ресторан в Нью-Йорке.

— Обойдешься одним рестораном! Лучше купить дом, Иншаллах. У реки или озера, возле которого я буду летом загорать, а Ахмет в нем купаться.

Харун поднял на нее строгий взгляд.

— Что-то я не наблюдаю себя в этом узоре поэтической фантазии.

— А с тебя освежающие напитки, — лучилась весельем женушка. — Или тот, который популярен в Америке, крепкий сидр, что ты нахваливал.

Потянув затейницу к себе, Харун с усмешкой обнял ее одной рукой со спины, а второй под животом и прислонился к нему. От сына никаких ответных пинков не последовало. Раньше он затихал, когда Харун появлялся рядом, затем стал смело толкаться на прикосновения либо, как сейчас, нарезвившись за ночь, спал. Пользуясь затишьем, Ярен поторопила Харуна с прогулкой, потому как Хазар-бей уже открыл ворота конюшни и, выведя коня на улицу, дожидался их.

Под мерный цокот копыт о каменную кладку и разговор, непринужденно завязанный Харуном и Хазар-беем, они двинулись по полупустынным улицам старого Мидьята. Миновали мечеть — с Ярен, правда, пришлось отстать, чтобы выделить ей время на посещение уборной в кафе, — и, наконец, нагнав Шадоглу у просторного зеленого поля, выбрались на пересекающую его песчаную тропу. В воздухе разливался сухой запах степи и повеял прохладный ветерок. Поодаль ступал охранник.

— Если отец не согласится выслушать Сардара, ты все же увидишься с ним? — вернулся к беседе Хазар-бей, идя сбоку от коня.

Харун кивнул, а он обещал, что они с папочкой Джиханом присоединятся к нему, несмотря на запрет старого бея. От того, что они будут избегать Сардара, он не откажется от своих угроз.

— Вы правы, Хазар-бей. Мне кажется, он может помочь в нашем деле, если мы его правильно замотивируем. У нас один враг. Только... — как бы озадачился Харун, выдержав нарочитую паузу, — как быть с Мираном? Если его посветить в наш план, от него узнает Фырат.

Либо Миран вмешается и по излюбленной привычке начнет диктовать свои правила, срываться и наделает шуму.

— Вряд ли, — простодушно ответил Хазар-бей. — Они так и не помирились. Но я, по правде говоря, не хочу вмешивать детей, когда у них, наконец, все наладилось и полно хлопот с Умутом. Будет лучше, если мы пока ничего не скажем Мирану.

Идеальнее не придумаешь. Хазар-бея не пришлось уговаривать. Он был рад прийти к этому выводу и облегченно вздохнул, продолжая прогулку. Потянув за собой коня, который раздул черно-гнедые бока и захрапел, Хазар-бей не дал ему залезть в сорняк. Гюль нарвала цветов, подбежала к Ярен и взяла ее за руку, но он лишь болезненно улыбнулся на дружбу сестер.

— Вы плохо выглядите, — отметил его усталость Харун: минут пять назад он казался бодрее.

Объяснение вышло ожидаемым — Хазар-бей не мог перестать думать об Азизе и ее жестоком нраве. Коварство Шадоглу его давно не удивляло, хотя он осуждал его и осуждал неистово. А вот родная мать внушала безотчетный страх, как нечто неведомое.

— Меня страшит одна мысль, что она способна заживо сжечь человека, а перед тем растоптать его честь, — говорил Хазар-бей, словно до сих пор пребывал в том пожаре, из которого был чудом извлечен зачинщицей казни. — Гиена и то оставляет от падали больше, чем Азизе от своего врага. Она даже с его мертвым телом и добрым именем не готова смириться. Мы все были безрассудны и эгоистичны, все ошибались. Но такого беззаветного людоедства я в жизни не видел. Она убивала раньше? — вдруг он спросил Харуна.

— Насколько мне известно, нет. После пожара на ферме и смерти сына она мстила Насух-бею. Была одержима им. Это, конечно, прозвучит странно, но, думаю, вы знаете, что вашей семье Азизе уже никогда не причинит вред, по крайней мере, осознанно. Она не тронет тех, кто ее крови. Но вас беспокоит, как вы сами выразились, людоедство, не так ли? Людоедством ведь бывает и состояние души, когда близкий изводит людей, пока не получит желаемого, — сказал Харун, всколыхнув в душе осадок горечи.

Сейчас они с Хазар-беем будто смотрели в ту точку, в которой сходились их взгляды на алчущих матерей. На свою Харун устал злиться, но сохранял жизнерадостность. А за Хазар-беем уже какой месяц по пятам шла хандра.

— Вы как-то приводили в пример дядю Сардара, которому простили убийство.

— Он раскаялся и помогал семье убитого. Он находился в аффекте, когда напал, — вспомнил Хазар-бей.

— Выходит, преступника можно простить, когда он оступился и даже когда повел себя, как зверь.

На секунду эти слова пролегли между ними глубокой пропастью. Ярен глядела на них с интересом слушателя, а Хазар-бей решительно не понимал, к чему клонил Харун, пока не услышал:

— Но как быть со зверем, годами сидящем в человеке? Ради детей вы можете попытаться простить Азизе, забудете боль, но едва ли перестанете бояться за них. Азизе станет частью семьи, искупит вину, но страшно то, что спустя какое-то время она войдет в свой устоявшийся деспотичный характер, от которого могут снова пострадать ваши родные. Она властная — очень. И непреклонная. Все делает по-своему, как моя мать, — усмехнулся Харун. Забавно, что на протяжении всей жизни ему приходилось иметь дело с подобными женщинами, и порой их лица сливались в один легко узнаваемый портрет.

Чуть ослабив чумбур, Хазар-бей пустил коня вперед себя. Тот фыркнул и тряхнул темной блестящей гривой, отогнав мух.

— К тому же, Хазар-бей, мы не можем оспорить тот факт, что у Азизе не было ни одного по-настоящему счастливого внука или ребенка. Она извела всех. Она верила, что делает для них как лучше, но ее благими намерениями полно кладбище Асланбеев. Таков людоед внутри нее: причиняет одни несчастья. Возможно, вы бы простили ее, если бы были уверены, что она навсегда избавится от дурных наклонностей.

— Простить... Как? — с тем же ужасом проговорил Хазар-бей, пытаясь найти ответ Всевышнего внутри себя. Он боялся, как бы вместе с Азизе в их семью не вошло еще большее горе, причиной которого послужил бы ее неуемный характер. — Она столько лет ждала мести. А какое счастье можно было построить за эти годы.

Что правда, то правда. Если вы когда-нибудь будете идти по улочкам Мидьята, и вам резко прилетит в спину нож, сильно не удивляйтесь — это Азизе напомнила вам обиду полувековой давности.

Они отошли довольно далеко от городских улочек, остановились, и тогда Хазар-бей осмотрелся на предмет посторонних людей, животных и решил отпустить коня. Тот нетерпеливо переминался с ноги на ногу и качал красивой головой. Ярен на это резко возразила и отпрянула — она считала коня бешеным и не ожидала, что ему позволят свободно носиться по полю. С тех пор, как он укусил ее, с лошадьми Ярен была настороже. А малышка Гюль, напротив, всю дорогу с обожанием кормила питомца кормом из пакетика.

— Дай мне руку, — мягко попросил Харун женушку.

— Харун, я ни за что не подойду к нему! Аллах, Аллах, пусть так стоит, зачем его выпускать?

— Я не сказал, что ты должна подойти к нему. Зачем мне над тобой издеваться? Просто дай руку и успокойся.

— Он тебя не обидит, — Хазар-бей похлопал коня по шее.

— Жизнь моя, обнаружить спустя год брака, что ты мне не веришь, было бы очень досадно. Смелее, курдская дева!

Поддавшись улыбке Харуна, Ярен все же послушалась и взяла его за руку. Сначала она с недоверием поглядывала на коня, в то время как Хазар-бей отстегивал чумбур от недоуздка. Затем испуганно вздрогнула, потому что конь издал звонкое ржание и пошел легкой рысью на середину поля. Там он увлекся травой и энергично заработал челюстями, не намереваясь никуда бежать. Он безмятежно пасся, а его шерсть переливалась на солнце то бурым, то рыжим, то голубоватым цветом.

— Ума не приложу, если ты так лошадей боишься, как ты сестру с коня скинула? — шепнул Харун на ухо жене, удостоенный ее красноречивым прищуром и шутливым ударом в грудь. Уже секунду спустя она расслабилась и прижалась к нему. Делала Ярен это ну очень уморительно и душевно: плюх ему на плечо! — и долго нежилась в объятиях, облокотившись на Харуна.

— Харун, давно ты знаешь Азизе? — постояв в минутном раздумье, задал новый вопрос Хазар-бей.

— Не то чтобы знаю, до приезда в Мидьят был скорее наслышан. Мать кое-что рассказывала о ней. Она провела детство со старшим братом и ненавидела Азизе за то, что тот женился на ней, их тогда еще служанке. Дядя избивал ее. Матери это нравилось. А в восемнадцать она сбежала в Урфу и больше с Асланбеями не виделась. Я не интересовался жизнью Азизе, пока это не коснулось Аслана. Он узнал о ней от моей матери и Махфуза.

— Азизе прятала его, как Дильшах?

— Примерно, — при воспоминании об умершем друге тоска и гнев слились в грозу, раздробившую теплую улыбку Харуна. — Она младенцем отлучила Аслана от матери и отдала в приемную семью в Карсе.

Но он так невозмутимо об этом говорил, что Хазар-бея бросало в дрожь. Он шепотом выбранился:

— Аллах, что за зверюга!

В трагичной истории Аслана зверюг в действительности было две. Азизе, что вершила его судьбу по своему разумению, и львица Фюсун, которая каким-то образом пронюхала, где он спрятан.

Приемные родители Аслана, бездетная чета Карахан, имели торговое дело — его помогла открыть Азизе в качестве вознаграждения за то, что они временно приютили ее внука. С какого ракурса ни взгляни, люди это были положительные: доброго нрава, образованные, у соседей на хорошем счету. Достаток у них выше среднего по Карсу, прибыльный бизнес неуклонно шел в гору, и, казалось бы, для обеспеченной жизни этого должно сполна хватать. Но нет.

Как мать втерлась к ним в доверие, какими дастанами⁽³⁾ о злостных интригах Азизе услаждала их слух и сколько инвестировала в их предприятие, одному Всевышнему известно. Да только чета Карахан относилась к ней радушно, как к богатой родственнице, а к Азизе вдруг преисполнилась презрения и страха. Они сохраняли от нее в тайне союз с матерью, по обыкновению высылали отчеты об Аслане. Но Фюсун Асланбей прочно держала их в иллюзии, что она и только она — неравнодушная защитница его наследства и интересов, тогда как Азизе — сатрап, узурпирующий род Асланбеев.

Оглядываясь теперь в прошлое, Харун сказал бы проще: Караханы удобно устроились меж двух владычиц с миллионами денег. И Аслана берегли не из родительской любви, а потому что он — золотая жила.

В Урфе мать представила чету Карахан, как родню по линии бабушки. И от Аслана, и от Харуна с отцом, конечно же, скрыли, что он приемный и что где-то на востоке, в Карсе⁽⁴⁾, его настоящая мать, обманутая Азизе, оплакивала его пустую могилу.

Внутренним чутьем Харун искал подвох в этой темной истории. О родственниках бабушки мать не распространялась, ибо они меркли на фоне именитого древа львов, а тут, извольте, целая семья, как снег, упавшая с неба, заявилась к ним в гости. Но, так как Харун с Асланом очень скоро сдружились, он перестал задавать вопросы. К тому же только круглый дурак мог надеяться, что мать на них честно ответит. Аслану было всего пять, когда они познакомились, Харун — на шесть лет старше⁽⁵⁾. Разница в возрасте значительной роли не играла. С годами она становилась незаметнее, а проскальзывающее между ними поистине братское родство самым важным.

По крови же львов Харун с Асланом считались дядей и племянником, по духу Аслан был ему, как младший брат, а по существу — и племянник отпускал об этом печальные шутки — истинно близким ему человеком он признавал Харуна. Хотелось что-то возразить на это. Сказать Аслану, что интернат не равносилен ссылке и семья не избавилась от него, как он думал, да утешить было нечем. Правда лежала как на ладони, и слепец не заметил бы, что приемных родителей чувства Аслана не волновали.

Он ужасал их. Он страдал шизофренией.

— Да что за нафиг?! Он был здесь, он был здесь! Почему вы не слушаете! — в слезах бился Аслан, указывая на окно в своей спальне.

Когда критическое мышление давало сбой, он легко верил всему, что видел. Его галлюцинация велела написать письмо, но вместо ручки, за которой он незаметно спустился на кухню, Аслан схватил нож и заперся в своей комнате. Заметившая его работница заголосила на весь дом. За ней на второй этаж подорвались остальные. Харун, в снегу и в верхней одежде, только что приехавший к другу на выходные, обогнал свою мать и чету Карахан. У него не находилось слов, чтобы передать ту паническую судорогу, что сжимала внутренности, пока они с отцом Аслана выламывали его дверь и вырывали из рук нож.

— Он сказал, я должен написать письмо, иначе несчастье! Отдай! — разозлился на отца Аслан. Тот с отсутствующим лицом зажимал порез на ладони, а мать, спрятав нож и выпятив глаза на лоб, отошла назад.

— Ты не принимаешь лекарства, Аслан, — безаппеляционно заявила Идиль-ханым. — Хочешь, чтобы тебя опять положили в больницу?

Самое время его упрекать, разумеется! В чем же еще может нуждаться подросток, на котором с детства поставили крест, а впридачу налепили клеймо «шизика», околдованного джинами. Харун отмахнулся от нее колким и злым:

— Вам как будто не известно, что ему еще подбирают лекарства.

Он не общался с врачом Аслана, но и то понял, что племяннику подходили не все таблетки, а те, что он хорошо переносил, давали эффект через недели⁽⁶⁾. Его лечение длилось всего полтора года. Болезнь Аслана дебютировала в двенадцать лет. Его водили на сеансы психотерапии, назначали препараты и перевели в коррекционный интернат, откуда забирали домой по праздникам и на выходные⁽⁷⁾. Харун старался как можно чаще навещать Аслана в Карсе, но это не всегда удавалось из-за подработки и учебы в Сабанчи.

— Энвер, — зашептала мужу Идиль-ханым, — у меня плохие предчувствия, Энвер.

— Идиль, Энвер, не переживайте, все обошлось, Машаллах. Давайте не будем нагнетать и дадим Аслану отдохнуть, — мать, прибывшая из Урфы, подозвала чету Карахан к себе и предложила спуститься в гостиную. У порога она задержалась. Просверлила Харуна жестким взглядом за его несдержанность и, нацепив черство-учтивую улыбку, прикрыла за собой дверь.

Аслан измученно упал на кровать, схватив голову руками, и умолял оставить его в покое. Кого именно молил — не разобрать, поскольку голосов в его сознании было множество, каждый нашептывал что-то свое, будто змея. Одни унижали его, иные оскорбляли, запугивали и повелевали им, как марионеткой.

«Они враги».

«Ты — ничто».

«Они хотят навредить тебе».

«Ты должен слушаться нас».

«Ничтожество».

«Что-то не так».

«Этот мир не настоящий».

— Это правда ты, Харун? Живой? — жалобно произнес Аслан, сомневаясь в своей реальности.

— Конечно я, — сказал Харун, сняв шарф и мокрую куртку, и ободряюще потрепал его по плечу, присев рядом. — Разве я мог не приехать к своему брату, с которым обещал провести время?

— В прошлый раз тоже был «конечно ты»! Мы у писателя. Люди ржали надо мной, потому что в полиции редкостные тупицы. Но я главнее. Я знаю, что нужно написать письмо.⁽⁸⁾

За неразборчивой речью широкими и беспорядочными мазками мало-помалу вырисовывалось крайне обидное для Аслана происшествие. Он думал, что они ходили в здешнее кафе «Достоевский» с русским колоритом. Он словно наяву видел, как они прогуливались по вечерней улице у подножия древней черной крепости, а Харун, настолько же реальный для него, как сейчас, делился новостями об учебе и обещал оплатить дорогущего жареного гуся. Мало того, что Аслана забрали в участок, так он и объяснить стражам порядка ничего не сумел из-за разыгравшегося психоза. Но «тупицы» все же догадались найти в его кармане записку с домашним адресом и связаться с родителями. А те насильно определили в стационар.

— Какое письмо ты хотел написать? — Харун перевел разговор на другую тему. Он четко усвоил главное правило общения с другом: нельзя поддерживать его бред, но и оспаривать тоже, не то Аслан испугается сильнее и вступит в пререкания. А еще не следовало выделять его среди других, как больного, заслуживающего изоляции, так как это не только коренило в нем сознание ничтожности, но запускало бурную паранойяльную реакцию.

Харун терпеливо выслушал вываленный на него сумбур за гранью логики и дал о чем-то глубокомысленно помолчать, пока Аслана держало оцепенение и он силился вспомнить, на чем закончил. И вроде бы мания с письмом его отпустила, так как он мертвецки устал и лег на постель.

Сонм голосов, по-видимому, еще донимал Аслана, продолжая свою пытку, потому как он слабо вертел головой и вздрагивал. Хотя поддерживал беседу, которую завел Харун в попытке занять племянника чем-то забавным и нейтральным. Добиваясь ремиссии в его заболевании, родители старались ограждать Аслана от стрессов и шокирующих вещей⁽⁹⁾.

Харун обвел глазами теплую, ярко освещенную комнату. Из окон виднелся заваленный снегом квартал с необыкновенно широкими «русскими» улицами и пришедшей в упадок старой имперской застройкой, которая постепенно заменялась современными зданиями. Аслана привлекал этот самобытный район Карса, в котором они года три назад слонялись без дела до наступления темноты⁽¹⁰⁾. Выкрашенные в спокойный тон стены спальни пестрели непонятными схемами и мистическими надписями с угрозами. Клеить обои было бессмысленно: Аслан рисовал на них в моменты обострений, поэтому чета Карахан перешла на краску и время от времени обновляла ремонт. На столе со стопкой книг русских и турецких писателей появились новые рисунки, сюжеты которых напоминали кошмарные сны и фильмы ужасов. Впоследствии, увидев его творчество, — Аслан продолжал рисовать в Мидьяте — Генюль с трудом сдерживала слезы, ведь он ни на йоту не чувствовал себя в безопасности. Погибший брат, которого она узнавала по коробкам с его вещами, привезенным Харуном в логово львов, видел мир зыбким, враждебным и пугающим до глубины души.

Вот поэтому Харун выступал против его идеи развенчания интриг Азизе. Помимо того, что она походила на навязчивый бред и ухудшала его самочувствие, Харуну трудно было определить, что в этом большая шизофрения: галлюцинации друга, правда о его происхождении, открытая матерью Харуна спустя двадцать лет, или бесчинства, что Азизе вытворяла с его кровной семьей.

Когда Аслан рассказал по телефону о неком Махфузе, Харун поначалу решил, что это голос, который приказывал ему ехать в Мидьят к родной бабке. Голоса и раньше назывались именами и ставили ультиматумы, однако Аслан научился успешно противостоять их давлению. Ему семь лет подбирали лечение, семь лет он продирался сквозь кричащую толпу в своей голове, чтобы закончить Стамбульский университет и жить, не нуждаясь ни в чьей опеке. Харун помог выбрать лучшую клинику, где наблюдался Аслан, но, стоило ему войти в ремессию, поверить, что мир не иллюзия и его никто не преследует, как этот мутный тип Махфуз, помощник матери, вмазал по больной мозоли: все ложь.

И у Аслана сорвало триггер.

«Азизе тебе враг».

«Для нее ты — ничто».

«Она вредит твоим близким».

«Ты должен послушать тетю Фюсун и помочь нам остановить ее».

«Ты — истинный наследник Асланбеев».

«Что-то происходит в Мидьяте».

«Твоя жизнь в опасности».

В общении с другом Аллах ниспосылал Харуну терпение, раскалывающее горы. Монолитное и непробиваемое. Он и сам будто обратился в неподвижный мрамор, слушая подробное изложение плана, разработанного Асланом на пару с Махфузом. Мать это одобряла. А хуже всего то, что она достала липовые справки, что Аслан психически здоров, и он приобрел себе машину. Что-то и правда затевалось, что-то очень скверное, а потому не зря Харун вырвался из Нью-Йорка, как только смог.

— Аслан, я понимаю, ты имеешь право все выяснить и добиться для себя справедливости, — сказал он, с вниманием следя за импульсивным поведением друга. За машину ему уже влетело. Аслан сильно расстроился, но, переступив через свое упрямство, поклялся ее продать либо обходиться услугами нанятого водителя. — Но, ты сам знаешь, обстановка в Мидьяте накаленная — тебе может стать плохо. Стоит ли игра свеч, аркадашым? Твоя работа, нормальная жизнь, здоровье — ты все ставишь под угрозу. Давай рассудим логически. Азизе отдала тебя в приемную семью, чтобы обезопасить. Будь она твоим врагом, тебя бы не было в живых, но это не так.

Как какой-то паззл, Харун тщетно собирал для Аслана новую безопасную реальность. Безопасную — это даже смешно и ни разу не логично, учитывая, кто его родня и как жестоко она обошлась с ним. Дикие глаза Аслана маниакальным блеском отбросили вопрос: «Ну и кто из нас псих?»

— Бабушка Азизе лишила меня семьи, дома, матери! Я сам должен разобраться с ней. Должен, понимаешь? Тетя Фюсун сказала, что это мой долг, мое время пришло, и она права.

— А ты не спрашивал у нее, почему твое время пришло только сейчас? Чего она ждала? Она же с детства врала нам.

Аслан обогнул письменный стол, за которым сидел, и опустился на лакированную столешницу. Харун спросил себя, руководили ли им голоса. Ведь не могла небылица, которую озвучил друг, и впрямь быть мнением матери:

— Нет, брат, послушай. Она не хотела подвергать меня опасности, пока я был ребенком. Она для того и нашла меня в Карсе, чтобы быть рядом и защищать от бабушки. Теперь Азизе перешла в наступление, и мы обязаны положить конец ее войне. Я поеду.

— И все? Мать еще что-нибудь говорила о своих планах?

— Нет, но я поеду, — как заведенный, повторил Аслан.

— Тебе необязательно лично ехать. Ты можешь остаться в Стамбуле, я побуду с тобой. А Махфуз-бей займется расследованием и будет обо всем докладывать, раз это теперь для него смысл жизни, — советовал Харун, надеясь, что такой вариант звучит для Аслана безобидно и убедительно. — Когда все закончится, посетишь Мидьят и познакомишься с семьей.

Махфуз хотел возразить ему, но напоролся на взгляд, настоятельно рекомендующий замолчать. И не вмешивать болеющего друга в грязные делишки Фюсун и Азизе.

Аслан с жаром заспорил, стал тревожнее. В конце концов, они условились на том, что в жерло клановой войны отправился Харун, поскольку нужно свести дружбу с Шадоглу, а Махфуза там узнает Зехра-ханым. План скорректировали.

Мать не знала об участии Харуна — он запретил Аслану и Махфузу сообщать о себе. Какими бы благими целями она ни прикрывалась, а Харун слышал истинный ответ в своем сердце: мать неспроста вцепилась в Аслана, как клещ, со своей лживой опекой. И, если бы заподозрила, что Харун в Мидьяте, моментально замела бы следы. Конечно, присматривая за другом в Стамбуле, было бы легче раскрыть ее секреты, но, так как Харун не мог находиться в двух местах сразу, многое ускользало от него. Редкие распоряжения матери по телефону из Урфы, странно холодный интерес к их разведке. Нет, она не стремилась просто разоблачить Азизе — через наследника Аслана она искала путь к богатствам соперницы.

Харун твердил бесновавшейся матери, что смерть Аслана — вина самого Аслана, а не их недругов, тогда как собственная совесть выносила более тяжкий и правдивый приговор. Аслан выжил бы, если бы Харун мог знать о ловушке матери, о чем она говорила с другом, что внушала ему и как обворовывала его. Если бы угадал направление его мыслей и предвидел, что, заигравшись в шпиона, Аслан бросит прием лекарств и помешается. Если бы не доверился Махфузу, который и после разжеванных объяснений понятия не имел о природе шизофрении и предвестниках ее приступов. Но, к сожалению, время преступно упущено.

— Аллах, бедный юноша! Дети в могиле по вине родителей, — дослушал Хазар-бей. — По-моему, Фюсун собиралась шантажировать Азизе, обменяв Аслана на деньги. В том случае, если бы он не завладел наследством и не подарил ей половину. Может, затем она и подделала его справки о здоровье, чтобы в суде было сложно оспорить сделки, — предположил он то, о чем уже многократно думал Харун.

Вообще первое, что они сделали с Генюль, когда разбирали коробки Аслана, это убедились, что у матери на руках нет документов, которые позволили бы урвать его имущество. Генюль довольно быстро осознала, что Фюсун не панацея от Азизе. Скорее так: война ушла, а мор — еще хуже — пришел.

Харун вспомнил об Аслане все, на что достало моральных сил. Хазар-бей, поняв это, не бередил рану и переключился на дочку, а в памяти во всей полноте все равно восставал образ племянника — того, что ребенком рисовал увиденных чудищ, гулял по русским улицам, кидаясь снежками, и мечтал о Стамбуле вопреки издевательским насмешкам голосов. Внутри вновь поселился лед суровых карсских зим и отступил лишь тогда, когда на Харуна оглянулась Ярен, которую он все так же крепко обнимал со спины. В ней взвился огонь курдов — и зажег его погасшую душу.

— Чему ты улыбаешься? — на щеках жены обозначились чудесные ямочки. — Нет, я не понимаю, Харун. Рассказал историю, от которой мороз по коже, и смеешься! Я те рисунки, между прочим, забыть не могу. Что случилось?

— Я просто рад, жизнь моя, что долгая зима осталась позади.

Ярен нежно коснулась его щеки.

— А как насчет весенних гроз?

— Как всегда, пошумят и пройдут, — Харун опустил подбородок ей на плечо.

Хазар-бей, наклонив голову, кормил коня вместе с Гюль. Пока она делилась с ним впечатлениями и предвкушала приезд старшей сестры, он молчал, омраченный тенью еще не принятого решения.

Можно ли простить падшего? Или падший настолько горд, что считает, что прощение должны просить у него?

На короткий миг Харуну показалось, что его обдало холодом бездны, в которую мать столкнула отца и Аслана. Возможно, Харун и простит ее. Когда отсечет от себя и своей семьи тюремной решеткой.

Жену Сардара звали Сехер, и с женихом в Диярбакыре, у которого ее якобы украли, завернув в одеяло, никакого примирения и в помине не было. По той простой причине, что Сехер прибила его. И никакой он ей не жених, а скандал со свадьбой просто-напросто вымышленное прикрытие.

Минут пять к Шадоглу и приглашенным в особняк курдам липла душная тишина. Первые переваривали информацию и нет-нет, да бросали быстрые взгляды на Насух-бея, гадая по грозной позе и сведенным на его переносице косматым бровям: рванет или нет? Нелегко ему далась эта уступка сыновьям в обмен на дружеский ужин с Азизе. Домочадцы не сразу поверили, что Насух-бей, обмыслив все как следует и позвав их, первым прекратил конфликт.

— Хорошо, что твой видеорегистратор записал разговор, — прошептал Азат Харуну, — иначе добром для нас это не кончилось бы. Смотри, как их напугал Эстель — сразу шелковые стали.

Не то слово, Машаллах, не то слово. Компромат хоть как-то ограничивал Сардара в выражениях и утешал старого бея, который заявил, что, в случае чего сдаст того старейшинам клана как злостного заговорщика. А Харун бы еще скидку выбил в налоге за крышу. Ну а чего мелочиться? Торговать уликами, так по полной. Никто, без сомнений, выдавать Сардара не стал бы, так как от этого напрямую зависела судьба похищенного ребенка, но припугнули они его здорово, и диалог сразу наладился.

«Жених» Сехер, как его мысленно называл Харун, происходил из клана Эстеля, она — из семьи Назлы-ханым, и никто, разумеется, не позабыл о благородной традиции мести. Вместо кровопролития Эстель решил взять за убитого деньгами. И ограбил Сардара так, что тот остался еще должен, а его соклановцы, граждане небогатые или испытывающие трудности с финансами, ничем помочь не могли. Разве что скопили немного на их свадьбу с Сехер, чтобы достойно отметить.

Услышав, что некогда могущественный род его приемной матери загнивал, Хазар-бей тоскливо опустил глаза. Папочка Джихан облачился в гордость, раненую тягостными чувствами, а Азат уныло прокрутил четки. Женскую половину дома на переговоры не пустил Насух-бей, но Ярен слала Харуну сообщения, узнавая, все ли в порядке.

— А ребенок? — спросил Хазар-бей.

— Он крови Эстеля, — ответил за Сардара пришедший с ним Муса, вызывающе вздернув голову. Охранники Шадоглу отобрали у него пистолет и проверили карманы, но его это не смутило. Он одним высоким ростом и решительными движениями внушал тревогу. — Семь лет назад Сехер вышла замуж за старшего брата убитого. Ее муж был честным бизнесменом. У них была прекрасная семья, они любили друг друга. Но его попытки вести дела без криминала пришлись старейшинам не по нраву, и они его убрали. Так скажем, выбраковали за непригодность. Сехер знает, что убийца — его собственный брат, но доказать ничего не может. Он угрожал ей сыном, вот она и приняла меры. Подонок неудачно упал на стекло. К шайтану ему дорога! Беда в том, что клан потребовал компенсацию. Им недосуг возиться с Сехер и ребенком — выгоднее содрать деньги, а тут и повод есть — плата за убийство. Родня ее бедна, поэтому она обратилась к нам. Сардар — ее друг детства.

Джихан-бей переглянулся с домочадцами, как бы уточняя их мнение.

— Значит, мальчик относится к их роду, но он им не нужен? Он — заложник?

— Да, — сказал Сардар, сцепив ладони в замок. — Если я заплачу старейшинам, они вернут его, и наш спор будет исчерпан. Лучшее, что можно сделать, — откупиться от них и забыть, как страшный сон. Вы, Насух-бей, знаете это не понаслышке.

Интригующая пауза, которую держал Насух-бей, словно вино с годами, лишь крепчала. Харун был уверен, что через несколько минут он выставит братьев Шадоглу за дверь вместе с курдами, однако же, гнев главы дома разразился только над Сардаром:

— И после этого, паршивец, ты думал, что я радушно приму тебя и дам денег?! Как бы не так! — покраснели его свирепые глаза. — Я не ввяжусь в ваши распри. С чего ты взял, что меня волнуют твои проблемы? С чего решил, что смеешь лгать и угрожать мне, Насуху Шадоглу?!

В отчаянии Сардар отвел глаза и пару раз кольнул Харуна язвительным взглядом. Он находился в явном затруднении, и запись с видеорегистратора связывала ему руки, мешая ставить условия. Но он еще не знал главного. Выбрав подходящий момент, когда иссякнет яростный поток Насух-бея, Харун ошеломил курда:

— Должен признаться, Сардар-бей, мы тоже были не совсем откровенны с вами.

— Мы не дадим вам денег, сынок, — хмыкнул папочка Джихан со сдержанной насмешкой, — потому что у нас их нет.

— Тогда зачем вам эта встреча? Это какая-то ловушка?

— Успокойся, брат!

Муса, по старой памяти доверявший Харуну, желал дослушать до конца и перехватил Сардара, чтобы тот, вскочив с дивана, не спровоцировал Шадоглу на ответные действия. А что они могли в тот же миг спохватиться, об этом говорило напряжение, с которым мужчины взирали на пойманного в их сети шантажиста.

— Не такая изощренная ловушка, как ваша ночная охота на тигра, — с прохладцей заметил Харун, послав сообщение женушке, убрал телефон в карман джинсов и заговорил более располагающим тоном: — Сардар-бей, я буду предельно краток. Если бы вы знали правду, вы бы не пришли сюда. Вам нужны деньги, а мы знаем, как их достать, но для этого необходимы ловкие люди, готовые пойти на риск. Понимаете, о чем мы?

Сардар оскалился в улыбке.

— Мы должны достать деньги и какая-то их часть будет причитаться нам?

— В целом, идея такова, — бодро ответил Харун к немалому изумлению семейства.

Они с братьями Шадоглу рассмотрели возможность включения Сардара в свой план, но Харун решил не дожидаться, пока те с дозволения Насух-бея «хорошенько ее обдумают и просчитают последствия», а Сардар, не теряя времени даром, найдет, как выкрутиться и обокрасть их.

Его улыбка между тем стала зловещей гримасой, исказив до неузнаваемости вытянутое лицо.

— Задумали нашими руками ограбить Эстель?

— Вы, как всегда, очень верно понимаете. Чувствую, мы с вами сработаемся. Мне, знаете ли, далеко не безразлично ваше чрезвычайное положение. Но, даже будь у меня или у Насух-бея нужная вам сумма, вы бы возвращали ее долго и не факт, что вернули бы сполна, учитывая ваш кризис. Поэтому я нанимаю вас, хотя будет точнее сказать — предлагаю объединить усилия. Вы и так собирались напасть на бригаду Эстеля, так вот и у меня есть к ним одно дельце. Муса, должно быть, посвятил вас в долги моей матери?

— В общих чертах, — кивнул Муса.

— Что значит «нанимаю»? Почему я ничего не знал? А если он сбежит с деньгами? — вознегодовал Насух-бей.

— Сардар рискует не меньше, — заступился за друга Муса, заговорив басовитым рассудительным голосом. — У вас запись с видеорегистратора. Но я клянусь Аллахом, Насух-бей, что, если вы объединитесь с ним, такого надежного союзника вы нигде не обретете. Если вас это убедит, я давно работаю с Харун-беем и прослежу, чтобы вы получили деньги.

Лично Харуна это вполне убедит. Для того он и связался с Мусой, который выступал сегодня посредником.

— Насух-бей, — обратился он к главе дома вежливо, но с непреклонностью львов, — извольте не волноваться о предательстве, оно невозможно. Денег Фырата, которые мы украдем, вряд ли хватит для выкупа ребенка. Сардар получит вознаграждение из активов моей матери.

— Это как так? Каким образом? А огласите весь свой план, пожалуйста. Во что вы меня втягиваете? — растерялся Сардар, а Харун и папочка Джихан улыбнулись на это, как доброй шутке, с торжеством. Став податливее, шантажист сложил оружие.

— А это, образно говоря, разговор не на одну чашку кофе, сынок, — самодовольно ответил папочка Джихан, расправившись с внутренним смятением. — Отец, если ты не против, обсудим здесь и сейчас?

— Да, посмотрим, Джихан.

Все-таки последовал одобрительный, но не то чтобы благосклонный взгляд старика. В конце концов, когда немилостивая судьба заводит вас с братом по несчастью в глубокий тупик, чем бестолково воевать, лучше сделать его своим сообщником.

«Как успехи? Что-то вы долго, уже почти вечер» — Харуну пришло сообщение от Ярен.

«Твой кузен очень понятливый человек. Думаю, он не откажется помочь нам. В ресторан идем?»

«Никакого ресторана. Гроза идет. И я приготовила пиде⁽¹¹⁾ на ифтар».

«Хорошо, как скажешь, cnm⁽¹²⁾».

«Жду. Öptm⁽¹³⁾».