Потемневший электрический чайник, с раскрученной сгоревшей подставкой, висящей на ближайшем крючке для полотенец и сверкающей закрученным лабиринтом в крышке мыльных пузырей, льнёт к обглоданной временем стене, неустойчиво покачиваясь от топота маленьких тараканьих ножек – так они звали соседских отроков – чуть-чуть и упадёт. Всё, что его придерживает – покрытый налипшей накипью кипятильник, который не получается оттереть даже западными газировками и специальными средствами, на которые у них и так не находилось лишних денег.
Они живут в маленькой государственной микроквартире, которую выдали Филу, когда его отец, серьёзный и консервативный мужчина, скончался от сердечного приступа. Из-за некоторых скрытых связей, его быстро поставили в очередь на комочек пожухлых восемнадцати квадратных метров, и также неожиданно быстро его выдали.
Бок о бок Фил ютится с Виком, а их кошельки с головокружащей бедностью. Кожаные кармашки набиты талонами и скидочными картами, а животы звенящей пустотой и чёрным чаем, больше напоминающим перекрашенное сено.
Да только бьющиеся о отсечённую стеклянную голову, подвязанную на изолированном хребте, никогда не видели в ней чего-то ненастоящего. Для молей одинокая и похрустывающая их жизнями лампа была и солнцем и луной. И смертью сверхновой и распадом Кассиопеи. Они падали замертво, обжигаясь о собственные грешные надежды и глухо ударялись о малиновое дно фигурной пиалы, расписанной объёмной виноградной лозой.
И Фил никогда не разрушался от бедности в микроквартире, даже когда голод заглушал собственные мысли, а выскочившая пружина посреди ночи толкала его в серую реальность, раздирая нагие бока. Здесь был весь его внутренний мир, высеченный на отколотых плитах погнутым гвоздём.
Вместе с ним погибал Вик, морщась от болезненного кряхтения и металлического звона. Растирал заплывшие во время сна глаза и волнующим беспокойством освещал кромешную тьму.
–Вик, это просто ссадина, ерунда.
А на столе в конфетнице похоронены полувскрытые пластыри, склянки с зелёными и карамельными этикетками от неаккуратности владельцев, мятые блистеры в которых была, дай бог, одна таблетка, помятая бутылочка перекиси и марлевый сэндвич.
–Ага, а ржавчина на месте ссадины тоже ерунда?
–Да и похуже было, всё будет в порядке.
Промазывая порез зелёнкой на откусанной ватке, бирюзовые кончики холодных пальцев цепляются за нежную кожу, что заставляет вздрогнуть, потрясти секундно плечами и зажмуриться. Пекут смерти микробов, словно лопаются, как киты, обрамляя алую кожу микроскопическими трупами. Складывая губы, из недр пробитых порывами сквозняка лёгких выходит захороненная нежность и ментальная боль в области живота, от чего пальцы на ногах гнутся засахаренным мармеладом, однако шипение сверху слегка приглушается.
Разжимая кулак, взору предстаёт помятый и мокрый пластырь, сквозь белую оболочку которого вырисовываются гоночные силуэты. Вскрывая упаковку, в рот падает одна из бумажных половинок, а вторая в чужую ладонь. Цветастый японец неслышно рычит, в попытках вырваться с обеззараженного места, но остаётся на своём законном месте, не в силах даже включить аварийку.
–Вот так.
Слабо улыбаясь, Вик поднимается с колен, и усаживается на против Фила, укладывая локти на край шаткого стола, две ножки которого стоят на сложенных в три раза рекламках. Постукивая отросшими ногтями по ободранному акриловому лаку, от чего тот забивается хитиновыми чешуйками, тяжёлый вздох и бряканье дужек очков изъедают извилины головного мозга в кромешной тишине. Отвлекает только настигающее бурление кипятящейся воды, что откидывает незакрывающуюся крышку.
–Вик, тебе это не надоело?
Фил встаёт со своего места, присаживаясь на корточки у пожелтевшей розетки и вынимая проплавленную вилку. Осторожно хватаясь за пластиковую ручку кипятильника, чтобы не помять её мягкий корпус, он кладёт прибор в раковину. Поднимая чайник с пола и укладывая его на столешницу, обделанную порезанной клеёнкой, рыщет в полках упаковку цикория.
–Что именно? – Вик ждёт, когда кружки с кипятком, разбавленным подобием кофе, постявят перед его носом, а его голову вскружит тошнотворный аромат сгоревших корневых систем. Что и случается через пару мгновений.
–Ну, наше бедное положение, мы даже чайник новый купить себе не можем!
Кости на лодыжках проглядывались мутировавшими яблоками, обтянутыми кожей, а рёбра можно было пересчитать даже не прощупывая. Люди, которые говорят, что с милым рай и в шалаше – никогда не жили под крышей из раскидистых ореховых ветвей и никогда не спали на пружинах, покрытых тонкой рваной простынкой.
–Знаешь, Фил, – протягивая мертвецкую руку, Вик раскрывает ладонь морской раковиной, в которой перламутровыми жемчужинами покоятся белёсые мозоли. Их накрывают холодным компрессом, тянущимся с другого края стола и прячут под ледяными костяшками, что выпирают из собранных в крюк пальцев. Юношеские души соединены одним, сверкающим жизнями целителей, тросом. – Конечно я устал от этого, но я люблю тебя. И я хочу делать твои проблемы нашими и решать их хочу вместе.
–Спасибо, Вик.
Пропуская проглоченные чувства через тело, они заразились расцветающей в венозной крови любовью. Жертвующие трепетали своими крыльями, чешуйки с которых налипали на отметины оставшиеся от их цифрового существования.
Всматриваясь в идеально продолжающийся сквозь сцепившиеся руки градиент, Фил вязнет в туманном аромате кофеподобных трав, от которых у горла стоит огромный ком, расслаивающийся на лоскутки с каждым глотком. В желудке эмульсионно-кислотной воронкой плещется разлагающееся отчаяние с голубыми цветками, вцепившиеся корнями в пульсирующие стенки. Они распускаются, когда хитиновые создания скидывают свои окрасы; щекочут их брюшки и жертвуют сердцевинками.
Если рассечь грудную клетку, цепляясь кончиком острия за кости, то кровь свернётся шоколадной космеей, а на её запах слетятся умерщвлённые судьбой моли, что прилипше к обездоленной лампочке на потолке, подгоревшими корочками свалились в виноградную пиалу.
Их организмы – цветочная рептурбация рутинного существования, заплесневевшая кусочками черешни в бутылке йогурта надежда, завывание кошачьих со взрывами съеденных сверхновых и жёлтый ореол со спрятанным звёздным лабиринтом под собой.
Они едят любовь со дна майонезной шайбы, пьют цикорий в лунно-травматичные ночи – в солнечно-ленивые дни, тучно-разможенные будни и туманно-тревожные выходные тоже – и стыдливо светятся, вскрывая подноготные своих душ.
–О, кстати, про чайник!
Отрываясь от чашки и намертво вцепляясь в ладонь, Фил кидает вопрошённый взгляд. На паутинно-сколотом экране старого телефона светится четырёхзначное число, с хилой двойкой вначале. Проблеск росы в глазах растворяется слабым бликом, а из открытого рта вылетают пчёлки с пыльцовыми грузилами на лапках.
–Это откуда?
Беззлобно хихикая, Вик кладёт устройство экраном вверх, безобразно быстро что-то кликакая на бледном сенсоре. Сайт с синей вечностью на иконке провожает в хроники компьютерных игр. И там, на страничке разработчика, перерождается количество покупок, обрастающее новыми единицами.
–Наши дела идут в гору, – разворачивая телефон к Филу и пододвигая ближе, проскальзывая и так поцарапанной камерой по столешнице, давит улыбку, от которой очки ползут чуть вверх по переносице.
Разорваться бы сейчас теннисным мячом в псиной пасти, сгинув наскученной вмятой полусферой под крыльцом. Да только собака эта сейчас нежно поглаживает выпирающие пястные кости и смотрит с самым добрым оскалом, что австралийские квокки рядом с ней будут выглядеть, как убитые горем мимические лжецы.
Слова скрылись за гландами, из-за чего получается издать только что-то хриплое, с оттенком безграничного восторга. Фил пытается успокоить бушующее сердцебиение, но, кажется, ещё больше гонит кровь по артериям и сосудам, словно бежит за кленовой веточкой на цветущем лугу.
Вик чувствует, как на планетных холмах выскабливают белые отметины чужой отросший маникюр.
И, кажется, влюбляется вновь.