Ури

Хотелось бы мне иметь хоть толику смелости Олега Енотина.

Я учусь с ним с начала десятого класса. Человек это удивительный: умудряется одновременно быть авторитетным лицом и грушей для битья. Сегодня перед ним расступаются, только бы не тронул (хотя просто так он никого и не трогает), а завтра провоцируют на драку, выкрикивая непотребщину. И его всё устраивает, похоже. Я чаще вижу Олега в обществе шестиклашек, чем с ровесниками, а тем более одноклассниками. И дело вовсе не в том, что он какой-то злыдень дофига или тип неприятный. Просто ребята нашего возраста боятся клейма, которое он носит с гордостью. 

Когда я только перевёлся сюда из средней школы, то сразу ошалел, увидев этого паренька. Не шибко высокий, игнорирующий школьную форму в пользу спортивных костюмов, грубоватый в общении и, внезапно, гей, причём нисколько этого факта не скрывающий. За один только первый день он умудрился дважды подраться с какими-то гомофобными дурачками, причём оба раза одержал победу. За что и загремел к директору. Олег вообще чуть ли не живёт в его кабинете, минимум раз в неделю вылетая из класса за очередной проступок, многие из которых даже не совершал.

И мне бы очень хотелось с ним подружиться. Правда. Но я не стал.

Дело в том, что впервые в жизни я не оказался центральным объектом для прицельных плевков. До девятого класса это была моя роль, в какой бы школе я ни оказывался. Ну а что с меня взять — бледный, худощавый, кудрявый весь из себя. Прибавим к этому достаточно манерный стиль речи, высокий голос и дурацкое имя. А тут внезапно на меня практически не обращают внимания, потому что не такой уж я и странный на фоне местного клоуна в адидасе. И это было необычное чувство, близкое к приятному. Я поистине наслаждался тем, что мог просто каждый день сидеть за задней партой без соседа, заниматься учёбой (или рисовать зверюшек в маленьком блокнотике), не рискуя быть осмеянным за что-то. Я ощутил себя обычным, хоть обычным никогда не был. И некоторое время это было лучшее чувство на свете.

Но всё меняется.

Я начал носить с собой укулеле. Эта маленькая гитарка всегда вызывала у меня особые чувства. Я в целом люблю маленькие вещи: модели машин, микро-издания книжек, фигурки из киндеров…

Акустическую гитару я освоил ещё в двенадцать лет по дедушкиной инициативе. Мне безумно понравилось, и с каждым годом мой скилл повышался. А летом на совершеннолетие он вдруг ни с того ни с сего подогнал мне укулеле со словами "гитара нужна, чтобы кадрить девочек, а эта малышка — для души". Освоить инструмент оказалось нереально просто — уже через неделю я с лёгкостью подбирал любые песни и баловался перебором.

С началом учебного года у отца случилось "обострение", из-за чего я стал опасаться держать укулеле дома и начал брать с собой в школу. Тут-то и началось.

Тихий школьник с последней парты, который носит за плечом чехол — идеальный архетип, над которым просто необходимо подшучивать, чтобы слыть достаточно остроумным. Кажется, класс уже давно привык к Олегу, хоть и продолжал измываться над ним время от времени. А вот я, хоть и проучился с ними год, теперь оказался в центре внимания.

— Ури, покажи пушку, — с весёлым смешком раздаётся за моей спиной, когда я пытаюсь побыстрее покинуть кабинет русского. Женька Воронцов бьёт в чехол коленом, и я покрепче сжимаю зубы. Не реагировать, просто стерпеть и уйти.

— Ты меня не слышишь, что ли? — продолжает он, вызывая хохот одноклассников, проходящих мимо. — На тебя надо заявить поскорее, а то продырявишь нас всех. Давай я позвоню в полицию?

Он лезет в карман, достаёт телефон и делает вид, что набирает ноль два, после чего прикладывает мобильник к уху и гаденько визжит:

— Алё, товарищ гражданин начальник, у нас тут колумбайновец! Нет, сами отпиздить не можем, страшно! Что-что? Позвонить его папочке?

При упоминании отца у меня сводит челюсть. Мне обидно и противно, настолько, что в носу начинает щипать. Я ведь ничегошеньки этому типу не сделал, за что он так со мной?

Ускоряю шаг и двигаюсь в сторону библиотеки. Там можно хоть ненадолго почувствовать себя в безопасности — наша Анна Андреевна хулиганью там тусить не позволяет, а ко мне относится хорошо, мы даже болтаем иногда о всяком…

— Да покажи, чё в чехле, алё, — Женя толкает меня в бок локтем и попадает прямо по рёбрам. Из меня вырывается болезненный вздох, что очень веселит парня.

— Отстань от меня.

Выходит слишком уж капризно, мне самому от себя противно делается. Не так надо отпор давать, не так…

— Ути-пути, щас заплачешь, — смеётся парень и пытается толкнуть меня вновь… Как вдруг что-то происходит. Происходит настолько быстро, что я абсолютно теряюсь, да только и могу, что хлопать глазами, раскрыв от удивления рот.

Олег

Итак, Никита меня благополучно отшил самым грубым что ни на есть образом. Я обижаюсь на него ровно полторы минуты — ну невозможно на это рыжее солнышко долго дуться! Он похож на маленького такого котёночка-невдуплёныша, который очень хочет тебе надавать по ебалу, но лапки слишком коротенькие. Грозная зверюга!

Сам представил, сам поржал, из-за чего рыжий оборачивается на меня и смотрит ещё секунду с нарочным гипертрофированным омерзением. Во мину состроил! Талант!

После звонка пытаюсь догнать Никиту, чтобы поболтать, но это гиблое дело: он уже достаточно хорошо изучил школу, чтобы умудряться мгновенно скрываться с моих глаз, едва я хоть на мгновение потеряю его из виду. Ловкий, зараза, юркий, мне до него далеко.

А всё равно настроение — вышка! Я люблю влюбляться. И пусть это наверняка мимолётное увлечение, всё равно внутри бабочки активно размножаются, на губах застыла тупая лыба, а в голове песни шпарят.

♪Все люди катятся капелькой по стеклу,

И шёл тоскливый бессмысленный день сурка,

Они все катятся, не понимая, что

Пара секунд — и дворники их сотрут.♪

Весёлый мотив, напеваемый внутренним голосом, накладывается цветным стеклом на всё, что я вижу. Школота суетится, а мне по кайфу — я топаю к лестнице, чтобы спуститься в столовку и купить сосиску в тесте. Сосиска в тесте — самая охуенная вещь в мире!

♪Машина едет на скорости прямо в столб,

По лобовому стекает какой-то тип —

Он вечно планы откладывал на потом,

А теперь грустит…♪

Я пулей влетаю в столовку, а потом так же быстро — из неё. Это важно, ведь песня в моей голове доиграла до припева, а припев в ней я люблю просто до ужаса! Это было бы совершенно непростительно — взять и не напеть его вслух по дороге обратно на второй этаж.

— Танцуй, 

Как будто весна,

Как будто любовь,

Не стесняйся!

Если она рядом —

Потяни её за уши

И поцелуй, постарайся…

Взбегаю по лестнице, будто влетаю, поворачиваю в большой коридор — и едва не врезаюсь в двух типов.

— Оп, сорянчик, — обхожу их справа, собираясь продолжить напевать припев, но вдруг слышу:

— Отстань от меня.

Сказано это таким тоном, будто паренёк, обронивший фразу, зажат в угол стаей собак и не знает, что делать. С интересом оборачиваюсь на типов и узнаю в них своих одноклассников. Евген Воронцов — главный петушара класса, который полгода пытался меня пронять, пока не понял, что это бесполезно. А теперь, кажись, нашёл новую жертву в лице Ури Смирнова, который… Который что?

Я с удивлением обнаруживаю, что в моей голове в отношении Ури информации нет примерно никакой. Я даже его полное имя не помню — оно какое-то настолько выёбистое, что даже учителя стараются его без пущей надобности не произносить. Да и голос его я слышу редко — на уроках отвечает он тихо, только по существу. Короче, абсолютно серая мышь. Хотя если присмотреться — внешность-то у него необычная! Личико бледное настолько, что ярко-розовые губы на его фоне выглядят почти накрашенными, глаза насыщенно-карие, блестящие, а ещё эти шикарные кудри. Кроме того, пожалуй, Ури — один из самых высоких парней одиннадцатого. Так с какого, спрашивается, хуя я его всё это время не замечал? Только потому, что он тихоня? Оправдание так себе!

Ответ Евгена заставляет меня рассердиться.

— Ути-пути, щас заплачешь, — противно шепелявит он в лицо бедолаге и, кажется, собирается его толкнуть.

А зря. Прежде чем задирать кого попало, надо осмотреться, нет ли рядом кого-нибудь, кто может уебать. Меня, к примеру.

Не раздумывая, впечатываю долбоёба в стену щекой и хуярю коленом под рёбра. Гортанный вой заставляет меня улыбнуться.

— Какие люди! С прошлого учебного года не пиздил тебя, вот ведь просчёт, зайка. Надо навёрстывать!

Евген пытается драпануть, но я настроен серьёзно. Выворачиваю ему руку за спину, снова знакомлю стену с его лицом и шепчу на самое ухо:

— Зайка, ну ты чего, мы ведь не договорили!

— Енотин, б… Боже!

Такой родной голос завуча мне как елей на душу. Разворачиваюсь к ней, на всякий случай придерживая дурачка Воронцова за шкирняк.

— Елен Пална, сколько лет, сколько зим! Как ваши дела, как дети?

— Олег, я тебя однажды за всё хорошее сдам в полицию, — строго говорит она и оттаскивает от Евгена за шкирняк уже меня. — Ты уже представляешь реальную опасность для общества.

— Э-не, Елен Пална, вы, по ходу, не очень понимаете, как мир устроен, — возражаю я, улыбаясь во все тридцать один. Она трясёт меня и тянет назад к лестнице, на что я возражаю: — Э, я только оттуда!

— К директору, — холодно отвечает завуч.

— Опять?!

Всего на секунду оборачиваюсь, чтобы убедиться, что с кудряшом Ури всё чики-пуки. И ловлю взгляд его тёмных глаз, которые, я готов поклясться, провожают меня открытым восхищением.