Олег

В принципе, особо ничего не поменялось. Я был уверен, что после этого (чертовски горячего, зубодробительно неожиданного, как глазированный сырок со сгущёнкой нежного) поцелуя Никита начнёт от меня шарахаться, как от бешеной псины. Но он не начал. Всё по-прежнему: рыжик закатывает глаза, учит меня жизни, показывает язык, убегая от нас тусить с девчонками-культурницами. Но чуть чаще и чуть гуще краснеет, когда мы пересекаемся взглядами. Его волшебная тонкая кожа совершенно не способна скрывать румянец. Моя куда толще, но, думаю, это в данном случае не помогает. В голове роятся мысли.

Он поцеловал меня. И поцеловал первым.

Думаю, я бы этого не сделал. Мне нравится говорить ему, что он мне симпатичен, нравится флиртовать, шутить, делать что-то, что вызвало бы у него положительные эмоции, но никогда в жизни я бы не пересёк черту, которую он сам провёл между нами, какой бы эта черта ни была размытой. В какой-то момент я уже начал думать, что таким всё и останется. Смирился. А тут… на тебе! Такой хук слева, прямо в сердечко. Выбил из лёгких воздух, из головы — посторонние соображения, из спины — крылья наружу.

В ту ночь я даже не смог уснуть. А такого вообще не бывает.

Через неделю мы с Никитой встретились у торгового центра, чтобы осуществить наш злодейский план.

— Ты что, наверх смотреть не умешь? — возмущается он вместо приветствия. — Там же пиздец! Шапка где?

Сперва гляжу в небо — оно совершенно серое, без единого чистого светлого пятнышка, затянуто низкими тучами до самого горизонта и быстро движется, подгоняемое ветром. Потом опускаю взгляд на Никиту. У него снова недовольное лицо, а на голову натянута смешная зелёная шапочка. Она квадратная, и из-за этого кажется, что по бокам торчат кошачьи ушки. Мило…

— Чего ржёшь? — он тянет меня за рукав в сторону входа в здание. — Не болел давно?

— Только тобой, — отвечаю, поравнявшись с ним в коридоре.

— Кринжа навалил. Лучше скажи, сколько ты денег нарыл? — он стягивает шапку и прячет её в шоппер.

— Расковырял копилку, вышло три пятьсот с копейками, — я достаю из кармана кошелёк с принтом в виде капитана Леви. — И мама ещё косарь дала на доброе дело.

— Ты что, рассказал ей про Ури?

— Нет, конечно. Сбрехнул, что веду на свидание симпатичную дамочку с ногами от ушей и третьим размером.

Никита смотрит на меня своим привычным взглядом — как на долбоёба.

— И она поверила?

— Нет конечно, ведь она в курсе, что я голубее усеянного васильками поля. Это было сказано скорее в качестве шутки. Но в последнее время она стала ко мне более терпеливой. И денег всё равно дала. Есть ощущение, что у себя в берлоге она порой что-то о жизни переосмысливает.

Развожу руки в стороны, а потом хитро кошусь на Никиту.

— Хотя это была не ложь, а полуправда, скорее. На свидание-то я всё равно пошёл.

— Это не свидание, — Никита становится совсем уж розовым до кончиков ушей. — Мы тут по делу.

— И чем одно другому мешает?

Вставая на ступень эскалатора, он разворачивается ко мне и вздыхает.

— Знаешь, когда мы расстались с Ритой, она меня упрекнула, что я склонен оставлять недопонимания и недосказанности.

— И она чертовски права, — я невольно улыбаюсь краешком губ.

— Тоже так думаю. Так что… Нам надо кое-что обсудить.

— Обязательно, но сперва…

— Нет, никаких “сперва”. Чем раньше, тем…

Это ж как надо волноваться, чтобы вокруг себя совсем ничего не замечать? Нет, не спорю, я так умею, но одно дело — я, а другое — вечно собранный Никита. Хватаю его и приподнимаю над “зубьями”, под которые уезжают ступени, после чего перешагиваю и ставлю на устойчивый пол под дружный смех девчонок, что ехали позади нас.

—…Сперва давай убедимся, что тебя не сожрёт эскалатор. На нём нельзя вперёд спиной стоять, — с усмешкой говорю я. У Никиты, кажется, от произошедшего закружилась голова. Он закрывает лицо ладонями, на несколько секунд замирает, а потом бормочет:

— Как же до твоего появления жилось легко, Енотин, ты просто не представляешь.

Хочется потрепать его по волосам — не отказываю себе в удовольствии, а потом осматриваюсь.

— Есть хочешь? Давай во “вкус очка” засядем. Поболтаем заодно.

С губ Никиты слетает нервный смешок.

— Мы с Ритой тоже “вкусно и точку” так зовём.

— А как её ещё звать? Там и кормят соответственно.

— Да ладно, пирожки топовые у них!

— А, ну да, ты ж у нас по сладенькому.

Я беру себе колу и картошечку, а Никита — два пирожка. Глазами нахожу удобное место с парой диванчиков и двигаю туда с подносом. Он идёт за мной и садится не напротив, а рядом. Кажется, кое-кому проще всерьёз разговаривать на смущающие темы, если не приходится смотреть человеку в глаза.

Но пока он молчит, и я, макнув дольку картофана в чесночный соус и отправив её в рот, достаю из кармана телефон и запускаю игру. Маленькие Ури с Никитой в кукольном домике сами себя на свиданку не сводят. Крупная копия последнего лениво пережёвывает фритюрную вкусняшку, залипая в мой экран.

— Во что тебя переодеть? — протягиваю ему мобильник, и он с серьёзным лицом, будто от этого зависит всё его будущее, выбирает микро-человечку микро-рубашечку и микро-брючки.

— Можно у тебя колу подрезать?

— Бери, если не брезгуешь.

Никита тянется к моему стакану и бормочет:

— Всё, что я от тебя теоретически мог подхватить таким образом, я уже подхватил.

Если он способен иронизировать над произошедшим — значит… не так уж и боится.

— А если я тебя поцелую, ты меня побьёшь?

— Придурок! — мгновенно заводится от возмущения рыжик. — Тут люди везде, даже не думай!

— Так я ведь не про сейчас, — улыбаюсь я и тихонько пинаю его под столом краешком подошвы. — Я про вообще.

Он выдыхает, гася раздражение, а потом пожимает плечами, снова отхлёбывая прилично моей колы, которая уже, кажется, не моя вовсе. 

— Может быть. 

— А может и не быть?

— А может и нет.

Он отставляет стакан в сторону и откидывается на спинку дивана, прикрывая глаза.

— Честно, я не знаю, почему это сделал… ну, тогда, в библиотеке.

— Потому что ты драматичная задница, подверженная влиянию атмосферы, — делаю я предположение. Никита нервно усмехается.

— Возможно, оно и так. Но… блять, суть даже не в этом. Какая разница, почему. Мне просто очень стыдно, наверно?

— Из-за чего?

— Из-за того, что я всё ещё страдаю по Рите. И в то же время продолжаю, как ты говоришь, давать двусмысленные сигналы тебе.

— А они правда двусмысленные?

Он всё-таки открывает глаза, но смотрит не на меня, а на свои пальцы. Его привычный аккуратный базовый маникюр сейчас сменяют обкусанные уголки ногтей.

— Говорить слова через рот сложно, — наконец вздыхает Никита.

— Я тебе нравлюсь?

Сжимает руки в кулачки с белеющими костяшками. Голос почти совсем будто пропадает, но я слышу:

— Ага. Раздражаешь, правда, до трясучки. Но… всё равно да.

Я безумно хочу взять его за руку. Или на руки. Грёбаный торговый центр, вот бы сейчас в какое-нибудь закулисье провалиться вдвоём.

— Тогда прекращай себя мучать. Ты ведь знаешь, что это взаимно.

Едва касаюсь его ладони мизинчиком. Никита вздрагивает, но руку не убирает.

— Разве тебе… не обидно?

— Из-за чего мне должно быть обидно?

— Из-за того, что я не могу Риту в прошлом оставить?

— И что с того? 

— Совсем дурак? — он снова начинает выходить из себя. — Влюбляются в двоих только легкомысленные моральные уроды. Нахрен тебе такой?

— Это ты-то легкомысленный? — смеюсь я. — А по мне так ты, наоборот, капец какой серьёзный. Иногда даже палку перегибаешь. И потом, тогда и меня можно в моральные уроды записать.

— Чего? — он хмурит брови и смотрит на меня непонимающим взглядом.

— Ничего. Подумай.

Мыслительный процесс Никиты — будто субтитры на его лице. В конце концов морщины расправляются, а его голубые глаза светлеют от осознания:

— Погоди… Ури?

— Короче, помнишь, как я на вас смертельно обиделся за то, что ушли тусоваться без меня? — вещаю я с улыбкой. — Потом вы начали мне кружочки присылать… А я сижу, пересматриваю их по десятому кругу и думаю: блин, влюбился, по уши влюбился. И в одного, и в другого, и в обоих сразу. Никогда ещё себя такой глупостью на ножках не чувствовал.

Никите некуда спрятаться, кроме как снова в ладони, но даже его шея в тени ворота свитера пылает.

— Разве… можно так?…

— Согласно федеральному закону я в целом запрещён по факту рождения. Только вот мне не очень понятно, кому навредит то, что я буду томно воздыхать по двоим очень милым мальчикам. Один из которых, кстати, потрясающе целуется.

Следующие несколько минут проходят в молчании. Звук безвкусного радио перебивает шум валящего из ушей Никиты пара и моё собственное неровное сердцебиение. Я к нему наклоняюсь и шепчу почти на ухо:

— Встречайся со мной. Здорово я придумал?

— Пошли телефон искать, — он поднимается с места и убирает в сумку второй еще не вскрытый пирожок. — Пока я не ёбнулся окончательно. Имеются предпосылки.

Наш общий бюджет — тысяч десять, не больше. За эти деньги салоны и магазины электроники, конечно, много чего предлагают, но смотреть на такие модели без слёз сложно. А в особенности — на объём памяти и ёмкость батареи. Мы сразу покупаем сим-карту с интернетом — Никита записывает её на свой паспорт — а вот подходящий мобильник ищем ещё долго.

— Тут на первом этаже восстановленные продаются, — вспоминаю вдруг. — Я для них летом листовки раздавал. Может, там посмотрим?

— А раньше сказать не мог? — хмыкает Никита, тут же направляясь к спуску. — Потратили бы на полчаса меньше.

— У меня память ужасная, — отвечаю, почти извиняясь. — Не ешь меня.

— Съем, — и снова этот его язык, который так и хочется укусить.

На витрине с подержанными телефонами мы быстро находим отличный “сяоми” не самой последней модели, зато в образцовом состоянии и с приемлемыми характеристиками. Когда расплачиваемся, на лице Никиты сияет довольная улыбка, а у меня начинают дрожать руки.

— Давай позвоним ему!

— Да потерпи ты, — Никита пихает меня локтем на выходе из отдела. — Завтра же у меня встречаемся.

— Не хочу завтра. Сегодня хочу. Ты представь, как Ури обрадуется…

— Или придёт в ужас, — предполагает рыжик, а потом смотрит на мои беспокойные руки и вздыхает, доставая собственный мобильник. — Я позвоню.

— Ура!

— Тихо.

К моей великой радости, Ури не дома, а в дедушкиной мастерской, так что у Никиты легко выходит уговорить его прийти. Пытается узнать, по какому поводу — рыжик партизанит, глядит на меня насмешливо и отвечает, что это сюрприз.

— Мы ему такими темпами сердечный приступ устроим, — вздыхает он, пряча телефон назад в карман. — Мне кажется, Ури не любит неожиданности.

— Есть такое, но тут иначе никак, — произношу я буднично, а потом, не меняя интонации, повторяю: — Никит, встречайся со мной.

— Нет.

— Почему?

— Потому что задолбал, — он закатывает глаза, прислонившись спиной к прямоугольной колонне. — Не у всех всё так просто, как у тебя, окей? Не все такие спонтанные, как ты.

— Ты поцеловал меня первым. А я влюблён в тебя с сентября.

— Речь не об этом, — отворачивается, а я уже не помню, в который это раз вижу его таким смущённым за сегодня. — Речь о том, что для меня встречаться с кем-то — это серьёзное решение. Можешь считать меня сколько угодно драматичным, мне плевать. Если я соглашусь, а потом сам же всё испорчу из-за старой привязанности или ещё чего — винить буду только себя. А мне в последнее время, если честно, бессонных ночей и так хватило.

— То есть это не “пошёл-нахуй-нет”, а “мне-надо-подумать-нет”? — уточняю, еле сдерживая радость, пульсирующую в желудке.

— Вроде того. Но не обнадёживайся слишком, — спешит Никита меня осадить.

— Что случилось?

Это голос Ури. Наконец выпускаю своё потрясающее настроение наружу и с лыбой во все тридцать один кидаюсь его обнимать. Парень растерян, и всё же со смехом хлопает меня по спине в ответ.

— Что за повод, ребят?

— Повод весьма значимый, — лицо Никиты сейчас напоминает ебальце чеширского кота. — Пошли на фудкорт, у нас есть для тебя кое-что.

— Страшно…

— Тебя пугают, а ты не боись, — я ободряюще пихаю его плечом в бок и тащу за нами наверх.

Кудряшу вручается сладкий чай с лимоном. Мы с Никитой хитро переглядываемся, пока Ури нервно делает глоток, озадаченно поглядывая на нас.

— Кто-то умер?

— Слава Богу, нет, — смеюсь я. — Наоборот, мы тут превентивно предотвращаем окончательное отмирание твоих нервных клеток.

— Каким образом?

— Короче, — Никита достает из шоппера коробочку и двигает её в сторону Ури, пока тот смотрит, не моргая. Сверху я в качестве завершающего аккорда бросаю пластиковую карточку сим-карты и торжественно заявляю:

— Тебе. Подгон.

Такого широкого спектра эмоций на лице бедолаги не видел, наверное, ещё никто и никогда. Растерянность сменяется недоверием, недоверие — восторгом, восторг — лютой паникой.

— Я надеюсь, что там шоколад и это такая шутка, — чуть хрипло проговаривает он, поднимая крышку, а затем роняет её на стол. — Не шоколад…

Гляжу незаметно на Никиту. Он просто счастлив. Кажется, рыжик делать подарки любит так же сильно, как и я.

— Ребят, — в конце концов Ури поднимает на нас напуганный взгляд. — Это ведь дорого… Почему? Зачем?

— Честно? — Никита складывает руки на груди и приподнимает бровь. — Нас заебало, что ты не можешь заниматься своей музыкальной теорией нигде, кроме школьных компов. А ещё хочется с тобой переписываться. Матом. И неприличными стикерами. И чтобы тебе за это не переебали.

— Туда можно поставить прогу для написания музла, — подхватываю я и хочу ещё что-то сказать, но тут замечаю, как Ури судорожно втягивает носом.

Бедный чай с лимоном остаётся остывать на столике в одиночестве. Уже на крыльце торгового центра парень наконец даёт себе расплакаться, мажет воду по щекам рукавами, глядя то направо — на Никиту, то налево — на меня. Прижимаюсь к его плечу щекой, тихонько улыбаясь.

— Разве… Разве я могу принять такое?… — всхлипывает Ури, прижимая подарок ко груди, словно самое ценное сокровище. — Почему вы делаете это?…

— Потому что ты нам дорог, — спокойно отвечает Никита и тыкает в его щёку пальцем, после чего стирает вновь побежавшую по коже слезинку. — Обоим очень дорог. И даже не вздумай считать, что должен нам что-то взамен. Нам хватает просто тебя.

Эти слова я аккуратно складываю у себя в сердце на особую полочку.

На влажные густые ресницы Ури падают первые снежинки. Наступает зима.