what do you mean (to me)?

Последние несколько лет Марко слишком уж часто думает вот о чем: почему их город тонет в грязи? Если точнее, то что было раньше — замусоренные улицы, грязно-серые, пыльные, унылые даже в по-летнему яркие дни, или люди под стать им, в растянутой, в пятнах одежде и без малейшего интереса к бегущей мимо них жизни?

Он бывал в разных штатах. Видел многое. Проезжал «Черный пояс» вдоль почти весь, останавливался в богом забытых мотелях на обочинах Мэрилендских дорог, сталкивался с бездомными наркоманами на улицах Чикаго куда чаще, чем хотелось бы, но почему-то только родной город навевает на него такую тоску.

Время здесь будто остановилось и стухло, и даже редкие дуновения ветра, гоняющие по пустырям перекати-поле целлофановых рваных пакетов, пахнут помойкой. Помойка, точно. Слово самое что ни на есть подходящее.

Как ни странно, ночью здесь даже приятнее — ночью серый превращается в черный, и он, может, не элегантно-черный, как в Нью-Йорке, и не загадочно-черный, как в Хьюстоне, но со своими мигающими всполохами неоновых вывесок и пьяными толпами город даже слегка напоминает безбашенный Вегас.

Или в это просто хочется верить, чтобы не разнести себе башку из родного табельного.

Патрулируя улицы, Марко предпочитает более оживленные улицы. Ему ли, полицейскому, вершителю правопорядка, вооруженному глоком и громким голосом, чего-то бояться, но в темноте переулков и тупиков может прятаться нечто такое, что сожрет пули и не подавится. Местные отморозки как тараканы: убьешь одного, на его труп стекутся десять других.

Марко сворачивает к центру.

Марко старается как можно реже выходить из машины.

— Блядство, — среди знакомых коротких юбок, гирляндой украшающих обочину прямой, как палка, Мэйн-стрит, он замечает ту, что не видел еще ни разу, и ругается вслух, медленно выжимая тормоз. Не к его чести признавать факт, что он наизусть помнит имена всех проституток в этом квартале, с другой стороны — разве не положено ему по работе? — Эй, ты.

— Я? — девчонка, звякнув сережками, оборачивается, удивленная.

— Ты, — голос у Марко садится.

О да, блядство. Слово самое что ни на есть подходящее.

Это оказывается не девчонка.

— Документы? Могу показать. Или я нарушили что-то?

— Нару… Нет. Нет, все в порядке. Наверное. Сядешь в машину? Ничего такого, просто поговорим.

— Я не проститутка, — фыркает парень в чертовой розовой юбке, но тянется к ручке и через несколько секунд как ни в чем не бывало падает на сиденье.

— Да? И что же ты тогда делаешь тут?

— Где «тут»? В городе? На улице?

— Не строй из себя дурачка, ты прекрасно знаешь, кто ошивается здесь по ночам. Я мог бы поверить в то, что ты собирался кого-нибудь снять, но твоя… Твой прикид, — Марко неопределенным жестом указывает на юбку, стараясь не пялиться на голые колени, все в ссадинах, — заставляет меня очень в этом сомневаться.

— Что я собирались сделать, так это поговорить со своей знакомой. А что вы себе придумали, детектив, это уже догадки.

Они все еще стоят у самого злачного места, и Марко как-то отстраненно думает о том, что полицейская машина портит девочкам репутацию ровно настолько, насколько они портят ее в ответ. Вряд ли кто-то в этом городе тешит себя иллюзиями насчет того, что стражи закона сторонятся определенного рода способов получить удовольствие, но все-таки… Все-таки.

Пуришич наконец решается посмотреть на мальчишку, прежде чем тронуться с места, и не отмечает ничего из ряда вон выходящего: короткие кудрявые волосы, торчащие во все стороны, вполне себе смазливое личико, с каким только собой и торговать, разве что взгляд чуть более живой, чем типичный для их захолустья. Ну и, конечно, одежда. Розовая юбка, из-за которой Марко перепутал его с девчонкой, то ли куртка, то ли шуба из синтетических перьев, слепяще-белые кроссовки и куча украшений — увы, такое мужчины в их городе могли бы стерпеть только в одном случае.

Что и требовалось доказать.

— Детектив? — Марко усмехается коротко, поворачивая направо на первом же перекрестке. — Ты что, фильмов пересмотрел?

— Пересмотрели.

О, Господи.

— Ты что, вроде как бы. Ну это… Больной?

— Больные. И, раз уж вы спросили — нет, со мной все в порядке. Спасибо.

«Сидит на чем-то», — решает Марко. Неудивительно, учитывая нынешнее положение дел. Он не раз встречал девушек, которые накачивали себя наркотой и шли на панель, лишь бы не чувствовать, не знать, не запомнить ничего из того, что наутро превратится в сотню баксов в кармане шорт. Парня он такого встречает впервые, и это не вызывает в нем ничего, кроме усталого отчаяния.

— Тебе куда?

— Куда угодно, — парень подтягивает ноги к груди. Белоснежные кроссовки пачкают пылью чехол кресла, и Марко хочется что-нибудь по этому поводу сказать, очень хочется, но он цепляется взглядом за острые коленки и сдерживается.

— Бездомный?

— Неа. Скорее… всеядные.

Дурацкая манера, как и все в нем, говорить о себе во множественном числе начинает раздражать. За десять лет работы в полиции Марко много бреда наслушался, в том числе и пьяного, и наркотического, но, кроме странной, яркой одежды и заскока с глаголами, пацан не проявляет ровным счетом никаких признаков опьянения. День сегодня выдался тяжелый, и у Пуришича нет ни малейшего желания задавать еще больше вопросов.

— Как скажешь, — тоном, явно подразумевающим ровным счетом противоположное, говорит он.

— Ага.

Они едут по темным улицам, без цели, без «точки Б», поворачивая без какой-либо закономерности то вправо, то влево, будто в отвратительно-черной кишке пожирающей их неловкости. Марко все ждет, когда же пацан даст знать, что ему пора выходить, но тот молчит, растерянно разглядывая проползающие мимо дома, спящие и безликие.

— Ну так… Куда тебе?

— Читай: я хочу от тебя избавиться, поехать домой и выпить традиционную бутылку пива перед сном?

— Читай, — спокойно парирует Марко, — я на дежурстве до девяти утра, поэтому могу катать тебя туда-сюда сколько душе угодно, не понимаю только зачем. Так что, увы, умник, мимо.

— Ну, это вы меня в машину позвали.

Справедливо. Но Боже, почему с ним так сложно?

Марко вздыхает и, свернув на более-менее освещенную улицу, прижимается к тротуару. Вокруг никого не видно — поди пойми, хорошо это или плохо, — но здесь расстояние между фонарями хотя бы позволяет не оставаться в тени дольше, чем на пару секунд.

— Свободен, — фыркает он.

Пацан смотрит на него так долго, что становится некомфортно; Марко едва не поторапливает его чем-то вроде «давай, проваливай», но все-таки держит себя в руках. Страж закона как-никак, какого бы мнения не придерживалось о них большинство.

Парень наконец улыбается.

— Пока, детектив.

Глядя вслед удаляющемуся розовому пятну, Пуришич с легким сожалением думает о том, что в их городе такие долго не живут.

Увы, только время покажет, насколько он прав.

***

Телефонный звонок прорывается в сознание сквозь сон и глубокий алкогольный туман — вечер, проведенный в компании нескольких бутылок чего-покрепче, иначе закончиться не мог.

— Что за?.. — Марко слепо щурится, пытаясь вспомнить, знаком ли ему «незнакомый номер». Сушняк и гудение в голове не слишком-то этому способствуют. — Да?

— Мне нужна помощь.

Голос у «незнакомого номера» довольно… знакомый. О Боже.

— Что? — Марко, по-прежнему сквозь ресницы, смотрит на время. — Какого?..

Разве его инстинкт полицейского не должен на словах «нужна помощь» подрубать давно отточенный алгоритм действий, срабатывающий, даже если ты все еще не протрезвел и отчасти сомневаешься, что звонок тебе не приснился. Черта-с два.

— Я в клубе; тот, который между супермаркетом и заправкой. Пожалуйста, приезжайте. Тут…

Судя по звукам, телефон то ли падает, то ли оказывается в чьих-то руках: несколько секунд на фоне слышатся только шуршание, гудящие басы и приглушенные голоса, потом тот же голос просит: «Не надо трогать мои ноги, пожалуйста, будь так добр», — а потом звонок обрывается.

Твою ж мать.

Если пожарные одеваются, пока горит одна спичка, Марко же не одевается вовсе — не потому, что чувство долга пересиливает настолько, чтобы лететь на помощь голым, а потому, что он в принципе не раздевался и отрубился прямо в одежде. Жаль, что не в форме. Было бы эффективнее. И эффектнее.

Мигалки Марко не включает, ведь ночные улицы так же бедны на машины, как его мозг на здравые мысли. Откуда у тех, кто живет — читай: прозябает здесь — деньги на них? По крайней мере, на поддержание их в надлежащем состоянии. Судя по тем немногим машинам, что ютятся на обочинах, в последний раз об их состоянии задумывались примерно… никогда. Упаковки с пивом ведь можно довезти до дома прямо в магазинных тележках, а если так, то зачем тратить лишнюю пару баксов на бензин?

Незнакомый номер… Пуришич крутит в голове последние четыре цифры, врезавшиеся в память по привычке, но в мысленной картотеке не находится ни одного совпадения. И голос — такой знакомый; не человека, которого он видит каждый день, но и не такой, какой выветрился бы из головы через несколько минут после встречи. Может, это вообще были соседские пацаны, решившие над ним подшутить.

В четыре часа утра? — резонно отзывается внутренний голос настоящего полицейского. А что? Мало ли, как нынешняя молодежь проводит летние каникулы.

Вот же чертов герой. Поехал, потому что обычно никто не просит его помочь по собственной воле, еще и посреди ночи? Или потому, что в просьбе отчетливо слышалось «вы — единственная надежда»? Чертов…

Раскаленный, влажный после недавнего дождя воздух успевает забить легкие под завязку, пока Марко идет к видавшей виды двери. Из-за нее доносится музыка, и он уже за несколько шагов до может чувствовать подошвами басы и биты. Приземистое здание из крошащегося кирпича, окна мигают неоновыми отсветами, вывеска над входом изо всех сил старается быть привлекательной, как престарелая проститутка, хотя по ней очевидно, что даже динозаврам она казалось старой.

Кому вообще придет в голову проводить — Пуришич бросает взгляд на часы — ночь пятницы в таком месте?

Гораздо лучше ведь напиваться дома, да?

О, это голос уже не полицейского. А кого? Разума? Его матери? Иисуса Христа?

В первые пару секунд музыка оглушает: похмелье, пусть оно даже и подвыветрилось немного, и амбиции местного диджея так себе уживаются в гудящей башке. Очень не вовремя Марко понимает, что не знает, куда идти. Барная стойка, туалет, да хоть танцпол — мало ли где можно попасть в передрягу. Перезванивать не кажется вариантом. Еще бы он знал, что искать…

Незнакомый номер. Знакомый голос.

Марко поворачивается вокруг своей оси, пытаясь высмотреть то, что хотя бы намекнет ему на разгадку. «Я в клубе, тот, который…» Ну? Где же ты, где?

«В городе? На улице?»

«Раз уж вы спросили — со мной все в порядке, спа-»

Толпа расступается, по чистой случайности конечно, ровно в тот же момент, как паззл в голове наконец складывается в единую картину, и на высоком барном стуле Марко первым делом видит обтянутую кожаными штанами задницу, только потом — лицо, искаженное мученической улыбкой. Господи.

— Котик, ты так долго! — что, мать твою?.. — Наконец-то ты пришел.

Руки обвиваются вокруг шеи быстрее, чем Марко успевает это осознать; от пацана пахнет сладкими духами, сигаретами и дерьмовым пойлом. Мужчина, мужлан, сидящий на соседнем стуле, пытается изобразить лицом злость, но получается разве что какое-то тупорылое недоумение.

— Идем, — Пуришич обнимает парня за талию и разворачивает в сторону выхода. Интересуется поверх его головы, с ледяным спокойствием у мужика:

— Проблемы?

— Э… Ты оху-

— Да, хорошего вечера. И бросал бы ты пить, пока хрен не отсох следом за мозгом.

Вот теперь это точно злость — все еще тупорылая, то ли приглушенная, то ли распаленная алкоголем. Марко прижимает пацана к себе крепче и скорее ведет на выход, не главный, черный, до него ближе и не придется распихивать толпу.

Воздух в переулке все еще сырой, затхлый, пахнет землей и застоявшейся водой.

— Ну, и что это было? — он выворачивается из странных объятий, скрещивает руки на груди. Пацан, на этот раз похожий на пацана, разве что чуть более нестандартного, при ближайшем рассмотрении пьяным совсем не выглядит. В кожаных штанах, вязаной майке, без украшений, зато… Блять. Накрашенный. Губы влажно блестят в неясном свете уличного фонаря, выглядывающего из-за угла. — И откуда ты мой номер достал?

— Сложно ли найти номер полицейского в такой жопе мира, как эта? — улыбается тот в ответ.

— Личный номер, — уточняет Марко. Парень улыбается.

— Тем более.

Фыркнув, Пуришич разворачивается в сторону выхода из тупика. Слишком уж густо тут пахнет куревом, слишком здесь сыро и слишком пристально, будто бы изучая и решая для себя что-то, следит за ним парень в кожаных штанах.

— Детектив?

— Господи, — он не успевает пройти и пары шагов. — Что?

— Я даже не успели сказать спасибо.

— Пожалуйста. В следующий раз позвони кому-нибудь, кто действительно дежурит, ладно?

— Ладно.

Он улыбается. Улыбается с видом «конечно я все равно позвоню тебе», и что-то в этой улыбке задевает Марко, цепляет рыболовным крючком. Нехотя, он ныряет обратно в черноту тупика.

— Почему ты все время говоришь о себе… Так?

— Как?

— Ты понял.

— Я поняли. Просто хочу, чтобы вы это сказали.

Под его взглядом Марко, прожженный полицейский, чувствует себя неуютно. Как школьник, которого отчитывают перед всем классом, хотя сейчас в переулке никого, кроме них, нет, и, судя по сильному запаху сигарет, не будет еще минимум минут сорок.

Как придурок, думает Марко. Как человек с раздвоением личности. Как сумасшедший, сбежавший из учреждения для альтернативно одаренных, что в паре миль к югу отсюда.

— Так что?

— Не знаю, — хмуро фыркает Пуришич. — «Так» и все.

Подтверждая последнюю теорию, парень начинает смеяться.

Марко смотрит на него, стараясь всем своим видом без слов выразить невысокое мнение о новом знакомом, но рыболовный крючок впивается глубже, врезается, сука, так, что не вытащишь. Когда в их городе в последний раз кто-то вот «так» смеялся?

— Я пойду, хочу отоспаться.

— Подожди.

Все. Бесполезно даже трепыхаться в попытке сорваться и сделать вид, что ничего не было — мальчишка подсекает, без труда стерев границы приличия, тянет, манит, и Марко уже не просто на крючке, нет, он мотылек, летящий на свет.

— Что еще?

— Спасибо.

— Пожалуйста, я же… — Марко гулко сглатывает, — …сказал.

Розовые блестящие губы растягиваются в улыбке, серые глаза смотрят с интересом — парню требуется всего секунда, чтобы сократить расстояние между ними, превращая «безопасный минимум» в абсолютное безумие.

— Правда. Спасибо.

Небольшая разница в росте вынуждает его смотреть исподлобья, но сейчас почему-то именно Марко чувствует себя пойманным в ловушку: в голове воют сирены, мигает бешено вывеска «опасно»; опасно, опасно, опасно — она коротит и затыкается, едва ладони невесомо касаются живота.

Да, смотри на меня. Пока шуршит ткань. Пока звякает пряжка ремня.

Пока теплые пальцы настойчиво рваным, жадным движением тянут боксеры вниз.

Пуришич набирает полную грудь затхлого воздуха, и его моментально ведёт — от запаха сигарет вперемешку с духами конечно, только от него, совсем не из-за глухого звука, с которым колени пацана соприкасаются с асфальтом за несколько секунд до того, как он берёт в рот его член.

— Что ты?.. — задушенно, рваным выдохом.

Тот не отвечает. Смотрит, все-так же исподлобья, но уже по другой причине, и обхватывает головку члена губами. Жмурясь, перекатывает ее на языке. Марко не остается ничего другого, кроме как сдаться: он вздрагивает от наслаждения, когда парень берет глубже, но единственный звук, который он себе позволяет, — резкий шумный вдох через нос.

Розовые губы складываются в идеальный круг. Этим плотно сжатым кольцом пацан скользит по всей длине, обводит языком набухшие вены, мычит довольно. Мычит, а Марко почти машинально подаётся вперёд, чтобы выебать ещё несколько потрясающих звуков из его узкого горла.

— Ты… Твой… Аргх, пиз-дец, твой блядский рот, что же ты-

Мокро причмокнув, парень отстраняется. Мокрая головка шлепает Марко по животу.

— Почему ты?..

— Хотите об этом поговорить? — насмешливо. Слюна блестит на подбородке, и Марко определенно точно не хочет говорить сейчас.

— Нет, — он мажет по губам. — О нет.

— Хорошо.

На этот раз никто из них не разменивается на ласки: Марко покачивает бедрами, потому что это приятно, ускоряется, потому что это приятно; он вдалбливает головку в горло и заставляет давиться слюной.

А потом пацан сглатывает вокруг его члена, и Пуришич, кажется, снова начинает искренне верить в бога. Ненадолго, на пару секунд.

Блядство.

Он кончает с приглушенным рычанием и жмурится до тех пор, пока яркие круги перед глазами не исчезают и мир не становится привычно черным. Не элегантным, не загадочным, даже не опасным. Бархатным.

— И что мне говорить — кто мне отсосал? Парень или девчонка? — хрипло, пока приводит себя в порядок.

— А вы собираетесь об этом говорить? Я польщены. Скажите, вам отсосали Немо Меттлер.

К запаху сигарет и стоячей воды в переулке примешивается сладкий запах духов. Марко чувствует его даже тогда, когда Немо уходит.

И еще долго — пока не засыпает у себя в кровати, кое-как уложив в голове то, что случилось.

***

Разумеется, на работе Марко первым делом вбивает имя в базу.

— Меттлер, — бормочет он, постукивая пальцами по столу, пока старый компьютер выгружает данные. — Давай, Немо, покажись.

Ничего.

Ни одного Немо Меттлера в базе не находится — ни одного привода, ни одного свидетельства, ни одного даже штрафа за парковку. Никакой проституции.

В их городе каждая проститутка хоть раз попадала в камеру, приличия ради, считай, проходила посвящение, светилась в базе и потом использовала протокол в качестве удостоверения личности. Быть проституткой и ни разу не появиться в полицейском участке — моветон.

Ни одного Немо Меттлера в базе нет.

***

Зато — есть в телефонной книжке Марко.

Незнакомый знакомый номер, который тем же знаменательным вечером превратился в лаконичное «Немо» — Пуришич набирает его, пока залпом опрокидывает в себя остатки пива из банки. Такой вот вечер.

Несколько мелочных вызовов с утра, приказавший долго жить вентилятор в участке, июльские отчеты, башнями папок громоздящиеся на столе, мигрень — все это отнюдь не поднимает настроение и приводит к тому, что пружина напряжения угрожает вот-вот взорваться громовым раскатом июльской грозы, если не найдет правильного выхода.

Поэтому Марко звонит.

Дежурное «Да?» на другом конце линии больше напоминает зевок.

— Я помню, что ты не проститутка, но…

— О боже, я тогда напились, и вы, кажется, тоже. Это не значит, что я теперь каждый раз буду-

— А если я скажу «пожалуйста»?..

В трубке на несколько мучительных долгих секунд воцаряется тишина. Марко слышит только дыхание — влажные губы, идеально ровный круг, о… — а потом Немо торопливо, будто боясь передумать, выдыхает:

— Куда мне приехать?

К тому моменту, как в дверь раздается стук, Пуришич успевает прикончить еще две банки пива. Он не пьян, по крайней мере, не так, как в прошлый раз, но при виде Немо рыболовная леска натягивается, тревожа крючок глубоко в груди.

— Привет, — улыбается Меттлер.

Глядя на эту улыбку, Марко моментально решает, что сегодня все будет иначе.

Нелепый пушистый свитер в его пыльно-бежевой гостиной выглядит инородно; Пуришич еще успевает подумать — свитер, в такую жару?

— На диване? — сбивает его с мысли Немо. От такой прямоты впору бы поставить его на колени прямо там, где стоит, вот только та самая пружина от его улыбки будто расплавилась, покоробилась и пришла в негодность. — Или пойдем в кровать?

— Не спеши, — Марко садится, похлопывает по месту рядом с собой. — Выпей. Тебе не жарко?

— Все нормально.

Поспешно, слишком поспешно.

Заметка в воображаемом протоколе допроса.

— Хорошо. Садись, я никуда не спешу. А ты?

— Я? — растерянно. Настолько, что Марко становится стыдно за свой звонок. — Вроде бы, никуда.

— Тогда садись, — повторяет Пуришич. Немо все так же растерянно садится рядом с ним на диван.

Поначалу разговор не клеится: Немо вертит в руках банку пива, но едва ли к ней притрагивается, видимо, не понимая, почему и в какую сторону так резко изменились планы. Марко не хочется — вообще-то хочется, но — приставать к нему с расспросами.

Сквозь щели в окнах в комнату, как в газовую камеру, сочится раскаленный воздух.

— Ну так?.. Расскажешь, почему ты говоришь о себе так, будто у тебя в голове пара эээ личностей, так это называют? — языком Марко ворочает лениво, и мысли в голове шевелятся и того неохотнее.

— Потому что я не парень. И не девушка, — Немо закатывает глаза. Улыбается.

— А кто, если нет?

— Человек. Немо Меттлер, так это называется.

— Но ты же… Господь бог, ты же парень, у тебя же, ну… — Марко неопределенным жестом взмахивает рукой.

— М?

— Ну… Боже, да в штанах же у тебя-

— Что? — Меттлер смеется над ним, откровенно смеется. Марко начинает закипать.

— Чертов член, вот что. Там у тебя, в штанах.

Немо наконец делает глоток пива и на секунду прикусывает губу, сдерживая улыбку, прежде чем отвечает — сама невозмутимость.

— Проверите?

Разумеется.

Но не сейчас.

Марко в ответ качает головой, допивает остатки пива, пока Немо на фоне смеется. Смеются? О нет, только не после нескольких банок о таком думать. Тот как назло протягивает еще:

— Допьете мое? Если честно, не фанат пива.

— А чего фанат? — Пуришич забирает у него банку, и Немо, беззастенчиво устроив голову у него на коленях, вытягивает на подлокотник длиннющие ноги.

— Очаровательных детективов.

Как выясняется пару часов спустя, язык у Немо без костей — не то чтобы Марко не убедился в этом на собственном опыте буквально, физически, так недавно, просто забавно, что именно в таком порядке.

Они болтают о городе и о шмотках, как две девчонки, и о жаре, спорят о том, где лучше напиваться по пятницам, о мужиках, которые «я не гей», но лезут к тебе в штаны — или под юбку — после первого же коктейля. Особенно весело, если это самое я-не-гей они выдают уже утром, неловко одеваясь и всеми силами стараясь на тебя не смотреть. Немо снова повторяет, что он не спит с ними за деньги. Только из удовольствия. Марко делает вид, что верит ему, и вопросов не задает. Пропускает непослушные кудри сквозь пальцы, пока за окнами затухает вечер и ночь рассыпается углями.

Задремавшего Немо он оставляет на диване, накрыв старым пледом, а сам плетется в кровать, но духота не дает уснуть. Мысль о странном парне в гостиной не дает уснуть, и Марко ворочается, сбивая простыню в бесформенный ком, так что засыпает только под утро.

Когда он просыпается, в квартире уже никого нет.

Только соскользнувший с запястья, забытый меж диванных подушек браслет, говорит о том, что вчерашнее не было сном.

На вопрос, как его лучше вернуть, телефон вибрирует коротким «Оставьте себе как трофей». Что ж, трофей так трофей.

Марко еще не знает, что на ближайшее время он останется единственным напоминанием о Немо, а телефон будет молчать.

Три долгих недели.

***

Три недели Немо не выходит у него из головы.

Поначалу Марко пытается дописаться до него, но получает в ответ лишь дежурные отписки, а чаще не получает вообще ничего — их диалог через неделю начинает напоминать скорее одностороннюю радиочастоту. Пуришич понимает — вылядит жалко. И все равно стабильно шлет «как ты?» и «где?», спасибо, что не «с кем ты?», хотя иногда малодушно хочется.

Ему бы понять, что Немо появляется из ниоткуда и вникуда же исчезает, как призрак, как неуловимая редкая птица у Райского водопада из глупого детского мультика. Его нельзя поймать, пока он не захочет быть пойманным.

Немо появляется на пороге его дома через три недели после их последней встречи, через два дня — после последнего отправленного сообщения.

«Ты в порядке?»

— Я не в порядке, — говорит он, а ночь за его спиной вырождается в рассвет. Дождь, первый за месяц, сильный, почти тропический, насквозь промочил его футболку. Он же, вперемешку со слезами, стекает по лицу и капает с подбородка.

Об этом Марко узнает чуть позже, когда будет сцеловывать каждую каплю и какие-то будут солеными.

Пока он растерянно зовет:

— Проходи.

А Немо просит:

— Пожалуйста, не спрашивай ничего. Ничего не говори. Пожалуйста. Пожалуйста.

Они целуются в прихожей, не жадно и голодно, как Марко себе представлял, а тоскливо, отчаянно, мокро — из-за слез и дождя. Свет фонаря с улицы едва добивает до спальни, но ссадины и синяки по всему телу от этого только заметнее. Старые и совсем свежие, почти черные, они усыпают предплечья явственными отпечатками ладоней, темнеют россыпями на спине и ногах, не засосы, нет, совсем нет.

— Кого он ударил — парня или девчонку? — горько спрашивает Немо, когда они сидят лицом к лицу, а их тела без одежды соприкасаются в каждой из возможных точек. Марко качает головой.

— Тебя. Он ударил тебя.

Это — совсем не так, как он представлял. Немо держится за его плечи, сжимает зубы, всхлипывает ему в шею, но не останавливается, даже когда Марко говорит ему остановиться.

После они еще долго лежат в тишине. Голова Немо у него на груди, кудри щекочут подбородок. Марко невесомо прикасается к синякам, обводит кончиками пальцев каждый из них, и дышать ему трудно, даже несмотря на то, что сегодня впервые за долгие месяцы в квартире не душно.

Он ложится так, чтобы Немо мог уйти, если и когда захочет.

Наутро вторая половина кровати пуста, и Марко оказывается почти к этому готов.

К этому, но не к тому, что сонный Меттлер, готовящий завтрак, в форменной полицейской рубашке на несколько размеров больше выглядит очаровательно, даже если его предплечья и голые длиннющие ноги усыпаны синяками.

— Выспались? — спрашивает Пуришич, улыбаясь.

Немо через плечо улыбаются в ответ — да.

Это первое утро, когда Марко называет их так, но не последнее.

Потому что Немо, конечно, исчезнут вникуда и появятся из ниоткуда еще много, много раз. Но всегда будут возвращаться.

Пока однажды не останутся навсегда.