Деревья раскинули пышные кроны, смягчая проникающий сквозь них свет жаркого уже солнца, где-то невдалеке раздавались птичьи трели. К Хитлуму подступало лето, но весенняя нежность всё ещё витала в воздухе, ощущалась в прохладе лёгкого ветерка, в запахе свежих трав и цветов, в почти прозрачной зелени юной листвы; и даже переливчатое пение ручья звучало как-то по-особому, по-весеннему.
Двое в жемчужно-белых одеждах, расшитых тонкими узорами: у одного синими с серебром, у другого киноварью и золотом — сидели рядом, привалившись друг к другу. Ни одной живой души не было поблизости, но им и не нужны были посторонние. Спадающие на плечи волосы одного в мягких лучах солнца переливались медью, волосы другого были цвета воронова крыла, и по ним скользили серебристые блики; с обеих сторон пряди его волос были собраны в две аккуратные косы, перевитые золотыми лентами.
— А ведь когда-то я заплетал твои волосы, — задумчиво сказал Майтимо, поигрывая косой и разглядывая обвивающую её ленту — чудесное сочетание чёрного с золотым.
— Я помню это, — ответил Фингон, тепло улыбаясь.
Он не мог не помнить — это именно Майтимо впервые заплёл мешающие во время прогулки волосы в косу и перевязал их единственным, что было под рукой, — золотистой лентой. Фингон, в ту пору ещё совсем юный, уже был так привязан к Майтимо, что находил восхитительным всё, что он делает, поэтому на следующий день пришёл с поблёскивающими в волосах лентами. И с тех пор ходил так всегда, даже когда думал, что Майтимо участвовал в предательстве и вместе с остальными сжигал корабли, оставляя своих родичей в Арамане, обрекая их на тяжёлые испытания, а некоторых — на гибель. Он как будто бы знал тогда, что Майтимо такой же предатель, но не мог заставить себя поверить в это и не мог переменить своё отношение к нему.
В далёком прошлом Майтимо проводил много времени с младшим другом, удивляя родителей такой привязанностью к нему и заставляя братьев ревновать. Дело же было в сходстве их характеров, в том, что каждый из них с лёгкостью понимал другого даже без слов, в искреннем желании заботиться друг о друге, в какой-то природной связи, которая навсегда соединила их нерушимыми узами дружбы. Но, как и Майтимо, Фингон взрослел, постепенно пропадало его юношеское невинное очарование, он превращался в прекрасного мужчину; и их забота друг о друге становилась всё более неловкой.
Держать ребёнка за руку во время прогулки, заплетать его волосы, нести уставшего домой на руках было обычным делом для юного Майтимо, как и для маленького Фингона было нормально обнимать старшего друга просто так или сидеть у него на коленях. Но всё менялось, и они сами не поняли, когда дружеские чувства переросли в нечто большее. Нечто неправильное.
Они не отдалились, но стали сдержаннее, продолжая бывать друг с другом чаще, чем с кем-либо ещё. Фингон по старой памяти иногда мог взять Майтимо под руку, а Майтимо — приобнять его, но то, что прежде казалось обыденным, теперь слишком сильно волновало и заставляло смущаться; они вынуждены были контролировать себя и не позволять ничего лишнего. Они не отказались лишь от одного: Майтимо всё ещё иногда заплетал волосы Фингона, мягкие, струящиеся сквозь пальцы, словно тончайший шёлк. Это были приятные моменты близости, когда Майтимо имел возможность касаться Фингона, а Фингон — наслаждаться его прикосновениями. Он едва сдерживал дрожь, когда тонкие пальцы перебирали его волосы, иногда задевая шею или уши. Временами он задерживал дыхание, пытаясь сделать его снова ровным и спокойным, радуясь длинным рукавам на одежде, потому что чувствовал, как всё его тело покрывается мурашками, и боясь, что Майтимо может услышать или увидеть и обо всём догадаться. Но он никогда не отстранялся — больше, чем разоблачения, он боялся лишиться возможности быть так близко к тому, чьих прикосновений жаждал.
— Жаль, что я больше не могу этого делать, — с немного печальной улыбкой сказал Майтимо, выпуская из пальцев чёрную косу и как-то неосознанно пряча за спину лишённую кисти правую руку.
— Зато могу я, — ответил Фингон, быстро расплетая одну из своих кос и вынимая ленту.
Он сел поудобнее, повернулся к Майтимо, собрал волосы на его виске, разделил на пряди и ловкими привычными движениями сплёл их в аккуратную косу. Сочетание золота и меди очень понравилось Фингону — пусть оно и не было таким контрастным, как у него, но казалось мягким и тёплым. Он широко улыбнулся, и они оба заглянули в воду ручья, рассматривая в этом неровном зеркале общее отражение с одинаковыми косами.
«Вместо колец», — тихо сказал Майтимо, зачарованный их видом.
Они одновременно подняли глаза друг на друга, взволнованные, с гулко бьющимися сердцами. Фингон взял Майтимо за руку и долго смотрел в серые глаза, а потом, не выпуская его руку, начал говорить, и слова эти были не просто признанием, но клятвой; и пока звучал его голос, промелькнувшее в первые мгновения на лице Майтимо удивление сменилось робкой надеждой, а потом — счастьем. А когда он умолк, заговорил Майтимо.
Никто не был этому свидетелем, никто не слышал этих слов, кроме деревьев, да зелёной травы, да звонко поющего ручейка — никакие свидетели не были им нужны. Никто не был нужен им в этот момент, и ничто нужно не было: у них уже было всё, чего только можно пожелать, — они сами. Едва отзвучали последние слова клятвы, как они прильнули друг другу, коснулись губами губ, а потом просто замерли, слушая журчание ручья, шёпот трав и биение собственных сердец. Нескоро ещё они смогли разомкнуть объятия и отправиться обратно в крепость, но, вернувшись в неё, тут же укрылись в покоях Фингона в верхнем этаже и заперлись, чтобы никто не мог помешать им.
День уже клонился к закату, на Дор-ломин медленно наползали сумерки, деревья внизу купались в последних ярких лучах солнца. Один луч проник в окно и лизнул медную косу Майтимо, заставив её вспыхнуть оранжево-красным пламенем, пронизанным золотым сиянием вплетённой в неё ленты. А когда Майтимо чуть повернул голову, чтобы взглянуть на Фингона, луч упал на половину его лица, окрасив в светлое золото его бледную кожу, обратив один из чудесных серых глаз в почти прозрачный кристалл; блики света заиграли на ресницах.
Фингон залюбовался им и даже чуть приоткрыл рот от восхищения. Майтимо заметил это и сделал шаг к нему, оказавшись в потоке света. Теперь сияло всё его лицо. Он легко поцеловал Фингона в лоб и погладил кончиками длинных пальцев его щёку, а потом, так же еле ощутимо, коснулся ими губ. Страдание, навсегда отпечатавшееся в его облике, вдруг пропало, и он стал так похож на себя прежнего, что Фингон даже на мгновение забыл, что они больше не в Амане. Когда же Майтимо провёл пальцами по губам Фингона, его собственные губы чуть приоткрылись, а во взгляде вспыхнула искра, заставившая Фингона податься вперёд.
Он обвил руками шею Майтимо, ладонь скользнула по мягким рыжим волосам, легла на затылок. Фингон притянул его к себе, вовлекая в долгий глубокий поцелуй. Едва начав, оба поняли, что остановиться уже не смогут. Не в этот раз.
Фингон невольно вспомнил первый поцелуй, когда прикосновение губ к губам было новым, непривычным ощущением. Тогда они лишь дотронулись друг до друга и тут же отстранились, поражённые теплотой и мягкостью этого прикосновения. И почти застыли, гладя чуть подрагивающими от волнения пальцами лица и волосы друг друга. На губах всё ещё ощущалась тень только что пережитого чувства: по ним точно водили кончиком пера.
Всего один лёгкий поцелуй заставил дыхание сбиться. Закалённые тяготами и страданиями эльфийские воины, прожившие не одну сотню лет, в мгновение обратились в тех юношу и молодого мужчину, что некогда смотрели друг на друга под светом Древ Валинора и едва начинали осознавать, что их чувства выходят далеко за пределы дружеской любви. Тогда оба были напуганы и даже помыслить не могли, что однажды расскажут друг другу обо всём и получат ответную любовь.
Новое чувство оказалось слишком приятным — приятнее, чем они могли представить, — и Фингон, желая ощутить это вновь, снова коротко поцеловал Майтимо. Они, всё ещё робко, несмело, принялись одаривать друг друга лёгкими поцелуями, пока, наконец, прижатые друг к другу губы не замерли, не приоткрылись и не начали медленно двигаться, лаская и сливаясь в одно целое.
Они прижимались так тесно, что каждый из них уже даже не слышал, а чувствовал биение сердца другого. И когда кончики языков мягко столкнулись, они вздрогнули, но, не желая отрываться друг от друга, только углубили поцелуй, наслаждаясь ощущениями и постепенно привыкая к ним. Фингон в каком-то приятном полузабытьи обнимал Майтимо за шею. Голову будто окутал туман: всё затопила белая дымка. По телу — то ли от губ, то ли от сердца — разливались волны то мягкого тепла, то жара. На краю сознания мелькнула мысль о том, что стоит разорвать объятия, и он, ощущая не то слабость, не то лёгкость, не сможет удержаться на ногах. Но эта мысль быстро пропала, сменившись удивительным ничем. Единственным, что Фингон понимал в этот момент, было то, что целует он того, кого всегда любил, и что Майтимо целует его в ответ. И это наполняло душу таким счастьем, что хотелось плакать.
Хоть с того момента и прошли годы, а они привыкли целовать друг друга и стали смелее, но подобная близость вызывала всё тот же трепет. Фингон мысленно усмехнулся, отгоняя тёплое воспоминание и цепляясь пальцами за одежду на спине Майтимо. «Да», — пронеслось у него в голове, и это было одновременно ответом на несколько вопросов: да, он готов к тому, что должно произойти дальше; да, он желает этого; да, больше не боится, не теперь, когда Майтимо почти полностью восстановился и уже перестал невольно вздрагивать от каждого прикосновения. И ещё это «да» означало радость от того, что, наконец-то, можно полностью расслабиться в объятиях самого близкого существа, перестать сдерживаться и забыть о запретах. Майтимо оторвался от его рта лишь для того, чтобы припасть губами к шее, окончательно лишив Фингона возможности связно мыслить.
Страсть охватила обоих, и с каждым мгновением её пламя лишь сильнее разгоралось. С губ Фингона сорвался лёгкий, почти неслышный стон, и Майтимо в ответ на него шумно выдохнул над самым его ухом.
Они чуть отступили, сбрасывая друг с друга расшитые узорами котты и оставаясь лишь в тонких нижних одеждах. А потом снова приникли друг к другу в нежном поцелуе. Казалось, что оторваться от чужих губ невозможно, что стоит им только остановиться, как всё исчезнет, а Фингон вновь окажется в холоде Хелькараксэ, к которому невозможно привыкнуть, и будет преодолевать тяготы путешествия постоянно терзаемый чувством потери и виной перед своими родичами за то, что не может принять предательство Нельяфинвэ, смириться с ним. За то, что уже простил его за всё и жаждет новой встречи лишь затем, чтобы убедиться, что он в порядке, что кошмары о Майтимо в плену, под пытками, мучающие его вот уже несколько месяцев, — только сны, а не ужасающие видения.
Фингон слегка отстранился, чтобы заглянуть в серые глаза Майтимо, в очередной раз убедиться, что он жив, что он рядом. Край его сорочки соскользнул, открыв бледное плечо, исчерченное давно побелевшими полосками шрамов. Сердце Фингона болезненно сжалось. Он видел каждый из этих шрамов, которыми изрезано было всё тело Майтимо, самостоятельно ухаживая за ним после спасения с Тангородрима. Фингон не подпускал к нему никого, кроме лекарей и его братьев, но даже несмотря на их присутствие, старался не отходить далеко от его постели, и у него было множество возможностей разглядеть следы страшных ран. А когда Майтимо рассказал ему, как именно они появились, эти шрамы стали казаться Фингону ещё более пугающими.
Он быстро прижался губами к обнажённому плечу, стараясь не думать сейчас о том, сколько боли и ужасных воспоминаний кроется за этими светлыми узорами. Кончик его языка скользнул по ключице, а потом вверх — по нежной коже чувствительной шеи, и Майтимо, сдавленно ахнув, немного склонил голову вбок, подставляясь под ласки. Его пальцы сжались на плече Фингона, сминая почти прозрачную ткань сорочки. Реакция Майтимо доставляла Фингону огромное удовольствие: тот почти обмяк в его крепких объятиях и шумно дышал, иногда с губ его слетали лёгкие, едва различимые полустоны.
Когда же Фингон заставил себя оторваться от его шеи, Майтимо ещё какое-то время смотрел на него туманным взором, и лишь потом взял Фингона за руку, переплетая их пальцы, и повёл за собой к кровати. Ни на мгновение не прекращая смотреть в его глаза, он медленно опустился на простыни и притянул Фингона к себе, и Фингон сел сверху, прижав его к постели. Его восхищённому взору открылось прекрасное лицо в обрамлении медно-рыжих волос, в беспорядке разбросанных по подушкам, подёрнутые пеленой желания серые глаза, приоткрытые губы, заалевшие от поцелуев, тонкая шея, изящные ключицы, пленительные изгибы крепкого стройного тела, прикрытого лёгкой тканью задравшейся сорочки. Взгляд Фингона пробежал по открытому участку груди вниз и остановился на животе. Он сглотнул. Майтимо был слишком красив, отчего казался тонко проработанной статуей, созданной рукой искусного мастера; можно было подумать, что это идеально сложённое тело наощупь твёрдое и прохладное как мрамор. Фингон прекрасно знал, что это ощущение обманчивое. Его руки скользили по мягкой коже, пальцы аккуратно очерчивали рисунки шрамов. Он наклонился ниже, чёрные волосы упали на плечо и грудь Майтимо, а губы прижались к губам. Рука Майтимо проникла под тонкую ткань сорочки, и Фингон не смог подавить приятную дрожь, ощутив тёплое прикосновение к коже.
Майтимо попытался снять с него сорочку, но сделать это одной рукой не получилось, поэтому Фингон сам сбросил её одним движением, и, немного подумав, так же ловко избавил их обоих от всего белья.
Оставшись без одежды, они смутились и на несколько мгновений замерли, оробев. Фингон уже видел Майтимо обнажённым и множество раз касался его, но не в такой ситуации: на Тангородриме и после спасения, когда заботился о нём, лежащем без чувств, мечущемся в бреду от жара и пришедшем в себя, но ещё слишком слабым, чтобы двигаться. Тогда были совсем другие прикосновения и другие переживания.
Смущение прошло быстро, осталась лишь полная открытость. Они, давно распахнувшие друг перед другом души, раскрывшие сердца, почти слившиеся в одно целое, теперь пытались стать ещё ближе.
Они приподнялись и сели друг против друга, прижимаясь обнажёнными телами. Фингон обхватил талию Майтимо ногами. Взгляд Майтимо был полон одновременно нежности и возбуждения и сиял счастьем, губы растягивались в улыбке, и Фингон улыбался ему в ответ, гладя руками его лицо, и волосы, и плечи, и спину, покрывая поцелуями всё, до чего мог дотянуться. Майтимо не отставал от него: его ладонь скользила по телу Фингона, задевая чувствительные места, заставляя его вздрагивать от удовольствия. Второй, искалеченной, рукой он крепко обнимал Фингона за талию. Его сбивчивый восторженный шёпот наполнял тишину, и Фингон, немного смущаясь, с готовностью отвечал на эти пылкие признания.
Хотелось больше, ещё больше. Прижаться теснее, полностью раствориться друг в друге, забыть о прошлом и не думать о будущем, просто быть здесь и сейчас. Фингон чуть отклонился назад, и Майтимо понял намёк, выпуская его из объятий лишь затем, чтобы позволить откинуться на подушки, а через мгновение сам оказался рядом, лёг на бок и чуть приподнялся на локте, нависая над Фингоном. Фингон лёгким движением убрал упавшую прядь рыжих волос и поцеловал его шею, провёл по ней языком, поднимаясь к уху, обхватил губами мочку, слабо прикусывая, чтобы усилить ощущения, но ни в коем случае не причинить боль. И не сдержал улыбку, услышав тихий стон, от которого по всему телу пробежали мурашки.
Вырвавшись из этого сладкого плена, Майтимо впился в его губы нетерпеливым жадным поцелуем и тут же замер, а потом глухо застонал, когда горячая ладонь скользнула по его животу вниз и обхватила влажный от смазки член. Фингон медленно провёл по нему вниз, а потом, не разжимая кольцо пальцев, вверх, сорвав с губ Майтимо ещё один стон, более протяжный и громкий, подсказывающий, что он всё делает правильно, и заставив его обессиленно уронить голову на плечо Фингона. После нескольких плавных движений, он остановился, не убирая руку, но давая Майтимо возможность опомниться.
Нельо приподнял голову, чтобы заглянуть в глаза Фингона. Его всегда бледные щёки слегка тронул румянец, глаза восторженно сияли, он облизал губы, и теперь они влажно поблёскивали, будто призывая к поцелую. Фингон, совершенно очарованный его видом, потянулся к нему, легко провёл по нижней губе кончиком языка, а потом поцеловал, ощущая, как язык Майтимо проникает в его рот, наслаждаясь движениями тёплой ладони, скользящей по его собственному телу, оглаживающей живот и внутреннюю часть бёдер. Он неосознанно подался вперёд и застонал в поцелуй, когда тонкие пальцы легли на член, лишь слегка надавливая и поглаживая. Ощущения оказались слишком приятными, и на какие-то мгновения он будто оцепенел, полностью утратив волю, отдавшись губам и пальцам Майтимо. А потом его рука тоже начала медленно двигаться, заставляя Майтимо прижиматься к нему ещё крепче.
Они тонули в ощущениях, в шумных прерывистых вздохах, в ритмичных ласках, в тепле нежной плоти под ладонями, в мягком прикосновении растрепавшихся волос к телам, в наслаждении, которое они дарили друг другу. Тонули и не желали очнуться от этих доводящих до исступления чувств. Их губы соприкасались, и тихие стоны сливались, превращаясь в единую мелодию — в признание в любви, произнесённое по-новому.
Слишком близко, слишком жарко, слишком хорошо. Весь мир словно сузился до них двоих, и они сами стали целым миром. Фингон терялся в нежности, страсти, блаженстве, восторге. Сладкая дрожь сотрясла его, в груди будто закончился воздух, его накрыло волной неописуемого ослепительного удовольствия, и всё его тело подчинилось этому чувству. Он тихо вскрикнул, вцепился пальцами свободной руки в плечо Майтимо и запрокинул голову. И сквозь собственную дрожь ощутил, как в то же самое мгновение вздрагивает и прижимается к нему его возлюбленный, услышал протяжный стон и открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть его лицо в момент высшего наслаждения. Серебристые капли, его и чужие, упали на живот Фингона, смешиваясь.
Майтимо, ослабев, уткнулся лицом в его шею, тяжело дыша, рыжие волосы рассыпались по груди Фингона. Он сам, совершенно расслабленный и пытающийся восстановить дыхание, только и мог мягко гладить пальцами его расчерченное шрамами плечо, на что-то большее сил не хватало.
А потом Майтимо чуть приподнялся, но только для того, чтобы коснуться губами его губ. И Фингон ответил на медленный, почти ленивый поцелуй.
Не выпуская друг друга из объятий, они поудобнее устроились на постели и долго, очень долго просто смотрели один на другого, а потом придвинулись ещё ближе, одновременно закрывая глаза. Их губы едва ощутимо соприкасались, так они и уснули, не разрывая невесомый поцелуй и чувствуя тёплое дыхание друг друга.
Засыпая, Фингон ни о чём уже не думал, и приснилось ему, что он сидит в мягкой траве, уткнув лицо в колени Майтимо и говорит, говорит и не может остановить поток слов. Майтимо ещё не восстановил силы после спасения с Тангородрима, прогулки пока что даются ему тяжело, поэтому он сидит на большом замшелом камне, нагретом солнечными лучами.
Фингон не видит этого, но знает, что всего несколько минут назад тишину наполнял чуть хрипловатый, но всё ещё мелодичный голос Майтимо, тихий и печальный, рассказывавший о кошмарах в плену у Моргота и о том, что Нельо уже многие годы любит его, Финдекано. А теперь Фингон признаётся во всём, говорит о своих истинных чувствах и ощущает, как тяжесть, лежавшая все эти годы на его сердце, немного ослабевает. Майтимо чуть дрожащей левой рукой гладит его волосы, и когда Фингон замолкает и решается поднять на него глаза, то видит на похудевшем, с печатью страдания, лице нежность и боль.
— Прости, — почти умоляюще просит Фингон, едва ощутимо касаясь кончиками пальцев его правого предплечья чуть выше повязки.
— За что? — удивляется Майтимо. — Ты спас мне жизнь, прекратил пытку. Я обязан тебе всем.
— Я должен был найти другой способ освободить тебя. Не так…
— Варианта было всего два. А я видел лишь один выход. Смерть от твоей руки казалась мне благословением.
— Почему?
— Я думал, что ты должен ненавидеть меня за предательство и желать отомстить. — честно отвечает Майтимо. — И ещё я был счастлив видеть тебя. Настолько, насколько вообще мог испытывать тогда счастье. В том, что касается пыток, Моргот преуспел. Он знает, как истязать не только тело — он насылает видения. Это само по себе очень болезненно, но те ужасы, которые он показывает… Он умеет вытаскивать на поверхность самые глубокие чувства, самые сильные страхи и обращать это против своих жертв. — Голос Майтимо вдруг, дрогнув, обрывается, и он замолкает, прикусив губу. Фингон, затаив дыхание, с трудом удерживает себя, чтобы не броситься обнимать его: такая боль искажает его лицо. Но Майтимо, наконец, удаётся совладать с собой и продолжить: — Он заставлял меня снова и снова смотреть, как ты умираешь, пока я, наконец, почти не перестал отличать эти видения от реальности. И я действительно был счастлив видеть тебя живым.
Фингон утыкается лицом в его колени, пытаясь скрыть выступившие на глазах слёзы.
— Почему я?
— Потому что это должен был быть тот, кем я слишком дорожу и кого боюсь потерять больше, чем всех других.
— Но как он узнал?
— Я позвал тебя. Я не хотел этого, просто выкрикнул твоё имя, когда стало совсем плохо. Я даже не знал, что сделал это, я вообще ничего не понимал тогда и не контролировал себя. Боль была слишком сильной, её было слишком много. Наверное, мысль о тебе оказалась единственным спасением, последней надеждой не умереть и не лишиться рассудка. Но он услышал и всё понял.
— Нельо… — только и может выдохнуть Фингон.
— А там, на скале… Я терпел годами, потому что у меня была надежда, но в тот момент она пропала. Я больше не смог… И ещё испугался, что не только я мог слышать твою песню и что ты можешь оказаться на моём месте. Ты должен был уходить, возвращаться к своим как можно быстрее.
— Я бы не вернулся. — отвечает Фингон едва слышно, не зная, стоит ли рассказывать это. — Когда я думал, что не могу спасти тебя, когда осознал, что выход лишь один, я понял, что никогда не вернусь к живым. Я собирался избавить тебя от мучений, а потом… себя.
Майтимо судорожно вздыхает, его рука, касающаяся волос Фингона, замирает, сам он слабо вздрагивает. Фингон хочет замолчать, но ведь Майтимо только что рассказал о том, что ему пришлось вынести, ведь он не стал скрывать ужасные подробности. Больше никаких тайн между ними, никакой лжи, какой бы тяжёлой и болезненной ни была правда.
— Я не смог бы жить, увидев, что с тобой сделали. И зная, что я стал твоим палачом. — объясняет Фингон.
— Прости, что просил тебя об этом.
— У тебя не было выбора тогда. У нас обоих его не было. Я рад, что всё кончилось именно так.
Пальцы Майтимо снова начинают медленно перебирать его волосы, и в глазах плещется безграничная печаль.
— Я всё это время жалел, что не рассказал тебе раньше. — говорит он. — Но раз уж всё так вышло... Наверное, ничего не говорить было правильно. То, что мы с отцом и братьями сделали, перечеркнуло бы все мои слова.
— Не перечеркнуло бы. Я никогда до конца не верил, что ты сделал это.
— Но я сделал. Да, я не знал всего плана, но я согласился с ним, я доверился тому, кому нельзя было верить. Пусть он мой отец, но я не должен был слепо следовать за ним. Я виноват, и то, что ты прощаешь меня за предательство...
— Я никогда не обвиню тебя ни в чем. И тем более не назову предателем.
— Не уверен, что я достоин этого. Не теперь.
— Достоин. Для меня всегда был и будешь. Разве мне самому не за что себя винить? Я не убивал братьев в Альквалондэ?
— По нашей вине.
— Нет, по своей собственной. Это я без разбора бросился в бой. А даже если бы и понял, в чём дело, думаешь, я остался бы в стороне, зная, что ты сражаешься? Я не святой. Ради тебя я пошёл бы на что угодно тогда. И сейчас пойду, потому что ничего не изменилось, я так же люблю тебя.
— Финдекано… — начинает Майтимо и как-то растерянно и тоскливо оглядывает окружающие их деревья. — Ты любил того, кем я был раньше, а тот, кто сейчас перед тобой, даже выглядит иначе.
— Ты всегда прекрасен. — возражает Фингон, и в его словах нет ни капли лжи, но Майтимо грустно и как-то кривовато усмехается в ответ на них.
— Как бы я ни храбрился, ни пытался держаться — они сломали меня. От меня прежнего ничего не осталось. Единственное, что никогда не менялось, — моё отношение к тебе.
Фингон вскакивает на ноги, несколько мгновений в каком-то отчаянии смотрит на Майтимо сверху вниз, а потом садится на камень рядом с ним. Майтимо проводит рукой по своим рыжим волосам, убирая за ухо упавшую на лицо прядь, и пытается как-то закончить мысль, которая и без того понятна: он не считает, что новый он имеет право на любовь Фингона.
— Я теперь совсем другой, — повторяет Майтимо те же слова, облекая их в новую форму.
— Какое мне дело?! — не выдержав, восклицает Фингон и обхватывает ладонями его лицо, заставляет посмотреть на себя. — Это всё равно ты! Ты жив, лишь это сейчас важно. Не отталкивай меня после всего, что ты только что рассказал.
Майтимо медленно приподнимает чуть подрагивающую от слабости здоровую руку и касается щеки Фингона, а потом обнимает его за шею и роняет голову на плечо. Фингон слышит едва различимое «Спасибо» и тоже обнимает его, очень осторожно, будто в руках его хрупкая драгоценность, способная сломаться от любого давления, и, прежде чем опустить веки, видит перед глазами золотисто-алые всполохи света — солнечный луч, скользящий по рыжим волосам.
Фингон проснулся, подивившись тому, что увидел во сне именно этот момент из прошлого: очень трудный для них обоих разговор, к которому позже они не раз возвращались, пока, наконец, тяжело приходящий в себя после всего пережитого Майтимо не уверился, что Фингон действительно принимает и любит его любым. Но удивление мгновенно прошло, в сердце осталась лишь почти мучительная нежность, стоило только ему взглянуть на всё ещё спящего Майтимо. Желая прижаться к нему плотнее, но боясь разбудить, он плавным движением натянул на них обоих лёгкое одеяло, обнял Майтимо, уткнулся лицом в его шею и закрыл глаза, улыбаясь счастливой улыбкой и думая о том, что ни за что не даст ему потеряться в кошмарах прошлого, что не позволит ему больше страдать и что хочет видеть его таким, безмятежно спящим в его объятиях, с чуть изогнутыми в полуулыбке губами, всю свою жизнь.