Отгремели страшные звуки битвы. Бойни. Солнце взошло несколько часов назад и освещало уставших, едва ли сомкнувших глаза выживших, которые перетаскивали мертвецов, носили дрова и хворост для множества погребальных костров. Снег кружился над головами, таял, касаясь живых, и оставался на застывших лицах тех, ценой чьих жизней была вырвана победа.
Павшие лежали рядами. Много, слишком много. Почти у всех были открыты глаза. Измученные, пережившие ужас и потери воины просто положили тела так, чтобы было удобнее переносить их на костры, глаза им закроют потом, обмоют лица. Всё потом. Сотни мертвецов глядели в небо остекленевшими глазами. Джон шёл между рядами медленно, ноги стали ватными, ужас грозил приковать к месту, не пустить дальше. Внутри у него ворочалось что-то помимо страшного ожидания. Оно было тревожным и пугающе неправильным: осознание какого-то иного чувства. Джон тяжело хватал ртом воздух, ему казалось, будто горе разлилось повсюду, подобно чёрной вязкой воде, и грозит затопить его с головой, а из этой бездны отчаяния тянутся и опутывают его стыд и вина. Но он шёл вперёд, при каждом шаге с удивлением обнаруживая, что ноги всё ещё слушаются, что перед глазами не бесконечная чернота, а поле, полное мертвецов. Он знал от Сэма, что произошло, и знал, куда нужно идти: совсем молодой одичалый с грязным лицом и длинным порезом на щеке указал ему дорогу и удалился, чтобы помочь остальным вынести последние тела из замка.
Джон увидел его: лежащий между двумя высокими и крупными дотракийцами Эдд казался совсем маленьким. Джон остановился рядом, ноги подкосились, и он, тихо застонав, упал на колени. Глаза Эддисона были открыты — карие, не голубые — лицо выглядело совершенно спокойным, кровь осталась на подбородке, запачкала волосы, чёрное пятно расползлось по груди, в центре его сквозь разодранную одежу виднелась пронзённая плоть. Джон коснулся его груди, прерывисто дыша. Не до конца высохшая на морозе кровь осталась на пальцах. "Эдд..." — выдохнул он, безуспешно пытаясь сглотнуть ком в горле, глаза застилала влажная пелена, он заставил себя опустить веки мёртвого друга — окончательно признать его смерть. Джон судорожно вздохнул, и по щекам полились слёзы. В отчаянии он то закрывал ладонью страшную рану, будто мог просто стереть её, изменить реальность, то касался волос Эдда, его лица, чувствуя, что даже теперь не должен этого делать, не должен позволять себе прикасаться к нему так.
Чья-то рука легла на его плечо, чей-то голос что-то сказал, но он не расслышал, не понял. Это не имело никакого значения. Даже если бы сейчас ему приставили к горлу нож, он не стал бы возражать. Голос всё звучал и звучал, рука на плече требовательно сжалась, и Джон сквозь чёрную пелену горя расслышал: "...мы можем попытаться". Он поднял голову: над ним стояла красная жрица, глаза на встревоженном лице возбуждённо сияли.
— Почему вы ещё живы? — спросил Джон невпопад, голос его был слабым и дрожал. Ему было совершенно плевать, жива Мелисандра или мертва. Плевать на всё.
— Я видела его в пламени, Джон Сноу. Не здесь, не сейчас. Рядом с тобой. Позже.
— Ваше пламя лжёт.
— Владыка Света с ним не закончил. Мы можем попытаться! — Её глаза лихорадочно горели.
— Что? — не понял Джон.
— Владыка вернул тебя, потому что ты был нужен. Если он нужен тоже...
— Я был мёртв и не должен был возвращаться.
— Тебе кажется, что он думал об этом, когда готов был мстить за тебя ценой собственной жизни? — спросила жрица. — А о чём он думал, когда ждал тебя на улице после возвращения? Когда стоял в той комнате, за моей спиной, рядом с Тормундом и сиром Давосом? Когда привёл одичалых на помощь? А когда смотрел на твоё бездыханное тело и закрывал твои глаза?
Джон коротко выдохнул.
— Да, это был он, — ответила Мелисандра на поражённый взгляд Джона.
— Это... вы тоже видели в пламени?
— Мне рассказал сир Давос. Думал ли Эддисон Толлетт о том, как ты отреагируешь, если всё получится? Наверняка. Считаешь, его не пугала мысль о воскрешении после того, что вы пережили в Суровом Доме? Но он не пытался меня остановить и надеялся до последнего.
Во взгляде Джона промелькнула робкая надежда.
— Там ему не лучше, Джон Сноу, — добавила она, помолчав, — ты, как никто другой, знаешь это. Ты всегда успеешь сжечь тело, но мы можем попытаться, пока ещё есть время. Пока оно есть у меня.
Обнажённое тело Эдда лежало на столе, как ещё совсем недавно лежал Джон. Огонь в камине с тихим треском пожирал дрова. Пламя свечей трепетало и, казалось, почти не давало света. Где-то вдалеке слышались голоса, и стоны, и плач. Отсветы огня плясали на бледной коже. Эдд был худ, но достаточно крепок, смерть придала всем его чертам какую-то иную красоту, не принадлежащую миру живых. Он казался умиротворённым, но в то же время беззащитным и одиноким. Эти слова совсем не подходили мертвецам, но они настойчиво крутились в голове Джона, и он не мог избавиться от странного желания оттолкнуть жрицу, укрыть Эдда плащом и остаться с ним наедине в этой комнате. Навсегда. Он, словно заворожённый, смотрел, как красная женщина медленно смывает запёкшуюся кровь с кожи, открывая рану в груди и множество шрамов по всему телу — как уже старых, белых, так и бордовых, едва затянувшихся. Джон боялся даже дышать. Внутри будто клубок червей копошилась надежда, болезненная и пугающая, способная в любое мгновение рассыпаться в прах.
Красная женщина стояла к нему спиной, он скорее увидел по тому, как поднялись и опустились её плечи, чем услышал глубокий вдох, а потом полились слова на высоком валирийском. Фраза повторилась один раз, другой, третий; плечи жрицы поникли, в едва слышимом голосе уже не было уверенности. Бывший лорд-командующий не знал, что с ним когда-то происходило то же самое и что на его месте точно так же стоял Эдд, так же надеясь и боясь, так же видя, что у жрицы ничего не получается. Отчаяние захлестнуло Джона, он стиснул кулаки и едва держался, не позволяя себе выбежать из комнаты, чтобы не слышать, не видеть, как вдруг что-то произошло. Неуловимое, едва осязаемое. Будто огонь в камине разгорелся ярче. Будто холод смерти ушёл. Мелисандра отступила к стене, лицо застыло в ожидании. Джон едва ли заметил это, он напряжённо всматривался в лежащего на столе человека.
Эдд глубоко резко вздохнул, и глаза распахнулись — карие, как и всегда. Несколько мгновений он дышал часто, хрипло и смотрел куда-то в пустоту, потом поднял руку, ощупал свою грудь и сел. Он озирался так, как озирается загнанный в западню зверь. Джон в мгновение стянул с себя тяжёлый плащ, быстро пересёк комнату и укутал в него Эдда. Он помнил, в каком ужасе был сам, едва очнувшись и обнаружив, что жив, несмотря на страшные раны. Эдд же просто сидел, глядя непонимающе и испуганно, тяжело дыша. Его взгляд остановился на Мелисандре, и в нём проступило понимание. И немой вопрос: "Зачем?" Красная жрица только покачала головой и вышла, чтобы уйти уже навсегда. Шорох её платья стих за закрывшейся со скрипом дверью. Джон проводил её взглядом, но ни на шаг не отступил от Эдда. Взял его лицо в ладони — тёплое, ощутил под пальцами бьющуюся жилку на шее, заглянул в глаза. Он собирался что-то сказать, как-то объяснить, он хотел, но в этот момент все слова просто вылетели из головы. Джон с коротким вздохом наклонился и обнял друга. Эдд уткнулся в его плечо и обнял в ответ.
— Там ничего нет. Совсем ничего, — недоумённо произнёс Эдд, прижимаясь к нему. Голос ещё плохо слушался его.
— Да, — согласился Джон, с внутренней дрожью вспоминая лица предателей, боль и расплывающуюся перед глазами реальность. И ничего. Совершенно ничего.
Джон отодвинулся на полшага и левой рукой почти неосознанно прикоснулся к своей груди, к тому месту, куда вонзались холодные лезвия. Правая его рука ещё сжимала плечо Эдда, ему не хотелось убирать её и лишаться тепла, которое он ощущал под плотной тканью плаща. Джон смотрел то на его лицо, то на сжатые в кулаки руки, видел на запястьях белые шрамы — следы от кандалов, в которых Эдда с Гренном держали мятежники в доме Крастера, и сердце сжималось. Ему казалось, что переполняющие чувства не дадут ему сдвинуться с места: их было слишком много, они были слишком противоречивыми. Не прошло и часа с тех пор, как Джон рыдал над телом лучшего друга, и не пережитое, не испытанное до конца горе всё ещё раздирало его грудь, но теперь Эдд сидел перед ним — бледный, ещё не пришедший в себя, но живой. Облегчение боролось в Джоне с ужасом, радость — с кратковременной, но огромной болью потери.
Джон на несколько секунд закрыл глаза и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок, и почувствовал, что Эдд едва ощутимо дрожит или от холода, или пережитого шока, или, быть может, от всего сразу. И это прояснило разум: нельзя вот так бесконечно стоять рядом с другом в этой комнате, нужно помочь ему, а потом выполнять свои обязанности. Он должен быть с людьми, которые шли за ним в бой, он должен вместе с ними горевать и радоваться, должен произносить речи, должен быть там, внизу, когда запылают костры. И мысль о том, что среди тех, чьи тела будут сожжены, сегодня не окажется Эдд, заставила его облегчённо выдохнуть.
— Ничего, если я оставлю тебя на несколько минут? — спросил Джон.
— Уж как-нибудь справлюсь.
Джон кивнул и вышел. Эдд плотнее запахнул плащ, окинул взглядом погружённую в полумрак комнату, посмотрел на камин, пламя в котором медленно затухало, потом уставился на свечу. Её огонёк колыхался, и Эдду казалось, что он чувствует исходящее от неё тепло. Не стискивающий сердце холод, не лёд пронзающего плоть лезвия и не ужасную боль, а тепло, слабое, но настоящее. Живое.
Джон вернулся быстро, даже одна восковая слеза не успела скатиться по оплавившейся свече. Он положил рядом с Эддом стопку одежды.
— Теперь ты мой стюард? — осведомился Эдд.
— Если позволите, лорд-командующий, — ответил Джон, пытаясь подавить дрожь в голосе.
Эдд хмыкнул.
— Я могу выйти, если хочешь, — предложил Джон.
— Ты видел меня мёртвым, — заметил Эдд слабым голосом, но с кривой улыбкой на губах. — Чего мне теперь стесняться?
Джон горько усмехнулся, но всё же отвернулся, когда Эдд сбросил с себя его плащ и потянулся за нижней одеждой. С каким-то удовлетворением слушая шорох тканей и звон пряжек за спиной, он устремил взгляд на яркое пламя свечи. Маленький огонёк тянул к себе, успокаивал, точно говорил, что самое страшное уже позади, и хоть Джона ждут новые испытания, он будет знать, что его друг всё ещё в этом мире. Каждый из них знал, что такое смерть, но теперь они оба были здесь, оба были живы.
***
Прохладный ветер трепал волосы, стук копыт заглушал голоса всадников. Джон окинул взглядом равнину, потом поднял голову к небу, и вдруг явственно ощутил перемену, и удивился, что не замечал этого прежде: тоска, терзавшая его в последние дни, исчезла. Он совершил ошибки, пережил тяжёлые события, навсегда — он знал это — простился с семьёй, но теперь грусть отступила. Его дом — север, а люди, которых он там оставил, — семья.
Джон вспомнил, как покидал север, и пришпорил коня. Шум ветра в ушах обратился в свист, он уже не услышал, как ускоряются его отставшие спутники. Ему хотелось скакать ещё быстрее, гнать изо всех сил, чтобы вернуться к тем, кто ещё остался в Чёрном замке, к Эдду, которого он бросил разбираться со всем самостоятельно. Мысль о том, что всё могло сложиться иначе и он не смог бы покинуть Королевскую Гавань, показалась вдруг Джону пугающей. Он не желал там оставаться и даже возвращаться в Винтерфелл уже не хотел. Он вспоминал момент расставания с друзьями, с грустью думал о плохо скрывавшем свою печаль Тормунде, об Эдде, который в этот раз не пытался его остановить, только пожелал удачи. Перед внутренним взором, как наяву, вставали его облачённая в чёрное фигура, растрёпанные ветром длинные волосы и горечь в его лице. Эдд прощался нехотя, сдержанно, хоть и знал, что прощается навсегда. В груди защемило. Джон ощутил, как его, точно плащ, окутывает новая тоска, сотканная из неясной тревоги, стремления вернуться и тепла, которое он оставил на холодном севере. Джон тоже не хотел прощаться.
Стена выросла перед всадниками, нависла над ними, такая знакомая, но всё ещё пугающая. Чёрный замок приютился у её подножья, и трое чёрных братьев въехали в его ворота. Тормунд вышел им навстречу, он сбежал по лестнице вниз, сгрёб Джона в охапку и сжал так, что у него едва не затрещали рёбра. Эдд спустился следом за ним, удивлённый и взволнованный. Он нерешительно остановился перед другом, и Джон вдруг с болезненной нежностью ощутил, что, наконец, дома. Он не сдержал улыбку и заключил Эдда в крепкие объятия, в очередной раз невольно отметив, что слишком рад ему и что не желает отпускать.
За окнами покоев лорда-командующего начинало темнеть, братья ночного дозора и одичалые давно разбрелись: кто выполнять свои обязанности, кто отдыхать. Поленья в камине тихо потрескивали, пляшущие на них языки пламени освещали три опустевшие кружки на столе и тяжёлые плащи, висящие на спинках стульев. Минуту назад шумный и радостный Тормунд во второй раз осушил свою кружку, с громким стуком поставил её рядом с кружками Эдда и Джона и, пожелав доброй ночи, вышел из комнаты. Повисла тишина. Она не казалась гнетущей, а была, напротив, уютной. Как успокаивается природа после урагана, так и скромно обставленная комната затихла после ухода чересчур общительного Тормунда. Оставшиеся вдвоём, Джон и Эдд просто смотрели друг на друга и были рады находиться здесь и сейчас.
Джон, который всего час назад почти шёпотом рассказывал о кошмаре, произошедшем в Королевской Гавани, в компании друзей быстро успокоился, и недавние события вдруг показались ему чем-то далёким. Эддисон с тяжёлой тоской думал о неизбежном новом расставании, о молодости и красоте Джона, благодаря которым он легко найдёт себе ещё одну женщину, в этот раз вряд ли королеву, но воительницу.
Джон смотрел на пылающий в камине огонь и ощущал тепло и грусть. Согревал его вовсе не огонь, а тот свет, который разливался по всему телу, когда он находился рядом с другом. Тёплый и приятный. Тревожный. Грустить же его заставляло то, что он собирался сделать. Джон взглянул на Эдда, и ему померещилось, будто он видит в глазах друга печаль и осуждение. Джон чувствовал себя предателем.
Эдд всегда был рядом — вдруг с невероятной ясностью осознал он — не Сэм, не кто-то ещё, а именно Эдд. Джон доверял ему настолько, что даже рассказал историю своего происхождения, так неужели же теперь до самого последнего момента будет молчать об уже принятом решении?
— Я хочу уйти с ними, — нарушил тишину он.
— Ну... — Эдд покачал головой и печально усмехнулся, — я знал, что ты этого захочешь. Когда это Джону Сноу сиделось на месте?
— А ты не думал... тоже? — вопрос прозвучал нерешительно, Джона страшила мысль о прощании с лучшим другом, но остаться он не мог. И просить его уйти вместе с ним — тоже.
— Думал, — признался Эдд. — Тот самый Настоящий Север меня привлекает ничуть не больше, чем этот. Но если ты уже всё решил и не прикажешь мне оставаться и следить за этими развалинами, то можем идти хоть сейчас. Какая, в конце концов, разница, здесь нас в итоге сожгут или там?
— Я не могу тебе приказывать, ты лорд-командующий, — улыбнулся одними губами Джон.
— Мой дозор окончен, — возразил ему тихий голос.
За окнами стремительно темнело, хлопья снега падали сплошной стеной, отгораживая комнату от последних призраков солнечных лучей. Джон поднял на друга полный боли взгляд и, наконец, произнёс то, что давно мучило его:
— Я убил её, Эдд.
Тень пробежала по лицу Эддисона.
— Ты принял решение. Дочь Безумного короля оказалась похожей на папашу. При её правлении в руинах лежала бы не только Королевская Гавань.
— Она была моей королевой...
"И не только", — с болью подумал Эдд, но вслух этого не сказал. Он сел на стол рядом с Джоном и приобнял за плечи.
— Обычно я не лезу в такие вопросы, но всё равно уверен, что ты поступил правильно.
Джон благодарно кивнул. Голоса снова стихли, прохлада, которой повеяло от короткой беседы, исчезла, тягучая тоска от возможного близкого прощания лежала на сердце, но в комнате вновь воцарились тепло и покой. Ужасное уже произошло, плохое наверняка произойдёт, но не сейчас, не в этот момент и даже не в эту ночь.
Огонь танцевал, извивался, заливал мягким светом согретую комнату и будто бы отрезал её от холода, который находился за пределами. Тени покачивались в такт пляскам пламени, волновались на полу и столе, крошечные блики скользили по складкам одежды, отражались в глазах двух мужчин, играли на металлических застёжках. Джон зачарованно следил за тем, как неровный свет падает на лицо Эдда, сглаживая морщины, как заставляет вспыхивать оранжевым пряди его волос.
Он внезапно понял, что смотрит на лучшего друга, с пугающей отчётливостью осознал, что ловит себя на этом не впервые, но в этот раз не отвёл глаза. Эдд будто заворожённый глядел в огонь и, казалось, был полностью погружен в свои мысли. Между бровями залегла складка. Перед глазами Джона возникло непрошенное ужасное воспоминание: мёртвый Эдд, лежащий между другими телами, застывшее лицо, грязное и в крови, остекленевшие глаза. Дыхание перехватило, накатил страх. Захотелось вцепиться в Эдда, встряхнуть его, заглянуть в глаза и убедиться, что они не стали голубыми. С губ сорвался короткий судорожный вздох, Эдд повернулся на этот звук.
— Ты быстро оправился после?.. — спросил первое, что пришло в голову, Джон. Он действительно хотел это знать. Хотел убедиться, что всё так и было, что память не обманула его.
— За пару недель. Хотя всё ещё немного болит, — Эдд неосознанно поднял руку и коснулся груди: призрак того ощущения — пронзающего насквозь льда оружия — до сих пор не исчез. — Твои тоже?
— Да, — кивнул он, — иногда болят.
— Мы с тобой два мертвеца, Джон. — задумчиво произнёс Эдд. — Ты никогда не думал, что лучше было бы остаться там?
— Слишком часто. И насчёт твоего... возвращения думал тоже. Но она нашла меня там, на поле, среди рядов мёртвых тел, когда я закрыл твои глаза...
Эдд вздрогнул, вспоминая, как сам закрывал глаза своего лорда-командующего, лучшего друга. Они стояли плечом к плечу, и Джон ощутил эту дрожь.
— Она сказала, что ты тоже сделал это для меня, — в горле пересохло, он шумно сглотнул, и Эддисон кивнул, одновременно подтверждая его слова и показывая, что понимает. — И... Я плохо что-либо соображал, Эдд. Она говорила, что видела тебя в пламени и что можно попытаться. Я не смог отказаться.
— Может и к лучшему, — он криво и печально улыбался.
— Я пошёл за ней, потому что обещал. — вдруг, будто за что-то оправдываясь, выпалил Джон, и Эдд понял, что говорит он уже не о красной жрице. — Она привела армию на север в обмен на Железный трон. Я пошёл, потому что обещал, — повторил он.
— Не только поэтому.
— Тогда уже поэтому. Мне не хотелось уходить и покидать... вас всех. Но это был мой долг.
— Если бы ты не ушёл, то кто спас бы другие города от участи Королевской Гавани?
— Но мне не хотелось прощаться с тобой, — он осекся.
Эдд посмотрел удивлённо, и недоверчиво, и тепло. Он стоял слишком близко, свет камина отражался в глазах, и в глубине их Джон видел что-то, о чём прежде боялся даже подумать. Не успев сообразить, что делает, Джон потянулся к нему и поцеловал, но тут же испугался, отшатнулся и замер с закрытыми глазами, опасаясь не только поднять взгляд на Эдда, но и даже шевельнуться. Он не мог просто уйти, но и не мог произнести ни слова. Он жалел, что сделал это: только что разрушил их дружбу, показал себя тем, кто достоин презрения всех Семи Королевств. И он просто ждал затаив дыхание. Чего? Того, что Эдд сам уйдёт? Звука его разочарованного голоса? Джон не открывал глаза, страшась увидеть отвращение во взгляде бывшего лучшего друга. Тёплая рука легла на затылок, он услышал короткий вздох и тут же ощутил горячее прикосновение к губам. Боясь поверить в происходящее, он ответил на робкий поцелуй.
Прошли долгие минуты, прежде чем они смогли оторваться друг от друга. Джон запер дверь, окончательно отрезая их от внешнего мира, а потом они вместе легли на кровать, чтобы просто обнимать друг друга, поглаживать дрожащими от волнения пальцами лица, касаться волос, слышать тихое дыхание, быть ближе, чем когда-либо. Быть вместе.
Джон стиснул пальцами чуть прохладную ладонь и ощутил, как Эдд в ответ сжимает его руку.
— Ты ведь всё равно уйдёшь, да? — без тени надежды спросил Эдд.
— Я не могу оставаться здесь, — с болью в голосе ответил Джон, — но я не желаю больше покидать тебя. Никогда. И если ты действительно согласишься уйти тоже, то я буду счастливее всех в этом мире.
— Я с тобой, Джон, — пообещал Эдд. — Куда угодно.