— Бах? — его голос шелестит над ее ухом. Рита вздрагивает, и руки
бессильно опускаются на клавиатуру, захватывая диссонирующие звуки,
которые режут слух.
У него шипящий шепот, чем-то напоминающий змею. Он сам напоминает
змею — огромную кобру. Повадками, манерой запугивания и подчинения,
настоящий хищник. И глаза у него светятся по-звериному, и Нагайна,
ластящаяся к его ногам, сверкает глазами-изумрудами.
Он спрашивает с придыханием, а у Риты по коже мурашки бегут, и в горле
ком встает, что дышать тяжело становится. Но она не вздрагивает, растягивая
ярко размалеванные губы в ухмылке, не склоняет голову в поклоне, как его
слуга.
Она никогда не была «слугой», не была его вещью. Он ломал ей кости,
разрывал кожу и сшивал заново, оставляя уродливые шрамы, копошился в
голове, причиняя боль, но никогда не обладал полностью. Она всегда была
дразняще далеко, всегда молча сносила его выходки и расхвалила в своих
статьях Долохова.
Ни слова протеста, будто ей и правда плевать. На себя, на свою жизнь, на
свое тело.
— Да, Милорд. Иоганн Себастьян Бах. Вам он нравится?
С ним грех было не играть Баха. Еще бы орган найти, чтобы с головой
окунуться в атмосферу музыки.
Он усмехается ей на ухо, шевеля дыханием короткие золотистые завитки.
Рита склоняет голову к плечу, открывая взору беззащитную шею, вытягиваясь
настолько, что заметна жилка. Он проводит ледяными пальцами по ней,
останавливаясь у шрама на ключице, часть которого скрывается под одеждой,
рассекая грудь.
Рита не шевелится. От нее несет сигаретами Долохова и вином, которое
присылают по старой или не очень дружбе. Молоденькая журналистка, чей
острый язык может разрушить любую репутацию, за которой стоят множество
чистокровных семей, которая нагло этим пользуется. Хитрая и пронырливая. А
еще до чертиков наглая.
— Мне больше нравится Шопен.
— Сыграть?
Она бесстрашно поворачивает к нему бледное лицо, все так же ярко
улыбаясь. Реддл кивает, и Рита со смехом притягивается к нему, оставляя в
уголке рта отпечаток помады, после чего поворачивается к инструменту и
встряхивает плечами.
Том отходит к окну, не вслушиваясь в переливы мелодий, вылетающих из
под ее пальцев. Он смотрит на метель, бушующую за окном, вспоминает выпуски газет и свое редкое участие в жизни Риточки.
Она хорошо пишет. Только не про него, и это задевает. Может, не сильно
задумываясь, но она бросает ему вызов своим нежеланием упоминать
предводителя Пожирателей, того, кто устроил переворот в магической
Британии.
И Тому это не нравится.
Имя Долохова давно надоело, оно мозолило глаз. Но он с завидной
регулярностью появлялся в статьях, а запах его сигарет все сильнее приедался
к девочке. К этой маленькой стервочке с наглой улыбкой, своим твердым
мнением и телом, изуродованным его шрамами.
Рита играла ему, а писала про Антонина. Рита пила его вино и курила
сигареты Антонина. Рита ходила по краю обрыва в своем желании брать от
жизни максимум, что в скором времени должно будет привести ее к падению.
И Рита ему нравилась. Она все равно приходила к нему по первому зову,
терпела его издевательства и хорошо трахалась. Но он тоже привык брать от
жизни максимум, так что девочке придется унять свои амбиции.
— Я хочу заказать статью.
Она замирает, замирает вместе со звуком, кажется, даже задерживает
дыхание. Том растягивает губы в насмешливой ухмылке, наблюдая за тем, как
она медленно поворачивает к нему голову и приоткрывает губы, собираясь что-
то сказать. Сидит так несколько секунд, прежде чем хмыкнуть и кивнуть.
— Какую именно, Милорд? Разве я недостаточно пишу о ваших деяниях и
ваших друзьях?
Она отворачивается и поправляет прическу. Пытается скрыть вмиг
побелевшее лицо за обычным тоном. Испугалась.
Неужели он такой страшный?
Риточка качает головой и вновь поворачивается к инструменту. Том ей не
мешает, склоняясь чуть вперед. Она закусывает губу, размазывая красную
помаду, сжимает и разжимает пальцы, а потом снова к нему поворачивается,
глядя с ожиданием.
— Я хочу статью о себе.
Брови недоуменно взлетают вверх, и она теряет даже те хрупкие крупицы
самообладания, с которыми приходила к нему. Понимая бесполезность
дальнейшей игры в «сильную», откидывает голову назад и смеется.
Том видит, как дергается шрам, оставленный им, слышит, как бьется ее
сердце. Она все еще глупая маленькая девочка, сколько бы ни пыталась строить
из себя кого-то большего.
— О, милый мой, — она замолкает и опускает пьяный взгляд на его лицо,
улыбаясь так же ярко и ослепительно, как в школе, как в компании друзей, как в компании Долохова. — Я напишу. Только за работу нужно платить.
Том насмешливо ей улыбается и кивает.
Риточка, как ни в чем не бывало, вновь поворачивается к инструменту и
играет. Баха, вопреки его недавней просьбе. Играет с улыбкой на губах,
нахмурив брови.
Том ее не прерывает, склоняя голову к плечу. В Риточке всегда был один
огромный плюс — она умела подстраиваться.