Миссис Грейнджер заплетала ее непослушные медовые волосы в
косы, ласково щебеча какую-то песню и бережно проводя расческой по ним,
собирая в причудливый узор.
А Том хватал ее за эти косы, наматывал их на ладонь, швырял ее в стены,
выдергивал пряди, а потом садился рядом и легко проводил по ним руками, что-
то говоря.
И у нее глаза были застелены слезами, а в ушах все еще звенели
собственные крики, стоны, мольбы о помиловании.
Джин читала ей по вечерам сказки, угощая горячим молоком с шоколадным
печеньем, сверкая глазами заставляла поверить в чудо, в принца на белом коне,
который за ней обязательно приедет.
А Том хохотал в лицо и раздавал пощечины, смеялся, тренируя какие-то
проклятия. Они у него уже от зубов отскакивали, они у Гермионы отскакивали,
но он не прекращал, заставляя кости изнывать, кожу покрываться шрамами.
Она срывала горло в крике.
Мама ухаживала за ней, готовила отвары и травы, заставляла полоскать
истерзанное горло. Она приносила какие-то таблетки и отпаивала горячим чаем,
она держала ее за руки и долго-долго-долго смотрела в глаза.
И никогда ничего не спрашивала.
А Том врывался к ним в дом, когда ему вздумается, уничтожал мебель,
испепелял ее любимые кресла, бил вазы с цветами, которые растила Гермиона.
Он ругался, бесчисленное количество раз клялся убить их, но никогда не
осуществлял этих клятв.
Он ненавидел Гермиону. Он ненавидел ее вечно улыбчивую мать, еще ни
разу не сказавшую ему и слова против.
А Гермиона ненавидела его.
До боли сцепляя зубы, она пыталась навредить ему, она писала письма
Ордену Феникса, она делала все возможное, чтобы связаться с ними, в ответ
получая лишь молчание и редкие просьбы потерпеть еще немного.
А на следующее утро Том приходил с газетой, где говорилось об очередном
убийстве. Журналистка Скитер в красках расписывала жестокость Пожирателей,
и Гермиона еле сдерживала рвотные позывы.
А он ей в лицо улыбался, ласково проводя рукой по волосам.
И от этого действия она содрогалась в болезненной судороге и бросала
молящий взгляд на маму, спокойно пьющую кофе напротив.
Та ей лучисто улыбалась и предлагала Тому попробовать пирога, посидеть с ними рядом, рассказать о чем-то. Она даже не морщилась, если он расписывал,
как издевается над ее дочерью. Только улыбка сверкала на бледно-розовых
губах, а по пушистым волосам, собранным в небрежный пучок на затылке,
скользил солнечный луч.
— Тебе ведь нравится такая мама, дорогая? — всегда спрашивал Том перед
уходом, сжимая пальцами подбородок Гермионы и направляя на нее палочку.
— Мама, которая тебя больше не бросит, которая и слова не скажет мне. Тебе
нравится?
А она молчит, слизывая кровь, упрямо сверкая коньячными глазами из-под
опущенных ресниц.
Том взмахивает палочкой, произнося знакомое заклинание. Ее глаза
подергиваются дымкой, губы растягиваются в улыбке, и она сама тянет к нему
руки, обхватывая шею, прижимаясь к его груди и пачкая мантию горячей
кровью, падающей из разбитых губ.
— Конечно, мне нравится, — шепчет Гермиона и выгибает спину, заглядывая
ему в лицо.
А Том распускает ее волосы и зарывается в них пальцами.
— Я не хочу, чтобы ты собирала их перед моим приходом.
Гермиона счастливо улыбается и кивает, расслабляясь в его руках. Она
смеется-смеется-смеется и думать забывает о чем-то другом.
Тому такая Гермиона очень нравится.