я по асфальту шагаю
с тем, кого сберечь не смогу.
до остановки трамвая,
звенящего на бегу.
ночные снайперы — асфальт
— твою мать!
кавех смачно плюхается в грязь, проезжаясь коленкой по луже. быстро встаёт, мельком оглядываясь по сторонам. надеется одновременно, что никто не видел момент его позора и что найдётся какой-нибудь бедолага, на котором удастся сорвать злость и с упоением обматерить за то, что вылупился. вокруг никого, и кавех вздыхает. разочарованно или облегченно, не понял ещё сам. а трамвай вообще-то должен вот-вот подъехать. кавех тяжело смотрит на грязные руки, думая о влажных салфетках, которые он с собой не носит, потому что они всегда есть у аль-хайтама, и не придумывает ничего лучше, чем сполоснуть их в той же луже. хуже уже точно не будет. хуже некуда.
…но тут снизу постучали. кавех достает телефон, чтобы ещё раз свериться с расписанием трамваев, и понимает, что смотрит расписание другой остановки. и трамвай, на который он бежал, прошёл пять минут назад. но по крайней мере, это был не последний, если верить расписанию. хоть что-то.
кавех вяло плетётся до остановки, на ходу набирая номер единственного человека, с которым перманентно хочется всем делиться. краем глаза видит, как прохожие косятся на него: мокрого насквозь, грязного, взъерошенного и злого — и обходят стороной. но первый порыв поругаться с кем-то уже прошёл, так что он прикрывает глаза и слушает гудки в трубке. отстранённо думает, что уже поздно, что аль-хайтам наверняка занят и не ответит, что кавех снова навязывает ему свои проблемы и вообще надо было утопиться в той же луже. но прежде чем он успевает сбросить и написать, что случайно набрал, аль-хайтам отвечает.
— алло. кавех? — на долю секунды кавеху мерещится тревога в его голосе, но он старается не думать об этом, не давать себе лишний повод ворочаться без сна по ночам.
он глубоко вздыхает и натягивает улыбку, стараясь скрыть дрожь приближающейся истерики в голосе:
— привет, я звоню похвастаться. ты просто не представляешь, что со мной сейчас случилось. выхожу я от тигнари, а во дворе темно — пиздец. ну фонарики для слабаков, сам понимаешь, поэтому я запнулся об бордюр и ëбнулся, — кавех переводит дыхание и заодно выдерживает драматическую паузу. — прямо в лужу. и в грязь ещё. и кажется, коленку разбил. и салфеток влажных нет, их же ты всегда носишь, а я всё никак не куплю, в общем, пришлось ещё и руки в той же луже помыть. поэтому теперь я мокрый, нахуй, грязный и опоздал на трамвай, потому что неправильно посмотрел расписание. всем спасибо, я похвастался, пока, увидимся дома.
аль-хайтам молчит, и на секунду кавех думает, что он перестал его слушать где-то на середине.
— через сколько следующий трамвай?
кавех удивлённо моргает.
— минут через десять-пятнадцать, кажется.
— понял. мне пора, пока, — аль-хайтам быстро отключается, и кавех чувствует, как истерика подступает к горлу. конечно, он занят, конечно, у него есть более важные дела, чем выслушивать его нытьё.
чтобы не разрыдаться позорно прямо на остановке, где люди и так на него косятся, он разворачивается и идёт пешком. не так уж здесь и далеко. прогулка пойдёт ему на пользу. нельзя в таком состоянии домой, нельзя заставлять аль-хайтама — смешная шутка — волноваться. всё под контролем. всё в порядке. у кавеха вырывается тихий истерический смешок.
он проходит уже пару остановок вдоль трамвайных путей, раздумывая, а не прилечь ли на них, когда звонит телефон. не глядя, принимает вызов.
— ты где? — голос аль-хайтама звучит странно, как будто он бежал куда-то и запыхался.
— иду домой? — кавех ощущает себя ребёнком, которого за что-то отчитывают, а он в душе не ебет, что успел натворить. — решил не дожидаться трамвая. а что?
— ты издеваешься? — аль-хайтам вздыхает. — ладно, забей. у тебя ключ есть?
— нет. ты куда-то ушёл?
— я на остановке у дома тигнари.
кавех резко останавливается.
— как?
— на такси.
— зачем?
— ты позвонил. и звучал расстроенно. и я приехал. думал, у тебя хватит мозгов понять.
кавех резко сгибается пополам, громко смеясь и едва не роняя телефон.
— подожди там, я уже бегу, — он сбрасывает звонок, оставляя аль-хайтама наедине с его головной болью, и действительно бежит, хлюпая кроссовками по лужам, потому что их в любом случае ничто уже не спасёт.
аль-хайтама он видит издалека, тот стоит под фонарём спиной к нему и неизменно в наушниках. и в груди всё сжимается, накатывает что-то до невозможности тёплое и шальное, и появляется дурная идея напрыгнуть с разбега и повиснуть с объятьями, чтобы хоть как-то дать знать о счастье, которое из ниоткуда появилось вдруг и распирает грудь. поэтому кавех не сбавляет шага, хотя в боку нещадно колет, и прыгает прямо на аль-хайтама с громким смехом. тот резко оборачивается, непроизвольно делая пару шагов назад, чтобы удержаться на ногах и не свалиться вместе с кавехом в грязь — тому на сегодня уже хватило. и это выражение чистейшего ужаса на обычно спокойном лице кавех надолго сохранит в памяти в папочке с самыми драгоценными моментами.
— ты чтО, БЛЯТЬ, ДЕЛАЕШЬ?
кавех в ответ лишь смеётся ещё громче и полностью виснет на аль-хайтаме, зная, что тот точно не отпустит.
— пойдём домой уже, ты мокрый весь, заболеешь. — аль-хайтам все-таки спускает кавеха с небес на землю и тянет в сторону дома.
— мы пешком?
— последний трамвай уже проехал.
— мы придурки.
— говори за себя. и на, куртку надень, — он достаёт из сумки аккуратно свёрнутую куртку кавеха, а потом влажные салфетки, которыми осторожно протирает ладони того, после чего осматривает содранную в нескольких местах кожу. — не критично, жить будешь. домой придём, обработаю.
они идут по большей части молча, как обычно это делают. аль-хайтам периодически оборачивается, бросая на подозрительно довольного кавеха оценивающие взгляды, и наконец не выдерживает:
— что?
— ничего. — кавех пожимает плечами. и правда, ничего ведь не произошло. ничего, что могло бы оправдать его идиотскую улыбку. ничего, кроме того, что аль-хайтам держит его за руку.
домой они приходят изрядно замёрзшие и уставшие. пока кавех переодевается в домашнее и скидывает грязные вещи в корзину, ноя о том, что это его любимые только утром постиранные штаны, аль-хайтам ставит чайник и достаёт аптечку.
— давай сюда своё колено.
кавех садится на диван и приподнимает штанину. аль-хайтам осматривает содранную кожу и пока ещё небольшой синяк и бережно смывает сначала большую грязь тёплой водой, а после обрабатывает перекисью. кавех едва слышно шипит сквозь зубы.
— больно?
— немного.
— терпи. — аль-хайтам невозмутимо продолжает.
— жестокий ты. а поцеловать, чтобы не болело?
— ты же понимаешь, что а) это просто суеверие, и поцелуй не может оказывать обезболивающее воздействие, б) это негигиенично, особенно когда я только что обработал рану…
— я понимаю, что ты невозможный душнила, — кавех обрывает грозящую затянуться лекцию. — и всë-таки. поцелуешь?
аль-хайтам закатывает глаза, и кавех дуется. а затем быстро целует синяк и как ни в чем не бывало встаёт, складывая вещи в аптечку.
— полегчало?
— да! — кавех солнечно улыбается и вскакивает, чтобы чмокнуть аль-хайтама в губы и убежать, смеясь.
и не видит, как аль-хайтам прикрывает глаза, слегка улыбаясь.