Идеальный восьмеричный путь

Ночь. Звон в ушах сопровождается ритмичным биением сердца. Любой монотонный шум превращался в овации. Даже в тишине своей спальни Сугуру находил, к чему прислушаться. Автоматически искал, где его может поджидать опасность. Страх давно ушёл, а на его место приходили отвращение и тошнота. 

Опасность миновала давно, разве что рядом лежащий Сатору мог ему как-то причинить вред, да и это было маловероятным, пока тот находился во снах. Ужасно хотелось спать и разделить этот отдых с ним. Обычно, в моменты сильной усталости, даже плохие мысли не мешали Сугуру заснуть. Отогнать их было легко, да и тревога была не такой сильной. 

Обычно было так. Сугуру без особого энтузиазма всё ещё пытался цепляться за это, хотя как обычно уже не будет никогда. Ни для него, ни для неизменного Сатору, старающегося виду не подавать. Даже он заметил эти изменения в нём, в себе. Их мировоззрение изменилось, но не сам мир. Виду не подавал и Сугуру, но и он был у своего предела. А что будет, когда он наконец-то переступит через него? До такого ведь он никогда не доходил.

Даже сейчас, когда они оба живы и мирно лежали на мягкой тёплой кровати, что-то было не так. Всё теми же овациями становился шорох одеяла, шуршащая листва на дереве. Всё, за исключением поверхностного сопения Сатору, причиняло тупую боль. 

С новыми мыслями уходила луна, с старыми переживаниями приходил рассвет. Ничего не менялось кроме фаз луны и уходящего за горизонт солнца, но прежними они уже никогда не будут. Эти мысли посещали еженощно, стоило Сатору уснуть, прекратив свой галдёж, или тот вовсе останется у себя. И скоро им снова вставать, снова встречать посредственное утро, снова собираться, снова стремиться к сомнительным ценностям. Снова не то, что им нужно. 

Сугуру устало, шумно вздыхает, кутаясь в одеяло глубже, но желанный сон не наступал. Бодрость настигла и Сатору, чего парень заметил не сразу. Стоило открыть глаза, а Сатору уже смотрел на него сонными, непонимающими глазами. Коснулся его волос, щеки, чтобы убедиться в своих неозвученных суждениях — похоже, думал, что всё ещё спит — и часто-часто заморгал. Покрасневший от недосыпа глазной белок отчётливо контрастировал с аномально яркими глазами. Но, стоило признать, за все эти проведённые с ним ночи, Сугуру к этому привык. Даже слишком, если любил это видеть по утрам, а не только окутывающую пустоту. 

И Сатору, всё ещё не различающий сна от реальности, сейчас прекрасно понимал Сугуру и без слов. 

— Ты что, всё ещё не спал? 

— Я проснулся пару минут назад, — оправдался Сугуру, хоть и знал, что Сатору точно ему не поверит, но ничего не скажет. Скажут его нахмуренные светлые брови и сжатые в недовольстве губы. 

Сатору сонно моргал, долго думал о чём-то, после чего выдавил слабую ухмылку, руками обнял Сугуру и для убедительности закинул на бедро парня свою ногу, словно тот попытается убежать, если будет иначе. Словно он так точно не убежит, даже если захочет. Так и правда комфортнее, теплее, хоть и делал Сатору так уже не раз. И точно не последний. 

Он любил обволакивать собой, словно моментами кроме него ничего и не существовало. И этим посредственным утром это действительно было так. У них ещё было время отдохнуть, немного подремать и сонно поболтать перед новым днём. И Сугуру подчинился, когда Сатору так бессовестно указал своим вторжением в личное пространство, чем именно они будут заниматься. Бездействие — тоже действие, особенно если оно находится в руках такого талантливого мага. 

Но, не желая терять былую хватку хотя бы ради приличия, Сугуру с усмешкой в голосе возразил:

— Нам скоро вставать. 

— Есть ещё пару часов. Спи, — исчерпывающий, а главное предельно логичный ответ. 

Сатору, не отгоняя от себя сон, умудряется командовать, а Сугуру, всё ещё «бодрый», всё равно готов подчиниться. Так и правда будет лучше. Ему будет лучше, если он наконец-то поспит, а Сатору полежит рядом с ним, обнимая. Сатору будем лучше, если он утолит свой невысказанный тактильный голод. Им двоим будет лучше, если утро начнётся чуть позже, ведь и мир от них никуда не убежит, хоть и моментами стремился это сделать. 

Сугуру, ненавидя свою слабость, всё равно подчиняется своей усталости. За ним будет приглядывать Сатору, его тепло и напускная неуязвимость будут согревать. Глаза слипались, сон наконец-то не обходил его стороной, а погружение в мучительный мрак куда приятнее, когда по волосам проводила его рука. В висках пульсировало от боли, но долгожданная темнота в глазах и пустота в голове наконец наступают. 

Как жаль, что такое состояние небытия было не навсегда. И как жаль, что в это небытие его не сможет спровадить Сатору. Его не будет рядом всегда и вряд ли тот будет с ним в момент его смерти (кажется, Сатору успел поделиться своими философским рассуждением на тему того, что маги умирают поодиночке). Пусть это будет хотя бы так, во снах, где умираешь понарошку и без драмы, ведь через несколько часов вернёшься к жизни. Слишком эгоистично — как минимум ненормально — мечтать о таком, только вопросы морального характера давно перестали его интересовать. За пару минут до сна он лишь мечтал о том, что этот момент длился дольше. 

Ведь он так устал. 

***

Тело не ощущает усталости, события уходящего дня оставили после себя шок, от которого быстро-быстро бьётся сердце, разгоняя ледяную кровь.

Сугуру впервые видел Сатору настолько измотанным. Физически он был на пределе, практически на дне, хоть и открыл в себе новые силы, а нервная система была настолько истощена и перегружена, что мозг Сатору блокировал любые входящие мысли, чтобы не счесть их за враждебные. Сугуру слышал звон пустоты в его голове. Он чувствовал его усталость и насыщался ей до тошноты. Хотелось упасть на колени и наконец-то обмякнуть, пока перед глазами плясали яркие красные вспышки в темноте, а биение сердца отдавало в уши. 

Сатору, расслабившись, потерял всякую волю. Сугуру нужно побыть с ним рядом немного хоть сейчас, совсем немного, а потом ему следует уйти в свой личный кошмар. Ведь от этого тем более ничего не изменится лично для него, а время на себя и свою проблему он сможет найти чуть позже, когда останется один. Ему нужно потерпеть всего ничего. Сейчас не время на Сугуру. 

Сугуру что-то бормотал, просил лечь Сатору на кровать, но второй молча отказывался, не называя причины. Видимо, этой причины он не знал сам. Сатору не дрожал и выглядел слишком смиренно для самого себя. Абсолютно пустые глаза не источали голубой, лазурный свет. Запёкшаяся кровь на лице Сатору пробыла там слишком долго и нуждалась в том, чтобы её наконец-то смыли, а его разорванная одежда даже после стирки не будет пригодна для ношения. Но это совсем не было проблемой.

Что Сатору, что Сугуру так же вряд ли будут пригодны для мира шаманов после реанимации их сломленного духа. И, к сожалению, они не будут выкинуты из мира после своего слома, как старые вещи. Даже не будут стараться починить и как-либо совершенствовать. Оставят, как и есть, удосужившись лишь на аплодисменты, на эти тошнотворные овации.

Аплодисменты. Паника. Смерть. Всё это так бессмысленно. Люди бессмысленны. Они бессмысленны, пока есть люди. Лучше бы Сатору и правда всех там перебил. Нет. Лучше бы Сугуру взял это на себя. Возникшие мысли на периферии вызывали панику своей радикальностью, а удовольствие от подобных фантазий захватывало дух.

— Сядь, — тихий голос Сатору прерывает поток подавленных мыслей, а глаза Сугуру прицелом навелись на лицо белобрысого, не давая себе волю совершить последний, добивающий выстрел.

Сугуру, не владея своим телом, подчиняется велению Сатору и садится на чистую постель, оскверняя её своим грязным, грешным телом.

Лицо Сатору в моменте слишком быстро утыкается в его живот, руки со спины прижимают Сугуру так, словно тот мечтает задохнуться, утонуть в нём и его едком  запахе. Весь свой остаточный заряд он оставил для этого, после чего совершенно не шевелился. Он уснул, а точнее — отключился. Руки Сатору, совсем недавно отпустившие тело Аманай навсегда, доверительно касались его. Пальцы, между которыми просочилась жёсткая ткань униформы, ослабли, а его запястья больше не были так напряжены.

Значит, и у Сугуру было время уничтожить себя в руках того, кого он едва не потерял. Сильнейший маг едва не стал пеплом, в чём замешана его вина. Он не касался Сатору из-за страха потерять его снова, удушающий стыд сжимал всё внутри судорогой. Он устал так сильно. Так сильно боялся, что этот момент окажется иллюзией воспалённого, умирающего мозга. Сатору, как и его тепло, вполне реальны. Нереальны только события, из-за которых они оказались здесь, в мраке комнаты, в которой любили проводить с друг другом свободные вечера. Сугуру всё ещё не мог поверить, что с ними это могло произойти.

На прикрытые глаза наворачивались горячие слёзы. Он слишком истощён сегодняшними событиями и головой он понимал, что плакать бессмысленно. Руки, вцепившиеся в колени, всё же рискнули коснуться Сатору без ведома самого Сугуру. Он не подвластен себе. Глубокое, совсем тихое дыхание парня свидетельствовало о том, что Сатору правда спал, от чего воля чувств искушалась сломаться. Чёткая фигура Сильнейшего перед глазами в его руках размывалась от излишка воды в глазах. Сугуру имел свой предел, который, оказывается, было достигнуть так легко.

Вода имела свойство вытекать, перебравшись через края сосуда. И Сугуру с трудом мог понять, как внутри него могло что-то содержаться, если кроме пустоты и холода влажных дорожек на щеках он ничего не ощущал. Ком в горле делал невозможным его беззвучное присутствие. Тихие всхлипы задушены рукой, прижатой ко рту. Сатору всё ещё спал, по телу как по волнам прошлась рябь. Ему так плохо и больно. Голова кружилась и начинало тошнить, а камень на сердце становился только тяжелее с каждой влажной дорожкой. Ему не легче и совсем не отпускало. Что должно произойти, чтобы это чувство прекратилось? Какое проклятье нужно поглотить, чтобы то в ответ поглотило Сугуру целиком? 

Он так устал. Он хотел, чтобы это закончилось насовсем. Неважно как, неважно когда. Он просто хотел исчезнуть с этим ощущением чужого тепла.

Он правда, правда так устал. Но кому не было на это плевать?

***

Наступившая пустота сгладила и без того острые углы. Безразличие ко всему пагубно влияло на его организм, но в голове на это время наступило спокойствие. Даже если там было настолько пусто, что он забывал о еде, сне и жизни. Он существовал в своём маленьком мире, за пределы которого панически боялся переступить. Теперь он походил не на Сильнейшего, а на раненого зверя, и это было унизительно. Боялся почувствовать ненависть, которая уже поджидала, пока пустота обретёт форму из частиц пыльной злости и разочарований минувшего дня.

Сугуру Гето, не смирившись, но осознав, также представлял равнодушие к своей персоне. Время в таком состоянии проходило быстро, а любые события казались такими незначительными, что даже если Сатору исчезнет на неделю, Сугуру поймёт это только через месяц, когда тот уже вернётся в техникум и снова покинет его в целях новой миссии. 

Он ходил на учёбу и на задания, но ничего не чувствовал. Ничего не чувствовал и в те моменты, когда становился в душевой комнате под кипяток, лишь бы смыть с себя липкую грязь воспоминаний, от которой остался навязчивый фантомный след. Ничего не чувствовал, когда занимался тем, что раньше приносило радость: ни радости, ни грусти, ни огорчения. Сон не приносил отдыха, поэтому любая ночь была лишь актом самокопания в более комфортной позе, пока его наконец-то не разморит, а за закрытыми веками находилось лишь тёмное мгновение, после которого наступает утро.

Очередное утро. Выходные не были поводом провести их с друзьями. Теперь это пустой день, в который совершенно законно и абсолютно правильно ничем не заниматься. Это было тяжело, когда приходил Сатору, но Сугуру терпеть его не приходилось. Его тревожное дыхание ласкало ухо, и даже равнодушный Сугуру начинал чувствовать беспокойство, именуемое «бабочками» где-то глубоко в животе. Не обязательно, чтобы эти чувства приносили радость. Эти чувства приносили тепло, а как именно оно согревает — неважно. Начинал обнимать и принимать Сатору, нервного по ночам и типично задорного по будням. Сугуру поражало, насколько тот умеет обманывать себя. Самую малость он завидовал, но по большей части сочувствовал.

Сатору ошеломительно быстро пришёл в себя. Сугуру совершенно не заметил этапа перехода, а его, похоже, и не было. Ему было легче в себе это подавить, затолкнуть обиду себе в горло и забыть, чем верить в это. И это смирение в нём созрело настолько быстро, что времени думать об этом и не представилось.

Сатору… Понимать его становится всё сложнее. Очевидно, что он и сам не понимает себя. Часто Сугуру ловит парня на том, что тот замечает себя за несвойственными себе паттернами поведения и сам тому удивляется. Выдаёт он это неконтролируемым мгновением, но всё становится очевидным в тот же миг. Сатору не принимал в себе очередные метаморфозы, желая оставаться прежним, Сильнейшим, — то, что у него всегда хорошо получалось, несмотря на некоторые просчёты. И, видимо, всё ещё верил, что это возможно.

Совершенно точно настанет момент, когда он перестанет это выносить. Станет таким же дёрганным и непонимающим. С каждым днём будет светить всё меньше, а его состояние будет хуже и хуже. Таким он станет тогда, когда переживания, отодвинутые в дальний угол, найдут в себе силы, чтобы поглотить одного юношу, слишком уязвимого для душевных мук. А за что ему переживать сейчас? За то, что Сугуру случайно помешал его редкому сну? За то, что чувство неловкости перед друг другом за моменты ночных откровений достигнет своего апогея? 

Переживать не за что. Уж точно не из-за того, что он не в состоянии помочь ближнему. Сугуру на руку, если его могущественный, с расшатанным внутренним стержнем друг сделает вид, что ничего не было. Сатору не любил говорить о своих переживаниях; создавалось ощущение, что своих чувств он тоже не любил. Распространится ли это на чужие, если он их заметит?

Как наивно, но как же хорошо Сугуру его понимал. Словить звезду казалось более реальным достижением, чем уловить уходящий миг, в котором всё было хорошо.

Очевидно, что они запутались в себе, а Сугуру на чёрный день всегда хранил ещё один клубок, который подкинув Сатору, запутает того навеки. Запрёт в мучениях тревоги и звона хлынувших мыслей, с каждым разом становяшихся всё страшнее. То, чего Сатору мог панически бояться.

Сугуру терзался тем, что хотел это сделать, но всё же трусливо боялся, что этот номер может оказаться успешным. Вряд ли в Сугуру осталось уважение к Сатору. Он его просто любил.

С пришедшей любовью он давно затаил на него обиду. Ещё в тот момент, когда возненавидел самого себя. И давно стал понимать, что только он имел вес в жизни Сильнейшего мага. Безумно сильно хотелось воспользоваться этим. Власть над чужими чувствами туманила голову, а собственные чувства отрезвляли, дабы не сделать этого. Это так неправильно. Это желание так ужасало; от этого совершить злодеяние хотелось не меньше, ведь для него это казалось единственным методом добиться от Сатору необходимого, — хоть какой-то искренности и не фальшивости. Искренность в себе Сатору постепенно вытравлял, заменяя рефлексами дикого животного, в природе которого существуют лишь инстинкты: убить, убежать, выжить.

Даже если Сатору изредка становился открытым, Сугуру всё равно начинал жадничать, хотел большего. И, по классике, эти чувства и желания обострялись именно ночью, когда тишину ночи нарушал рядом спящий Сатору. Он не хотел его убить. Он искренне хотел его помучить, хоть и не факт, что результат его порадует.

Только обстоятельства (по большей части отговорки) мешали привести план в действие. Совестно обижать того, кто так искренне недоумевает, что у Сугуру запрятано в душе. Он не делал ничего хорошего, но и вреда не приносил. Улыбался, шутил, обнимал, целовал, когда Сугуру позволял, — ничего необычного. 

И, может, хорошее в его жизнь он всё же привносил, ведь не приходится говорить о том, что Сатору делает молча с любовным энтузиазмом. Прошлый холод слёз сменился теплом сухих губ, а одиночество стало не таким ощутимым в объятиях со спины, когда они с Сатору оставались наедине. Сейчас этого стало в разы больше, чему прошлый Сугуру был бы несказанно рад. Ликует и сейчас, пока тихая радость угасала в затмении недовольства жизнью, Сатору, собой. Он не верил, что это происходит из искренности, хотя рациональной частью себя понимал, что без чувств этому не бывать. 

Он настолько разучился верить своим чувствам и распознавать их, что доверял эмоции логике, нуждающейся в беспристрастном видении. И к логичности подло примыкало убеждение, что чувства Сатору к нему выгодны. Вряд ли Сильнейший Сатору думал об этом по отношении к Сугуру, в чём заключались его слабость и величие; вряд ли тот так расчётлив и корыстен, чтобы пользоваться слабостью ближнего. Вполне вероятно, что Сугуру его недооценивал.

О лукавстве Сатору и двойном дне в его поведении думать не приходилось, когда парню приходилось видеть его каждый день, словно бы в приподнятом духе и желании что-то устроить или рассказать о чём-нибудь интересном. Даже сейчас, когда Сугуру, уставший и опечаленный, сидел на ступенях у техникума, появившийся из неоткуда Сатору направлялся к нему. На лице белобрысого парня сохранялась беззаботная улыбка, за которой точно стояла инициатива. 

— Сёко нас позвала в кино, — с ходу объявляет парень, решив, что Сугуру сейчас же начнёт собираться. 

Выходной день должен быть днём для веселья и отдыха, чтобы не выгорать от учёбы. Сейчас Сугуру не мог убеждать себя в том, что в данный момент он просто не хочет и через какое-то время с удовольствием посмеётся с ними над странным фильмом. Он не захочет этого и в дальнейшем, он будет и дальше ничего не хотеть, но отказывать в этом ему так тяжело. С Сатору и поход в магазин превращался в любительское цирковое представление, о котором вспоминать будет приятно и через десять лет. 

Даже после одной пары он хотел оказаться поскорее в кровати. Пресыщенный посредственными буднями, Сугуру хотел и дальше быть в тишине, в которой мог оказаться и Сатору, покуда молчит под боком, но тот всегда предпочтёт шум, в котором так легко потерять себя. В пустоте Сугуру отыскал себя, а Сатору трусливо прятался в шуме, которого Сугуру стал давать значительно меньше. Понятно, почему сейчас они проводят своё время с друг другом не так часто. Удивительно, что Сатору в принципе хочет тратить на него своё драгоценное время, если Сугуру абсолютно не соответствует его желаниям. Все недостатки парня Сугуру принять не мог, но и многие из них ему даже нравились, так как за недостатки их он в принципе не воспринимал. Где-то он слышал, что это говорило о беспрекословной любви к человеку. 

— Я не пойду, — Сугуру молчал достаточно долго, чтобы наконец-то заговорить и выразить свои мысли кратко и по делу, выключив поток навязчивых мыслей. 

На лице Сатору тут же появилось замешательство. Он ожидал, что Сугуру сразу согласится? Разумеется: обычно он никогда не отказывал ему. Его стоило понять. 

— Почему? — прежняя задорность голоса сменилась непониманием и холодом. Даже через тёмные линзы очков Сугуру ощущал на себе его взгляд, от которого накатывала лёгкая неловкость. Так Сатору умел даже без техники шести глаз — лезть в душу, хотя сам того крайне не любил. 

— Не хочется. Идите без меня, — Сугуру устало пожимает плечами и молча ожидает, что после этого Сатору махнёт на него рукой и уйдёт. Так будет лучше. Он и правда никуда не хотел. Возможно, если он и сегодня предпочтёт одиночество, оставив своих друзей, дойдёт до новой точки погружения, благодаря которой поймёт, что ему делать дальше. И почему другие маги понимают, что им нужно, куда быстрее? Почему даже обычные люди приходят к этому понимаю куда быстрее, но не он? Неужели его голова работает хуже? 

Пока в его голове проходили долгие минуты с последнего действия, в реальности прошло всего несколько секунд, за которые Сатору никуда не ушёл и продолжал смотреть на него. Что ему сказать? Продолжать молча смотреть в ответ, пока Сатору не сдастся и уйдёт? 

— Всё нормально? 

Этого вопроса Сугуру не ожидал в принципе при любых обстоятельствах. И чтобы парень точно не избежал ответа, Сатору садится рядом с ним, жмётся ближе и упирается подбородком в его плечо, обнимает слишком нежно, чтобы собранный Гето и дальше сохранял холодность. Он боится смотреть Сатору в глаза, зная, что увидит там слишком жалобный взгляд, а спущенные очки не прикроют его бесстыдных голубых глаз. Ведь он специально ставит Сугуру в невыгодное положение; специально давит на его жалость, зная, что это пока что работает; специально заставляет чувствовать сильные, неподдельные эмоции, от которых трудно избавиться. Всё это специально, ведь Сугуру поддастся. 

— Вполне. Нет настроения, — парень снова пожимает плечами, резко ощутив навалившуюся усталость. Сейчас даже мысли о походе в кино утомляли. Даже если Сатору способен перенести их в любую точку за секунду, это не отменяло его усталости. 

Он прикрыл глаза, обмякая в руках Сатору только больше. Дай ему ещё пару секунд — он уснёт прямо здесь. Причина его спокойствия время от времени становится его головной болью или приятной неожиданностью. И сейчас он испытал смешанные чувства, когда Сатору губами касается его щеки, скулы. Он даже не целует, а просто прижимается ближе, но и это слабое оправдание его действий по отношению к своему другу. 

Необходимо признать, что Сугуру эту провокацию проигнорировать не смог, из-за чего Сатору добился, чего хотел — его улыбки. Подпитываясь его эмоциями, Сатору и сам начинал светить, преобразовав его холод в тепло, грел их обоих. Сатору хватало и этого холодного света, чтобы стало чуть легче, чуть теплее и лучше. 

— Иди уже, или опоздаете, — Сугуру с трудом вспоминает об этой условности, когда Сатору снова тянется ластиться о его щеку. Это хорошо не закончится: Сатору решит остаться здесь, а Сугуру захочет того же. Для того, чтобы решить это, им даже не нужно переглядываться, а скреплять негласный договор поцелуем... Так бывало только в кино, что однозначно плохо. Может, именно с этого стоит начать менять строй мироздания? Какая глупость. Однако, все приятные фантазии несбыточны и глупы, особенно касающиеся Сатору. 

— Я не спешу. Точно не хочешь с нами? — его губы слишком близко к его уху. И, зная Сатору, Сугуру стоило опасаться того, что тот может резко укусить за него и убежать, как полагалось нашкодившему коту. Но он этого не делал. Сделает позже, когда Сугуру забудет об этом? Расслабляться не стоило, хоть он уже давно размяк, оказавшись в руках Сатору Годжо. В этом стоило винить какую-то его особую технику, о которой Сугуру не знал?

— Хочешь взять меня измором? — Сугуру спросил шутки ради, но на самом деле он бы согласился, если Сатору приложит чуть больше усилий и поуговаривает ещё пару минут. Он бы согласился, но с трудом заставит себя куда-то идти только ради того, кого обидеть было боязно и желанно. Толку от этого ноль, но это бы сработало. 

Сатору, игнорируя вопрос, лишь улыбался, что тоже было своего рода согласием. Скорее всего, он и правда так хотел, но передумал. Замученный Сугуру тогда вряд ли обретёт счастье. Может, сегодня ему и правда стоит побыть одному? 

Отныне и навсегда. 

Сатору шумно выдыхает через нос и встаёт, нехотя убирая руку от распущенных волос Сугуру. 

— Отдыхай. Может, тебе принести поесть? 

— Я буду спать, — голос Сугуру стал ещё тише. Ещё немного и он точно упадёт спать. 

— Тогда по приходу я не буду шуметь.

— Сразу заявишься ко мне, чтобы ещё пол ночи ворочаться? — даже при усталости Сугуру не смог сдержать усмешки, зная, насколько Сатору умеет быть «тихим» при всех его талантах скрытности и грациозной ловкости. 

— А можно? Я постараюсь не ворочаться. Либо можешь меня связать.

— Можно, но мне это не нужно, — разрешил Сугуру, не давая чёткого определения, к чему это относится. — Достал ты меня, Сатору, — шутливость пропадает при этих словах, остаётся лишь сарказм, ненамеренно окрашенный в ядовитые тона. 

Сугуру стыдно за своё неосознанное грубое поведение, но Сатору придёт в любом случае. Даже если Сугуру уже спит, он всё равно окажется под боком, что ощутит первый только под утро. Ведь даже на грубость он реагировал спокойно, зная, что его всегда ждут. 

Сатору тихо рассмеялся, кивнул. На первый вид воодушевлённый, с мягкой, немного раздасадованой улыбкой на лице светловолосый парень отдаляется от Сугуру, пока второй снова погружается в свой привычный омут. Спокойствие становится поверхностным, любое невнятное действие оголит и без того напряжённые нервы. И, как бы он не отрицал, с Сатору ему и правда было привычнее. Спокойнее. Лучше. 

Он будет ждать его возвращения из кино с краткой рецензией на фильм, которая затянется до полуночи. Ведь он это так любил. И больше этого мог любить только Сатору. 

***

Эта возня по постели была чем угодно, но только не попыткой отдохнуть, — скорее это походило на успешный сеанс экзорцизма. Парень чувствовал себя обделённым без сна, в состоянии которого он мог не думать и тревожиться о лишнем. Что-то мешало, что-то беспокоило и содрогало пространство внутри его тела. 

Может, мысли о будущем? Нет. Переживания об очередной миссии? Тем более. Ему нечего есть на завтрак? Если бы он испытывал голод в последние пару месяцев, то мог бы побеспокоиться об этом. Сатору, постоянно объедающий его? Эта причина казалась более забавной, но несмотря на ложность, Сугуру бы избрал её в качестве основного повода тревог. Потеря чувства голода тоже стало симптомом его странного, несвойственного состояния, но это беспокоило его меньше всего. Поглощая проклятия столько времени… Он должен был отучиться скучать по вкусу нормальной еды.

Время было позднее, обычно в это время Сатору уже был в общежитии и уделял время либо себе, либо им двоим, выдумывая новые развлечения. Ранее их было побольше, но нынче Сугуру скучен, оттого и у Сатору из любимых развлечений донимать парня куда мягче, чем раньше. Даже так он умудрялся доводить Сугуру, зная, как взбесить посильнее, но припасает это на особый случай. Когда же этот особый случай настанет? Тяжело, даже немного боязно представить это, но Сугуру будет ждать. Ночная компания Сатору вошла в привычку, его уже долго нет и Сугуру без нервов, с простым интересом задаётся вопросом: куда он пропал? 

За это время длинноволосый парень успел скудно поужинать, принять душ, ощутив укор стыда за то, что должен заставлять себя это делать. Часто под горячими струями воды открывался дополнительный, обжигающий поток мыслей, в его пару мутилось сознание, а перед глазами возникала туманная пелена. Мутилась голова и в буквальном смысле, когда кипяток из душа для тела был невыносим, а на коже оставались красные пятна, подолгу не сходившие от дополнительного раздражения: парень раздирал кожу ногтями до кровоподтёков от горящего зуда. Варясь мысленно и буквально, Сугуру долго не ощущал физического ожога, несколько раз Сатору это даже замечал, ругал его за это, пугаясь такой беспечности парня, словно это единственная странная вещь в нём за последнее время. Но именно это могло ужаснуть самого Сатору Годжо, заставляя его подозревать, но упрямо молчать и делать вид, что ничего не произошло. Как банально для него. И правда — Сугуру ведь не инструмент, чтобы стерилизовать его в кипятке.

Сугуру не инструмент в чьих-то руках, ведь так? По причине одухотворённости, собственного сознания и желаний, им не могут воспользоваться, а потом выкинуть?

Сегодня душ был приятным, не обжигающим, а голова на тот момент была пуста от мирских страданий. Его так называемые «страдания», безусловно, были перманентный и жалки, но хотя бы сегодня имели свой предел. Волосы сохранили влажный холод, не успев высохнуть до конца перед сном, но он всё равно ощущал себя грязным. Парень надеялся, что в один момент, сняв с себя одежду, сможет содрать и кожу, абсолютно грязную и невыносимо тяжёлую. Мысли об этом чудом побудили Сугуру встать с нагретой постели только для того, чтобы ещё раз умыться в прохладной воде, дающей от обратного чувство спокойствия и сонливости, а никак не трезвости и бодрости.

Усталость стала ощущаться сильнее, когда ноги несли его сквозь узкие коридоры к ванной комнате, которая, как оказалось, была не пуста, когда отворилась дверь и в коридор ударил яркий белый свет. Хоть в душевой находился Сатору, на этот раз не он стал причиной неожиданного ослепления. Он выглядел настолько обескураженным, словно его застали голым. К счастью, таких ситуаций точно не возникнет — странно бояться того, что уже однажды произошло. Зато, делая положительный вывод, можно сказать, что Сатору научился закрываться. Удивительно, как при его скрытности в самых мелочах можно забыть о таких вещах (либо же так делал он намеренно? Об этом думать Сугуру не желал). 

Изнеможение отошло на второй план, Сугуру заинтересовался моментом до того, как Сатору был застан врасплох. Ранним вечером он помнит парня куда более весёлым, чем сейчас. А сейчас выглядел он до боли уставшим и задумчивым для похода в кино. Странно, и наверное, необычно, когда Сугуру чувствует в нём любое изменение, но это было так. Может, что-то произошло? И, похоже, случится снова, если Сугуру не перестанет прожигать и без того встревоженного парня с поднятыми бровями и перекошенными губами.

Встреча была неожиданной и немного неловкой, хоть и не должна быть таковой. Сугуру честно сказал, что хочет остаться сегодня на территории общежития, поэтому не должен ощущать вины за это. Он, расстрёпанный от возни на кровати в попытках уснуть, смотрел на Сатору, успевшего сменить одежду на домашнюю, в которой тот выглядел мягче и приятнее. Форма техникума успела опостылеть, теперь они оба выглядели нормально, по-домашнему. Трудно создать ощущение обыденности в этих проклятых стенах, но он пытался изо всех сил осуществить это хотя бы в своём скудном воображении.

— Почему не спишь? — Сатору, как и всегда, долго молчать не стал, всё же решив начать разговор первым. 

— Не смог, — прямота выдаёт его сразу же. — Точнее, сейчас иду, — добавляет парень, хоть и исправляться уже поздно.

Сатору встревоженно улыбается, наблюдая за каждой его реакцией. 

— Снова будешь ворочаться пол ночи? 

— Могу попробовать левитировать во время сна, но не возмущайся, если услышишь грохот посреди ночи. 

— Хотел бы я на это посмотреть, — новый тихий смешок вырывается из уст Сатору, и Сугуру подхватывает за ним, томно выдыхает, улыбаясь. Будто он наслаждается, обращая подтрунивания и издевательства парня в свою сторону. 

— Тогда пойдём, — Сугуру наклоняет голову в любопытстве. — Тебе что-то мешает? — спрашивает парень, пока Сатору застыл на месте без видимой реакции на лице — он своевременно улыбается. 

— Может, тебе лучше сегодня отдохнуть, — с ним точно что-то не так: неловкий и слишком учтивый. На Сатору это не похоже. Он всегда ведёт себя странно, а сейчас стал слишком… обычным, посредственным. Это становилось поводом обеспокоиться.

Сатору пытается покинуть Сугуру и уйти в свою комнату без прощания; пытается сбежать туда, где будет один, отчего неучтивым становится Сугуру, хватая беловолосого за руку, но не оказывает на парня давление, чтобы при сильном желании тот смог уйти. Сатору снова столбенеет, снова выглядит мнительным, снова молчит, не прибавляя Сугуру уверенности в своих действиях.

— Ты чем-то расстроен? — грубо, слишком прямолинейно спрашивает Сугуру, но не беспокоится по этому поводу, ведь этого вопроса в один момент ему бы хватило, чтобы ощутить себя в своей тарелке. Что ещё не всё потеряно, он является важным звеном в этой системе всегда, а не только по велению невидимых влиятельных рук.

Брови Сатору взлетают в удивлении и в усмешке, которую он в себе невовремя подавил. Парень указывает пальцем на себя, мол: это ты про меня? И улыбка становится слишком неестественной перед тем, как он задаёт вопрос в издёвке:

— Я похож на плаксу?

— Пару минут назад — да.

— Тебе показалось. Или ты слишком скучал по мне?

— Эти вещи взаимосвязаны? — Сугуру сдержал тяжёлый вздох, но проступившая на его лице смесь насмешки и искреннего непонимания говорила за него без слов. 

— Ну как же? Ты скучал по мне, от этого и начал надумывать себе лишнего. Часто у тебя такое, Сугуру?

Идиот. Завравшийся идиот, возомнивший себя профессиональным актёром театра. Так раздражает. Сугура устал это видеть, а Сатору устал ломать эту комедию. Так уж и быть. Сугуру подыграет ему, ведь очень часто эту ношу брал на себя Сатору. Пора бы им поменяться. У него ведь так же много тревог, о которых он предпочтёт замолчать, или же похоронить в себе и не напрягать этими проблемами других. Он внушил себе, что раз с этим не может справиться никто другой — то не сможет и он.

— Не задумывался об этом, но раз ты так говоришь — то очень часто, — заигрывать в ответ Сугуру не стал. 

Совсем не романтично, — и подумали об этом оба.

— Снова ты льстишь мне, Сугуру, ну или врёшь. Но мне всё равно приятно.

— Ещё бы. Так мы идём?

Сугуру за несколько шагов одолевает расстояние до дверей своей комнаты, зная, что Сатору последует за ним; тянется к дверной ручке, открывая и приглашая внутрь. Он смотрит на застывшего на месте парня без видимой реакции на его лице, но та своевременно появляется: он тоже начинает улыбаться. 

Сатору медленными, уверенными шагами подошёл к нему, смотря прямо ему в глаза заходит в его комнату. Бесцеремонно, но так впечатляюще он падает на кровать Сугуру, сгребая в свои объятия подушку. Глаза слезились от сонливого наваждения — без слёз на Сатору точно не взглянешь. Скопившаяся усталость одним резким рывком навалилась на него, стоило ему хоть немного расслабиться и почувствовать себя комфортно. С присутствием Сатору на своей кровати захотелось спать, либо просто лечь рядом с ним, и в своём желании он себе точно не откажет. 

Сугуру ступает к кровати бессознательно, с чистым желанием оказаться на мягкой поверхности, с нагретыми простынями от тепла чужого тела. И это оказалось так хорошо. Руки Сатору моментально обвили его, сгребли его в охапку ещё до того, когда Сугуру накрыл их обоих одеялом. Пошевелиться в таком положении было сложно. Хватало сил только на то, чтобы тоже обнять парня. Умышленно ли это вышло или нет — вопрос хороший, но нет никакой необходимости отвечать на него. Они оба просто хотели спать. 

Сатору щекочет своим дыханием и кончиком носа шею Сугуру и с намерением касается её губами. Почти целует, но прилагает для этого недостаточно сил. Так обплетаться телами было приятно, тепло. Хотелось лежать так и дальше, а не отстраняться спустя две минуты с желанием отдышаться от скопившегося жара на коже. 

И каков ужас: новая ночь ещё не наступила, а Сугуру надеялся, что следующая пройдёт так же. 

***

Сугуру — человек беспринципный, особенно если это касалось Сатору. Так считал только он и даже Сатору вряд ли догадывался, что он может стать преградой твёрдым убеждениям парня. Если он узнает об этом, то вряд ли захочет этим воспользоваться, но такой шанс был. 

Сугуру на этот раз решил побаловать себя и нарушить своё комфортное загнивание под собственным непроницаемым куполом, аргументируя это тем, что иногда загноившуюся рану полезно подержать на солнце, чтобы ускорить процесс заражения. И сегодняшний тёплый вечер к этому располагал. 

Сегодня Сугуру чувствует себя более живым. Он наконец-то почувствовал приятное насыщение от еды без последствий в виде тошноты, а воздух перестал казаться сгустком отходов большого города. Живость и сытость чувствуются особенно хорошо, когда Сатору с бессмысленных диалогов нежданно-негаданно решает перейти на около-философские рассуждения, чем застал врасплох разомлевшего Сугуру:

— Любовь, — тихий шёпот перешёл в смешок, когда тот увидел на лице Сугуру недоумение. 

— Что любовь? 

— Самое сильное проклятие. 

Так на него влияла приближающаяся ночь или же съеденный за вечер сахар? И, видимо, в крови Сугуру сахар воспринимался так же хорошо, если он хотел на это ответить:

— Откуда тебе это знать? Личный опыт? 

Новый тихий смешок Сатору перешёл в грустную усмешку. Недоумение Сугуру лишь закрепилось.

— Просто шутка. Но, думаю, мои слова имеют смысл. А каково бы тебе было поглощать проклятие любви? 

— Глотать любовь? — непонимание Сугуру с каждой секундой становилось всё более явным, а Сатору разубеждался в правдивости своих слов. 

— Не опошляй. Только не тогда, когда у нас свидание, — драматизма в словах Сатору столько же, сколько и чести в обезьяна — хоть отбавляй. 

Но насчёт «свидания» Сатору вполне серьёзно и искренне. Точно ударил сахар в голову.

— Кто бы говорил. 

— Было бы лучше, если я бы сказал «глотать во имя любви»? 

Тяжёлый, полный неловкости и озадаченности звук, который издал Сугуру, стал ответом на вопрос и точкой конца обсуждения. Он лишь надеялся, что свою озабоченность Сатору оставит в потерянной юности. Что странно, свою озабоченность он проявлял крайне редко, но только с ним. Всё он умеет испортить и отяготить. Так и романтичное, спонтанное рассуждение о любви переросло в двоякий смысл слов. Но, стоило признать, начал это Сугуру. Он испортил так называемое «свидание». 

Оба дурака молчали, только бы не выдать очередную глупость, посему Сатору решил проблему действиями, оказавшись в поиске руки Сугуру. Сатору крепко сжал её с явным наслаждением на лице и отпускать точно не собирался. Сугуру лишь стоило смириться и признать, что такая тактильность ему отнюдь не чужда. Шероховатость кожи и её теплота могла быть приятна, если это Сатору, из-за которого сейчас рухнул ещё один принцип. 

— И всё же, странная теория, — долгое молчание прервал Сугуру, обмозговав слова белобрысого как следует. Может, так на него влияла тактильность или яркое полнолуние, которое совсем скоро украсит ночное небо, но его вывод был таков.

И на пару секунд сжатая рука ослабла так характерно для какой-то невыраженной, молчаливой печали, чтобы сжаться вновь только сильнее. Будто так он скажет, что не собирается отпускать Сугуру. Будто так было на самом деле, а не Сугуру выдумал это, чтобы потешить жалкого себя. Будто привязанность Сатору к нему настолько незаметна, что её можно высмеять и игнорировать, как несуществующий фактор.

Сатору после пережитого в принципе казался иллюзией. И Сугуру панически боится, что однажды, разлепив глаза, увидит лишь его бездыханный окровавленный труп. Что Сатору и правда окажется иллюзией воспалённого сознания, а мозг под тисками давления образует новую иллюзию, как и на ночном небе образуется иллюзия полярного сияния. Безусловно прекрасного, так и опасного, когда оно окрашивается в красный цвет. И изредка в его потаённых кошмарах блеск из глаз Сатору тускнеет так же постепенно, как и льющаяся из него тёмно-красная кровь. Ведь настигающая врасплох, поджидающая на каждом углу смерть, не была прекрасным иллюзорным явлением. Всё было по-настоящему. Явлением, придающее кратковременный вкус эмоциям. Иллюзией и были чувства Сатору к нему. Этот человек не создан из чистой силы, но являлся ей. И хотелось бы верить, что создан он из любви двух предшествующих ему людей, которую он смог бы давать. Но создан он не для этого, поэтому Сугуру так рьяно отвергал свою теорию о той же любви — скорее домысел, — касающийся всего одного человека, толкующего о той же любви. 

Теория толковала о далёком, пока действительность находилась у него под ногами. Для любой теории нужно доказательство. Собирался ли Сугуру его искать? Оправдывать себя ленью стыдно, поэтому ему стоило молчать на эту тему даже в собственных мыслях. Сатору не нужно любить Сугуру, чтобы Сугуру боялся любить его. Он будет бояться, но будет делать это, даже если захочет сбежать прочь. И пока ему не плевать, что на это может сказать Сатору  тот очень подло, очень хитро подогревает интерес незначительными действиями. Ведь знает, что Сугуру это понравится, оттягивая момент неотвратимого на неопределимый срок. И даже если ему станет плевать, ему это не помешает любить, как бы парадоксально это не было.

Как и Сатору, Сугуру буквально берёт всё — всё, что у него есть — в свои руки, обняв такого тёплого и мягкого Сатору. Бледная кожа и холодная внешность удивительно хорошо контрастировали с людским теплом. 

— Пойдём домой, хочу в душ и спать, — приукрашивать Сугуру не стал и выразил свои желания сразу, только бы быстрее оказаться там. 

— Я тоже. Потрёшь мне спинку? — нечитаемое лицо Сатору не выражало насмешки, даже пустота в его глазах казалась внушительной. Он всё равно пытался веселить и доказывать наглядно, что наглость — второе счастье. И он точно хорошо понимает, что если хорошенько попросить, то Сугуру исполнит его маленький каприз. 

Парень снова тяжело вздыхает, принимает Сатору на своё плечо и тихо, устало говорит на выдохе:

— Какая наглость. 

Луна, сменяя солнце, обдаёт приятным холодом ночи. Удивительно хорошо тянуло спать и Сугуру хотелось поскорее нырнуть в тёплый душ, после чего под тёплое одеяло с таким же тёплым Сатору. Его тихий смех завершил этот день на приятной ноте и ворох мыслей Сугуру прекратился хотя бы на пару часов. 

И всё же… Для чего же Сатору сказал эти слова? 

***

Ход времени был прежним и новых катастроф не случалось, разве что мироощущение становилось всё более необъяснимым. Старые принципы всё ещё оставались при Сугуру и он выглядел неизменным, но и перемены не проходили мимо него. На самом деле, он просто становился чужим не только для других людей, но и для самого себя. Будто бы он был не во власти своего тела.

Неадекватных мыслей и идей было много. Сугуру начинал скучать по былому звону пустоты в голове, ведь мысли начинали преобразовываться и определяться в одну характерную идею, кривые линии вырисовываться в жирную точку и в принципе в этом бардаке Сугуру находил ориентир. Скорее, концепцию или идеологию, которую точно никто не одобрит. Звон пустоты превращался в тупую тихую боль. Никто и ничего не могли дать ему хоть минуту спокойствия, чтобы наконец-то вдохнуть новой порции кислорода. Может, так эти мысли уйдут и его фокус внимания вернётся на досягаемые вещи. Так он снова вспомнит о Сёко, Сатору, которые явно не желают ему зла. Стоило ли ему думать о них, если они о нём не особо? 

Думая о них, в частности о нём, тупая тихая боль в голове осадком перетекала к сердцу, решив задержаться там. Суждений прибавлялось, а желания их оставлять в себе — нет. Он хотел думать, что уже всё для себя решил, но пока что он боялся. Боялся потерять прошлое и нынешнее; боялся, что одним неаккуратным действием подпишет разрешение на отсутствие будущего; и так же сильно боялся того, что упустит возможность создать собственное будущее, не давая права распоряжаться другим его судьбой. Было бы прекрасно оставить рядом с собой тех, кого он ценил, но Сугуру знал одно — это невозможно. Стыдно признавать, что он хотел его поддержки. Конечно же, не только насчёт своих суждений, но и просто услышать его настоящее мнение, когда становилось тяжелее.

Будет ли он счастлив от двух таких своих линий жизни? Никто не знает и его это пугает. Он боится рисковать, значит, не уверен в собственной правоте. Сатору точно не одобрит его идей, так что ему стоит молчать, а тому сейчас точно не до его тревог и проблем, когда он и так загружен своими. И как у него получилось пережить это без ненависти к миру? Его это восхищало, но и его наивность злила. А ещё злило то, что он не сможет навязать ему своих суждений, так как у того были свои железные убеждения, пока он из-за своих погряз в сомнениях и тревоге. Он так устал. Он был зол на Сатору, но при этом так хотелось к нему. Это было мучительно. 

Сугуру ненавидел самого себя за внутреннюю противоречивость. Ему не нравился быстрый ход времени, а теперь, когда одинокие будни стали настолько тугячими, что хотелось лезть на стены, парень хотел скоротать время за тем, что ему так надоело. Тошно от миссий, занятий, новых достижений и других людей. Сатору в круг тошнотворных людей не входил, посему судьба решила распорядиться с парнем достаточно жестоко, когда Сильнейшего стали отправлять на миссии куда чаще. Наскучило ждать его, а после его приезда удивляться тихой радости внутри от того, что Сатору снова здесь, ведь это было привычным, за что можно не переживать  Он ненавидел свою любовь к Сатору, но ничего поделать с этими чувствами не мог. Это был вопрос времени, но временной промежуток этих чувств подразумевал слишком длительный срок. Даже здесь Сугуру спешил.

Спешил с занятий домой в комнату, где сможет побыть один, когда его и так перестали трогать. Так ему было комфортнее, ведь так не будет ни чувства вины, ни упущений, ни жизни. Ничего. Просто ничего. Хотя бы сегодня начавшийся дождь был поводом к его спешке. Сатору должен прибыть к завтрашнему вечеру, Сугуру будет его ждать, даже если это не заметно. Так было даже несмотря на пассивные ответы Сугуру на телефонные сообщения Сатору, где парень на озорное СМС «Ждёшь меня? :)» ответил «Не знаю». Сатору всё равно знал правду. Ведь знал же? Если Сугуру ответит, что не может ждать, то парень появится перед ним в ту же секунду. Такая радость Сугуру явно не нужна.

Дождь усиливался, шаг становился быстрее и шире, будто бы ему не плевать на такую мелочь, как промокшие насквозь вещи, но это пока — только пока. Может, на нём сыграла его обострившаяся лень. Может, его тихое желание, чтобы капли наконец-то прекратили капать на его голову, было услышаны, когда из ниоткуда над ним появился чёрный зонт, а чужая рука с возгласом «Стой» остановила его, схватившись за запястье Сугуру. Мороз по коже от холодного дождя разбился об тепло, образовавшегося внутри него, стоило услышать знакомый голос.

— Ты рано, Сатору, — радость умело скрывалась под беспристрастным видом Сугуру, хоть и тусклая улыбка всё равно украсила его лицо, выражающее «разочарование» от того, что Сатору был настолько не пунктуален из-за своей неожиданности.

— Не буду обращать внимание на то, что ты не рад мне, если купишь мне еды, — удивительно, как почти сформировавшийся парень шантажировал Сугуру такой мелочью. 

Он уже давно мог взять выше и выиграть, но берёг это на чёрные времена. Мало того, что тот прекрасно знает, что Сугуру рад, так и сдирает с него деньги, когда тот имел их куда больше. Словно наглость Сатору встроена в его генетический код, оттого он и был таким притягательным для души Сугуру: невыносим и тем же хорош.

— Если отдашь мне зонт и будешь молчать всю дорогу до общежития — то куплю ещё и сладкого, — можно ли считать эту сделку за издевательство над Сатору? Тот раскрывает рот и хочет что-то сказать, но вовремя останавливает себя, молча улыбнувшись и всучив зонт в руку.

Сугуру не сдерживается и посмеивается от такой глупости. И всё же, Сугуру выбрал отличную стратегию, раз любит издеваться над Сатору так же сильно, как и он любит издеваться над ним. Он точно захочет добить Сатору тем, что всё равно будет пытаться разговорить его, когда это было под запретом. Какая же отличная возможность начать обвинять Сатору в том, чего он не сделал, а его возмущение будет настолько велико, что он не сможет промолчать.

***

Дождь не прекращался, мелко капая всё это время, моментами усиливаясь от порывов ветра. Сугуру находил в этом своё сокровенное, глубинное, оттого сейчас ему было спокойно. Дождь, несущий холод и сырость, за стенами ненавистного общежития не настигал. Почувствовать безопасность для него было важной целью.

Сатору не отвлекал всё это время от наблюдения за печальными видами, но его мимолётная ревность к дождливому, такому заманчивому небу вызвала желание быть замеченным. Сугуру в прострации не ощущал своего тела, пока до его колена не дошло мягкого прикосновения. Сатору ничего не говорил, когда молча уставился на Сугуру, кладёт свою голову ему на колено и устраивается поудобнее. Дикие, бездомные коты более обходительны, чем Сатору, но тот мало чем отличался от них. И Сугуру мало чем отличался от людей, которые при виде милых уличных дикарей не могут сдержать себя. Изжить желание коснуться мягких волос он не в состоянии.

Капли барабанили по стеклу, влажные волосы Сугуру выбивались из повседневного пучка, пока Сатору был полностью сух, олицетворяя жаркий летний день: шумный, белый, мучительный и ленивый. В глазах мутнела пелена, холодные от влаги волосы не могли остудить горящей изнутри головы, пульсирующая боль отдавала в виски, а тупая в затылок, словно совсем скоро настигнет тепловой удар. Лето ещё не началось, но он уже хотел, чтобы оно закончилось. Осенью ничего не изменится, но гнить в эту пору года куда приятнее, разделив эту участь с осыпающейся листвой — так он точно будет не одинок. Среди зелени, солнца и жизни поддержки он не находил.

Когда белобрысая голова нашла себе приют на его коленях, признавать своё одиночество становится крайне трудно. Сугуру успел какое-то время назад понять, что чья-то компания изменить его сиротства не могла. Но сейчас, с крайне не чужим человеком наедине, задумываться об этом куда сложнее. С этим человеком завести непринуждённый разговор было не проблемно, и когда это было необходимо, этот человек, ничего не зная, просто молчал. Но это не раздражало.

— Зачем тебе зонт, если ты можешь пользоваться Бесконечностью? — другие вещи интересовали Сугуру куда больше, но для поддержания непринуждённости, стало быть, следует спрашивать об этом.

— Всегда ношу для тебя. Да и Сильнейшим нужно заботиться о слабых, ведь так?

Шутка. Простая шутка. Ласковый смешок Сатору заразил вспышкой злости, сжав встревоженное сердце Сугуру в тиски. На резком выдохе челюсти сжались и взгляд устремился к губам Сатору, растянутых в такой невинной, беззаботной улыбке. Это начинало раздражать. Вполне вероятно, что понял он его совершенно превратно, о чём подумать Сугуру стоило до вспышки гнева.

Сугуру рад его видеть спустя неделю отсутствия. Рад настолько, что агрессия выражалась только в сжатой от злости челюсти. Сатору продолжал улыбаться, а внутри Сугуру что-то закипало и сам он стал изводиться от мелочи, на которой раньше он бы вряд ли стал зацикливаться. Именно в этот момент Сугуру ощущал тупое раздражение под кожей. Он знал, он сам придерживался той точки зрения, что человека задевает только те слова, которые его непосредственно касались. И сейчас это было правдой — он слаб. 

Его злость пропорциональна той слабости, которую он в себе хоронил. И сейчас, когда он загнивал от неё, именно тогда Сатору решил её подчеркнуть. Сугуру знал, что тот вряд ли хотел его задеть; вряд ли Сатору вообще думал перед сказанным — злость росла, чем парень только доказывал своё бессилие.

Вряд ли Сугуру сумел бы сдержаться, если Сатору потянется к нему за поцелуем. Это бы точно закончилось плачевно: либо ударом в лицо, либо прокушенной до крови губой Сатору. Виной тому Сугуру Гето, не совладавший с собственным гневом. И почему он думает об этом, если ничего не предвещало такого? Разве что он сам такое предполагал и хотел? Невозможно.

— Что-то не так? — интересуется Сатору, заметив смену настроения и обстановки. Ещё бы он её не заметил — Сугуру отстранился настолько резко, что осознал своё положение только сейчас. Со стороны это было молниеносно, даже пугающе. Реакция Сатору так же резка. 

Импульсы Сугуру не позволяют холодно отреагировать на этот вопрос. Пренебрежительная, немного ядовитая усмешка растянула его губы и глаза выражали те же эмоции, — вернее, их отсутствие, — но не так явно. Ранее его лицо исказилось в лёгком отвращении, из-за чего Сатору и напрягся. Второй и правда выглядел напряжённо: сжатые плечи, слегка сведённые брови и прищуренные глаза, словно пытается разглядеть в нём то, что ранее не замечал. Рентгеновское зрение парня явно подводит его. 

— Тебе правда интересно? — спрашивает Сугуру, даже не пытаясь скрыть хамовитый тон. 

На лице Сатору проступило непонимание, почти испуг. Это не то, чего ожидал увидеть Сугуру, но давно хотел. И он понимал, что поступает неправильно по отношению к нему, но его эмоции доставляли ему отчаянное, порочное удовольствие. Даже приятно осознавать, что он ещё способен что-то в нём задеть. 

— Да, интересно, — Сатору растерян, но в своих намерениях упрям. Смотреть на него, такого искреннего и мягкого, доставляло удовольствие, которое Сугуру подсознательно хотел так сильно уничтожить. Чтобы получить удовольствия от чужих эмоций только больше. 

Сугуру сожалеет. Как никогда сильно сожалеет о своём существовании, о своей возможности раскрывать рот не вовремя; точно не при том человеке, которого стоило бы ценить, но так отчаянно полагаться только на самого себя он больше не мог. Его отчаянная попытка ненавидеть Сатору снова увенчалась провалом.

Голову всё чаще посещали тошнотворные образы, которые перестали быть таковыми меньше, чем через десятый круг визуализации трупов не-магов в богатом воображении. В своём интересном и ярком возрасте он думал не о блаженных стонах Сатору, — по крайней мере, не так часто, как о болезненных стонах и хрипах тех, кто по его мнению заслужил скотской смерти. Сугуру почти ощущал на пальцах липкость остывающей крови, почти слышал последние резкие вдохи перед тем, как крик обрывается смертью. Ранее о таком фантазировать ему не приходилось, да и чьих-то смертей тогда он не хотел. Среди расколотых голов он видел только окровавленное, но живое лицо Сатору. Зря он не дал ему добро на его безнаказанность в тот момент. Но несмотря на эти фантазии, марать руки Сатору ещё больше он не хотел. В куче мёртвых тел он бы не хотел располагать бессознательного, такого уставшего Сатору для отдыха, вместо этого он бы скормил эти человеческие тела собакам, своим проклятьям, лишь бы не видеть эти тела снова; лишь бы не вглядываться в их лица и искать подобие человека; лишь бы найти новый повод ненавидеть то, что уничтожает их двоих. И продолжал осязать, как кровоточащая груда мышц и костей разрывается, исчезает по частям в пасти проклятой твари. 

Уничтожение с особой жестокостью вызывало беспокойство только насчёт Сатору. Сугуру думал и об этом, хоть и дёргался от этого, почти умоляя самого себя, чтобы это прекратилось. Он знал, что болен, его кипящая ненависть, направленная на обезьян, травила его. Ему не доставляли удовольствия вымышленные убийства, но всё было впереди, он это знал. 

— Знаешь, а ты ведь никогда не думал, стоили ли все наши жертвы других жертв. — Сугуру больше не спрашивал, он мог откровенно утверждать. — И можно ли их в принципе считать жертвами, если по итогу больше всего страдаем мы? 

Груз непонимания исказился на лице Сатору так явно. Он правда не понимал, о чём ему говорят, это злило и смешило одновременно. Забавляло издеваться над ним, хоть и чувство вины незаметно подкрадывалось сзади, но он сумеет взять это под контроль, пока не решит, что с Сатору на ближайшее время хватит.

— Что? — голос Сатору на выдохе выдавал неподдельный испуг.

— Я спрашиваю тебя. Ну так что, Сатору? Думал ли ты об этом? Думал ли ты о том, что тогда тебе стоило всех убить? Именно так, как ты и хотел. 

Хочет ли Сатору быть злодеем в глазах Сугуру, либо быть злодеем в глазах других людей, пока для Сугуру был идеалом и неприкосновенным божеством? 

Хочет ли быть Сатору злодеем в глазах Сугуру, либо быть злодеем в глазах чужих? 

Дыхание Сатору замирает, а глаза, ранее просто непонимающие, сейчас выражают безмолвный ужас. Кадык дёргается, когда он пытается сглотнуть слюну, такую вязкую, что горло начинает болеть, а застрявший там ком делает ситуацию не лучше. 

Сугуру заставил задуматься его о том, что произошло? Он действительно всё это время не думал об этом? Своё Сугуру взял, сильного удовольствия от этого он не получил. Это казалось странным с учётом его желаний, отчего и сам потерял ядовитость в своих действиях, обесцветившись, как и Сатору, совсем растерянного и даже наивного в этот интимный момент. 

Выплеснувшаяся злость отходила на второй план, Сугуру снова ощущал накопившуюся усталость. Звук звонко раскалывающихся черепов мерк в желании очутиться под горячим душем, где он сможет смыть с себя не только грязь, но и иллюзорные липкие брызги крови. Эти мысли всё равно казались правильными даже после того, как парень остыл. Словно так и должно быть, словно эти существа и были созданы для того, чтобы их раздавить и размазать, как сладкую мякоть. Оставалось глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть, чтобы снова взять себя в руки посредственности.

— Хочешь есть? Я могу разогреть нам еды. 

В плескающейся голубизне глаз потерялась последняя надежда. Сугуру мог слышать грохот внутри него, но делать с этим ничего не стал. Он мог лишь встать, отряхнуться и продолжать смотреть так буднично и серьёзно, словно перед ним и не Сатору вовсе, а несчастная кукла, подделка, с которой можно вести себя совсем недостойно. И хоть перед ним живой человек, его это не смогло остановить в головокружительном моменте.

Сугуру смотрел сверху вниз, слишком серьёзный и хмурый для того, кто решил в своей голове быть самодовольным и счастливым. Он впитывает чужую потерю самообладания и, самого главного — гордости. Он лишь хмыкнул, а остальная забава смылась волной непонимания такого милого, такого совершенного Сатору. 

— Ага, — Сильнейший соглашается, не совсем понимая, на что даёт своё согласие. Голод отступил, сменяясь тошноте. Он чувствовал себя залитым отравой, оттого и медленно увядающим здесь, в почве уютной комнаты, где так тепло, где есть Сугуру, кинувшего увядающий росток к мусору. 

Сугуру исчезает из комнаты молча. Сатору боролся с расстревоженным сердцем в груди, что так яростно качало кровь по всему телу. В голове совсем пусто, свист ветра доносился оттуда и разгонял его тревогу по всему телу. Давно он такого не ощущал. Зубы нервно впились в внутреннюю сторону губы, жевали её, брови напряжённо сведены к переносице. Странное чувство потерянности и покинутости. Сугуру в принципе странно себя ведёт в последнее время, а сейчас его странное поведение обострилось, стало ещё более явным. Будто стремился наконец-то выставить это напоказ, будто сам погряз в прошлом и пытался оставить Сатору в нём. 

Парень о том злополучном дне не вспоминал, берёг себя от того случая, словно это были не они. И даже с фантомным весом остывшего тела Аманай на руках он продолжал доказывать себе, что ничего страшного в тот день не произошло. Ни внезапная смерть, ни адреналиновый животный страх в крови не повлияли на него. Очередной опыт для Сильнейшего, который точно пойдёт на пользу для успешного пребывания в магическом мире. 

И всё же: чем он так провинился, раз Сугуру специально припомнил? Нет, он не должен даже понимать, что Сатору это навредило или потенциально может навредить, а со временем такие вещи будут влиять только пуще. Даже сам Годжо Сатору не должен об этом знать, чтобы продолжить этот испорченный дождём день. Он не должен признавать даже частично, что всё это было зря. 

В самый неожиданный, самый неподходящий момент в голову ударил отрывок из методического пособия, о котором Сатору не вспомнил бы и несколько минут назад. Он гласил о том, что в свойства магического барьера, или же «Завесы», могут войти удобные функции, которые либо заточают существ под этим куполом, либо не впускают их внутрь и скрывают увиденное от несведущих глаз. С его глаз спадала пелена, которая наконец-то приоткрыла Завесу на настоящую картину, позволившую сложить несколько конструкций воедино. Он не хотел быть внутри или за пределами этой Завесы, но благодаря своей невнимательности оказался в центре. 

Начинало мутить от тревоги, голова шла кругом от обилия новых мыслей. Его вина в том, что до него так долго доходило. Нет, он знал обо всём сразу, но эгоистично полагался на то, что ему показалось, привиделось, это быстро пройдёт и со всеми такое бывает. Даже если такое происходит и с ними, то на это точно стоит обратить внимание. Теперь в этот список он будет включать только себя. 

И всё же, стоило признать, что так должно быть и для него, и для всех остальных: в тот день ничего не произошло. Этот день был настолько обычным, что о нём лучше не вспоминать никогда.

***

Отстранившийся Сатору был куда более непривычным зрелищем, чем Сугуру с таким же набором характеристик. Ничего не происходило. На этот раз совсем ничего. 

Первое время наблюдать за ним было любопытно, но и это со временем начало надоедать, а чувство вины за то, что он испытывает ближайшего человека, возросло. Подступиться первым не позволяла проснувшаяся совесть. Её капризный режим сна был ещё более непредсказуем, чем у Сатору. И, если говорить насчёт этого, то по ночам парень словно исчезал, хоть и любил лечить свою бессонницу в кровати Сугуру. Он находил полное спокойствие и утешение в другом человеке в такой отчаянный момент. И если Сатору это помогало всецело, то Сугуру с единичным шансом гадал, какой шанс того, что барабан в этой рулетке не был пустым. Это хорошо отражало их отношение к друг другу: пока Сатору слепо доверял, Сугуру искал повод в нём усомниться. 

Веру Годжо Сатору пошатнул недавний дождливый вечер. Даже если он об этом не говорил, в его взгляде читалось многое, и в его глазах виднелось разочарование не только на счёт Сугуру Гето, но и на свой собственный. В компании их замечательных однокурсников Сатору вёл себя типично, предсказуемо, а оставаться наедине с ним он не мог. Чего уж там: Сатору не мог оставаться наедине с самим собой. От собственной компании в моменты одиночества его начинало тошнить. 

Пока что Сатору боится, либо израненная гордость пытается дать отпор. И это было крайне трудно, живя с Сугуру под одной крышей общежития соседствущих комнат. Потуги Сатору быть незаметным вызывали у Сугуру параноидальный страх, словно он сходит с ума. Исходя из их зеркального поведения, сходил с ума именно Сатору: его натянутая и резко исчезающая улыбка, стоит пересечься взглядами с Сугуру; его попытка выглядеть добродушно для того, кто своим поведением его напугал. И это не был кто-то чужой, с кем они могли расправиться вместе, это был он, — тот, кто обижать близких себе не позволял.

И разве не этого он хотел? 

Он задел его. Знал, что заденет, но счастья от этого не получил. Лишь расстройство и ноющее сердце в груди за своё поведение на эмоциях. Стоило признать: Сатору просто был тугодумом, но не извергом. В данный момент таковым себя ощущал Сугуру и это было вполне заслуженно. Сатору точно не был обижен. Он был в тихом ужасе размышлений, на которые столь любезно натолкнул его нерадивый друг. 

А думал он постоянно, даже тогда, когда мог расслабиться. Сугуру буквально передал ему те же мучения. Он видел и знал без слов, что у Сатору происходит внутри. Отныне с знанием того, что творилось в голове Сатору, пришлось мириться с собственной ущербностью. И голова пустела в тот же момент, когда он решался что-то сказать, лишь бы молчание переставало быть настолько гнетущим. 

Несколько занятий, несколько дней подряд проходили одинаково. Сугуру почти ни на что не обращал внимания и только ловил подозрительные взгляды Сатору. Стоило первому подумать, что потом у них будет время провести его вместе, второй скрывался из виду. Так бывало в те моменты, когда он явно провинится перед их учителем Ягой, но ведь Сугуру не был им. Юноша не был тем, перед которым нужно вести себя менее фамильярно и своевольно, чем он отличался от их строгого учителя (даже так Сатору это не мешало поступать по-своему). И хоть Сугуру такого отношения к себе не любил, Сатору делал это по-особенному, отчего возникала возмутительная мысль, что Сугуру он ценил. 

Как неделю назад, как вчера, так и сегодня непонимающие глаза сверлили в поисках долгожданного ответа. И на какой вопрос Сугуру должен ответить, если в тот момент вопросы задавал он? Принципы Сатору менялись, от этого было даже смешно, но не от самих изменений. Сатору точно что-то начал переосмыслять, раз попытка ответить на вопросы Сугуру вводила в ступор, теперь частый гость на его лице.

Он сомневается, что стоило их всех убить? Конечно же, вряд ли бы юноша об этом думал хоть день. Теперь размышлений на этот счёт хватит ещё на пару месяцев. И если брать ещё и то время, которое тратил Сатору на прожигание взглядом Сугуру, прибавится пару дней. 

Вечерело быстро. День прошёл незаметно, несмотря на учёбу, а впереди предстоял долгожданный выходной. Их пары кончились и Сатору было некуда бежать, но он спешил, пока Сугуру без лишнего ожидания попросил об одном:

— Подождёшь меня, Сатору? 

Сатору не было, куда спешить. Единственное, с чем он спешил — наконец-то убежать от Сугуру, пока неловкий разговор возможно оттянуть. Белобрысый и в одном помещении с ним боялся находиться без надобности. Это вовсе не льстило, только пугало Сугуру в ответ.

И хоть Сатору мог соврать, на это раз лживых альтернатив искать не стал. Он просто замер, промолчал, думая, что выразит согласие. В его случае с патологической болтовнёй это могло означать что угодно. Пользуясь случаем, Сугуру растратил внимание и время на Сатору так, как и полагалось. И растратит, как полагается после того, как из комнаты все ушли. 

— Куда спешишь? Позвал бы меня. 

— Ты бы отказался. 

— С чего бы? Ах да, точно, — Сугуру, как человек нечестный, позабыл о том, что перестал быть хорошим другом. — Тогда, когда придёшь, можешь придти ко мне и рассказать, что тебя тревожит, — Сугуру усмехается и хватает его за руку, осознавая только чуточку позже, насколько это может быть… издевательским, наглым. По этому поводу он решил промолчать, стоило ему взглянуть на недовольного Сатору. Второй был в замешательстве, но прокомментировать это никак не мог. 

— Ничего меня не тревожит, — голос Сатору звучал напряжённо, словно до этого его чувств не читалось. И так было для других, но не для него. Видно, что на контакт идти он не хотел, так что придётся стать более откровенным, чего он не планировал. 

Сугуру немного осознавал свою глупость: оттолкнул, пожалел, лезет обратно, совсем как умалишённый. Себе бы он тоже не доверял. 

— Тебе будет легче, если мы сделаем вид, что ничего не было? 

Взгляд Сатору на мгновение блеснул кривой злостью и губы сжались в полосу от голоса Сугуру, перешедшего на мягкий шёпот. Даже так он выглядел красиво, даже так хотелось его обнять и получить внимания, хоть и последние действия противоречили желаниям Сугуру. Сатору, как и солнце зимой, светит, но не греет, сохраняя тепло в себе. И даже если для других он светил, под определённым углом он оставался неизменно холодно-белым, словно зима никуда и не уходила. 

Он нравился и таким. Может, нравился даже больше, ведь искренность в Сатору он ценил пуще прежнего, такую редкую и незаметную. Видно, насколько непонимание в нём велико от противоречий Гето Сугуру. И попытки Сатору понять его безуспешны, покуда парень не сможет разобраться в самом себе. 

— Чего именно? — тихо спрашивает Сатору, не побоявшись посмотреть на него в ответ. 

— Ты хочешь, чтобы я это озвучил? 

— Я хочу знать, что мне на этот раз нужно забыть, чтобы мне об этом не припоминали. Ты знаешь, что я имею ввиду.

Сугуру понял: Сатору принципиально отказывается от себя. Его голос стал таким же тихим, поникшим, уставшим, — ему это всё так надоело. Его рука разжимается и рука Сугуру выпадает из неё. Поражённый и виноватый, он стоял неподвижно, накапливающийся дискомфорт по всему телу сковал его. Сатору ждал недолго, поддаваясь иррациональному страху. Он бы хотел остаться, но всё же трусил, что откровенные разговоры зайдут дальше. 

Сугуру знает, насколько важны чужие секреты, воспоминания. И то, что Сатору самую малость эмоционально открыт для него, значило слишком много. Оба знали, что это значит. 

Вряд ли любое неловкое откровение сравнимо с тем днём, но Сатору не зря пытался поставить это на один уровень с чем-то незначительным и смешным. Словно хотел сказать, что это неважно, хоть уже выказал своё небезразличие тем, раз избегал разговоров об этом. Пока проклятия избегали Годжо Сатору, он избегал разговоров о себе и самое большое сожаление этого парня заключалось в том, что он в принципе способен сожалеть. Сугуру, как бы не старался, равнодушным к его чувствам не будет, — хотя бы не сегодня. 

Сугуру даже не удосужился вымолвить «стой», просто хватает Сатору, чтобы притянуть к себе обратно, обретая уверенность от страха, что сейчас может его потерять. От переизбытка странных, не совсем приятных чувств он долго пытается разглядеть голубые глаза сквозь линзы чёрных очков. Ничего не получается. 

Сугуру аккуратно стягивает очки и стремится поцеловать, как обычно это делал Сатору, что первый обожал и отвергал одновременно (ему тяжело смириться с тем, насколько это могло нравиться). Его дыхание замирает на несколько секунд и тихое, едва различимое мычание не успевает покинуть уст Сатору, когда Сугуру касается их своими губами в аккуратном, почти искусственном поцелуе. Целует медленно, касаясь пальцами мягкой щеки, впитывая скрытое напряжение, невыраженные чувства. 

Может, он чувствовал вину, а может и просто хотел это сделать — не имело значения. Ему точно стало стыдно за то, что Сатору показывать свои чувства к нему не боялся, пока Сугуру — да. Он пытался задушить своенравность Сатору, без которой он бы вряд ли на него посмотрел. Напрасно он тогда раскрыл рот, напрасно подумал о том, что сейчас привело к неловким последствиям. 

Сатору не отстраняется, доверчиво прикрывает глаза, но не целует в ответ, слишком обомлевший, не верящий своему счастью и горю. Даже проигнорированным Сугуру отстраняется с улыбкой, ведь сейчас Сатору так красив. 

— Тебе же нравятся такие телячьи нежности. Или со мной уже надоело? — смеётся Сугуру и с тихим восторгом подмечает, как едва розовеют щёки и уши Сатору. — Ты такой милый, когда смущаешься. 

— Я? — юноша смутился снова, хоть и дал себе обещание держать лицо. Но двойной поток смыл всю гордость, заставляя потерять и голову. Стоило признать своё волнение, чтобы не отрицать очевидного. Он решил просто перевести стрелки: — Ты тоже. 

— Нет, ты милее. 

— Хочешь начать спорить об этом? 

— Не особо. Я-то знаю правду. 

— Какую? Что тебе нравится видеть меня таким жалким? — и Сатору был совершенно прав только в собственных суждениях, в которых любая сильная эмоция равнялась слабости. Моментами становилось так жаль его, ведь таким он вырос вынужденно. Он настолько пуст. И если Сатору был пустышкой, то за что Сугуру смог его полюбить? 

— Я буду жалеть только об одной вещи, — до смешного серьёзный тон Сугуру насторожил, что даже дыхание Сатору замерло в ожидании. — О том, что ты не умеешь вовремя закрыть рот. 

— Ты вынуждаешь, знаешь ли, — парень пожимает плечами и, предварительно забрав свои очки с рук Сугуру, снова надевает их, скрывая свою взволнованность за ними.

— Ты становишься жалок только тогда, когда отрицаешь очевидное. 

— Например силу притяжения? 

Споры с Сатору раззадоривали и утомляли одновременно. В данный момент ему лучше просто промолчать и попытаться настроить себя на то, чтобы получить удовольствие от этого дня. Как в старые добрые, если это ещё возможно. Даже взгляд Сатору стал мягче, теплее, когда он ввязался в очередную шуточную перепалку, и Сугуру захотелось это сохранить. Сохранить это в своей памяти, сохранить эту напускную беззаботность на его лице.

 — Ты же простишь меня? У тебя и вправду такое доброе сердце. Мои намерения так же серьёзны, как и сердечный приступ, — который вот-вот настигнет Сугуру, если он не замолчит. Он старался сохранять улыбку на своём лице, подавляя чувство стыда за такое поведение, слишком несвойственное и дурацкое.

Сатору смотрел странно, непонимающе, хоть и был готов простить ещё в первый день. Он даже не понял, за что Сугуру можно прощать, ведь в его глазах, бесконечных глазах виноватым он не был. Сатору запомнил своё чувство страха, вызванными теми словами; он был испуган, но никак не обижен. Испуган тем, что Сугуру мог оказаться прав, а сейчас тот хочет вернуть свои слова обратно. Чувство облегчения и мгновенные импульсы тревоги поражали его сердце, под рёбрами сладко и тревожно щекотало, но это было так привычно, так приятно, так легко. Сатору готов поддаться этой игривости, если Сугуру тоже готов подыграть.

Однажды энергия из излюбленного сладкого, попавшего в организм Сатору, уйдёт на то, чтобы задушить Сугуру подушкой. Это будет тяжело, но вполне возможно. И пока этот момент не настал, Сатору будет лёгок, игрив, даже если в реальности это было вовсе не так, даже если быть таким он устал. Он любил сладкое и сам он был моментами до невозможности сладок. Моментами от этой приторности першило в горле до жажды скорее осушить стакан воды. В другие моменты, похоже, так было не только по одной конкретной причине. 

— Прощу, если ты кое-что сделаешь, — улыбка Сатору становится шире, слишком хитрой, не предвещающего ничего хорошего. — Ничего пошлого, но сперва ты должен согласиться, а потом я скажу, чего хочу, — предупреждает парень, но веры у Сугуру в это нет. 

Он знал его, оттого и знал, что пожалеет, если согласится. Лицо Сугуру тоже меняется и улыбка пропадает с его лица, сменяясь озадаченностью и сосредоточенностью на том, чтобы выполнить любой, каким бы он не был, каприз Годжо Сатору. Он хочет угодить ему.

— Ты негодяй, Сатору. 

Негодяем мог быть только он, если решил из интереса поиграться с чувствами Сатору и выиграть, когда тот это счёл за искренность и попытку извиниться. Но Сугуру ни о чём не жалел. Он получил удовольствие и развеселил и без того исчахшего Сатору. Он был таким хорошим, искренним, приторно сладким. Это даже заглушало тревогу в Сугуру. 

Сатору что-то говорит, но Сугуру его вовсе не слышит. Он зачарованно смотрел в его глаза, на его двигающиеся губы и пытался понять, что ему делать дальше. Не сегодня, не завтра, даже не через неделю. Куда более глобально: что им делать? 

Подростковая бестолковая любовь бессмысленна и ни к чему не ведёт, кроме впервые разбитого сердца и наивного разочарования. В сериалах, фильмах и книгах подростковую любовь транслируют спонтанной, неожиданной. Для Сугуру это всегда было так пошло, это никогда не было для него правдой. Сатору судьбоносно принадлежал ему и всё давно шло к тому, что они станут слишком близки. Сугуру любил его. Любил, как это не показывалось. Не потому, что эти чувства так сильны. Эти чувства были странными, но имеющие вес, своё право на существование.

Он был так юн, но уже уверен в том, что эти чувства на всю его (вероятно, недолгую) жизнь. Его сердце разбивал не Сатору, а чувства к нему. И сам Сугуру, его надежды и планы, разбивались вместе с ним. Сатору ничем ему не обязан, но так хотелось знать, правда ли эти чувства взаимны. Правда ли он не просто играет с ним, пока это весело? Правда ли Сатору терпит его упрямство из уважения и любви?

Так хотелось этого. И именно с ним. Сугуру уже разочарован, уже разбит, от чего появлялось мучительное ожидание и желание, чтобы это довели до конца. 

— Так ты согласен? — наконец-то доходит до ушей Сугуру, на что он кивает моментально, не думая.

Белобрысый с явным удовольствием на лице, с играющим счастьем в блестящих глазах обхватывает Сугуру одной рукой, притягивает к себе и тянется губами к его уху, что-то шепчет, что второй понял не сразу, но доносящаяся просьба поразила сильнее и быстрее молнии, когда слова были обработаны и без того раскалённым разумом. Сугуру не имел чёткие признаки смущения на лице, но сердце забилось быстрее и улыбка вернулась на его лицо.

— Всё ещё думаешь, что я негодяй? — в подтверждение о своём бесчестии Сатору касается губами щеки Сугуру. Совершенно невинный, целомудренный жест со знанием того, как это может на него повлиять.

— Убедился в этом только больше. А ещё и в том, что ты идиот.

— Тебе это нравится.

— Не буду спорить.

— Поцелуешь? Тебе это тоже нравится, — странные просьбы Сатору, похожие на мольбы, поступали всё чаще в меру его распущенности. Теперь он совсем не боялся того, что Сугуру косо посмотрит на него. Хоть последний своих чувств не выдавал до конца, его реакция на это предугадывалась — обладатель шести глаз всё прекрасно видел. Но, стоило заметить: Сатору шутил и думал похабно, но действовал неловко и романтично. 

Отказывать ему было трудно — почти невозможно. Хоть его интересовало, почему Сатору так нравилось липнуть к нему. Он, словно ощущая недоумение Сугуру, просил об этом всё чаще, чтобы тот наконец-то понял. И постепенно это получалось. 

— Нет, — грубое и ошарашенное, оттого и комичное сверхскоростное отрицание вылетает из Сугуру.

Сатору взрывается смехом, Сугуру же начинает недовольно бубнить, словно хочет и отрицать его слова, но и остаться при себе. Сатору тоже не слышит его, поэтому куда-то ведёт, почти что хватает за руку, как маленького ребёнка, а Сугуру не был против. В данный момент он немощен, бесполезен, но такое приятное чувство любви обожгло в груди. Он не скажет об этом, а Сатору и так осведомлён о его многострадальных чувствах. 

Ему проще посмеяться, чем признать очевидное. Он всегда слышал о том, что слишком громкие, шумные люди будут страдать вдвойне. Этому Сатору не верил и продолжал смеяться, зная, что страдает он точно не из-за этого, а своих мучений он тем более не признает. И выбирать сторону в пользу страданий или радости ему не приходилось. Почему-то всегда искры смеха позже преобразовывались в огонь тоски.

Ведь несмотря на момент, в котором он упивался собственным превосходством, мгновением ранее он был почти убит. Он был унижен, после чего хотел убить других. Сомнения не отменяют желаний, а остановить их вполне смог Сугуру, не захотевший крови. Он не сделал этого благодаря Сугуру, который, похоже, захотел мести после осознания собственной боли. 

Это была лишь его догадка, но поведение Сугуру становилось подозрительным. Об этом Сатору будет молчать, увлекая в очередной поцелуй, блаженно растворяясь в его объятиях. Это заставит его молчать, пока не станет плохо совсем. И этот момент точно настанет, но не сейчас, когда хотя бы Сатору был счастлив, что он не один. 

Трагедия, миновавшая ноту, началась не на этот раз. 

***

— Тебя не волновало, что происходит между нами? 

Тихий, почти перешедший на шёпот голос привлекает внимание разомлевшего после горячего душа Сатору. Его прикрытые глаза размыкаются слишком широко для ранее сонного парня, но этот вопрос от Сугуру казался для него особенно поразительным. Словно это могло интересовать только Сатору в самых смелых фантазиях, а сейчас одну из тревог озвучивает тот, кого от них хотелось оградить. 

— А должно? Мы не в том положении, чтобы нас это беспокоило. Или ты... 

— Нет, — Сугуру сразу отрицает, слегка дёргает головой, не давая голосу Сатору перейти из расслабленного в напряжённый — эту перемену настроения он ненавидел больше всего. Он знал, о чём белобрысый парень хотел спросить. — Я переживал за тебя. Было интересно узнать, что ты думаешь. 

— Я об этом не думаю. По крайней мере, не в таком свете. Меня всё устраивает. 

Сатору так часто говорит об отсутствии мыслительного процесса насчёт некоторых важных тем, что становится очевидным одно — он думал об этом слишком много. Но от чего-то сейчас Сугуру верил ему. 

А правда ли нужно об этом так задумываться? Правда ли так важно выяснять отношения, если это устраивало что Сатору, что Сугуру? Хоть второй себя в отношениях с парнем никогда не представлял, но так было и от того, что в отношениях себя он не видел в принципе. А интересовал ли кто-то Сатору до Сугуру? Нет, не так: даёт ли интерес Сатору гарантию того, что он влюблён так же, как и Сугуру в него? Станет ли ему легче, если это действительно окажется так? Нужна ли ему любовь Сатору, если он стремился к другому? И сможет ли он оставить Сатору и его потенциально возможную любовь, если… 

Вот чёрт. Оставлять без внимания эту дилемму в своей голове он больше не мог. Тревога на этот счёт больше не могла сидеть спрятанной настолько глубоко, посему неожиданно возникала резкими ядовитыми вспышками вины. Ему стыдно перед Сатору, хотя он даже не в курсе о его планах и мыслях. Но он не должен подводить хотя бы его.

Сугуру смотрел на Сатору и ощущал тепло: его полуулыбка, его мягкий, нежный взгляд, его растрёпанные белые волосы. Хотелось улыбаться самому, даже если внутри только пустота, в которой осталось место только воспоминаниям о лучшей жизни. И слишком эгоистично желать наполнить эту пустоту Сатору. Найдёт ли он ещё кого-то, кто будет ему так дорог? 

Он с трудом вспоминал, с какого момента их отношения из дружеских перетекли в нечто большее. Не отношения, но вовсе не дружба. Эти понятия Сугуру не путал — его его это мало заботило. Так было до Сатору, которого, казалось, это тоже мало интересует. Речи про того самого человека Сугуру не поражали, ведь он всегда, словно всю жизнь знал, что нужный человек рядом с ним. 

Точно это начало происходить за некоторое время до того, как они оба чуть не обрели вечный покой, увы, покой достигнут не при жизни. И первым, конечно, всё это начал Сатору. Но винить только его в этом было бы кощунством. Подростки, даже самые рациональные при своих гормонально повышенных данных, вряд ли сумеют контролировать свои порывы, когда чувства взаимны и оба догадывались об этом с самого, самого начала. И хоть сейчас отношение Сугуру к этому не определено, ему стоило признать, что это было приятно и волнительно до сих пор. Спустя некоторое время он потерял вкус к жизни, и это было одной из немногих вещей, которая держала его в тонусе: Сатору, чувства к нему, ещё так много-много всего, обязательно связанного с ним… 

Он не помнил контекста момента и всего остального, что было до того мгновения, когда Сатору молча притянул его для их первого (?) поцелуя. Рука ласково легла на его щеку, другая с такой же лаской оказалась на его плече, а губы в моменте смяли его губы горячо, размеренно, но недолго. До этого и правда не было ничего в отличие от наступившего после. И, похоже, от этого в изумлении был не только Сугуру. У него ушло пару секунд для недолгого осознания, пока они оба таращились друг другу в глаза в завершении акта бессознательности и искушения. 

Сатору, сбитый с толку своими же действиями, пытался торопливо одёрнуться и избежать дальнейшего желания касаний, которые могли бы привести к пущей иррациональности — он не хотел поддаваться иррациональным похотливым побуждениям. Влажные губы раскрылись в желании извиниться за свою глупость, но Сугуру, заразившись чужим желанием, целует следующим, блаженно прикрывая глаза. 

В том моменте Сатору счастлив, понимая, что он желаем. Осознавая и принимая, парень выдыхает настолько расслабленно, что скоро выпустит из себя весь воздух. Ведёт себя совсем безвольно, подобно тряпичной кукле, когда с удовольствием растворяется в объятиях Сугуру, путаясь руками в его распущенных волосах и путаясь в мыслях от мимолётного касания чужого горячего языка. Они меняются с друг другом в их игре много раз; проходит немало времени, пока накопленная за день усталость не заявила о себе и даже целовать друг друга становилось в тягость от потери каких-либо сил. Но, по правде говоря, усталость стояла не первостепенно в влияющих факторах остановиться. Так было лично для Сугуру: он боялся, что не сможет себя вовремя остановить, пока недостижимая точка невозврата становилась всё ближе, а привычный морозный ветер сменялся удушающим теплом. 

Прямо сейчас он боялся, что так точно не оставит Сатору, предав себя. 

Он уже предал себя. Ровно в тот момент, когда забыл о чувствах к Сатору: давних, как и общение Сугуру с ним. Чувства к нему старее их дружбы, произошедшей почти сразу после вынужденного знакомства. И даже тогда, когда о друг друге они знали совсем немного, а какой-либо связи не предвиделось, на самом деле она уже была. Их отношения всегда имели не только дружеский характер. 

Сугуру, а тем более Сатору, в судьбу не верили, слишком разочарованные жизнью (так можно даже при полном погружении в магический мир), зато верили в случайности алгоритмов Вселенной, приводящих к своим последствиям, которые именно они должны окрасить в свой цвет, дать свою оценку происходящего, чтобы в следующий раз нарушить алгоритм. Хаотичность, или же неизведанный алгоритм, тоже имела свой шарм и раз вселенского смысла в их действиях нет, то их стоит окрасить своим смыслом.

Они это не обговаривали, но оба понимали, что хотя бы формально, без лишних разговоров, им лучше оставаться друзьями. Лучшими друзьями с некоторыми привилегиями. Даже если друзья так себя не ведут, даже если у друзей не принято лезть обжиматься с поцелуями, — собственной черты они не переступали. Сатору вполне устраивало и то, когда Сугуру ему отвечал взаимностью.

Они всего лишь юнцы и слишком самонадеянно думать, что они уже видели всё. Также они всего лишь юнцы в мире шаманов, в котором являются Сильнейшими. Вполне вероятно, завтра не может стать Сугуру после очередной одиночной миссии; вполне вероятно, завтра может не стать их обоих. Поэтому вполне вероятно и то, что для Сугуру в действительности никто и никогда не станет ближе. Но он бы и в жизнь не захотел лишать Сатору чужой любви. Может, так будет даже лучше, а Сугуру и вовсе не умел любить по-настоящему. И даже если это были всего лишь его ничтожные мысли, всё равно это являлось ложью. Любовь к нему зла. 

Выходит, Сугуру Гето всего лишь самонадеянный, влюблённый юнец, громко заявляющий о том, что кроме Сатору у него не будет никого. Изменится ли его мнение со временем и найдёт ли он того, с кем он захочет так же разделить что-то более сокровенное, нежели мнение о вышедшем фильме или простую сплетню о надоевшем человеке? Захочет ли он, чтобы кто-то так же рылся в его душе? Появится у него кто-то, кто сможет заменить его? 

Даже если незаменимых людей не существует, даже если окажется так, что Сильнейших в мире шаманов можно заменить другими. В данном случае он просто знал одну истину: Сатору не заменит никто. Ни в его сердце, ни в мире шаманов. Забавно, что он уже понимал одно: в будущем он не будет находить новых людей, он будет искать замену одному человеку, которого смог искренне полюбить. И даже после, если любимый окажется ненавистен, эти острые, всепоглощающие чувства будет не заменить. 

Глаза Сугуру направлены в сторону Сатору, хоть и смотрел он сквозь него. Разморенный дремотой Сатору вежливо, но не долго терпел пустоту этого взгляда. Он коснулся рукой плеча Сугуру, чтобы наконец-то привлечь внимание к себе. Его взгляд и правда сфокусировался на белобрысом парне почти моментально, но Сугуру всё ещё молчал, выжидая.

Сатору хмыкает, подползает к Сугуру ближе и обнимает одной рукой, прикрывая глаза. Он знал, что Сатору и сам моментами с трудом засыпал, но в эти моменты он молчаливо приходил к нему. Без объяснения причин просто залезал под его одеяло и с той же улыбкой обнимал, что-то невнятно, ласково бормоча под нос. И даже не просил разрешения, зная, что Сугуру просто примет его, ведь и сам это любил.

И как бы отреагировал Сатору на то, если бы в его личное пространство вторгся Сугуру? Тоже без объяснений придёт к нему ластиться и требовать внимания, словно он и не разумный человек, а одичавшая псина, которую впустили погреться на вечерок. Покажет ли он так свою слабость? Но ведь в такие моменты Сатору не казался ему жалким и слабым — совсем наоборот.

Зачем думать об этом, если их и так всё устраивает? Сатору будет устраивать тот Сугуру, которого нельзя выпускать в свет: боявшегося, слабого, поникшего? Ведь зная Сатору больше других он точно знал, что и в нём есть эта неприглядная часть, без которой он бы не был собой. Не был бы тем человеком, которого Сугуру уважал и любил.

А он ведь никогда не видел, чтобы Сатору плакал или был чем-то расстроен настолько, что может только молчать и прожигать пустым взглядом стену… Хочет ли Сугуру это увидеть? Тёмное, жадное до драмы любопыство соглашалось. Хотел бы он прочувствовать на себе его боль? Нет, определённо нет. Хотел бы он стать причиной его слёз? Он не знал, правда не знал. С высоты своего полёта он не понимал, насколько важен. 

— Снова не можешь уснуть? — Сатору, теряя прежнюю сонливость, решает всё же спросить об очевидном. И хоть он знает ответ, поговорить с Сугуру будет не лишним. Это в его стиле: подкинуть дров, разжечь огонь и удивляться тому, что костёр горит только сильнее. Так и сейчас, кинув его в пучину размышлений, спрашивает о повседневном.

— Наверное. Я и не пытался.

— Может, попробовать снотворные? — задумывается Сатору, словно до этого Сугуру этого не делал. Он будет думать о том, что это лишь жест заботы, а не попытка доказать Сугуру его безмозглость. 

— Лучше сразу цианид.

— Думаешь, поможет? 

— Проверь, — Сугуру непринуждённо пожимает плечами. — Если доползёшь, то буду знать, что не помогает.

— Я не имею проблем со сном.

Сугуру едва ли не зубоскалит, пытаясь не съязвить на этот счёт. Он молча смотрел на нечитаемый, немного пустой взгляд Сатору несколько секунд, ожидая, что в голубизне этих глаз появится проблеск света и совести.

— Поэтому ты почти каждый вечер приходишь ко мне, потому что заснуть сам не можешь. Не так ли, Сатору? — оставить свой упрёк при себе не удалось и ужасно хотелось его пристыдить.

Взгляд Сатору на долю секунды становится ещё более пустым, но этого Сугуру вполне хватило, чтобы проследить в его поведении шаткую обиду. Удивительная наблюдательность и чуткость Сильнейшего мага. Сугуру хотел поспешно сделать хоть что-то, чтобы сменить неловкую паузу хотя бы на неловкий диалог. 

Сатору опережает, взяв себя в руки. Он и правда ощущал себя пристыженным, но не даст этому закрепиться во внимании. При жизни он всегда будет цепляться за возможность сохранить свою силу в чужих и собственных глазах. Даже если это жалко, даже если под определённым давлением самый крепкий алмаз становится нежным хрусталём. 

— Может быть, мне просто нравится проводить с тобой время даже не в сознании. Но, если тебе это мешает, я могу и уступить.

Уверенно и холодно произносит Сатору, на мгновение потеряв себя: это был не он. С Сугуру он всегда сохранял шутливость и лёгкость головы, даже если на фоне маячила озабоченность другими вещами. Он всегда отделял Сугуру от остального мира. Гето ощутил вину, но и сделал некоторые выводы. Ему бы стоило так же отделять Сатору от остальной серой массы, чтобы не воспринимать за шутку его такие же — как и у него самого — проблемы со сном; его проблемы в принципе, о которых Сатору предпочитает не говорить вовсе.

Сугуру предпочтёт оправдаться:

— Я не это имел ввиду.

— Так и знал, — самодовольство, хоть и напускное, веселит их двоих — не помешало бы разок заплакать. Вдвоём. Вместе.

— Приходи и сегодня вечером.

— Без проблем, Сугуру, — Сатору улыбается и тянется губами к его лицу, целует в щёку и уголок губ, после чего блаженно прикрывает глаза. — Хотя бы попытайся уснуть, нам рано вставать. 

Нам. Сон накатывал постепенно тёплыми волнами и на душе появлялось подобие умиротворения. От долгожданного спокойствия пробуждалось ранее дремлющее чувство любви к тому, кто разделял это бессонное бремя; не так, как бы этого хотелось, но приемлемо. Переставая утопать в собственных сомнениях, Сугуру получал полное удовольствие от его присутствия здесь и жизнь переставала казаться сплошные мраком. Как же хотелось сохранить это чувство и на утро грядущего дня. И с надеждой на это Сугуру быстро целует губы уже уснувшего Сатору, пока тот обнимал его в надежде, что его дражайший заснёт так же быстро. 

Покой дал Сугуру убеждение в том, что он готов стараться ради лучшего будущего. И неважно, к чему необходимо прибегнуть самому или с ним, — это было не так важно. Безмятежное лицо Сатору вызывало лёгкую, печальную улыбку. Он улыбался потому, что наконец-то смирился с тем, что хотелось предпринять на протяжение столького времени, а на душе стало так легко. Ведь он наконец-то признал, что однажды должен уйти.

***

Безмятежное состояние покоя было приятным утешением, либо же к Сугуру пришло окончательное смирение по поводу случившегося. Глубоко в душе он знал, что это было не так. Его метания лишь были в ремиссии, они не будут окончены сейчас. Может быть, настало время для передышки, чтобы окунуться на глубину с новыми силами, которые в следующий раз закончатся там же. Сугуру, несмотря на покой без зла и добра, знал, что был на исходе. 

Новых переживаний Сатору не вызывал, часто был рядом, приносил подавленное чувство радости, но что-то точно было не так. Сугуру, несмотря на то, что и сам не любил общественного мнения о шутовстве Сатору, на данный момент эту точку зрения разделял, хоть и не до конца, зная истоки такого поведения. Концентрация такого поведения начнёт раздражать даже самого терпеливого, к числу которых Сугуру принадлежал. Он любил радость на лице Сатору, искреннюю и неподдельную, и видя, насколько много фальши в нём, раздражался только больше. 

Но что он мог с этим поделать? Сатору, создавая ложную видимость открытости и уверенности, никогда не был тем, у кого душа нараспашку. А Сугуру и в фантазиях никогда не являлся открытой книгой, доверяя сокровенное редко и мало. Оставалось смириться и осознавать, что нужно ловить крохи того общего, что между ними есть, но активно ускользает. Что же с ними не так? Будни не те, еда не та, фильм не тот, — всё не так. Будет ли хоть что-то так, как они желали? 

И в силу странного отсутствия происшествий и интереса ко многим вещам, их разговоры часто превращались в затянувшуюся мыльную оперу. На этот раз он полагал, что злиться на Сатору была причина. По причине того, что Сугуру дали новую миссию, зарекомендовав его; по причине того, что Сатору решил без него, что хотел бы забрать её себе; по причине того, что он особо и не интересовался, можно ли взять на себя ту ответственность, которую доверили другому. Полагалось, что Сатору смог умерить свои пыл и амбиции, а теперь парню приходится бороться с этим снова. Сугуру злился, но дал Сатору уехать, не повозникав на этот счёт сполна. Зря ли? Он не знал. И он не знал, почему он злится. Дело точно не только в его уязвлённой гордости. 

Сугуру не скрывал, что ему тошно от всего, пока Сатору делал вид, что ему — нет. По приезду, только придя к Сугуру, Сатору порывался о чём-то рассказать, — Сугуру не дал:

— Зачем ты это сделал? Поехал туда, куда тебя не звали. 

Сатору не был озадачен. Своё непонимание он скрыл, стараясь быть беспристрастным даже в той ситуации, где он выступал виновником. 

— Я полагал, что ты это ненавидишь. Раз ты не дал мне уехать, значит всё нормально? 

И ведь в этом Сатору точно прав, только… 

— То есть сделал ты это из акта милосердия ко мне, чтобы лишний раз я не напрягался? И конечно же ты справился, выигрывая вдвойне на моём фоне? 

Сатору почти рассмеялся, хоть и смешно ему не было. Осознание собственной ошибки и глупости ситуации почти сводила с ума. И всё же Сугуру вёл себя слишком странно, удивляя с каждым днём всё больше. 

— Ты злишься из-за того, что я решил помочь тебе, а ты воспринял это за унижение? Тебе так сложно порадоваться за меня? 

Сатору, хвастливый Сатору, в кои-то веки ожидающий похвалы от того человека, от кого хотел её получить сильнее всего. Это привычный для них результат — исключительный, но необходимый для Сильнейшего. Сатору знал это, но любил хвастать перед Сугуру, который не мог даже улыбнуться с прямым взглядом в глаза. Сияние с лица Сатору исчезало с каждым мгновением, сменяясь тихим разочарованием. Становились очевидными его мысли о том, что это с ним что-то не так.

— Не могу, — твёрдо заявил парень. — Уж я надеюсь, что ты не будешь лезть в мои дела, даже если они мне не нравятся. Мне тяжело радоваться тому, что с каждым днём растёт вероятность твоего убийства. Повторного. И хотелось бы того, что в следующий раз ты это снова переживёшь, — потому что Сугуру нет. Как глупо. Его сердце переживало об этом, когда Сатору уже давно стал неприкасаем и неуязвим. 

— А за себя ты не переживаешь? Я знаю, что тебе не нравится наша работа, я хотел тебе помочь и ничего более. Я не жду от тебя благодарностей, но на твоём месте я бы воспринял это не в штыки. 

Опять он врёт. Сугуру слабо улыбается, зная, что это ложь и Сатору точно бы злился, ведь это выставит слабым уже его персону. По отношению к себе он такого точно не допустит. Сугуру демонстрировал свою агрессию из-за конкуренции, на самом деле злясь из-за саморазрушающего поведения парня, чем он и сам грешил. 

— Я не могу быть тобой и мне никогда тобой не стать. 

Сатору блеснул злостным взглядом. Он почти порывался начать доказывать обратное, только сейчас ему куда важнее понять, с какого момента Сугуру так для себя решил. Хотя бы просто выяснить возникновение таких мыслей, разрушающих и отравляющих создание. Такие размышления поистине являлись раковой опухолью и как далеко она разрослась — Сатору не знал. Он напуган не меньше Сугуру, который в кои-то веки решился на пассивно-агрессивное откровение.

— Но разве это плохо, Сугуру? И разве я не смогу о себе позаботиться в этом случае? Я не буду обузой для тебя, — произнести последние слова — то ещё испытание. В горле сбился ком, который Сатору даже не пытался сглотнуть. Ему нужно в полной мере прочувствовать это, даже если цель этого испытания не установлена. Даже если цели вовсе нет.

— Я не могу быть рядом всегда, Сатору. Думаю, этому ты должен радоваться, а не расстраиваться. 

— А если я хочу, чтобы ты был рядом? Если я хочу, чтобы ты знал, что я могу защитить не только себя, но и тебя? 

— Если меня не будет рядом — ты продолжишь жизнь в том же темпе, — Сугуру хотел сказать про определённые моменты, а не всю жизнь. Когда его просто нет несколько часов или дней, но не про своё отсутствие физическое и духовное. Двоякий смысл сказанного они расценили слишком глубоко. 

Сатору, прежде никогда не думав об этом, погружается на глубину тех чувств, которых испытывать больше не хотел. Он даже не мог отрицать, а внутри всё существо панически кричало о том, что он боится его потерять. И когда эта угроза нависла непосредственно над ним, ранее невидимый страх показался на его лице.

— Разумеется, но разве изменений не произойдёт, если тебя не будет? 

— Не думаю, что они произойдут для тебя или эти изменения как-то на тебя повлияют. 

— Ты хочешь, чтобы без тебя я не видел жизни дальше? Я не понимаю, — Сатору, как человек неразумный, обезьяноподобный, сильный, нуждался в том, кому хорошо и самому, что Сугуру пытался наглядно доказать. Умным людям никто другой и не нужен, они самодостаточны и полноценны. А Сатору? 

Сатору… Он создавал вид такого человека, коим Сугуру являлся, несмотря на все преграды. По крайней мере, так он думал. Через влюблённый взгляд, окрашенный розовым цветом линз очков, трудно разглядеть плохое, даже ужасное. Вряд ли взглянув на Сатору Годжо кто-то подумает, что он нуждается в компании и в крепком плече, на которое можно приложиться, когда станет совсем тоскливо; жилетке, в которую иногда необходимо выплакаться.

Но ведь на самом деле в этом он нуждался, как человек одинокий и сильный. Без других людей он самодостаточен, а без Сугуру он ощущал себя оторванным хвостом. И если Сугуру вполне может отрастить себе новый, то у Сатору участь совершенно иная: остаться догнивать, без чувств и сознания, одиноким и жалким.

— Не знаю. Я бы хотел, чтобы всё было как раньше, — голос Сугуру на этих словах дрогнул по-особенному, обозначая его больную, самую больную тему. Разделяя эту боль с Сатору без слов, на ментальном уровне, он знал, что тот тоже от ужаса и печали продрог до костей.

— Я тоже, но ничего уже не вернуть, Сугуру, ты прекрасно это знаешь. Я понимаю, что тебе тошно слышать напутствия, поэтому... Наверное, лучше мне промолчать, — голос Сатору был проникновенным, искренним. 

Ему важно донести это слова, в которые он и сам долго не мог поверить. Долго и упорно он говорил это самому себе: ничего не будет как раньше. Никогда белый свет к ним не будет так доброжелателен после того, как они уже ощутили это чувство отчаяния, когда поняли, что доверять нельзя никому: ни людям, ни магам, ни яркой луне, ни благосклонности ночи и бодрости дня. Никому и ничему нельзя доверять.

Мир был таким всегда, чего их наивность разглядеть не дала. Что даже такие, как они, столкнутся с этим, возможно раньше многих не-магов. Прекрасный период жизни, который пора отпустить. Жить по-новому, с приобретённым опытом и гордо поднятой головой. Это не так просто, но двигаться дальше — необходимый процесс. Даже если в недоверии к миру Сатору убеждал самого себя, это не значит, что он в полной мере следует этому правилу. В прибавку к этому, сейчас он его активно нарушал, откровенничая с Сугуру: никто не был так близок, как он. 

— Уж прости, что не соответствую твоим ожиданиям. Я не как ты, — повторять это снова было так горестно, — я не могу всё забыть. Мне тошно не от напутствий, а от того, что я не в силах что-то изменить. И я не хочу ни о чём жалеть. 

— Ты не сделал того, о чём стоит сожалеть. И какой смысл в этом, если всё уже прошло? 

— Может, именно из-за этого ты совершаешь одни и те же ошибки? 

— А ты — нет? Хватит нести чушь. Ты Сильнейший, но не Бог, Сугуру, — Сатору был удивительно терпелив. 

Обычно он не выдерживает и двух минут откровений, так что сегодня Сугуру считай что попал на исповедь. Исповедовались перед друг другом оба, бессмысленно и беспощадно, и ни к чему хорошему это не приведёт. Зачем же этот процесс оттягивать? С Сатору, как и с Сугуру, было достаточно.

Да, именно так: он не Бог. Сугуру знал это, но услышать это от близкого оказалось куда более болезненным, хоть он и знал правду. Своему Сильнейшему возлюбленному он не годился и в подмётки, хоть и обладал схожей силой. 

Как же он устал от себя и немного от Сатору, которому так же тяжело понять себя и свои ощущения. 

— Что ты хотел этим сказать? — с ювелирной аккуратностью спрашивает Сатору, но всё же в этот раз в нужную ноту не попал. 

Затянувшееся молчание между ними становилось напряжённее. Сугуру думал, что сможет совладать со своей тихой злостью за минуту затишья, но копившееся чувство начинало обладать своей волей. Его глаза остро блеснули в сторону парня, у которого на лице вырисовывался самый настоящий страх. 

— Что я тебе не ровня. 

Слова пулей вышибли из головы Сатору все мысли. Целый ворох был сметён в один момент, оставив лишь тишину, как в вакууме. Сатору было тяжело физически посмотреть на Сугуру, его глаза притягивались к полу, а голова трещала от пустоты, словно ему и правда вынесли мозги. Сугуру тоже не мог смотреть, ошарашенный сильными воспоминаниями, пришедшие именно в этот момент. Словно снова тот день: тишина, ужас внутри, холод по коже, молниеносные решения и вспыльчивые слова. Это какая-то ошибка, так быть не должно, не должно было быть так страшно.

Никто из них не может обозначить, сколько прошло времени перед тем, как Сатору нашёл в себе силы заговорить и при этом не мямлить от напряжения и страха, ведь сейчас Сугуру без объяснения причин уйдёт. Точно уйдёт и оставит его одного. Это страшно и точно невозможно.

Сугуру, как и полагалось самому последнему кретину, стоило лишь уйти, оставив Сатору вариться в том одиночестве, которого он не выносил. И слышать того, что Сатору говорил в данный момент, он слышать не мог, несмотря на искреннее желание это сделать. Он необъяснимо зол на самого себя и необъяснимо зол на те чувства, что вызывал в нём один человек.

Сугуру от избытка чувств превращался в тупое животное, вовсе как обычный человек. И неважно, какого рода эти чувства были. Возможно, от любви к Сатору он начинал его ненавидеть, а вполне возможно и то, что ненавидел он его всегда. Но если бы это было ненавистью, было бы ему не плевать на реакцию Сатору? Сугуру так запутался и так устал, понимая, что был лишь тупым животным, неспособным вытравить из себя эмпатию. И несмотря на самые смелые, моментами безумные мысли, в конце он приходил к одному выводу: Сатору он всегда любил. Полагалось принять это как данность и перестать пытаться избить те чувства, принадлежавшие им двоим. Так же глупо, как и пытаться скинуть соседа с плота, теряя равновесие, из-за чего по итогу оба окажутся на дне. Так же глупо, как и травить еду мышьяком из общей тарелки. Так же глупо, как и пытаться отрезать руку, а не обработать рану.

Сугуру знал результат, но всё равно был поражён одним: Сатору это задевает. 

Сатору, не в силе отрицать сказанное (отчасти потому, что признавал правду в этой провокации), оказавшись в полной тишине, наконец-то смог услышать свои жужжащие в панике мысли. И на данный момент тревожил его душу только один вопрос: с чего Сугуру взял, что его это вообще волнует? К сожалению, спросить об этом вслед раздосадованному другу он не смог. Зато смог вновь погрузиться в нечто ненавистное, мерзкое, сводящее с ума его голову. Как жаль, что обратная техника на его истерию сработать не могла.

Душить в себе потаённое стало ещё сложнее. Вскоре он сорвётся, а Сугуру окончательно разочаруется в нём, ведь Сильнейший Сатору — та ещё тряпка. Он не может сорваться, не должен поддаваться искушению пьянящих, таких сильных чувств, даже если на пределе своих возможностей. На пределе в том числе был организм: сильно тянуло блевать, желудок сводило от страха, знобило, болело в груди, рука подлетела к сердцу, невозможно нормально дышать. То, что было вокруг, превратилось в смазанное пёстрое пятно, иногда обретающее зернистую резкость. 

Он с вызовом смотрел на собственную боль, словно на месте Сугуру предстала именно она, обретая физическое тело. Он может это в себе подавить, снова растоптать себя, хоть от этого обязательно станет больнее. Чтобы не видеть этого и не ощущать, Сатору зажмурил глаза. Он уже задыхался, уже был в отчаянии. Он сделает это, как Сильнейший. Ведь он должен, ведь он может это сделать?

Темнота подарила успокоение. На несколько секунд перестало рябить в глазах, а сердце, потеряв такт, перестало биться вовсе. Сердце снова ударило: болезненно, с новой силой, с мнимым желанием жить дальше. Отступила тошнота, страх, дрожь и холодный пот. Безразличие от осознания собственной беспомощности и бесполезности — тоже успокоение. Да, он может это сделать. 

Сатору был так близок к конкретной печали, при которой не избежать слёз. Он должен. Хотя бы ради Сугуру, которому и так на его превозмогание конкретно плевать. Но так будет правильно. 

***

Отныне каждый их разговор, редкий и полный двустороннего отчаяния, хорошо не кончался. Сатору в подвешенном состоянии казался бледнее, чем раньше, а его сон стал хуже, так как к Сугуру по вечерам он больше не захаживал, — боялся, что он, как Сильнейший, не сможет выстоять, когда столкнётся со своими слабостями лоб в лоб. Боялся, что докажет обратное и никаким Сильнейшим он никогда не был. Его тревоги вновь замалчиваются, а Сугуру и сам прекрасно знает, на что давить. Даже так Сатору его не избегал, но перестал тянуться; даже без надежды на то, что так Сугуру захочет притянуться, беря эту роль на себя.

И хоть всё было плохо и до развития их невразумительных отношений, с их развитием стало всё только хуже что у Сатору, что у Сугуру. Второй догадывался о мыслях и чувствах первого, но знать всей правды не мог, а Сатору и вовсе не мог представить, что у того в голове, он и вовсе боялся его мыслей. Поэтому хоть они и продолжали видеться, ведь избегать друг друга крайне глупо, эмоциональный контакт бесследно исчез.

В эти дни Сугуру в полной мере ощущал тишину вокруг себя, в которой осознал одно: ему не хочется мириться с Сатору. Не имея того, на что он мог сорваться без последствий в периоды упадка, он срывался на самых близких. Он продолжал наказывать себя и остальных через чувство вины, не зная, как можно поступить иначе. Он видел только тупик, не замечая из него выхода. Через свою слабость он не приобретал силы, хотя он и жаждал об обратном. Он был убеждён в том, что Сатору со своим уровнем духовной силы справится один, без Сугуру — мешающего балласта, который давно пора скинуть. 

Даже так Сугуру не мог найти силы, чтобы покинуть его. Он жалел себя, понимая, что слишком рано. Он знал, что был подонком. Знал, и ничего с этим не делал. Знал, что его душевные перипетии — не оправдания его издевательств. Он не был верен себе, так как новой веры не нашёл. Не обязательно ударяться в религию, но ему нужно было верить во что-то, что поможет найти себя новым, оживлённым, нужным. 

Было бы удобно, если бы Сатору постепенно отдалился сам, но и Сугуру, обладающий человеческими чувствами, находящийся сейчас под их чутким контролем, сжечь мосты так просто не мог. Трусливо боялся потерять созданное и упустить новое, что он будет любить так же сильно, как и Сатору. А нужен ли ему кто-то другой? Придёт ли кто-то на его место, оставь он Сатору одного? Нуждается ли он в этом вообще? Ведь он и так постоянно говорит о своей силе, но не о себе… Рядом с Сатору он думал об этом реже, а в одиночестве, физическом и ментальном, он постепенно сходил с ума. 

Одним таким же тихим вечером, его одиночество прервалось неожиданным гостем. Дверь скрипнула, слух Сугуру обострился ещё на моменте шума из коридора, и даже если парень на гостя не смотрел, он всё равно знал — Сатору. Его шаги были такими характерным даже сейчас: аккуратными, строгими. Обычно так он ступал в те моменты, когда не миссии его поджидала опасность. Испуг пересиливал веру в себя, но он старался бороться даже с этим. Это ощущалось так же отчётливо, как резкий запах химического вещества, вступившего в реакцию с другим, — примерно так это и происходило. 

— Не хочешь поговорить? Нормально, — стоило признать: в Сатору всегда хватало отчаяния на то, чтобы быть смелым. 

Сугуру этим восхищался, но ему было его неизменно жаль. Его кожа перманентно бледна, несмотря на это он выглядел здорово и румяно, сейчас же его бледность и болезненность пугалм. И хоть он ещё держался молодцом, скоро последняя маска слетит к чертям. Сегодня он просто измучен перед тем, как разлететься на куски. Сигналом этого служил пустой взгляд сонных глаз, общее напряжение в теле и нервное дыхание, как после забега. Хочется отвести его либо ко врачу, либо пригреть и позаботиться о нём самому. Сугуру знал, что ему нужно, но подло не давал этого. Этого он ему не показывал, хотя, возможно, и зря, если тот совсем не жалел себя. Сатору считал, что должен быть сильным во всём, даже если сила убивала его духовную часть. И при этом он всё ещё не сдавался, ровно стоял, даже не пошатываясь. Но даже такие люди давали трещину, прямо как сейчас. Какой по счёту эта трещина была? Он видел, как Сатору заметно ослаб. 

— Переживания тратят много калорий, поэтому не помешало бы сладкое, — Сугуру отшучивается, действительно нервничая. 

Расслабляется он совсем немного после ответной усмешки Сатору, но улыбаться тот уже физически не мог, поэтому быстро угас. Перед взрывом звёзды светят ярче всего. Сугуру, проникаясь атмосферой упадка, немного приходит в себя и решается спросить:

— О чём ты хотел поговорить? 

— О том, что ты мне сказал. Я до сих пор не понимаю, о чём ты думаешь. И тем более не знаю, с чего ты так решил… — уточнять, о чём именно, Сатору не в силе.

Сугуру знал, о чём была речь. На этот раз играть дурака не то, что не хотелось… на это тоже не было сил.  

— Я ведь так не считаю, так почему ты за это так переживаешь, Сугуру? 

— Потому что ты так же переживаешь за свою силу. По крайней мере, раньше переживал. 

— Было бы неправильно вечно критиковать тебя, пока я сам ничего не делаю. Ты не мой враг и не мой конкурент, ты мой… друг. 

Сугуру молча улыбнулся и прикрыл глаза от этой глупости. Друг. Это давно было не так, но его восторгала вера Сатору в их отношения, до того странные и неоднозначные: не друзья, но и не пара. Странно и так животрепещуще; то, что будет волновать влюблённых всегда. 

— Дружба с тобой даёт мне привилегию быть слабым? Стоило ожидать, что со стороны я настолько жалок, — такой комментарий Сугуру отпускать не стоило. Не было никаких причин говорить именно так и показывать свою настоящую слабость. 

Терпение Сатору, имея конечную точку, даёт новую трещину и парень разбивается полностью, проливая содержимое недолговечного сосуда:

— Тебе нравится жить прошлым? Нравится топтаться на одном месте, хотя в прошлом ты себе такого не позволял? Я понимаю, что это значит для тебя, но прошло так много времени, Сугуру. Не проще это отпустить и жить дальше? Не проще смириться и на своих ошибках стать лучше? Какой смысл накручивать себя, если это делает тебе хуже? 

Сугуру находил романтику в его противоречии: говорит отпустить прошлое, но всё же вспоминает о нём, как о лучшем времени. Потому что это так и было, потому что если не будут цепляться за него, то окончательно спятат. 

— Возможно, я к этому стремлюсь, но не в том направлении, что и ты. 

— Так расскажи об этом! Почему ты должен молчать? Хочешь снова намекнуть, что всё это бессмысленно? 

— Как минимум моё присутствие здесь. 

Сатору опешил. Дар речи в эти секунды отказался возвращаться, когда голова опустела от всех мыслей и тревог, что держали конструкцию его скелета. В глазах сохранялась осмысленность, но он совершенно не понимал, что ему делать или говорить. Перед тем, как сюда прийти, он думал о многих исходах, но вообразить такого не мог. Его гениальный ум тщательно хоронил намерение Сугуру смыться подальше, ведь Сатору боялся этого больше всего.

— Ты хочешь уйти? — неверяще спрашивает парень и тяжело сглатывает, сжав зубы от напряжения в теле.

— Ты меня не поймёшь. И так постоянно с того момента, как мы чуть не… 

— Но ты же не умер! — сломавшийся голос Сатору стал удивительно громким от отчаяния. Эта тема точно пугала его, а насколько сильно — Сугуру предстояло выяснить. — Ты жив, я жив, хотя тоже мог… 

Сатору резко замолчал, ком в горле не давал вымолвить этого запретного слова, словно произнеся его, Сугуру тут же размажет по стене, а от застывшего лика ужаса его вывернет на пол. 

Сугуру, конечно, знал это, но убедиться в этом лично… Пока что точного описания этого чувства нет. Сатору сильно боялся, очень сильно. Очевидно, своей смерти он боялся куда больше, чем чужой. 

Для Сатору же было очевидным то, что он боялся выжить в том случае, в котором Сугуру — нет. Воспоминания хлынули потоком, от страха снова подташнивает. Он и правда мог умереть. Всё это время он это знал, но не осознавал. И сейчас, когда осенило, когда от ослепляющей вспышки понимания мутился разум, становилось ещё страшнее, чем в тот момент. Тогда он хотя бы не знал, что ему предстоит ощутить. 

Сатору смотрел с оттенком отвращения и он был так напуган, — на него это совсем не похоже. Чего он испугался? Это Сугуру так испугал его своими словами? Он ожидал, но не знал, что попытка задеть Сильнейшего обратится успехом. Потому что не ощущал, что важен ему. И правда не знал, что сможет повлиять на него словами. Лучше бы Сатору и дальше воспринимал это всё за глупую шутку. Теперь он жалеет, что тот перестал быть в неведении, хотя ещё совсем недавно желал другого. Раздражает. Раздражали и его чувства к Сатору, и его неопределённость. И особенно сильно раздражало то, что на данный момент единственная вещь, в которой он убеждён — это его чувства к нему. К сожалению, обида в нём превомозгала и Сугуру было не остановить от желания убедить:

— Тоже мог умереть? Если ты жив, то почему так реагируешь? Прошло так много времени, Сатору. Оказывается, эта тема тоже пугает тебя. Ты это понял только сейчас, ведь так? А знаешь, что меня пугает ещё больше? То, что мы можем умереть, не сделав ничего для себя. Ты хочешь умереть за людей, для которых ты не более, чем инструмент достижения? Ты хочешь марать свои руки для тех, кто сам этого делать не хочет? Даже не для друг друга, а для самих себя. Расскажи мне, Сатору. Почему ты просишь выговориться меня, но сам молчишь? 

Сама перспектива посвятить в свои мысли пугала, а её исполнение приводило в безмолвный кошмар. Особенно если свидетель его страха — Сугуру. Он его ценил. Любил. Он не должен этого знать. 

Сугуру специально давил — теперь знал, что эта тема легко может довести Сатору до паники. Он устал до раздражения от напускной беспечности Сатору, из-за чего специально выводил на эмоции и ковырял гнойную рану, ожидая, что так он будет злиться, кричать и обвинять. Хотя бы так, а не роботизированная радость от жизни. Но этот страх не перетекал в агрессию, этот страх был первобытнее диких повадок. 

Подступивший к горлу ком и сжавшееся в груди сердце сделали из Сатору инстинктивное животное без права решить дело по-человечески. Глаза дрожали и искали выход, оцепенение не позволяло двигать телом пластично, а лёгкий оскал всё же выдавал в нём злость. Плечи сжаты, его дыхание прерывистымое и сбитое, словно объёма лёгких не хватало даже для обычного вдоха. Рука почти потянулась к груди, а в прозрачных глазах ни грамма осмысленности, только страх и непонимание. Словно перед его глазами картина новой надвигающейся смерти и в её принятии Сатору неизбежен. Словно-словно-словно. Наяву Сатору выглядел абсолютно плохо, едва находящимся в сознании. 

До этого момента Сугуру думал, что видел Сатору испуганным. Честная реакция, от которой становилось больно. Именно так, как Сугуру и хотел. Он ненормальный. Будет правда проще уйти и оставить любимого человека в покое, но его останавливал эгоизм. Он хотел быть рядом, зная, что Сатору был ему рад. Его цель по освобождению от оков была намеренно и, как полагалось, желанной. 

В моменте он не чувствовал угрызений совести, а сейчас от этого чувства, буквально грызущего изнутри, хотелось выцарапать себе глаза. Остановливали лишь мысли о том, что Сатору примет это на свой счёт, на свою и без того многострадальную фигуру, боясь новых проблем. 

Поскорее бы это закончилось. 

***

Что-то точно не так. Сугуру мог бы прийти к этому выводу намного раньше, ведь у них были моменты ссор. Не таких серьёзных, но достаточно весомых для странного, отстранённого поведения. Именно такого раньше никогда не было. Он не должен беспокоиться, ведь Сатору всегда может за себя постоять, о чём он ранее так рьяно заявлял. Дело ведь совсем не в этом. Он злился на Сугуру или в принципе не хотел его видеть? Он не должен был так унижаться перед ним, но и чувство беспокойства за этого человека никуда не уходило. 

Люди, смехотворные от того, насколько боятся быть человечными, — Сугуру знает одного такого человека слишком хорошо, чтобы смеяться над этим, за этого человека прямо сейчас тревожится его сердце, а мысли заняты только им. Ведь он точно знал, из-за чего он такой. Из-за чего Сатору боится быть человеком и не быть им вовсе. Вечно балансировать между этими состояниями, при этом будучи Сильнейшим, наверняка так выматывает. Ему жаль Сатору, хотелось утешить его, только из-за своего страха он точно не сможет принять такую заботу. Ведь он же Сильнейший. Сугуру выворачивало от этого определения. Выворачивало из-за того, что помимо него от этого страдает и его близкий. 

Сатору загнал себя в угол ради собственного одобрения. Он считал себя слабым не из-за окружающих — в этом он убедил себя сам. И даже если он будет задыхаться в слезах и панике, даже тогда он вряд ли признает, что поддержка ему необходима. Необходима всем людям, но не ему. Даже если скрывать это будет совсем глупо, он пожелает остаться дураком, но не живым человеком. В ту ночь он предпочёл сбежать от себя с совсем не осмысленным взглядом, отгородившись от любого намёка на помощь. Вспоминать своё поведение в тот момент Сугуру не мог без горячего чувства стыда. Тогда он не на шутку испугался, но сильнее стал снова Сатору даже в таком бессознательном состоянии, а черноволосый снова убедился в своей слабости и бесхарактерности.

Он Сильнейший во всех аспектах, но Сатору признавал только один. Его сила была в грамотных руках, а вот чувства — нет. Прошла ночь, две, три… Сугуру, будучи откровенным с собой, дней не считал. Он считал часы до момента, когда его боль в лице Сатору явится перед ним тошнотворной галлюцинацией. Его не было всё это время, и хоть за временем Сугуру не следил, он знал, что прошло достаточно, чтобы забить тревогу хотя бы внутри себя. И тревога после неприятных звонков только усиливалась. Сатору на самоотверженного суицидника-мазохиста похож не был, но и поступки Сугуру давно перестали попадать под категорию нормального. 

Почему настроение Сатору направилось в совершенно другой вектор? Почему свои мысли и чувства он скрывал так тщательно, если знал, что от этого станет только паршивее? Почему ему настолько сложно это скрывать, но не сдерживаться для него — та ещё каторга? Сугуру признавал, что он виноват, раз довёл его, но он точно не думал, что это всецело его вина. Следуя его примеру, Сатору решил довести до края самого себя? Глупо, но в его нынешнее поведение хорошо вписывалось. 

Может, хотя бы Сёко могла быть в курсе, где находится ненаглядный Сатору. Хоть он и сомневался, но ещё больше Сугуру сомневался в себе и своей осведомлённости, адекватности. Сатору отстранился слишком быстро, сильно, так что даже не подозревающая о их личной драме Сёко могла что-то поведать. Найти её, когда они учились вместе, не составляло большого труда. Сугуру обычно терпелив, но его запас давно иссяк, так что при долгожданной встрече с ней был сразу задан интригующий вопрос:

— Не видела Сатору? 

Сёко отреагировала не внезапное появление Сугуру спокойно, с мягкой улыбкой на лице, хоть и по её лицу заметна неприязнь от его невежества. Точно. Нужно было поздороваться — какая безкультурщина. На такие вещи девушке плевать, но её расположением жертвовать не стоит. Одним он уже пожертвовал и пожинает сгнившие плоды. 

— Он сейчас на задании. 

Сугуру пялился на девушку непонимающе, словно злился на её слова. На секунду забылось, что они маги, а задания по уничтожению проклятий — рутина. Он ушёл на задание, причём так резко и неожиданно… Сатору был импульсивен, но в принятии или отвержении таких решений участвовали его другие качества, а не вспыльчивость и эго. Теперь Сугуру осознаёт в полной мере влияние своих слов на него.

— Каком ещё задании? 

— Не знаю, но он вызвался несколько дней назад, хотя до этого брать его вообще не хотел. Как-то странно. 

Сердце тревожно билось в такт с частым морганием скучающей Сёко. Сугуру замер с прожигающим взглядом, чем поражал её только больше. 

— Да уж. Странно, — без грубости не обойтись, если быть более точным. Сугуру сдерживал себя. 

— А ты что, не виделся с ним? 

Парень посмотрел слишком осмысленно, а девушка и без слов получила ответ на свой вопрос. Лучше ей в это дело не лезть ради своего же блага — вряд ли Сугуру с радостью поведает, что между ними происходит. Невыраженными чувствами от них фонило за километр. Возможно, для слепого и глухого они хорошо притворялись, но девушке и не должна быть интересна их личная драма. Разве что совсем немного и только потому, что интересен итог этой интриги. 

— Может, сегодня вечером уже будет здесь. 

Попытка успокоить парня провалилась. В голову лезли тревожные, но нужные выводы. Сатору под эмоциями захотел сбежать на задание и вряд ли вообще спал всё это время. То, что он быстро выполнит задание, не даёт никакой гарантии, что Сугуру увидит его сегодня или в ближайшие дни. И самое главное: то, что Сатору Сильнейший, не даёт никакой гарантии его безопасности. В подвешенном состоянии — тем более.

Сугуру осознаёт, что скучает по былым дням как никогда сильно.

***

В ту ночь Сатору понял, что боится остаться один. И так как эта угроза нависла непосредственно над ним слишком быстро, паника настигла моментально. Парень надеялся, что сбежав на задание, где сможет побыть один, прояснит свои мысли и сможет быть здравым.

Он не смог совладать со своими чувствами, из-за чего просто сбежал. Его не смог остановить Сугуру, который хотел его успокоить (после того, как лично довёл его? Помимо этого странным было и то, что от Сугуру он точно слышал стыдливые извинения). И ему не стыдно за это. Ему стыдно за то, что он игнорировал близкого для себя человека. Он боялся, что встретив его вновь, не сможет ничего сказать, не сможет хоть как-то оправдаться, даже если в корне не прав. Или даже наоборот — если ему вовсе не нужно оправдываться и извиняться должны перед ним. 

Впервые он ощутил себя ненужным и бесполезным. И таковым он был кому хотел быть наиболее полезным, важным, необходимым. Сатору не был водой, пищей или воздухом, что означало одно: для Сугуру он заменим. Так жаль. И так жаль, что ему это доставляет столько боли, хотя должен воспринимать это как данность. Он не должен быть ценным для него, что было благословением и проклятием. Так быть не должно, но так желаемо. 

Тишина в голове вызывала тихий ужас, осознание одиночества давило. Становилось легче только в тот момент, когда тишина прерывалась от общения с другими людьми. В голове не становилось пусто, но и дурные мысли были приглушены, пока момент одиночества не настанет вновь. Своего рода зависимость, с которой бороться, казалось, бессмысленно. Ему в любом случае будет хуже. И никто, кроме него, не был для него тем человеком, той компанией, в которой было бы уютно даже несмотря на нужду в общении. 

Кроме Сугуру.  

Истина ускользала от него, как и парень, от которого он сам сбежал. Было странное чувство шока. Так не должно было быть, такого не могло случиться. Чувства заставляли утрировать и говорить, что теперь для Сугуру он ненавистен, а всё, что было ранее — глупая игра. Осмысление ситуации мозгами было неподвластно ему. Он не мог понять мотивов нового человека в старом теле. Сатору пропустил тот этап становления, в котором он мог на что-то повлиять. Сейчас же он ощущал себя пустым местом. Ровно так же, как и Сугуру в свой час ощущал себя в глазах Сатору.

Другого человека точно не заставишь желать того же. Ранее их цели были не одинаковы, но схожи. Сейчас же… Сатору даже сейчас с трудом визуализирует мысли Сугуру, хотя был уже с ними ознакомлен. Ему страшно. Так не должно быть. Он не должен бояться того, кого и любил, и любит до сих пор. Ведь очевидно: человек с боязнью выставить себя слабым никогда не скажет о своих страхах. Возможно, покажет их неосознанно другим способом, но никогда словесно. Казалось слабостью даже просто признать, что ничего не в порядке, хотя заявить об этом куда смелее, чем молчать и душить свою тревогу. 

Он не мечтал выплакаться ему о наболевшем, потому что этого не хотел. Он прекрасно осознавал, что Сугуру тоже больно по тем же причинам, но парень решил действовать по методике, которую применял по отношению к себе: скрыть, забыть, игнорировать, бояться. И ведь на самом деле было так страшно, но приходилось в себе это душить. 

В последние месяцы у него от Сугуру был мороз по коже. Насколько наивно полагать, что это временно и скоро он придёт в норму? Но ведь это Сугуру, с ним точно всё должно быть в порядке. Он ведь тоже Сильнейший, как и Сатору. Но является ли это успокоением? До недавнего времени да. Теперь он не мог поверить, что Сугуру это волновало. Он ощутил себя пустышкой в его тени, о чём так усиленно теперь думает Сатору. Он не думает о причинах таких выводов, он думал о том, что провинился. Всё это время Сугуру вызывал лёгкое беспокойство, которое он выражать посчитал не нужным. Теперь, когда уже поздно, из груди выскакивало сердце, а собственные белоснежные волосы хотелось вырвать так сильно, что руки от напряжения почти сияли, как при использовании проклятой энергии. 

И даже сейчас, когда от тревоги постоянно тошнит, выговориться ему не хотелось. Сейчас уже поздно. Он предпочтёт утопить в своих страхах уличную кошку, но не живого человека, способного его поддержать. Толку ему от поддержки, если он и сам прекрасно знает, что виноват, о чём ему побоятся сказать? И даже если окажется плохим Сугуру, в это Сатору не поверит, начнёт злиться и говорить, что всей правды никто не знает. Своей правде Сатору пытался следовать и оказался здесь, разбитым и не верящим, что отныне так будет всегда. 

Он должен вернуться в общежитие после задания, жить прежней жизнью, но он не мог. Он знал, что со временем привыкнет, но не мог. Теперь он прекрасно понимал Сугуру с его зацикленностью на том, что неминуемо прошло. Он хотел вернуться хотя бы на месяц назад. Ему почти стало плевать на то, что с ним случилось, ведь рядом был Сугуру, но для него присутствие Сатору было недостаточным. Он не злился на это, но был разочарован тем, что делал недостаточно в будничной суете. Стараться вести себя обычно, не загружать своими проблемами — недостаточно. 

Снова мало, не идеально, нужно стараться больше, несмотря на достигнутый предел. Он сможет больше, если переступит через себя. Как жаль, что для него управлять своими эмоциями намного сложнее, чем сильным, способным телом мага. Без его сил не обойдётся никто, а без его чувств? Сатору мечтал, чтобы его дух стал таким же сильным, как и его руки. Отказаться от чувств куда проще, чем с ними совладать, особенно если в теле Сильнейшего мага заперт юноша, который особенно нуждается в одобрении и любви. Через пару лет он это перерастёт, а лишние чувства померкнут, ведь так? 

Он хотел увидеть Сугуру и попросить обо всём забыть, попробовать жить как и прежде, создать прекрасную иллюзию на двоих. Он сильно боялся, внутри необъяснимый мандраж и руки почти тряслись, но его желание увидеть его снова куда сильнее страха. 

Сатору сбежать не мог. Он не верил в то, что смог бы, а на это у него много причин, которых перечислять нет смысла. Даже если основная причина очевидна, он просто не мог так поступить ни с собой, ни с Сугуру, ни с другими людьми. Это будет нечестно. И хоть ему и было больно, он сделает так, как положено. Для Сатору это просто считалось нытьём и кратковременное слабостью. Возможно, в какой-то части он был прав. В той, которой он никак не касался, будучи Сильнейшим.

Он стал для него решающим фактором, палачом. Изменится ли с это с течением времени? Захочет ли Сатору взять всё в свои руки и отомстить за то, что над ним поиздевались?

***

Этой ночью луна отражает солнечный свет особенно ярко — это не к добру. Даже в тёмной комнате было светло, из-за чего Сугуру не мог уснуть. Безусловно, причина не только в этом: шорох мыслей, колотящееся в сердце груди, усиливающийся шум оваций… голова гудит от кишащего роя.

Сегодня, как и прошлой, так и позапрошлой ночью Сатору к нему не пришёл. Он не приходил в принципе, не мелькал перед глазами и заставлял сходить с ума не только от волнения. Прошло не так много времени, чтобы убедиться в том, что Сатору его сладостное видение, но парень думал именно так. Сугуру, обездвиженный усталостью, прислушивался к каждому шороху в надежде услышать долгожданные шаги в соседнюю комнату. Эта вера сохранялась до самого утра, несколько часов впустую потраченного времени не окупались и таяли вместе с надеждой, пока совсем не испарялись в лучах рассветного солнца. Сатору снова не появлялся всю ночь, а Сугуру лежал мумией всё это время. Вместе с усталостью его тело парализовала нарастающая тревога. 

Когда же он наконец-то перестанет что-то делать, а потом сожалеть? Нет, не так. Когда же перестанет делать то, о чём сожалеет? Сейчас он сам виноват в том, что ему приходится переживать, и то, что Сатору умеет за себя постоять, не умаляло его тревоги. Год назад он был собран заново, а теперь и сам бесцельно скитался в поисках подпитки, за которую так удачно зацепился. Сильнейший маг, лучший друг, потенциальная любовь — наилучший кандидат. 

Вспоминать о былом было неизменно больно. О том, как Сатору моментально расслаблялся душой и телом рядом с ним, вверяя себе ему; о том, как они шуточно издевались над друг другом. Как шуточно оскорбляли друг друга, зная, что все эти слова — ни на что не направленная глупость. Тогда это ещё было невинной шуткой. Всё это стало настоящим, боль — настоящей. 

Кутаясь в одеяло сильнее, Сугуру становилось ещё холоднее. Тело морозило, хотелось уснуть, но всё существо словно намеренно не давало провалиться в долгожданный сон, хотя глаза сами по себе слиплись давно. В темноте он видел тревожные картины будущего, где не было Сатору. В пределах своих фантазий он был волен помечтать об этом. И даже несмотря на то, что видел его, любовался им он тысячи раз, в голове не было даже его силуэта. Лишь отдалённый голос, звучащий эхом, его смех, вздохи и всхлипы, иногда мерещится проницательный взгляд. 

Взгляд Сатору оставался неизменным. Он смотрел всегда так странно. С волнением, теплотой и ожиданием, что обязательно что-то произойдёт. И особенно млеющим этот взгляд был в те моменты, когда это что-то происходило. Сугуру касался его и отвечал на действия Сатору взаимностью. В эти моменты его самодовольство исчезало, очередная маска легко слетала, и вместо этого он был доволен мгновением. Он был благодарен, что это произошло. Сугуру додумывать не хотел. 

Снова вспоминалось, как бывало. Как на мимолётные комплименты от Сатору про его красоту, Сугуру шутливо спрашивал: «Даже красивее, чем Иноуэ Вака?», а Сатору лишь просил «знать свой предел». И всё равно минутой позже утверждал, насколько Сугуру красив. От этого его сердце сходило с ума. Не переставал целовать его, боясь, что не сможет спокойно дышать, моментами практически задыхаясь от переизбытка тоски и счастья на сердце.

Сходил с ума Сугуру и тогда, когда Сатору с особой любовью хвалил его волосы, кажущиеся уже такими длинными. Сугуру, не умея принимать комплименты, шутил про его странные увлечения и критерии любви. И в тот момент было действительно смешно, когда Сатору говорил, что «любовь — это конструкт, навязанный обществом», хотя ещё пару мгновений назад он считал, что любовь — сильнейшее проклятие. 

Неоднозначные намёки Сатору озадачивали, но придавали вкус. Особенно озадачивали его контраргументы в шуточных перепалках. Сугуру мог просто пошутить, чтобы Сатору не мешал спать со своими рыданиями и несчастными стонами. И несмотря на то, что такой ситуации в принципе не было, Сатору на подобные провокации отвечал мягкой улыбкой, а лишь на эту сказал, что «это были точно не рыдания», Никогда не понятно, что у него в голове, о чём он мечтает и думает. Думает ли он о Сугуру, даже когда рядом, или просто проводит с ним время, потому что так удобно? Было ли это так? 

Стоит ли Сугуру в принципе думать об этом и снова обманываться, если Сатору стоило показать свой внутренний мир всего пару раз, чтобы первому стало всё известно? Он совсем не помнит времени и обстоятельств из-за того, насколько был поражён своими эмоциями, и почему Сатору в принципе это сказал, что вынудило его, при каких внутренних обстоятельствах он даже в бреду решился это сказать. Сугуру совершенно точно помнит его уставшее лицо, абсолютно пустые глаза и его тихий, убеждённый в своей правоте голос, которым он объявил:

— Это я виноват.

Сугуру переубеждать не стал. Не только потому, что в больных фантазиях он хотел услышать именно это, но и потому, что он это всё-таки сказал. Оба понимали, о чём речь. Прикидываться глупыми — совсем не вариант. Но всё же его совесть не позволяла замять ситуацию, в которой были те слова, что не должны остаться одиноким чувством в груди Сатору. Парень не переубеждал, но отвёл от темы подальше; говорил о том, что есть хорошего в Сатору без умолку — этого в нём и правда предостаточно; пытался напомнить о смешных ситуациях.

А он помнит, как пытался спрятать мой телефон, но в то время, как он хотел его аккуратно стащить, мне позвонили? Помнит ли о том, что я ему до сих пор должен вернуть одни из его очков? Помнит, как он свалился со сломанного стула, на котором раскачался, после чего ударился затылком и долго жаловался мне на ноющую боль? А он помнит, как Аманай… Нет, снова не то. Почему он пришёл к ней снова так рано? Почему их нормальная жизнь закончилась так быстро?

На душе как-то прискорбно от осознания, что всё ещё только впереди. Даже если это касалось и хорошего, прекрасного, заставляющего жить. Насколько сильно жизнь может показаться адом, если нынешние вещи, происходящие с ними, могут показаться мелочью и затишьем перед бурей? Он должен ценить момент. Должен ценить свою потерянную юность и думать, что так должно было случиться. Должен смириться с тем, что такова его судьба Сильнейшего. Он это не выбирал, но должен принять. Но он же не Сатору. Ведь, по сути, он только недавно перестал быть ребёнком, — вряд ли он когда-нибудь себя им ощущал полноценно. Лишь в редких моментах, которые он уже и не помнит в силу возраста.

Под утро нервы удалось успокоить абсолютной тишиной и темнотой до того, как его слух тронул шорох в стороне кухни. Шаги Сатору были тише, чем обычно, но это был он — точно он. Не один год под одной крышей дали свои плоды, хоть и Сатору был не простак: его характерный почерк — вообще не оставлять за собой следов. 

Прошло немало времени, но теперь, когда остаточное тепло Сатору на коже угасло, и он наконец-то был в физической досягаемости, он наконец-то его понял. Его теория насчёт любви оказалась верна. Их теории всё это время делили одно место, теснясь. Сатору всегда дурак, негодяй, тот ещё идиот и извращенец, но ни разу его слова не были ложью.

Лежать безвольным  ̶Г̶р̶е̶г̶о̶р̶о̶м̶ ̶З̶а̶м̶з̶о̶й̶ тараканом и дальше не позволяла собственные остатки гордости, которую резко перестало что-то задевать. Он в принципе не мог лежать: сердце сжалось и отдало приказ встать на ноги, рефлекторно несясь в сторону вызова. Нужно узнать, куда делся Сатору, даже если придётся размазать гордость — или всё же Сатору. Нужно заставить мозг работать не только для истерии и паранойи.

Ему удалось моментально подорваться с кровати без проблем в виде темноты перед глазами или слабеющих ног, а ещё его подъём не сопровождался шумом, удостоенным измерения в децибелах. Тихий, широкий шаг привёл его на пустую кухню. Здесь пусто и темно из-за зашторенных окон, хотя перед глазами уже возникла картинка с Сатору, которого он должен был увидеть здесь и прямо сейчас. Неужели показалось? Нет, это точно был Сатору, одиноко сидевший за столом с бутылкой воды. В темноте Сугуру не сразу разглядел его светлых волос и опущенных ярких глаз. Его болезненность он заметил с прохода.

— Я тебя ждал, — сухо подытоживает Сатору, прожигая пустым взглядом стол.

На пробу совершено несколько шагов в его сторону и его больше не встречает пустота, Сатору не стремится сбежать. Сугуру не был уверен, что он бы хотел остаться здесь, поэтому молча подкрадывался, давая понять, что не хочет обидеть в беззащитный момент. Внутри Сугуру было пусто, сыро, это не сильно менялось из-за нахлынувшего волнения, но его руки переставали дрожать, а существо в теле обретало уверенность на эти долгие, сложные минуты. Возможно и часы, но Сугуру знал, что был готов. Он пришёл сюда, чтобы найти и увидеть призрака, за которым он так рьяно кинулся. И он шёл, чтобы наконец-то найти его и увидеть. Просто увидеть, если поговорить с ним будет не дозволено. Если он этого не сделает, то точно не сможет отыскать Сатору внутри себя.

Сатору посмотрел прямо, не оглядываясь. Белобрысый, обладая истинным благородством, сидит на том же месте, повёрнутым к Сугуру лицом к лицу, хоть тот был уже достаточно близко, чтобы дотронуться. Он смотрел бесстрастно и на удивление спокойно, что лишь говорило о его усталости.

— Сегодня ты ходишь слишком тихо. Я почти не заметил, — Сугуру на начале был почти уверен в том, что Сатору здесь только подразнить и раствориться в воздухе в тот момент, когда Сугуру нуждался в его присутствии.

— А ты слишком громко, — снова подытоживает Сатору пустым голосом.

В груди, сжатое ледяным комком чувство бессилия, начинало гореть. И отныне тлеющее ощущение не давало покоя, пока его взор устремлён на Сатору. Перманентное чувство тревоги было монотонным. И даже после того, как он увидел его лично и убедился, что с ним всё в порядке, тревога не прекратилась, а только усилилась. Количество претензий по отношению к парню возрастало, но это явно не лучший метод переговоров после ссор в пылу затаившейся обиды. К нему нужно найти другой подход.

— Где пропадал? — в голосе Сугуру не было упрёка, хоть и по-настоящему он чувствовал иное — то, о чём Сатору сейчас лучше не знать.

— На задании. Тебя должны были поставить в известие.

Сатору явно пересиливает себя, лишь бы сохранить прежний холод. Хоть парень всегда выглядел как идеальное изваяние из льда и снега, холодным он никогда не был. И, похоже, Сугуру этого никогда не ценил, раз сейчас ему так больно ощущать колючий холод, направленный на него. Он еле сдерживает тяжёлый вздох, сжимает кулаки и решает, что будет пытаться и дальше поддерживать разговор. Это же Сатору. Сатору, с которым он сразу нашёл общий язык, несмотря на все различия между ними. Сатору, который всегда был открыт Сугуру чуть больше, чем другим. 

— Да, мне сказали, но я думал… 

Почти невыносимо, но Сугуру точно найдёт, что придумать, поэтому решается спросить:

— И как всё прошло?

— Успешно. Я же Сильнейший.

Укор совести пронзил сердце медленно, ощутимо, больно. Сугуру закрыл глаза, улыбнулся от собственного бессилия, не чувствуя радости. Он ощущал лишь грусть и вину, отчаявшись и не понимая, что будет в его силах. Когда он перестанет быть беспомощным, чтобы самый близкий мог быть уверен в нём и его силах? Чтобы близкий мог расслабиться рядом с ним и понять, что хоть раз он может побыть в надёжных руках, отпустив себя в минутной слабости.

Сатору выглядел помятым и уставшим. Слишком уставшим, чтобы и дальше истязать себя отсутствием сна. И эта усталость на лице не мешала ему сохранять напряжение в теле. Парень, подавляя иррациональное желание всё-таки посмотреть на Сугуру, опустил голову. Хоть пиши новый закон физики: когда на лице Сатору появляется усталость, его тело всё ещё сохраняет напряжение. 

— Сильно устал?

— Может быть, совсем немного.

— Только устал?

— Я не собираюсь тебе жаловаться. Но, может… — глаза Сатору снова опустились, прожигали бутылку, которую он так и не открыл. Словно у него не было сил на это. — Если я скажу, что не хотел попадаться тебе не глаза, ты поймёшь? 

Даже этот вопрос был в стократ лучше игнорирования. Сугуру почти рад, хоть и радоваться не в праве.

— Пойму, но ты ведь уже это сказал. 

— Именно. Поэтому и у тебя не должно быть желания со мной видеться. 

— Но я ведь уже здесь. 

— Пока что потешаться над собой я не позволю, — Сатору был серьёзен. Неужели он и правда думал, что Сугуру здесь для этого? Для чего? Чтобы что? 

— И я здесь точно не за этим. 

— Тогда скажи мне, зачем? 

— Если бы я знал все ответы на твои вопросы, то уже бы давно дал на них ответы и тебе, и себе. 

— Тебе так сложно понять, чего ты хочешь? Мне правда интересно. Потому что раньше мне всегда казалось, что ты всегда знаешь свою цель. Я всегда был уверен в тебе. У тебя были принципы и свой кодекс, которому ты следовал. Этого хотелось и мне, — его голос спокойный, рассудительный, немного отчаявшийся, но таким был голос и Сугуру. Их настроения совпадают и так проще прожить этот момент.

— Я не свод правил. Мне жаль, что я тебя расстроил, но что, по-твоему, я должен делать? 

Сатору снова взглянул на него. Сугуру не сдвинулся с места и на сантиметр, чтобы не пересечь вымышленной черты. Он долго смотрел на него, молчал, анализировал. Смотрел он на Сугуру так, словно давно подбирал ответ на этот вопрос, тщательно выбирал слова, хотел выразить своё мнение кратко, когда слов находилось много. В процессе мышления он прикусил губу, долго жевал её, под конец Сатору громко выдохнул через рот, чтобы сказать то, чего говорить не хотел, не обязал себя это сделать:

— Делай, что хочешь. 

И это не звучало манипуляцией или желанием, чтобы от него наконец-то просто отстали. Без желания он даёт ему разрешение на всё, зная, что так будет правильно по отношению к Сугуру, но никак не по отношению ко всем. И всё же, скрепя сердцем, он сделал этот выбор, не представляя, чего именно Сугуру желал, о чём чаще всего он думал. Всё же хорошо, что он оставался в частичном неведении; если бы знал — то точно бы такого не сказал. 

До Сатору начинала доходить сентиментальная мораль о том, что если любишь — лучше отпустить. Похоже, им двоим и правда так будет легче. Пока что Сатору осознавать это плохо, больно; он не верит, что так будет лучше для него, но в этой ситуации он не думал о себе.

Голос Сатору в этот момент пронизан усталостью, отчаянием, от которого внутри Сугуру что-то заходило ходуном. Так странно. Ещё пару дней назад он был уверен в том, что избавился от сочувствия к Сатору. В груди заныло, стоило ему получить концентрированную дозу малой части его подавленных чувств, слов. Скрипело и скрежетало, как ржавый негодный поршень, который уже давно пора заменить, а не убрать, но на это нет средств. 

Он не должен чувствовать себя виновным в том, что Сатору нечитаем и не даёт знать, что его может беспокоить. Он всегда создавал ощущение того, кто точно не нуждается в чужой помощи. И даже сейчас, когда он был максимально уязвим для Сугуру, он всё равно был один, пока он не нарушил его сеанс погружения в тревожные глубины. Сугуру редко видел Сатору таким. Точнее — никогда. Из-за чего, стыдно признаться, он чувствовал растерянность и собственную беспомощность. 

Сугуру, придя к таким умозаключениям, открыл для себя ещё одно: то же чувствовал и Сатору. 

По идее, Сильнейший должен быть Сильнейшим во всём. И что Сатору, что Сугуру оказались теми, кто так же нуждались в чьей-то заботе. Потому что хоть они и отличались невероятными силами, с обычными людьми их объединяли те же мозги, то же сердце, те же негодные нервы, переживания, любовь, ненависть. По крайней мере, так было сейчас, когда в отобранные годы юности переживания будут куда более яркие, чем у взрослых уравновешенных людей. 

Он не должен винить Сатору в этом. В данной ситуации он признавал собственную вину хотя бы молча. Извинения для Годжо Сатору пустой звон, как и для миллиона других адекватных людей, предпочитающих действия словам. Хоть они оба пережили много испытаний на своём коротком веку, они не были взрослыми людьми, которые на всё могут смотреть холодным взглядом. 

Сугуру перенимает тяготу Сатору на себя, тяжело вздыхает и сжимает кулаки от растерянности. На практике никогда не удаётся применить выученную теорию, так и сейчас реальность сильно отличалась от фантазий Сугуру, где он избавляется от Сатору как от надоевшей игрушки. Ведь это никогда не было так. Он ценил Сатору и, скорее всего, любил. От мысли о избавлении от этого человека внутри сводило и ныло. Он недостаточно сильно тронулся головой, чтобы избавляться от близких людей, как от мусора. 

Вероятно, он совершит очередную ошибку, когда поддастся эмоциям и такому любимому Сатору, но он вряд ли будет сожалеть, если проявит эмоции к нему. К тому, кто и сам подавлял эмоции в себе. Их моменты искренности так редки, что Сугуру уже невольно поддался, когда пошёл искать Сатору от внутреннего волнения. 

Это глупо и нелепо, но… 

— Пойдём, — тихим, охрипшим от усталости голосом произносит Сугуру. Он присел рядом с Сатору и смотрел в его такие же усталые, подёрнутые удивлением глаза. Рука сама потянулась к плечу Сатору, скользнула к его шее, на которой рука и остановилась, согреваясь о его приятную на ощупь кожу. Второй рукой он хотел прижать парня к себе, но скорее сам прижался к нему, демонстрируя своё отчаяние, свою любовь.

— Куда? — Сатору продолжал на него таращиться в искреннем непонимании, словно рядом с ними не было стен пустующей рассветной кухни; словно за другой стенкой не было их комнат, где проводили вместе столько времени. Его мысли были сосредоточены совсем на другом. Сугуру старался не думать об этом месте, но сейчас нужно быть рядом с тем, кто уютно располагалось под сердцем. 

Утренняя тишина, обрамляющий здание лес угнетали пустотой, шелест листьев никак не успокаивал. Пора вернуться и заставить вернуться за собой Сатору. На душе становилось только тяжелее. Пока Сугуру столько времени ненавидел их техникум, сейчас он хотел быть здесь с Сатору больше всего. Даже при удачной попытке побега от собственного Я он не станет отрицать, что это место было его своеобразным Домом: тут им точно найдётся, чем заняться и о чём поговорить. Долго смотреть на него Сугуру не смог, желания уйти у него тем более не было, поэтому он станет винить в случившемся скопившуюся проклятую энергию, хоть в действительности это никогда не будет так.

Никто не виноват, когда Сугуру прижимается к Сатору сухими губами и целует. Никто не виноват, когда Сатору на несколько секунд замирает в ещё большем непонимании, но по итогу целует в ответ. И точно никто не виноват в том, что для них этот миг был самым приятным за последние несколько месяцев. Настолько приятным, что после этого отчаянного, глупого жеста их не настигает неловкость. Они молча смотрели на друг друга перед тем, как Сатору обнял его, привычно утыкаясь в шею носом. Зарывается туда, как и лисица в снег. Приятно и так успокаивающе, что Сугуру совсем отвлёкся от главного. 

— Пойдём спать, Сатору, — парень соглашается и мычит, но остаётся в том же положении. — Ты ел? 

— Я не хочу, — верилось в это с трудом. Физический голод и правда мог отсутствовать, только Сугуру верилось с трудом, что за вчерашний день парень ужинал или даже обедал.

— Значит, пойдём спать. 

Сугуру хватает его за руку, упрямо ведёт за собой, не ощущая сопротивления со стороны парня; не было сказано и слова, пока они снова не очутились в комнате Сугуру. Было так неловко и искренне хорошо, так горестно от того, что боялись друг друга, хоть и являлись близкими людьми. 

От усталости Сатору не мог сосредоточить внимание на чём-то одном: слипающиеся глаза, сухая раздражённая кожа вокруг них, рубашка под униформой липла к телу. Он мог концентрироваться только на Сугуру, хоть и с трудом. Тот немного бодрил своим присутствием, пробуждая и нервозность, от которой пару суток назад он и сбежал, когда та достигла предела. Сейчас он и вовсе не соображал, когда ему дарили ту тактильность, о которой оставалось мечтать. Его обняли, полюбили, признали. Сугуру ласково целует в щёки и сухие губы, Сатору забвенно прикрывает глаза, впадая в транс. Глаза начинали слезиться, как и пару дней назад, когда его начинало накрывать. Нужно это перетерпеть. 

— Люблю тебя, — сказанного не вернёшь, но Сатору вовсе не жалеет, что это сорвалось сейчас так вовремя, так необходимо. Вместе с его дыханием на мгновение замирает время. 

Слыша эти слова впервые от Сатору, становилось дурно, сладко, порочно хорошо. Он обнял отчаянно, любовно. Холод его тела достиг дна души Сугуру в одно мгновение, — кожа Сатору и вправду была сейчас ледяной и парня пробирал мелкий озноб, как при болезни. Сатору, весь мятый, уставший и отчаянный, сегодня не побоялся показаться глупым, навязчивым. Он обнимал без задней мысли о том, что Сугуру подумает — к огромному сожалению, ему было всё равно. Он хотел тепла, он хотел Сугуру, такого своевольного и недоступного. И даже если этот мираж развеется у него прямо в руках, оставив после себя лишь сухой холодок, полученного тепла ему хватит для того, чтобы прожить следующий день. 

— Говорю это сейчас, потому что… 

— Потому что может стать поздно? 

Сатору лишь кивает со сведёнными бровями, уставший и немного смущённый. Сугуру понимающе смотрит, молчит, не отрывая взгляд от парня, такого чужого для собственного восприятия, в котором парень всегда был — и, скорее всего, будет — нерушимой константой, упрямо и грубой, оттого и раздражающей, в то же время жутко притягивающией. Сейчас Сатору совершенно другой: мягкий, подавленный и поддатливый. Он казался таким милым, но в контексте ситуации совершенно кощунственно пользоваться его беззащитностью. Единственная вольность, которую Сугуру смог себе позволить — короткий, целомудренный поцелуй в его молочно белую щёку. 

— Я… тоже, — глаза Сатору на мгновение обрели былую остроту. Он был поражён, а Сугуру рад тому, что смог признаться, хоть и не так красиво и романтично, как хотел. Слово «люблю» прозвучит так же красиво на языке, как и в его голове, но не сейчас. Сейчас не время. 

Блеск в глазах Сатору стал менее болезненным, улыбка облегчения украсила его уставшее лицо, пока сзади него бил солнечный свет сквозь занавески. В момент их воссоединения утро успело воссиять, прогоняя тревожную ночь. Красиво, возможно даже символично, но долго демонстрировать свою духовную живопись он не мог — слишком устал. Не было сил даже для того, чтобы переодеться, посему хотел лечь в чужую постель прямо в своей униформе, а Сугуру любезно остановил. Он что-то пробормотал под нос и аккуратно стягивает верх, оставляя парня в мятой рубашке. Впервые он видит его настолько неопрятным, — это придавало особый шарм безнадёги и бессилия на фоне восходящего, пепелящего солнца. 

Сугуру ложится рядом, прижимаясь, обнимая. Дыхание щекотало шею Сатору, который почему-то старательно пытался не уснуть, хоть и очень хотел. Это заметно по его слипающимся глазам, которые он через силу держал открытыми, оттого казался пьяным.

— Засыпай. 

— Я не хочу. 

Сатору любил это чувство усталости. Глаза смыкаются и погружение в сон происходит резко, без тревоги. Контролировать себя стало куда труднее и задача не уснуть стала непосильной, но он едва держался. И когда Сугуру просто погладил его по волосам, он и не почувствовал, как провалился в сладкое, приятное забвение. Сатору быстро обмякал и млел под нежным натиском тепла. Сперва у него хватало сил, чтобы хоть как-то мычать в ответ под тихий бубнёж Сугуру, но монотонность голоса, как и массирующая рука на волосах, слишком убаюкивали. Вместо с глазами закрылся паникующий разум и Сатору погрузился в расслабляющий сон. Сугуру точно никуда не уйдёт и будет его охранять и если Сатору потребуется ещё пару таких ночей, то парень согласует голову с сердцем и с радостью откликнется. 

Сугуру сначала не поверил, что такое и правда бывает, но эта реакция вызвала лишь улыбку, желание раствориться в этом моменте с осознанием того, что остальные тревоги хотя бы сейчас будут не так важны. То, чего Сугуру хотел — получил, даже не осознавая, что именно это было его желанием. Так глупо, посредственно, но в окружении других людей стоило ожидать того, что он и сам станет примитивен, нуждающимся в мирском и обыденном для того, чтобы хотеть жить, дышать, смеяться и познавать новое. Сатору так глуп; он сам, Сугуру Гето, было невероятно глуп.

Глуп, но счастлив от сопения Сатору под ухом, от которого самого клонило в долгожданный сон. 

***

Осознавать в первую секунду пробуждения одиночество — чувство неприятное. Сугуру помнил душевность того момента и не видеть Сатору этим утром было особенно неприятным чувством. Сатору Годжо, привязавший к себе, моментами терзал лучше любого садиста, для которого чьи-то душевные муки и есть высшей целью. Драматизировать так не стоило, но Сугуру был разочарован. Куда Сатору сбежал ранним утром? 

Хоть Сугуру был убеждён, что сейчас слишком рано, высоко стоящее солнце за окном наводило на один вывод, которое подтвердило время на телефоне — он проспал до обеда. Они с Сатору смогли уснуть только под утро, о каком раннем пробуждении могла быть речь? Если, конечно, произошедшее было наяву, а не снова дурным, сладострастным сном о принятии и любви. 

Не то, чтобы он спешил по делам и сегодня ему нужно бежать на миссию или учёбу, но его искренне удивило то, что он всё ещё может спать так долго, крепко, сладко. В теле не было и намёка на тянущую мышцы усталость. Общее самочувствие куда лучше, чем вчера или даже неделю назад: ни тревоги, ни отчаяния, ни зудящих в голове мыслей. Спокойно, даже равнодушно. От этого Сугуру приходил в немой, подавленный восторг, быстро сменяющийся вопросом по поводу Сатору. 

Сугуру, отдохнувший и свежий, встал с постели и сразу поплёлся в сторону душевых. До того, как его слух уловил частоту тембра голоса Сатору, у него был план привести себя в порядок и снова вернуться в постель, несмотря на бодрость. Конечно же, шум был слышен со стороны кухни — Сатору смеялся, и ещё, кажется, сейчас с ним была Сёко. 

Нерасторопные ноги привели его на кухню, парень и девушка сразу обратили на него внимание, а Сугуру был даже удивлён. Сатору никогда не удивлял своим весельем и глумливым поведением, но сейчас, после пережитой ночи, это казалось более неестественным, чем поведение парня в первую неделю после убийства Аманай. Ещё несколько часов назад он изнывал и мучился от нахлынувших чувств и действий Сугуру, а сейчас был тем, кого он видел на моменте их знакомства и притирки — искусственное существо, закованное в цепи обязательств. Разница между Сатору и Годжо видна, но не только ли ему, но ещё и окружающим? Кто знает. 

— Чай, кофе? 

— Что? 

— Всё ещё не проснулся? Ты спал почти десять часов, Сугуру, неужели мало? 

— Да, — не понимая вопрос до конца, соглашается Сугуру. 

Сатору усмехается, прямо смотрит в глаза Сугуру и передаёт невербальное, чисто эмоциональное послание. Выразить словами Сугуру это не мог, но он всё прекрасно понял. Сатору был рядом, хотя ещё вчера вечером Сугуру окрестил их последнюю встречу истинно последней. Выглядел он больше не таким измученным, немного отдохнувшим и свежим, но это продолжится до вечера — тогда ему снова потребуется отдых. Лёгкая нервозность выдавала себя в его дёрганных, резких движениях, но и это было привычно, искренне для него. Сатору немного поспал, значит не продержится так долго, как старался всё время. Его блестящие глаза говорили об этом, которые скрыть своей натуры больше не старались — Сатору тоже устал, сильно устал, даже смеялся он крайне утомлённо. И хоть вопросов всё ещё возникало немало, Сугуру ощущал себя в своей тарелке. 

Сугуру точно совершит то, что не заставит стоять его на месте. Возможно, это произойдёт совсем скоро, а вполне возможно, что у них ещё есть время. Но не для того, чтобы всё изменить, а смириться. Пока ему было хорошо, Сугуру захотелось побыть эгоистом совсем немного. За это Сатору никак не осудит и побыть частью его жизни перед тем, как стать всей — было приятной затеей. Слегка идиотской, но и умеренной глупостью пренебрегать грешно.

***

Вечер того же дня казался слишком неестественным. Помимо хорошего самочувствия, к которому Сугуру привык за несколько часов, теперь Сатору казался больным душой и телом. Не до состояния, при котором рекомендуется больница, но отдохнуть ему не помешает. Немного дав волю своим чувствам, от Сатору звучало намного меньше путающих слов. Он не видел в этом смысла, позже — снова увидит, но Сугуру позволит этому уйти на самотёк. Не позволит только Сатору, которому теряться в течении запрещено.

До вечера они были разлучены разными обстоятельствами, а у Сугуру уже образовался план: прийти к Сатору в комнату раньше него, дождаться, а после… Слаженный алгоритм действий обрывался на ожидании. Конечно, он дождётся — проблема заключалась в другом: он не знал, как поступать с самым близким человеком. 

Появилась новая причина для тревог, словно Сатору ему совсем чужой и старые методики не подойдут. Он снова хочет ему угодить и в этом ничего плохого нет. Плохо было то, что когда наступал момент, чтобы проявить тепло, в арсенале был только давно изученный холод. О хорошем он забыл, из-за чего и к Сатору, к которому питал тепло, дать его не мог. Учиться этому снова?

Сугуру сидел на его постели, разглядывал вещи в его комнате, прислушивался к шуму за окном. Цикады затихали по мере ухода солнца за горизонт, постепенно всё становилось тише и темнее. В голове не прозвучало лишних поводов усомниться в правильности своих действий. Ждать Сатору пришлось совсем недолго. По мере приближения его шаги становились тише и аккуратнее. Конечно, он знал, что в его комнате кто-то есть. Ради забавы он остановился у двери, дразня Сугуру самому выйти встретить его. 

— Наши комнаты перепутал? — весело спрашивает белобрысый, постучавшись в собственную комнату. — Или ты специально её занял, чтобы не устраивать в своей комнате бардак?

Идиот. Сугуру сдаётся со вздохом и направляется к двери, открывает её без лишнего шума, приглашая владельца внутрь.

— Я там, где должен быть, — парень упрям, но искренне уверен в том, что это действительно так.

Сатору сейчас зацепило именно это. Он улыбается и почти падает Сугуру в руки, желая объятий. Он нагло стягивает резинку с его волос, распускает хвост в своей руке и вдыхает мягкий запах свежести, блаженно прикрывая глаза. Буквально то, чего он ждал весь день. Сатору искренне это любил, и хоть Сугуру этого почти не понимал, всё же позволял.

Может, у Сугуру уже замылился взгляд, но Сатору, несмотря на новую одежду, выглядел небрежно. Настал момент, когда духовное отобразилось на материальном. Сугуру за внешность не осуждал, он искренне хотел позаботиться о нём. Пока что он просто молчал и ждал, когда Сатору заговорит первым, но обнимал парень долго, почти мучительно больно от своей искренности.

Заговорил Сугуру первым. Он даже не вспомнит, что сказал, на что Сатору улыбнулся, мягко кивнул, после чего шептал словно в бреду «это я. Это я виноват», когда Сугуру отмывал его. Сугуру хотел, но переубеждать снова не стал. Теперь он точно понимал, что в этом нет смысла, молчать — тоже. Твёрдого «Нет, это не так, Сатору» вполне бы хватило, чтобы успокоить начинающийся треск. Сатору долго смотрел в его глаза, искал скрытый смысл, но тоже сдался и кивнул. Он позволил распоряжаться собой, как было велено чем-то высшим; пошёл с Сугуру в душевые, хотя планировал оказаться там один. От изнеможения позволил раздеть себя и окунуть в горячую воду, а чувство моющих рук было скорее необходимостью, чем заботой. Осознание, что это приятно, пришло только под конец, когда затуманившийся разум развеял пелену. Руки Сугуру смывали мыльную пену с головы и шеи, после чего мокрый Сатору обнял его, не смотря на одежду, — неважно, это так неважно. Следом Сатору целует.

В голове Сугуру это было мгновение — он не проронил и слова после того, как они вышли из душа. Сатору устал после миссии, так что его миссией являлось мужественно стерпеть все его капризы. Так он проявит свою заботу, так он покажет, что ему не всё равно. Этого будет достаточно? Сугуру начинал нервничать, когда смотрел на умиротворение Сатору, потому что боялся, что это продлится недолго. И ещё больше боялся, что он его не сохранит. Сейчас он молчит и о чём-то думает, посему Сугуру оставалось наблюдать и сильно не шуметь.

Сатору был взращен с убеждением того, что о его проблемах знать не должны. Ведь он Сильнейший, могут ли его проблемы являться таковыми? Разве он не может справиться со всем, пока у других такой привилегии нет? И кем были эти самые другие? Обычные люди? Такие же маги, намного слабее него?

После того дня Сатору тоже был сам не свой, что продолжалось ничтожно, даже пугающе мало — пару месяцев, если не меньше. Тому понадобилось куда меньше времени, чтобы прийти в себя, хоть и с превеликим трудом. Но, стоило признать, Сатору быстро закрылся, поэтому внешнее проявление спокойствия вовсе не гарантировало, что это действительно было так. И для того, чтобы закрыться, у него было некоторое время проявить слабость. Сатору делал это осознанно. Он знал, что даст о себе знать; даст понимать, что в данный момент ему плохо и больно. Сатору это беспокоило куда меньше, чем буря внутри. Сугуру и сам мало, чем может помочь, но он хотя бы мог просто побыть рядом. Именно поэтому Сатору при нём позволял слабость, ведь ему не захотят помочь, чего он старательно избегал.

Он видел, что нынешний Сугуру редко совладал с собой, его разум редко посещал физическое тело владельца для осознания самого себя как реального человека. Он спал, изредка ел и пил, но ничего не соображал. Что у Сатору, что у Сугуру голова шла кругом даже лёжа, как бывает при опьянении. Они не был пьяны, но точно не были здравы.

Элементарные вещи становились непосильными, оттого и осунувшееся лицо Сугуру так резал глаз. Это заметил Сатору, но не он сам. Забавно. Это точно не то, на что стоило обратить внимание в первую очередь. Времени упущено слишком много. 

Ночью, когда шум в его голове, именуемый тревогой, становится громче, когда он становился слишком убедительным, тесным для одной головы — Сатору был тут как тут, избегая даже временного одиночества. Без спроса лез к Сугуру под одеяло, зная, что тот тоже не спит, что тоже не против. Первое время даже не лез обниматься, но тоска, тактильный голод и Сугуру в зоне его досягаемости сотворили в нём необходимость касаться, а позже и целовать. Как бы не начал приставать ещё пуще, но, стыдно признаться, Сугуру нравилось это не меньше. И хоть до недавнего времени, как думал Сугуру, такой нужды в нём не было, правда оказалась не менее смешной, чем его убеждения. Сатору, отбывший на время задания, физически не мог быть рядом с Сугуру. Не мог лечь рядом и обнять, что-то бормоча под нос. Сугуру, думая, что поможет ему уснуть, без задней мысли предложил себе вариант быть рядом с ним. Это были почти смешно. 

Сугуру уставал терзать себя так долго. Можно сказать, что он смирился со своей участью, хоть и тоже думает об этих вещах постоянно. Сатору, если нахально сорвать с него маски, выражал обеспокоенность, хоть и самодовольства (не напускного) в нём отбавляй. Но и самоуверенность никак не может мешать развиться тревоге за собственную жизнь. Больно и стыдно признать хотя бы раз, что он нуждается в помощи. Ведь это было не так. Это было не так для него — это было так для всех остальных. И что он мог с этим поделать? Убеждать в обратном не мог — накличет на себя беду, только убеждая в обратном. 

Первые месяцы Сатору старался не оставаться один, тогда как Сугуру пытался максимально оградить себя от чужого влияния. Но, честно признаться, его тревожность была заразна, и Сатору ему вовсе не чужой человек. Ему было его жаль. Было жаль, когда парень неприкаянно стоял перед его кроватью и не издавал ни звука; так же молчал, когда его ответно обнимали, а на утро словно веселел, но и заряда ему хватало до следующего раза, если этого действительно хватало. 

Сатору этого не говорил, да и Сугуру не хотел додумывать, но он слишком уверен, что первый сильно, почти панически боится признать, что ему нужна поддержка. Так было раньше, а сейчас это чувство обострилось. Поэтому Сугуру тоже молчал, но и позволял себя обнимать, целовать, позволял и себе такие вольности. 

Сатору тяжело вывести из себя, а Сугуру совершенно точно обладал техникой, которая вытягивает наружу подавленные эмоции нутра Сильнейшего. Он знал Сатору слишком хорошо, а того это почти не пугало. Сугуру единственный, кому он доверял, но и посвящать его в свои проблемы не было лучшим решением. Какая разница, если эти чувства временны, а проблемы постепенно решатся? 

По этой же наивной логике люди решают не лечить своё тело, ставя под угрозу жизнь, пока формулировка «само пройдёт» ускоряла процесс разрушения. Поможет ли это Сатору? Он же Сильнейший. Остаётся два варианта: решать всё сразу и жить, зная итог, либо ждать и всё равно умереть. 

Даже сотней людей не перебить чувства ненужности и бесполезности, если оно велико. Осознание собственного одиночества било по Сатору куда сильнее. 

Днём — стабильные тренировки, учёба, притворство, веселье; ночью — стабильная тревога и всепоглощающее одиночество. Этот контраст обделил Годжо Сатору всеми другими чувствами, которые он искренне хотел испытать. 

Желание помочь людям ранее и нынешняя ненависть к ним за то, что она им нужна. Это противоречие соткало в Гето Сугуру новое противостояние взглядов, несовместимых с друг другом. Он даже не уверен, что любит Сатору, ведь подобных чувств к другим не испытывал. Точно. Всё же, стоило признать очевидное.

Даже так, с любовью к нему, Сугуру не был уверен в том, что ему стоило доверять. Сатору и сам стал понимать это относительно недавно, оттого и совсем поник. До этого он славно держался, но в глазах Сугуру его фигура обрела трещины застарелой обиды, неуверенности и вмятины в тех местах, по которым Сатору больше всего получал. Его печаль прекрасно виднелась и без шести глаз.

Сатору так хотел засыпать без внезапной тревоги, что внезапно утром ему будет нечего ждать. Ни сонного Сугуру, с которым можно переговориться на парах, ни вечеров с ним, когда впереди выходные и можно наконец-то выдохнуть, ни самого Сугуру, с которым хотелось быть рядом. Он не хотел привязывать его к себе. Он хотел, чтобы Сильнейший шаман современности Сугуру Гето был счастлив и без него, но чтобы для него — ещё один Сильнейший шаман современности — Сатору Годжо, — имел какую-то важность; и думая бы о нём, Сугуру чувствовал себя лучше. В этом ничего такого нет, но ему искренне стыдно за свои желания. Хотелось озвучить это и быть услышанным, понятым, но первым он точно не полезет к тому, кто и сам постоянно молчит о своих желаниях. 

***

— Давай завтра сходим куда-нибудь, — невзначай бросил Сугуру вечером после выматывающих миссий, понимая, что Сатору на предложение сразу согласится, ведь он уже давно ничего первым не предлагал, а второй прекрасно понимает, насколько кощунственно прозвучит его отказ.

Сатору обнимает крепче, почти до хруста, допуская, что при необходимости он выпустит парня, но всё же первый решил, что такой необходимости нет — ужасная жадность. Тяга к Сугуру, когда их отношения едва наладились, усилилась благодаря расстоянию за время их личных миссий. Не виделись они всего неделю (возможно, меньше — от сантиментов маленький срок тянулся вечность), но мандраж при встрече застал обоих врасплох. Словно и не было всех тех обид и недосказанностей, а ощущали они себя именно так благодаря тем распрям, которые привели их сюда. Судьба назначила долгожданную встречу без них.

— Конечно, главное штаны не забудь.

Почему именно штаны? Сатору явно шутит, поэтому Сугуру долго не думал об этом и тихо посмеялся в ответ.

— Хотя мне нравятся твои штаны. В них мы можем влезть оба, — слова Сатору в интимности момента обрели смущающий оттенок, он явно издевался и смущал намеренно, а Сугуру чувствовал, что его долг этого не показывать. Хотя сейчас он как никогда уязвим в руках близкого и смысла этого скрывать нет.

— Ты часто думаешь о том, как лезешь в мои штаны? — теперь смущать в ответ — его долг, даже если это не подействует. Для пущего эффекта он серьёзно взглянул на Сатору и в его покрытые голубой ледяной коркой глаза. Даже так Сугуру не ощутил холода и продолжал нагреваться от тепла.

— Может быть. Понимай это так, как тебе хочется, — Сатору ожидаемо увиливает, дразнит, но такой ответ Сугуру вполне устроит.

— Вряд ли я об этом думал хоть когда-то. Даже в самые отчаянные моменты. 

— То есть, ты не уверен? А если подумать получше? И что ещё за «отчаянные моменты»? 

Сугуру набрал воздуха в грудь перед ответом, но и вправду об этом задумывается. Зря — его молчание и взгляд в пустоту сами всё сказали. В любом случае, он бы соврал. Как же хорошо Сатору умеет выворачивать слова для собственного удовольствия, и как же плохо Сугуру чувствует момент, когда ему стоит замолчать или наоборот сказать пару добивающих слов. Стоило задуматься об его отношении к Сатору и его любви извращать фразы. Может быть, он тоже любил это, раз ни разу не остановил и молча довольствовался. 

— Я польщён, Сугуру. 

— Я придушу тебя. 

— Я отключу свою бесконечность ради этого. 

Сугуру бормочет «будто бы она сейчас включена» и сдаётся, обмякая в руках Сатору. И как же сильно — наверное, больше всего — нравилось, когда Сатору аккуратно убирал с затылка распущенные волосы и касался шеи губами в сухом поцелуе. 

Сатору душила неосознанная зависть, когда к другим Сугуру проявлял чуть больше внимания и эмоций, чем к нему. Ему больно от этой напускной холодности, но и ничего поделать он с этим не мог. Больно слышать от него даже мизерный смешок от задорного поведения Хайбары. Он не хотел отбирать его внимание, не хотел, чтобы он принадлежал только ему (только Сатору соврёт, если скажет, что однажды не вожделел об этом). Он хотел чувствовать себя нужным, значимым для него, оттого и приходил к нему. Ему было жаль себя совсем не по-доброму. Эта жалость разъедала, раздражала, доводила до исступления. Поток мыслей мчался по суженным сосудам, не выдерживая внутреннего давления. Он всего лишь подросток и типичные переживания о любви под влиянием других, нетипично-подростковых факторов, сводили с ума его светлую голову. 

Он хотел, чтобы Сугуру в своей душе выделил для Сатору хоть немного места, где он сможет тихо ютиться. И с каких пор он так сентиментален? С тех самых, когда позволил Сугуру стать частью его жизни? Абсолютно нормально искать единомышленников и проявлять к ним интерес, пока он не перетекает в романтический. 

Отойдя от размышлений, когда Сатору обхватил руками в объятиях Сугуру, постепенно сползая вниз по кровати, из уст Сатору вырвалась брань и кряхтение. Помимо этого прозвучал глухой звук удара головы об стену, из-за чего у Сугуру вырвался непроизвольный нервный смешок. Может, когда-то он и мечтал приложить Сатору головой об твёрдую поверхность, но этот случай являлся исключением. 

— Жив? — лаконично спрашивает Сугуру без капли беспокойства. 

— Да так, сотрясение мозга. 

— Было бы там чему сотрясаться. 

Сатору драматично вздыхает, поражаясь такому нахальству. На то, чтобы искренне возмутиться от этого, у него не хватает ума. Он тянется к щеке Сугуру, целует в неё и падает на его плечо, словно совсем измучился этим баловством; либо он и правда сильно устал под конец недели, забитой делами. Сугуру через плечо смотрел на его прикрытые глаза, пытаясь подметить, как дрожат его ресницы. Сейчас Сатору был расслаблен и его глаза под веками не бегали от нервозности. Выглядел он так спокойно и умиротворённо, словно готов вот-вот уснуть, если ещё не спал. 

Это хороший результат, хорошее окончание недели, а Сугуру всё ещё боялся, что в любой момент наступит откат и хорошее окончание лишь было затишьем перед яркой, но беспощадной кульминацией. Затишье перед неминуемым концом, губящее всё хорошее и плохое, что было между ними. И если начало и конец любого существующего было частью бесконечного цикла, то Сугуру сомневался, что они удостоятся чести стать ею. Что-что, а маги в этом мире могли лишь бесконечно умирать за чужие идеалы, но не стать бесконечным для друг друга и самих себя. Слишком глупо и наивно, оттого и так сильно злило.

Так жаль, что его накопившаяся злость на обезьян выплеснулась на Сатору. Забавно и запутано: хотелось винить Сатору в том, что тот совсем забыл о Сугуру, пока второй настолько зациклился в себе и своей обиде на первого, что забыл о нём и его таких же раненых чувствах; забыл, что он такой же человек с эмоциями и не выраженными мыслями, от которых у него могла звенеть голова; забыл, что у того так же бывают проблемы, о которых не принято говорить даже самым близким; забыл, что его нерадивый тоже нуждается в любви, настолько желанной и прекрасной. Сатору так же забыл об этом. Виноваты оба, но извинения и раскаяние ничего не решат. Нужный момент давно упущен, а новой возможности не дождаться так просто, как нового вагона метро. 

Поздно говорить о пережитом, когда боль ушла глубоко под кожу; поздно спасать человека от укуса змеи, когда уже начинает сворачиваться кровь. Но разве не Сугуру так желал того, чтобы он всегда обладал возможностью что-то менять? Разве не сейчас перед ним возможность что-то изменить, пока не поздно? Верно: сейчас ему мешала собственная гордость. Ему всё так же тяжело признать, что он до сих пор нуждается в нём. И немного печально осознавать то, что Сатору в Сугуру не нуждается, ведь он всегда мог положиться на самого себя даже после самых болезненных падений. Он всегда уверен в своих силах. Сугуру прекрасно осознавал, что слаб. 

И даже если Сатору так не считал, Сугуру знал, что он никогда не будет достаточно хорош для него. Так будет и в его глазах, и в глазах других. Даже в их странных отношениях имела место быть конкуренция, которая, по всей видимости, застряла в голове одного Сугуру, когда Сатору этот этап давно прошёл. Потому что он всегда во всём будет первым. И всегда будет неизменно первым для Сугуру, который только и думал, как бы стать ещё сильнее.

— Так что же, всё-таки, за «отчаянные моменты»? 

Краснеющие уши Сугуру особенно заметны вблизи. Он поджал губы от смущения, когда ушей коснулись губы Сатору, а лежащие на его бёдрах руки сжались. Лучше бы он и дальше бился головой, а после вместе рассуждали о приземлённом. 

Как же тяжело будет съехать с этой щепетильной темы. 

***

Их планы на вечер не менялись, но за просчёты на миссии Яга благополучно наказал своенравного Сатору. Оба парня не хотели утверждать, но почему-то у них создалось ощущение, что их учитель от очередного выговора получил удовольствие. Сугуру, несмотря на угрозы того же Яги, решил остаться с Сатору и помочь в нетипичном наказании — обычно учитель его просто бил. Это негуманно, только в магическом мире… Нет, это просто негуманно. 

На этот раз тоже не обошлось без этого, но их удивительный учитель припас нечто особенное сегодня: Сатору приказали убираться. Этого он явно не любил. Умно, хитро, беспощадно. Сугуру бы посмеялся, если бы после учебного дня он бы возвращался домой, а не строил планы с злостным нарушителем и вредителем магического порядка. 

Сугуру перенимает его не лучшие привычки, и если первое время он действительно старался помочь, то сейчас просто наблюдал, сложа руки за учительским столом, — лучше бы этого Яга не видел.

— И откуда в тебе это желание сделать всё исключительно по-своему? — злорадствует Сугуру, зная, какой ответ последует от Сатору.

— Не включай его, и без тебя тошно, — в точку. Он знал, насколько со стороны тошнотворны его причитания. 

— Да ладно, Сатору, ты и без моего присмотра постоянно что-то творишь, хотя любишь передо мной красоваться.

— Потому что это ты, — отчеканил парень, абсолютно не смущаясь даже тогда, когда смотрит ему в глаза. Значит, он абсолютно уверен в своих словах. Это так… 

— Как романтично. А что, доказывать что-то самому себе больше не нравится?

— Я и так знаю, что силён. Может быть, мне хотелось услышать это от тебя, но теперь, видимо, мой благоверный от меня отрекается и я снова один. Какая жалость.

Шутки Сатору часто переходили грань, уходя в печально известные реалии его жизни. И хоть слова про благоверного были смущающе приятными, слова про одиночество тронули сильнее. Моментами в поведении и речи Сатору прослеживалась абсолютная ложь, но даже так он был самым искренним из людей, что Сугуру знал. 

— Ты так боишься остаться один? 

Сатору остановился, напрягся и шумно выдохнул от одолевающей печали. Лучше бы это осталось в секрете как можно дольше. Они потеряли много времени за визуализацией того, чего на самом деле никогда не было. Разговоры ценны и важны, особенно в тот момент, когда осознаёшь взаимность тех чувств, давно его мучивших. И того, кто так же терзался из-за него и его отсутствующих чувств.

Стоило Сугуру взглянуть на него ещё раз, не замылив глаз другими вещами, и всё стало на свои места: Сатору не был холоден и тем более не игрался с Сугуру. Он не был открыт до конца, но свои чувства к парню скрывать не пытался, а таить свои намерения по отношению к нему — тем более. 

— А ты нет? Что в этом хорошего? — Сатору выглядел… Очевидно одно: это сильно его беспокоит. Сугуру знал об этом, но о том, насколько сильно это уязвляет Сатору — не догадывался. 

— Наверное, я не задумывался об этом так глобально. Но стоит ли об этом думать, если сейчас ты не один, Сатору? 

Голос Сугуру становится тише, проникновеннее. Сатору пожимает плечами и тяжело вздыхает. Конечно, он думал об этом, думал много и усердно, не приходя к выводу, который его бы удовлетворил. Несмотря на всю импульсивность, Сатору очень логичен и в стрессовых ситуациях быстро находит решение, а Сугуру в самый злополучный момент так не смог, хотя всегда думал, что так же логичен. Иногда он смел предполагать, что куда больше, — время расставило всё на свои места. 

— Я постоянно думаю об обратном. И, похоже, это действительно так, если эти мысли так ко мне привязались. 

Молчание затянулось, Сугуру смотрел на Сатору нечитаемым взглядом, пока второй не захотел начать оправдываться за свои слова с слегка ошарашенным видом. Он и правда считал должным оправдываться за своё чувства одиночества. 

— Нет, не нужно, я понимаю. Не только же мне тебя винить, верно? — Сугуру усмехается слишком по-доброму и слишком печально. Похоже, он и правда признавал свою вину, хотя ещё месяц назад был горд признаться, что ему стало почти плевать. Вероятно, это не тот случай, и он не должен отвечать за чужие чувства, но было ли это до сих пор так, если они к друг другу были привязаны настолько? Только им решать, было ли это невидимыми стальными путами или истинно духовной связью. Дать ответ сейчас было тяжело, но внутри болезненно ныло, когда представлялся печальный исход этих отношений. 

— Я не хочу тебя ни в чём винить. 

— Может быть, в этом тоже есть проблема. 

— Было бы лучше, если бы я всё это время молча держал на тебя обиду? 

— Ну почему же молча? Мог бы и поорать на меня ради приличия, либо потренировать на мне свою технику в качестве наказания. А лучше всё одновременно. 

Сугуру смотрел по-комичному, надевая эмоцию недоумения, словно это и правда был бы лучший вариант решения проблем. И когда Сатору начинает тихо смеяться, Сугуру смеётся в ответ. Смех не был нервным, но скопленная нервозность хороша выплеснулась через него, освободив место в груди. Стало легче дышать, в груди опустошение, наконец-то можно продолжить разговор. 

— Я не держу на тебя зла. Только не делай так больше, пожалуйста, — Сатору просит неловко, а ранее уверенные глаза убежали в пол, пряча их топазный блеск. В его руках сжалась тряпка, благодаря которой Сугуру вспомнил, что вообще-то они убирались. 

— Что именно? 

— Всё. Ты Лучший для меня, а не Сильнейший. 

Сугуру не дрогнул, внутри всё сжалось на миг и отпустило, чтобы сердце забилось чуть быстрее привычного темпа. Парень решил уточнить, чтобы не прельщаться раньше времени (даже если его только что назвали буквально Лучшим):

— И в чём же разница? 

— В том, что это касается конкретно меня. И для меня это значения не имеет. 

Свой эмоциональный всплеск в себе Сугуру подавить не мог. И хоть довольную, смущённую улыбку тяжело назвать всплеском, но для него это был именно он. Прикрыв глаза, он улыбался так искренне, так тепло, словно завтра такой возможности не будет; словно завтра уже ничего не будет, а улыбка спадёт, как и наваждение от приятного мгновения. Уже завтра не будет их, не будет этих стен и этих дней. Всё сольётся воедино и сконцентрируется в одной точке перед тем, как рассеется в взрыве, раскидав части ранее целого полотна куда подальше от друг друга. И это не вызывало чувство тревоги. Может быть, в груди таилось чувство желания, чтобы это наконец-то закончилось. Закончились те муки, вызванные ожиданием неминуемого.

Необязательно, что завтра всё закончится. И вовсе необязательно ожидать плохого. Но в голове давно обосновалось правило: хорошее всегда ускользает. Значит, конец им и их будням, которые раньше хотелось проклинать. Сугуру мечтал расстаться с плохим и остаться с тем хорошим, что должно было остаться позади — Сатору. Его любовь к нему считалась его же разумом за балласт. Его первый и последний глоток воздуха перед погружением в зыбь. Осознание своих чувств к нему до сих пор поражало так же сильно. 

— Наверное, я не боюсь конкретно одиночества, а того, что... 

Того, что одним оставишь меня ты, Сугуру. 

***

Планы на вечер новыми сюрпризами нарушены не были. Сугуру весь вечер провёл с Сатору, пока внутри, наоборот, была абсолютная тишина. Но на этот раз не от душевного спокойствия, а от того, насколько была пуста голова, насколько было пусто в быстро бьющемся сердце. 

Сугуру уверен, он знает, что любит Сатору, но хорошо ли это для них? 

— Не быть мне твоим благоверным.

День давно окончен, Сатору решает продолжить разговор об этом. Как у него получается это делать? Так неожиданно, волнующе, приносящее стыд, после и удовлетворение от чувства стыда. Сугуру ощущает, словно чувство спокойствия сносит ударной волной, и сейчас он глубоко тронут, настолько приятно взволнован, что должно стать неловко. 

Сатору прикрывает глаза и усмехается, хоть и мысленно немного разочарован. Сугуру точно не скажешь о том, что это его расстраивает. Он и так обо всём знает. 

— Не нужно решать за меня, Сатору. Сам-то бы этого хотел? — Сугуру почти незаметно кладёт руку на ногу парня, а голова вежливо приземлятся на его плечо. 

— А это запрещено? 

— В какой-то степени. 

— Я пойму, если именно ты мне это запретишь. 

— Не буду, — не потому, что ему всё равно; не потому, что он был не против. Сугуру искренне этого хотел, хоть и Сатору был прав в своём суждении. 

Будто Сатору всё равно и он просто наслаждается их временем, а одна из рук привычно зарыта в тёмных блестящих волосах. Сатору любил это ощущение, их гладкую текстуру, словно по пальцам струился невесомый шёлк. Волосы Сугуру, как и голова, чаще всего не были прибраны в порядок, а проблемы нарастали так же постепенно, как и длина. Волосы уже касались плеч и ниспадали с них, а он всё ещё не разобрался в себе и куда проще было бы озвучить то, что совсем его не беспокоит, помни он о таких вещах.

И всё же, жить с осознанием, что он кем-то любим — не обязательно по факту рождения или за достижения в магическом мире, — отрадно. Даже слишком сильно, чем бы того хотелось. Но так как Сугуру осознаёт, что даже безусловная рациональность не помеха смерти, о чувствах речи быть и не должно. Он позволит быть этим чувствам без стыда. Хотя бы один вечер, который постепенно перетечёт в ещё один, где всегда найдётся место для ещё одной приятной бессмыслицы.

Сугуру бессмысленно целует парня, а тот не в силах подавить в себе радость и улыбается перед тем, как поцеловать снова. 

Вся жизнь протекает из них. 

***

Темнота, сырость и холод проникали под кожу, образовав крепкую, удушающую смесь страха. Так странно: ночью он ложился в свою постель, а очнулся здесь. Должно быть, это сон, глупый сон, который должен закончиться в момент осознания.

Но этого никогда не происходило. Ни в момент, когда проклятия убивали его изощрённо, жестоко, с остатком фантомной боли в теле, когда после сна Сугуру наконец просыпался; ни в момент, когда он в очередной вариации беспомощно смотрит на погибающую Аманай, испытывая прежнее чувство вины за то, что он ничего не может исправить; ни в момент, когда он своими глазами наблюдает за смертью Годжо Сатору, зная, что в этом виноват он. Последнее было чем-то новым, хоть и схожим со старым. 

Если в прошлые разы свои сны он не осознавал, то в этот раз всё понимал и паника от того, что он не может это прекратить в своей голове, только усиливалась. В ушах не было громких криков, но почти бездыханное тело издавало объёмный, глухой стон боли, а после и вовсе замирает в боли. Лицо окончательно застывает с гримасой смерти, мучительной и беспощадной. Сугуру сковало, сжало в судороге, он не мог ничего сделать, он не мог отвести взгляд от того, что предстало перед ним. 

Он видел, практически ощущал, как в его одежду впитывалась растекающаяся под Сатору липкая и горячая кровь, как его рука, ранее сжатая в агонии, ослабевала, когда разум покинул умершее тело. В этих глазах ни боли, ни счастья, ни блеска, с губ не срывалось прерывистое дыхание, в теле не было дрожи от холода и страха, — абсолютно ничего. 

Сугуру удерживал в руках его мёртвое тело и не мог поверить. Не мог поверить, что он всё ещё не проснулся. Он стоял перед Сатору на коленях и молился не только проснуться, но и оживить труп в своих руках. Он знал, что спит, а пока находился во сне, был готов кричать от того, что массаж сердца и искусственное дыхание не помогали, проклятия в его коллекции — тем более. Просто бездыханный труп, ранее одушевлённый Сатору. Хлестал его по щекам, тормошил, орал проснуться не себе, а ему: «Проснись, проснись, проснись. Почему не слышишь? Умоляю, проснись! Просто проснись!» 

Следом крики, новая непрекращающаяся боль. Даже во сне, где мог быть всесилен, он не в состоянии кого-то спасти. Сугуру отполз от тела подальше, пытался не смотреть. Он так боялся этого. Боялся, что сам может причинить боль (он слаб для этого), а не только наблюдать за ней. Боялся, что Сатору может быть беспомощен, а Сугуру не сможет помочь, когда в его помощи нуждаются. Переживать чужую смерть куда хуже, чем собственную. 

Боль. Боль. Везде боль. Его душевная, физическая. 

Под конец он лишь видел то, что это произошло от его рук. 

Пробуждение, резкое и тошнотворное, ранее желаемое, — стало ненавистным. Пережитый ужас отступил, а на его смену подступились предательские, забытые слёзы. Сугуру прикрыл глаза, старался дышать медленно, в ритм, но каждый раз дыхание сбивалось и от паники он хватал ртом воздух, а руки сжимались в кулаки. Он снова не мог совладать с головой, с телом, паника накрывала от неожиданности, словно всё произошедшее во сне снова станет наяву. 

Сугуру выворачивало только от окровавленной картинки в голове. В других снах бездыханный труп пытался ожить в его воспоминаниях и вылезти из рук смиренного Сатору. Остывшее тело снова пыталось вобрать то удушающее тепло, которое образовалось от горечи вины внутри Сугуру. Первое время ему часто снились кошмары, но не те, от которых он картинно вскакивал с кровати с немым криком и сорванным дыханием. Эти кошмары были ещё хуже. Холод пробирал до костей, дыхание всё же сбивалось, но это волновало не так сильно, как подступающие слёзы. Такие же ледяные, как и почившая Аманай. Пару раз Сугуру чуть не попался, когда Сатору приходил к нему. Нервная возня в постели выдавали его состояние, но Сатору не лез в душу, а просто молча был рядом, обнимал. Это было хорошо, но недостаточно. Сугуру бы ворчал, но на этот раз точно бы хотел, чтобы в душу ему залезли и нырнули с головой. Сатору же боялся, что этим оттолкнёт, поэтому оба не предпринимали никаких действий. 

Сатору. Голова резко повернулась в сторону двери и мысли о нём стали единственным, что смогло остановить его сбитое дыхание, замерев на несколько секунд. Сугуру резко подорвался с кровати, громкий топот босыми ногами мог вполне разбудить нескольких людей, если бы они тут находились. Он не помнил, как дошёл до комнаты Сатору, резко открыв дверь. Следовало ожидать, что его сон не станет явью, но белобрысый парень в собственной постели радовал, так сильно радовал. Облегчение постепенно настигало, а Сугуру вовсе не замечал, что Сатору от шума резко очнулся и молча, шокировано смотрел. 

— Что случилось, Сугуру? — Сатору удивительно бодр. Раскрытые глаза не были заспанными и его голос звучал буднично, не хрипло. Может, всё это время он не спал? — Ты будто стонал во сне. 

Это он его разбудил своим шумом? Себя Сугуру не видел со вчерашнего вечера, но он был уверен в своей неприглядности. Сатору же, уверенный в его красоте, лишь пугался его обеспокоенного взгляда, предполагая, что могло произойти, раз Сугуру посреди ночи прибежал сюда. 

— Ничего. Я просто… — слов не находилось. Хотел убедиться, что с ним всё в порядке? Это глупо. Хотел проверить, что его не украли? Так же глупо. Хотел проверить, не готовилось ли на него покушение? Тем более глупо. Всё это было глупым, но в общей совокупности вполне выражало его мысли. — Лучше спи. 

Сугуру хотел поскорее смыться. Опозоренным он себя не чувствовал, но глупость в собственном лице хотелось поскорее скрыть от голубых, видящих насквозь, глаз. 

— Стой, — Сатору вполголоса останавливает в миг остановившегося парня, стоило тому услышать команду. 

Сугуру, скрыв напряжённое лицо, думал, как бы смягчиться, выйти из этого невыгодного положения. Уйти больше не выйдет, поэтому он снова обернулся к парню, растрёпанному, но не сонному. Он был озадачен, окидывал Сугуру оценивающим взглядом, думая, что с ним делать. 

— Если не хочешь говорить — ладно, но не нужно уходить. Хочешь остаться? — Сатору хватает его за руку после того, как вылез из кровати, сев на неё. 

— Хочу, — прошло много времени с того момента, когда он был настолько уверен в своих желаниях, и ещё больше времени прошло с момента, когда о своих желаниях он не молчал. Он хотел быть здесь, быть рядом с Сатору, обнимать его. Последнее он исполняет так же быстро, уверенно, но трепетно.

Его руки бережно обхватили шею Сатору, который тянет Сугуру на себя, чтобы побыстрее лечь на кровать снова. В первые секунды своего уязвимого положения Сугуру дышал беспокойно, отрывисто, и постепенно его дыхание углублялось, стоило окутать себя его теплом, его руками, его вниманием. И он понимал, что сейчас Сатору точно не вынужден уделять ему время. Но он это делает. Добровольно. Что-то глубоко внутри откликнулось на такой жест. Сугуру фактически лежал на нём, отпускать его совершенно не хотелось, на что Сатору дал шутливый комментарий:

— Какая приятная тяжесть в виде тебя. Мешок песка будет менее приятным, хоть вы и похожи. 

— Чем? — искренняя пытливость виднелась на лице Сугуру. Он поднял голову, чтобы взглянуть на Сатору, снова и снова поражаясь его глазам: пугающе, ужасающе красивы. 

— С тебя тоже сыпется. 

— Ты старше меня, Сатору. 

— Всего лишь на несколько месяцев. 

— Знаешь, за это время многое может произойти, но раз ты старше, то и умрёшь раньше меня. Логично? 

— А если всё-таки позже? Что ты будешь делать?

Сугуру старался выглядеть так, словно не думал об этом каждую ночь, словно подобное не произошло в его сне несколько минут назад. Некоторое лучше скрыть от близких, не разделяя с ними бремя ответственности. 

— Я буду мёртв, соответственно — ничего. 

— Я выброшу тебя с окна, лишь бы ты не возникал. 

Сугуру усмехается, но ничего не говорит — больше нет сил браниться. Но, зная способ выразить благодарность без слов за такой добрый жест воли, он тянется губами к щеке Сатору и мягко целует, прикрыв глаза. В будущем обязательно настанет этот момент и неважно, при каких обстоятельствах это произойдёт — это случится. Но даже так Сугуру будет рад, а на душе сохранится мнимый покой, что что-то в его судьбе предрешено, а его неупокоенный дух не будет донимать Сатору. А ведь было бы неплохо после смерти стать его личным проклятием... И несмотря на то, что в самых тёмных фантазиях он высокомерно желал стать вершителем судеб, — своей и чужих — ему хотелось знать, что с ним будет. 

Похоже, влияние Сатору будет оказывать действие на Сугуру всегда. Но как бы себе Сугуру не перечил, его влиянию он противиться не будет. Ведь сам Сатору был его судьбой, ношей, благословением и просто любовью. Даже если сейчас он перестанет что-то значить, то позже Сатору обязательно станет тем, кто свершит над ним суд. И, увы, Сугуру против не был. 

— Давай спать, Сугуру, — подытоживает Сатору, зарываясь парню в шею, глубоко вдыхает носом запах его домашней одежды и отросших чистых волос. 

Сугуру молчит, ничего не говорит, но улыбка на его лице скажет о многом: о смирении, о любви, о растоптанной надежде. Даже если так, он чувствовал себя счастливее, чем прежде, даже после вещих снов и постоянных разочарований. Он был долго погружён в свои мысли, ведь после того, как он снова вернулся в реальность, Сатору сладко сопел. Как же Сугуру завидовал этому. Сатору так спит далеко не всегда и быстро засыпает он только с накопленной усталостью, о которой обязательно будет замалчивать. Сугуру не умел даже так, о чём известно и ему, и Сатору. 

Задетая и униженная гордость Сугуру не позволяла ему показывать, что он нуждался в его поддержке, поэтому он никогда не приходил к Сатору за этим. Считал, что тому нет до этого дела, либо был слишком занят собой и своими делами. И это нормально — по крайней мере, должно считаться таковым. Гордость Сугуру снова ставила блок, когда он мог просто дать понять, что ничего у него не в порядке и получить ту поддержку, в которой он долго нуждался. Он думал: что если неожиданно прийти с этим к Сатору? Он получит это? 

Сегодня он пришёл. Его приняли, показали любовь, обняли, отдали своё тепло, не пожалев усилий и времени. Ведь они друзья, хоть и давно перестали являться таковыми, — эта связь намного глубже, интимнее, слаще. И речь шла не только о фантазиях и деяниях, созданные возбуждённым подростковым сознанием, хоть и к этому Сугуру относился так же трепетно. Они давно пересекли все понятия дружбы, образованные у нормальных людей. Насколько далеко они бы зашли, пока один из них не скажет остановиться? 

Хоть Сугуру смешило называть Сатору своим лучшим другом, называть его своим парнем он побоится. Не потому, что стыдно — по крайней мере не в том смысле, в котором принято считать. Ему стыдно за себя. Но он точно бы мог гордиться тем, что Сатору назвал его Лучшим. И даже не в силе, а в человеческом. 

Сильнейший доверил ему своё сердце, взвесив все риски. Или он вовсе не думал об этом, раз пошёл на такой шаг по зыбкой местности? Он точно провалится, а со дна будут тащить. 

Утром хватит других забот, а пока что он склонялся к тому, что Сатору и его чувства нужно беречь. 

***

Жарко греющее солнце вызывало сонливость, а от сонливости Сатору хуже воспринимал жару. Этот замкнутый круг за сегодняшний день успел надоесть. Возвращаясь с магазина, он надеялся побыстрее оказаться в тени. Обычно он хорошо переносит жару и прямо сейчас ему не хочется свалиться с ватных ног на землю от солнечного удара, но липкое ощущение грязи даже на чистом теле сильно утомляло. В руке Сатору нёс пакет с едой, думая, как проведёт несколько часов наедине с собой, ведь Сугуру должен находиться на миссии. Отправился он на неё сегодня утром и вернётся вечером ближе к ночи. Должен, но он вовсе не удивится, если Сугуру уже отдыхает в своей комнате, зная, насколько они любят выходить за рамки. Чаще этим грешил Сатору. 

В солнцезащитных очках с полуприкрытыми веками он шёл привычным маршрутом до общежития и не мог ни о чём не думать, когда солнце активно плавило его мозги. Не мог думать о том, что нужно сделать на завтра, ни о чём-то гнетущем. Даже от потенциального солнечного удара были свои плюсы. И огромный плюс заключался в том, что Сугуру, сидящего на скамье, ожидающего и уставшего, он увидел боковым зрением не сразу, устроив самому себе сюрприз.

Сатору сразу размяк, улыбнулся, а лицо Сугуру казалось ещё более кислым, чем обычно. Если он сидел здесь давно, то шанс потерять сознание у него куда выше. На несколько секунд Сатору забеспокоился, из-за чего перебил Сугуру, который вот-вот хотел что-то сказать:

— Обойдёмся без прелюдий романтичного воссоединения, хотя бы на пару минут. Жарко, Сугуру, пойдём в тень, — Сатору кивает головой в сторону деревьев и зданий, где они смогут укрыться до прохладного вечера.

Сугуру всё такой же уставший, немного обескураженный, смотрит то на себя, то на Сатору, то снова на себя.

— Что-то не так? — Сатору несильно напрягается, разглядев на лице Сугуру напряжённость, словно что-то произошло. Вины, как и сожаления, в его глазах нет, зато губы поджимаются в стыдливой улыбке.

— Ты не будешь смеяться? — спрашивает Сугуру, не давая определение взгляду Сатору. 

Он смотрел сверху вниз серьёзно, от чего его взгляд казался пренебрежительным и высокомерным. Сатору молча кивает и ждёт, когда развалившийся на скамье Сугуру найдёт в себе физические силы на продолжение разговора:

— Потянул мышцу, когда резко побежал, теперь больновато ходить. Глупо, да? 

Взгляд Сатору смягчается. Он действительно улыбается, но не злобно смеётся, чего Сугуру и ожидал. Последний даже удивлён, насколько смягчился Сатору, раз не издевается над своим приятелем по любой причине. Он всё ещё издевался, но теперь не так часто. Боится обидеть? 

— Намекаешь, чтобы я тебя понёс на ручках? 

— Даже и не мечтал, но было бы неплохо. Примешь плату в виде печенья?

— Я не хомяк или какая-нибудь крыса, — обиженный тон Сатору почти рассмешил. 

— Но почему-то постоянно весь в крошках. 

— На мне нет крошек! 

Сугуру искренне веселит его истерично-детский тон, он на несколько секунд прикрывает глаза и предаётся волне смеха, прежде чем успокоиться и попытаться встать самому. Костыль в виде Сатору отлично помог и тот позволил опереться на себя на несколько секунд, пока Сугуру старался не выглядеть разваливающимся на куски трупом. От неожиданной, тянущей боли в мышце он болезненно, тихо простонал. 

Сатору издаёт странный, гортанный звук смущения, но быстро берёт себя в руки, решив всё же помочь страждущему. Сугуру говорить не стал, но активно думал о том, насколько Сатору мил и обаятелен даже в таких незначительных вещах. 

Обстановка совсем не располагающая и жаркий солнечный день не располагал к романтике и интимности, но Сугуру решил спросить о том, что давно волнует его душу:

— Ты думал о том, как хотел бы умереть? Или просто представлял, как бы это произошло? 

— Как-то ты слишком драматизируешь растяжение, — Сатору отшучивается, но всё равно удивляется. — Не думаю, что мысли об этом хоть как-то помогут. Какой в этом смысл, если мы с тобой можем умереть в любой момент буквально от всего? Может, тебе непонятна моя логика, но я считаю так. Нет смысла беспокоиться о том, что должно случиться, но есть смысл беспокоиться, если не будет приходить ничего. 

Да, так и есть, лично для Гето от этого хуже и волнительнее. 

— Ты думаешь, что должен отдать жизнь за это дело?

— Мы всего лишь подростки, вряд ли в таком возрасте можно быть настолько дальновидными. Я знаю, что это трудно для тебя, но хотя бы попытайся ценить момент. В погоне за лучшей жизнью легко упустить всё остальное. 

Хоть Сатору всего лишь юноша, мыслил он очень взросло и зрело. Вряд ли его мнение сильно изменится, когда они оба повзрослеют и обретут большую мудрость. Сугуру мог лишь позавидовать и принять тот факт, что он так же моментами импульсивен, как и его ненаглядный друг. Жизнь вынуждала стать таким, вынуждала возложить на себя то бремя ответственности, с которым они едва справлялись в своём возрасте. 

— Очень много философии из твоих уст. Тебе не идёт, хоть ты и прав. 

— Как грубо. 

В тени от солнца они приобрели умение думать и по-дурацки шутить. И хоть боль от растяжения отдавала Сугуру по всему бедру, это чувство магически притупилось. Причина этого явления объяснима с точки зрения психологии и Сугуру вовсе не в настроении признавать очевидное. Сейчас он эгоистично хотел, чтобы о нём позаботились. Возможно, сделали массаж и просто побыли рядом, словно он одной ногой в реанимации, — как иронично. Когда-нибудь он там точно окажется и причиной точно окажется Сатору. 

Либо это произойдёт сейчас после попытки Сатору и вправду взять его на руки, но не рассчитав сил чуть не уронил его. И вместо того, чтобы возмущаться, Сугуру снова смеялся от такой приятной глупости. Солнечный удар положительно влиял на их светлые, одурманенные жарой головы. 

***

Их задания участились, а Сугуру пренебрегал возможностью отправиться с Сатору на совместную миссию на несколько дней. Всё прямо как в старые добрые, — думал Сатору. Сугуру в свою очередь паниковал, но не потому, что парная миссия предвещала что-то сложное (хотя это на самом деле было так и ему бы правда стоило задуматься об этом). О своих страхах он решил замолчать, как и его дражайший предпочитает замалчивать о своих. Только перед Сатору до сих пор стыдно за тот неловкий диалог. 

Их учитель уведомлял о новых миссиях, предложив (точнее, поставив в известие) кандидатуру обоих парней, на что Сатору воссиял хитрой, бесстыдной улыбкой, а Сугуру неестественно сжался для опытного мага и молниеносно выдал: «Я хочу поехать один». Улыбка Сатору исчезла, на его лице образовались недоумение и разочарование, а яркий взгляд в момент потускнел и опустел, но он молча пронаблюдал за тем, как Сугуру ушёл, хоть и последний слышал поручение парню от учителя. Сугуру заранее растерзает себя, дабы этого не пришлось делать Сатору. 

Его реакция была настолько молниеносна, — даже сейчас он не до конца понимает, как реагировать на собственные действия. Ему не должно быть стыдно за свой отказ, да и вряд ли Сатору обидится на Сугуру. Его точно смутит его реакция, но Сатору даст ему время до вечера, пока сам не сгорит от любопытства и волнения. 

Позже, неизменный Сатору, как и ожидалось, скрасил его одинокий вечер, решив побыть аккуратным и учтивым парнем, на что Сугуру почти рассмеялся, потеряв всю загадочность и соблазнительную отстранённость, хоть и смешок бы точно был нервным и неловким. Сатору так и хотелось залезть ему в душу, даже если так нельзя, даже если сам того не любил. 

Прибыв в комнату, Сатору аккуратно залез к сидящему Сугуру на кровать, упирался коленями в постель, смотрел на своего парня долго, но не выжидая, не торопя. Сугуру смотрел в ответ, теперь вовсе не чувствуя неловкости за совершённое. Теперь он легко понимал, что это исправимая мелочь, которую Сатору всё же хочет обсудить:

— Из-за чего ты себя накрутил? Чего ты боишься, Сугуру? 

— Так хорошо видно, что я боюсь? 

Сатору учтиво кивнул. Сугуру не имеет права даже обидеться на его вопрос, потому что он и правда боялся. Настолько сильно, что это заметит и обладатель шести глаз, и слепой старец. 

— Даже не знаю. Всего и сразу. 

— Нам ведь не впервые. В случае чего ты защитишь меня, а я защищу тебя. Чего бояться? — Сатору сейчас так мягок, нежен, Сугуру почти поверил в то, что он будет таким всегда. И сумел поверить в это на одно мгновение, когда парень подходит к нему, бережно обнимает руками и утыкается в плечо, чтобы ощутить запах его тела. 

— Знаешь, я готов на откровения, если ты тоже согласишься на это. 

— Переводишь тему? — Сугуру на вопрос усмехается, говорит «разумеется», а Сатору втягивается в их игру. — Так уж и быть. Валяй. 

— Как часто ты обижался на меня? За мои слова, поступки… Как часто ты чувствовал необходимость того, что меня стоит начать ненавидеть? 

Озадаченность на лице Сатору появилась мгновенно и было видно, что он хотел уйти от ответа, но раз он согласился на откровения — будет держать лицо. А Сугуру это и правда важно знать. До недавнего времени факт обиды Сатору был желаемым, а сейчас… Сейчас всё немного иначе. По крайней мере он признал, что обиды вредят Сатору, это будет для него так же больно, как и другие неприятные события в его жизни, которые они часто разделяют. Вынуждал род деятельности, чёрт его побери, всё как у взрослых. 

— Я никогда тебя не ненавидел и такого желания у меня не было. В такие моменты я злился на себя и мне тоже было страшно. Страшно за тебя. 

— За меня? 

— От страха может сильно тошнить? — Сугуру пожимает плечами и неуверенно кивает головой. — Вот и я удивился тогда, когда это понял. Удивился и тому, что меня вывернуло, даже не один раз. 

Сатору имел ввиду паническую атаку? Его скорее ещё раз стошнит, чем он признает, что он может бояться. Поэтому он лучше сместит фокус на то, что должно казаться смешным, но только больше обеспокоил этим. Сугуру чувствует самую настоящую вину и немного тошнить начинает уже его. 

— Я не буду оправдываться. Я сделал тебе больно и я об этом сильно пожалел. 

— Возможно, ты имел мотив, чтобы сделать это не просто так, но только возможно. 

Чтобы Сугуру не пришлось оправдываться самому, Сатору решает сделать это за него. В моменте становится слишком волнительно, слишком больно от осознания ситуации, в которой они оба находятся. Он надеялся, что Сатору сохранит молчание и даст Сугуру сказать всё, лишь бы получить от парня хоть немного доверия, но тот не переставал доверять и минуты; он не терял своей уверенности в Сугуру даже сейчас, даже тогда, и даже в будущем это не сможет измениться. 

Навевало на некие воспоминания. 

Обрывки странных воспоминаний иногда тревожили своей внезапностью. То, чего Сугуру не помнил так долго, возвращалось в голову из самых глубин. Этот год казался абсолютным провалом в памяти: путались числа, месяцы, лица. Странные сны воспринимались за вчерашний день, мрачные дни с вкраплениями света воспринимались за дурной сон. Ему стало легче и вопрос о том, насколько долго это продлится, не возникал так часто. Но возникал.

Возникал, когда Сугуру спешил домой либо на учёбу, когда он ел, читал, что-то смотрел, играл. Неизменно рядом был Сатору (возможно, сейчас даже чуточку больше), из-за чего Сугуру ненароком думал, что проблема в нём. Конечно, мысли эти были несерьёзны, но даже в качестве шутки это было пугающим. Парню становилось стыдно за свою дурость. Его он достаточно обвинял во всех грехах, — пора бы перенять его грехи на себя, пока кто-то из них, испытывая муки совести, не лишился драгоценной гордости. 

Почти как тогда, когда Сугуру залез порочными руками в не менее поровну душу Сатору, которому хотелось скулить от собственной жалости. 

— Ну вот. Даже тогда, когда ты сам захотел объяснений, по итогу не захотел меня услышать. Потому что ты ожидал услышать другое. 

И к чему Сугуру это тогда сказал? Стыдно признать, но он не помнил. Он чётко запомнил свои эмоции, эмоции Сатору, а дальше — пустота. 

Если бы Сатору позволил себе быть ещё более жалким, то точно бы проскулил. У него хватит сил подавить это в себе и прочертить мнимый, ложный путь. Ведь он убеждён, что должен идти дальше, даже если дорога давно затоптана, а ноги косятся сами, чтобы наконец-то припасть коленями к земле. Он устал быть сильным, даже если ещё и убеждён в том, что сил в нём сейчас нет. И это Сугуру понял не из его слов, а из его случайно замеченного взгляда.

— Прости меня, ладно? Я исправлюсь, только не злись, — для убедительности, для их близости и интимности момента, Сатору схватил его за руки, крепко сжал и смотрел снизу вверх, сев на колени перед Сугуру. Губы характерно дрожали, в его глазах проступали слёзы, но он продолжал смотреть, даже если ослепит их яркостью. В мгновение ока Сатору обнял его так крепко, отчаянно, а Сугуру совершенно растерян его поведением. Он не мог обнять в ответ, но чувствовал он настолько много, что его одного не хватало для этих чувств. Ему было неприлично страшно в момент, когда близкий и родной ему человек обнимает его, боясь потерять любовь и внимание. 

Сугуру. Я так больше не могу. Прости. Хватит. Не могу. Хватит мучить. Перестань. Сугуру. Сугуру. Сугуру. Не могу. 

Сатору в самом уязвимом положении фактически унижался перед ним, пытаясь вымолить то ли прощение, то ли благословение. Его желание показать, насколько ему не безразлична его судьба, откликнулось. Сугуру тошно от самого себя: заставил близкого раскаиваться так, словно прощения ему не было. Именно он заставил Сатору чувствовать это, именно он заставил Сатору потерять гордость в эту минуту. 

Было ли это дурным сном или взаправду — Сугуру тоже не помнит. Он приходил к выводу, что его больная фантазия извратила действительность. И раз это было фантазией, то являлось желаемым. Его ненависть ко всему была скрытым желанием любви одного конкретного человека, да и её он неправильно трактует. Вряд ли бы он давил на жалость Сатору и вряд ли бы он сохранял молчание в те моменты, когда Сугуру его активно унижал. Он совсем запутался в попытке понять, что было реальным, а что нет.

Сатору как никогда реален, всё вокруг них казалось иллюзией, но тоже было вполне реальным. 

— Нет, Сатору, не было, — Сугуру злится на себя, говорит это немного грубо, но Сатору это не отталкивает. 

— Даже если и так, не поздно ли думать об этом? Я давно тебя простил. 

— Правда? 

Сатору хмыкнул и нарочито тяжело вздохнул после долгого молчания. 

— Ах, из-за тебя я стал неприлично честным, мне это не нравится. 

— Так плохо быть откровенным? 

— Наверное, нет. Но с тобой это хотя бы не смертельно, если не учитывать миссии. 

Точно — миссии. Они говорили о них. 

— Мы уже так давно не были на совместных миссиях. С того момента, как… 

Сатору словно осенило. Он тихо ахнул, понимая, из-за чего именно Сугуру так боялся. Всё это в его воспоминаниях было так давно, когда на самом деле рана была ещё свежа, кровоточа. 

— С нами ничего не случится, даю слово, — он по-ребячески тянет мизинец к его пальцам и хватается за него, пытаясь хоть так успокоить и дать понять, что они будут в безопасности. Сугуру мог улыбнуться, если бы в нём не было столько тревог. 

— Я переживаю не только за это. Я боюсь, что… Мы давно не были на миссиях, поэтому я точно не хочу перед тобой оплошать. И я знаю, что ты скажешь. Я верю, что для тебя это неважно, но я не хочу быть слабаком.

Повисло долгое молчание, прервать которое не решался даже уличный ветер. Сатору смотрел долго, немного печально, в конце вздохнув, когда наконец-то сумел придумать, что сказать:

— Не будешь. Я бы не хотел говорить то, что тебе никак не поможет, но я тебе доверяю. Ты всегда сумеешь найти выход и понять, как двигаться дальше. И я готов помочь, если тебе это нужно, — было во взгляде Сатору что-то необычное, и Сугуру сейчас точно не про их цвет. Взгляды, направленные на него, не отзывались в его сердце той же любовью как в те моменты, когда Сатору изредка взглянет на него именно так: любовно, жадно, хитро, а на губах играла привычная улыбка с нотками редкой искренности. И смотрел с жалобной надеждой увидеть в его взгляде то же. 

Оглядываясь назад на пережитое, Сугуру в полной мере осознал, что на данный момент с последствиями своих решений он уже столкнулся и обязательно столкнётся в будущем. Теперь он почти не ощущал груза вины, — лишь постепенное принятие всего за горестную данность. Это и есть его жизнь, о которой нельзя жалеть. 

Он многое решил для себя. Даже если решил поставить на паузу размышления о будущем, к некоторым выводам он пришёл. Утешительным и даже гнусным, но пришёл:

Отпусти привязанности; это путь к освобождению. 

Не вреди другим, чтобы не вредить себе. 

Покиньте свои страхи, чтобы обрести покой.

— Да, нужно, — Сугуру забвенно целует такого же разомлевшего Сатору. При всём этом первый испытывал глубочайшее сожаление, понимая, что значат для парня эти слова. И что эти слова значат для Сугуру. Безусловно много, безумно много, чем они распорядятся по-разному. 

Полный искренности, сладкий момент юности не затмевал в полной мере одного факта: даже с хорошим концом их юность давно окончилась. Несмотря на это, шум оваций подозрительно стих.