Пред глазами промелькнет человек мой дорогой

И однажды ночь придет, мальчик ляжет и уснет.

Пламя в пепел превратится, никого не обожжет.

Был один, теперь нас двое.

Пред глазами промелькнет человек мой дорогой.

***

— Ты устал? Можешь поспать еще, Аллен, — сообщает Артур, отрываясь от дневника. Его мягкий голос едва ли не заглушает шум разбивающихся о камни капель. — Как только кончится дождь, отправимся в путь.

Аллен сонно мычит и мотает головой. У них теперь всегда слишком мало времени, чтобы потакать подобным прихотям. Артур, конечно же, это знает, и его желание баловать младшего никогда не пересилит холодную рациональность книжника, но Аллен уже не маленький, и не будет с головой бросаться в каждую ласку старшего брата.

Он поднимает руки над головой и тянется весь сам вверх, смахивая остатки сна с разума и мышц. Сначала он слышит, как хрустят локти, потом с утробным громом перекатываются назад скованные мышцы, и оглушительно щелкает между одиннадцатым и двенадцатым позвонком — и все тело как-то сразу становится легче, послушнее.

Артур мягко улыбается в книгу, и полоска метки книжника вся как будто изгибается, следуя легким движениям мимики.

— Мы все равно не выйдем в дождь, — замечает он, перелистывая страницу записей. — Не торопись.

***

На Землю выльются мечты, мечты.

Глаз серебром мелькнет в ответ.

Тогда родишься в свете ты, лишь ты.

***

Они впервые встречаются, когда звон мятежа затихает, будто соборный колокол. Недавно державшие ружья и вилы люди кричат и смеются, пьют и обнимаются — празднуют победу и оплакивают, тех, кто ее не застал.

Колокольчик на двери звенит одновременно с настенными часами, отбивая полдень, поэтому занятый ремонтом мужчина и старательно вычерчивающий буквы ребенок не сразу замечают гостей.

Аллену — четыре, а Роберту — одиннадцать, когда они встречаются впервые.

Часовщик отрывается от работы, приветствует гостей, спрашивает, как их теперь называть — на странный вопрос ребенок отрывается от осмотра незнакомцев и поднимает большие глаза на отца — и предлагает гостеприимство: еда, ванна, ночлег.

Книгочей благодарит угрюмо, и начинает о чем-то говорить с отцом, пока мужчина поворачивает табличку магазина на «закрыто» и отпирает дверь, ведущую из лавки наверх, в жилые помещения.

Роберт знал, что в этом городе жил его родной отец — мужчина, за которого во время прошлых народных волнений в стране вышла замуж его мать — ну, или ее тогдашняя личина. Ему рассказывали, что его матушка вернулась в клан через полгода после рождения Роберта, оставила сына на попечение остальной семьи и ушла записывать новую историю. Дедушка-книгочей предупреждал, что они собираются навестить отца — что-то о понимании важности родственных связей даже вне клана, но не превалирование их над долгом.

Чего Роберт не знал, так это того, что у него был младший брат.

Он понял, как только зашел в лавку. За одним столом с хмурым отцом сидел мальчишка, почти как две капли похожий на самого Роберта — те же темные рыжие волосы, те же большие серые глаза, хотя и с небольшим лиловым отливом от отца, тот же ровный, аккуратный нос и тонкие длинные брови, а пухлые детские щеки не могли скрыть смесь мягких черт их матери — ребенок возможно был на нее похож даже больше, чем сам Роберт.

На секунду у юного книгочея возникло ощущение, что он посмотрел в зеркало и увидел собственное детское отражение. Он был уверен, если бы можно было перенести воспоминания на бумагу и сравнить с его младшим братом, то разница в людях не была бы явной.

Когда старик и часовщик ушли, оставляя детей одних, ребенок оторвался от занятий и аккуратно сполз с высокого стула прыгая на землю.

Он обошел прилавок, приблизился к застывшему подростку со скрещенными за спиной руками, и по-детски звонко сказал, продолжая рассматривать его скромным, но любопытным взглядом:

— Привет! Я — Аллен! А как тебя зовут?

***

И пусть года летят навстречу солнцу – но тот, кто верит, тот домой вернется.

Я буду продолжать молиться.

Любить других, пока любовь теплится.

Союз ладоней поцелуем закрепится.

***

В комнате тихо, пока они оба заняты своими записями. Артур перекладывает на бумагу их историю: дорогу, встреченных людей и знаки преследования, которые они то и дело видят. Он рассказывает на бумаге про безумного священника, напавшего на них в одной из деревень, и про Чистую Силу, которую он использовал — нечто большее, чем паразитический тип. Будто их атаковал не человек, использующий святое оружие, а святое оружие, использующее человека. В самом конце листа он кратко описывает, как они сбежали и два дня уходили без передышки, страшась еще одного нападения.

Аллен на соседней кровати крутит в правой руке растение, изучает со всех углов и другой рукой переносит на бумагу с пометками. Он зарисовывает на желтых страницах виды, встреченных животных и цветы, сканирует глазами и откладывает в библиотеку в голове, как Артур складирует историю.

Его младший брат все еще ребенок: новизны впечатлений от первого раза во Франции оказалось достаточно, чтобы снова пробудить в нем азарт исследователя, хотя они и находятся в бегах от половины мира.

— Всегда гадал, — улыбается Артур. Аллен отрывает взгляд от листьев на брата, — как один человек может так хорошо рисовать и так плохо писать одновременно, — и наклоняет свой дневник чуть вниз, чтобы младшему был лучше виден его идеальный почерк.

Мальчишка послушно опускает глаза вниз, бросает взгляд на почти фотографический рисунок и корявые подписи рядом — резкие и крупные буквы то растягиваются, то сжимаются, не могут соблюдать одну высоту и даже прямые короткие линии почему-то идут волной.

— Твои записи будут читать другие книжники, а мои записи только я, — дуется подросток, обиженно возвращаясь к осмотру цветка, — так что я могу писать как захочу, пока могу прочитать. А вот по рисунку угадывать, то растение или не то, намного сложнее.

Артур задумчиво мычит, прикладывая кончик пера к подбородку. Если бы младший поднял глаза, увидел бы почти не спрятанную усмешку юного книжника.

— А может научить тебя? — предлагает старший и краем глаза видит, как дергается его брат.

— Я умею! — старший смеется и Аллену еще больше хочется зарыться смущенным лицом в свои руки. Ну конечно, его дразнили! — Ты все равно всегда все понимаешь!

Артур смеется пуще прежнего и Аллен не выдерживает — наклоняется вперед и прячет лицо в ладонях. Он немного размазывает чернила в дневнике и оставляет пару клякс, ломает тонкий стебель с двумя листочками у предмета своих исследований, но пока ничего не замечает, кроме чуть хриплого искреннего смеха брата.

Это становится неважным, когда опытный в работе с бумагами Артур позже помогает ему подправить записи и засушить сломанный стебель, надежно скрепив его между последними страницами.

***

И однажды ночь придет, мальчик ляжет и уснет.

Пламя в пепел превратится, никого не обожжет.

***

Когда заканчивается война двух кланов в соседнем аббатстве — глупый конфликт глупых людей, решивших устроить кровопролитие за руку девушки, а та в итоге сбежала вместе со вторым сыном графа во Францию — дедушка снова привозит его в дом отца и они остаются там на весь месяц. Бенедикт знает почему: в Испании начинаются беспокойства, и пару подпольных обществ подписали договоры о союзе. Все только назревает, поэтому до финала этой истории еще пару лет, и все это время они не смогут вернуться в Англию.

Отец для Бенедикта все еще больше чужой, чем близкий человек — и он видит в глазах этого мягкого, но холодного мужчины, что тот считает также. Они когда-то где-то потеряли эту ниточку родственной связи, и так не смогли ее найти.

Поэтому, когда к Бенедикту подбегает Аллен и радостно утаскивает куда-то наверх, хватаясь за подростка обеими руками, старший послушно следует, оставляя дедушку с часовщиком.

(Верным будет сказать, что между ними остались две нити связи. Первая, номинальная, — это знание о родстве. Это не требует от них ничего больше, чем формальные нормы вежливости и званий, и галочки в голове «о наличии». И вторая — улыбающийся шустрый мальчишка, которого они оба обожают до глубины души.)

В комнате Аллена — с каждым разом она все больше и больше напоминает Бенедикту библиотеку, он чувствует гордость — ребенок садит его на кровать, плюхается рядом и начинает рассказывать.

Он говорит о новой школе, как ему там не нравится, как все скучно и какие все глупые, что они проходят вещи, которые отец рассказывал ему еще много лет назад; говорит о единственном мальчишке, Неа, с которым ему интересно, и его брате-близнеце Мане — не таком умном, часто болеющем, но все еще интересном; говорит, как его интересует биология и химия, и что он перечитал все из книжной лавки о них, и дядя-книжник даже заказывает специально для него несколько учебников из лавок в больших городах и что-то рассказывает сам.

Бенедикт внимательно слушает каждое его сбивчивое слово, набегающие друг на друга слоги и успевает следить за скачущими мыслями, а глазами за прыгающим мальчиком.

Он уже может вообразить, как этот ребенок вырастет, как превратится в красивого, статного юношу с претензией на гениальность — Бен не сомневается в этом даже ни на секунду, его брат не может быть никем меньше — и как речь превратится в красивый, обдуманный поток слов, а разум обретет контроль над потоком идей.

Он внимательно изучает найденный в стопке тетрадей на столе рисунок — в косых нетвердых линиях угадывается бродящий по улице пес с особой внимательностью нарисованными кривой задней лапой и обрубком хвоста. Рисунок действительно выглядит как нечто более осмысленное, чем детская каракуль (все еще прелестная), которые он находил раньше.

И в этом Бенедикт тоже видит потенциал.

— Отец говорил, — мальчик плюхается на постель рядом и заглядывает старшему брату в глаза с переливающимся через край любопытством, будто бокал шампанского, который кто-то качает в руке также, как ребенок ерзает, — что вы с дедушкой ездите по разным странам и записываете интересные истории, это правда?

Бен улыбается и наклоняет голову — тень пробегает по линзам очков. Он протягивает руку и взъерошивает волосы младшего — и улыбается шире, когда ребенок счастливо хихикает.

— Сами истории не так интересны, — рушит надежды юноша. Аллен сразу супится и непонятливо наклоняет голову. А Бенедикт озорно улыбается. — Другое дело как мы их ищем. Знаешь, где я все это время был?

— Где? — взвизгивает мальчик, подпрыгивая на месте.

Старший наклоняется чуть ниже и рассказывает заговорщический шепотом:

— Мы были в Италии, — глаза Аллена сверкают задором, и Бенедикт сдерживается, чтобы не засмеяться, — и чтобы узнать о заговоре архиепископа, мне пришлось несколько месяцев притворяться учеником лекаря в одном из самых больших домов Рима!

Лицо ребенка удивленно вытягивается и он весь поглощен историей о чужих интригах и шепотах в переулках — хотя некоторые детали от него, конечно, утаивают.

(Бенедикт не упускает, как сверкают глаза Аллена, когда он начинает рассказывать о своих обязанностях ученика врача, и как внимательно тот слушает о том, что ему успел рассказать старик. Если перед его уездом в комнате брата появляется три новые книги — медицинская энциклопедия, анатомический атлас и учебник биологии, — то это лишь потому что широкий кругозор никому не помешает, будь то книжник или часовщик).

***

На Землю выльются мечты, мечты.

Глаз серебром мелькнет в ответ.

Тогда родишься в свете ты, лишь ты.

***

Они сидят в самом темном углу таверны, в плащах, натянутых на рыжие головы — несколько молодых официанток бросают на них подозрительные взгляды, хозяйка игнорирует их существование, а пьяницы о нем и не знают — и Аллен то и дело прикрывает хихиканье ладошкой, когда Артур незаметно указывает на очередного посетителя и рассказывает его страшные (смешные) тайны (очевидности).

Сначала он делал это, чтобы привить наивному брату наблюдательность книгочеев. Аллен оказался слишком добрым, чтобы обращать внимание на чужие пороки, но сбить спесь безоговорочной веры в человечество у Артура получилось, и он был доволен.

Теперь они наблюдали за другими людьми из опаски: неведомая хтонь открыла на них охоту, словно на молодых оленей, и следует по пятам, как вторая тень.

(Он немного лукавит: кроме необходимости, это одно из тех немногих развлечений, которые они ещё могут себе позволить)

У Артура было предположение, что это какая-то немыслимая тварь Сердца — у Ноев таких чудовищ не было, да и самих Ноев, пока что, нет. Значит, тварь следует за ними по пятам из-за памяти Неа? Но как она их отслеживает? Артур использует все свои навыки книгочея, чтобы замести следы; Чистую Силу они давно оставили позади, а воспоминания Неа, пока он не пробудился, — лишь память обычного человека — их не отследить. И все-таки тварь как-то настигает их и не жалеет даже невинных в попытке схватить их.

Аллен отвлекает его, тряся за плечо, и тревожно заглядывает в глаза. Он кивает на забытую еду, и юный книжник улыбается, снимая чужие тревоги.

Артур постоянно забывает, что его младшему брату уже пятнадцать — практически шестнадцать — и он взрослый. Он больше не маленький ребенок, которого надо защитить от темных частей мира. Аллен уже видел смерть, убийства (он никогда не простит Неа, что тот ввязал его младшего брата), и за время их побега успел увидеть мир — ученик книжника не смог бы ему врать, даже если бы пытался.

В таверну заходит мужчина с сыном-подростком, и все вокруг сразу оживляются. Мальчишка смущенно улыбается, неловко чешет голову, пока его отец выпрямляется выше, и гордость сбрасывает с его плеч усталость деревенской работы.

— Пани Тереза! — громко объявляет он и хозяйка поднимает голову от стаканов. — Янка женится! Налей моему сыну своей лучшей водки!

Толпа взрывается радостным гоготом и в сторону стойки летят еще несколько заказов алкоголя, а по темному помещению таверны раздаются тосты и поздравления.

Длинный, худой мальчишка с детским лицом краснеет, но улыбается счастливо. Он шатается, когда кто-то из старших мужчин подходит и бьет его по плечу или в спину, поздравляя, и оборачивается к ним, принимая слова пожеланий и блея благодарности.

Аллен рядом смеется, но его веселье не поднимает настроение Артуру — тот хмурится печальнее и глубже.

У его младшего брата такого уже никогда не будет.

***

И пусть года летят навстречу солнцу – но тот, кто верит, тот домой вернется.

Я буду продолжать молиться.

Любить других, пока любовь теплится.

***

Антонио и старый часовщик пьют чай в молчании.

Старик Книгочей оставил его тут обрабатывать их записи, пока сам уехал на встречу с кем-то из клана в главный город, и юный книгочей был рад — он мог снова остаться со своим братом. Но в такие моменты он почти думал, что лучше бы дедушка забрал его с собой.

Аллен с раннего утра был в школе, когда приехал Антонио, и скорее всего задержится в поместье Кэмпбеллов до заката, не зная, что его ждут. И все это время старшему брату придется провести наедине с отцом.

Может Антонио и старый часовщик и давно приняли, еще когда ученик в пять лет впервые появился на пороге пыльной лавки, что они никогда не смогут принимать друг друга как семью, неловкое ощущение потери их не оставляло. Обычно подобные неудобные паузы сглаживал Аллен — прибегал, громко смеялся и звал кого-то одного или двоих, чтобы показать засушенные цветы, рисунки или интересные находки в книгах, — но сегодня просто некому было их спасти.

Часовщик был мужчиной холодным, сдержанным, но очень добрым и глубоко переживавшим все события. Антонио знал, что он никогда не объяснялся ни с одним из сыновей, почему им приходится жить порознь, потому что не хотел загружать детей сложными взрослыми вещами, и что он был глубоко расстроен потерянной связью со старшим ребенком.

Их мать была другой.

Госпожа книжница много улыбалась, гримасничала, играла бровями и часто громко смеялась — но глубже эмоций у нее был холодный-холодный лед, мнение твердое, а отношение к другим — беспощадное. Она целиком и полностью посвятила себя долгу клана и скорее умерла бы, чем поставила что-то выше работы.

Когда Антонио было девять — ему понадобилось четыре года, чтобы успеть поймать ее после очередной миссии и задать мучавший после первой встречи с отцом вопрос, — она рассказала, как в их клане появляются дети.

Однажды она была в этом городе на долгой миссии — записывала самое начало событий, которые привели к записанному Антонио и дедушкой мятежу — и встретилась с его отцом. Часовщик не имел ни жены, ни детей, и был уже достаточно стар, чтобы так и остаться навсегда одному.

Госпожа книжница в него влюбилась — и он влюбился в нее.

Она вышла за него замуж, продолжая отыгрывать свою роль даже для мужа, прожила с ним год, прежде чем родился Антонио, и еще полгода после. А потом ее работа закончилась — и она рассказала часовщику о своем долге, и что теперь должна вернуться в клан вместе с сыном.

Она была уверена, что муж не будет возражать — он никогда не жаждал наследников своего дела и до нее даже не собирался заводить детей — но она была не права. Он не желал просто отдавать ребенка в клан и терять возможность воспитать его. Поэтому она сбежала ночью.

(Его мать тогда не рассказала, что родила мужу еще одного сына. Ему обо всем рассказал дедушка уже после первой встречи с Алленом.

Его мать действительно любила старого часовщика, хотя и не могла поставить его выше клана. Спустя пару лет она вернулась назад, на какое-то время осталась с ним жить и захотела второго ребенка.

Его отец поставил условие: если старшего ребенка она забрала в клан, то младший останется с ним и никогда не станет книжником. Она согласилась.

Так родился Аллен, и как только он перестал нуждаться в матери, чтобы жить, она уехала из города, оставив ребенка с часовщиком)

— Старший брат! — кричат с прохода и в бок Антонио кто-то врезается, едва не сбрасывая его со стула — плечо болит после удара со стеной. — Отец! Почему вы не послали за мной никого, что брат приехал? — он поворачивает насупленное лицо к брату и требует восторженно, сильнее хватаясь за чужой локоть. — Ты должен мне все-все рассказать!

Юный книжник улыбается брату, пока отец говорит:

— Книжник оставил Антонио работу, так что он был занят, — он отпивает чай. — И мы не хотели отрывать тебя от друзей.

— А! — кричит Аллен и трясет брата так, что его торс заметно ходит из стороны в сторону. — Ты должен познакомиться с Неа и Маной! Завтра! И госпожой Катериной! И попробовать ее печенье! И-и…!

Антонио смеется и треплет чужие волосы — ребенок улыбается шире и едва ли не ластится.

— Хорошо-хорошо, как скажешь, Ал.

***

Союз ладоней поцелуем закрепится.

Я буду продолжать молиться.

Любить других, пока любовь теплится.

***

Артур накладывает на свои дневники новый слой, пока за окном грохочет гром. Погода больше напоминает шторм, чем грозу — и зарождающиеся мысли о размытой дороге вызывают головную боль, не дожидаясь утра. В комнате пахнет сыростью, будто ливень пропитывает дерево насквозь.

Аллен сидит на другой кровати, прижавшись в угол, и танцующий огонек свечи то освещает его хмурое лицо, то снова прячет в тени. Его выступившие из-за худобы скулы кажутся острыми, как лезвия, а вены на бледной коже похожи на синяки от веток, которые били их во время дороги по лесу.

Молодой книжник методично выписывает последние руны, которые защитят историю от яда акум. Он игнорирует жгучую боль в глазах и как предметы на другом конце комнаты немного расплываются в очертаниях.

Он дописывает последний штрих — слова на потерянном языке вспыхивают красным и растворяются, впитываясь в кожаную обложку. Символы прячутся от его левого глаза, но остаются на поверхности, как листья на воде. Это странное ощущение, которое причиняет ему мигрени в особенно усталые моменты даже двадцать один год спустя.

Артур запрокидывает голову — на краю зрения, между потолком и стеной, кажется, он видит потемневший от времени мертвый осиный улей — и смотрит в потолок. Веки так и норовят закрыться, и он старается не моргать — глаза начинает жечь сильнее от сухости, веки хочется закрыть еще сильнее, чтобы избавиться от боли, и этот замкнутый круг вызывает в нем чистое раздражение.

Он поворачивает голову к брату — Аллен спит, прижав колени к груди, и брови нахмурены даже в глубоком сне. Артур не может сдержать это в себе и поднимается — каждая из его мышц ощущается холодным избитым куском мяса — и приближается к кровати младшего. Он треплет его по волосам, убирая челку с глаз — и Аллен хмурится сильнее, дергается чуть в сторону, как будто вот-вот выскочит из беспокойного сна сразу на ноги.

Белая тварь следует за ними по пятам, и с каждым днем им все сложнее избежать с ней встречи и оторваться, когда она настигает. У них почти нет времени остановится в очередном городе и заработать денег, того хуже поспать и отдохнуть. Ощущение загнанности зажимает их в тиски, словно тяжелые воды озера.

Артур теперь реже слышит смех брата, видит его улыбку — теперь только слипающиеся глаза, полосы поперек лба, сжатые губы, короткие, рваные фразы и обнаженные зубы. И он знает, что сам не лучше.

В его голове все чаще мелькает мысль, как он ненавидит Неа, Ноев, Сердце и весь этот план по спасению мира — за то, что отняли у него брата.

Артур проводит рукой по непослушным рыжим волосам в последний раз. Он подходит к рюкзаку на другом конце кровати и достает оттуда несколько тетрадей.

Он снова садится за стол, берет одну из тетрадей — и начинает выписывать новые руны поверх старых, которые он писал прежде чем вручить дневники Аллену.

Против влажности — против случайного открытия — против грязи — против разрывов — против яда акум — против гниения.

Слова накладываются друг на друга, слой за слоем, и вспыхивают ярко-красным.

***

Союз ладоней поцелуем закрепится

Ночь однажды распахнет объятья,

Мальчик ляжет и уснет.

***

— Брат! Скажи этому идиоту, что я прав!

— Кто еще идиот?! — кричит Неа и они снова сталкиваются лбами.

— Мы не должны их остановить? — интересуется Винсент. Он отнимает глаза от книги на вспыльчивых подростков и чинно отпивает горячего чая; Мана рядом вспыхивает смехом.

— Не стоит, — советует он между хохотом. — Они устанут и начнут нормально разговаривать.

— Эй! — кричит Аллен. Он отвлекается на мгновение — и этого хватает Неа, чтобы всем корпусом сбить его с ног. Аллен ойкает — хрипит, когда его спина плашмя падает на деревянный пол веранды и все его кости будто разбегаются — и Мана громко смеется. Винсент прикрывает лицо рукой — прячет улыбку.

— Я тебя ненавижу, — ноет он, когда Неа с хохотом скатывается с него.

Винсент оборачивается назад, почувствовав чужое присутствие — и видит прислонившуюся к двери Катерину. Она смотрит за детьми с мягким весельем. Младший книжник кивает и госпожа возвращает ему приветствие, прежде чем ее лицо выравнивается. Она кашляет, привлекая внимание.

Дети замечают серьезный взгляд — и тут же вскакивают со своих мест.

— Доброе утро, госпожа Кэмпбелл! — хором кричат Аллен и Неа. Мана повторяет за ним, пытаясь спрятать смешки в вороте рубашки.

Госпожа вздыхает будто устало — Аллен и Неа вытягиваются по струнке, но Винсент слышит смешливые нотки.

— Мана, Аллен, дядя Сильвестр зовет вас на южный квадрант полей. Просил передать, что нашел какое-то новое растение.

После ее слов Аллен тут же снимается с места, несется через еще только расцветающие, невысокие, не решившие между зеленым и золотым поля колосьев — и рыжие растрепанные волосы ярким маяком разбавляют зеленый и голубой горизонт.

Не настолько полный энтузиазма, но заинтригованный Мана бежит следом, пытаясь аккуратно наступать по следам младшего, где культуру уже сломали. От этого он больше похож на неловкого олененка, чем почти шестнадцатилетнего юношу, почти Лорда.

— Вы точно братья? — уточняет Неа просто из вредности. Катерина за ним смешливо фыркает: будто это не видно в их медных, вьющихся волосах, тонкой, ложно-хрупкой фигуре, в мягком, но наблюдательном взгляде и расчетливых, точных движениях, словно марионетка в руках мастера.

Будто Аллен не был предан биологии и своим исследованиям также, как любой книжник — истории и записям.

— Вот вы точно братья, не сомневайся! — бросает госпожа Кэмпбелл и возвращается в летнюю гостиную. Неа обиженно сопит, падая на кресло рядом — он прекрасно понимает, куда именно уколола его матушка.

В конце концов, так же неподходяще к своему статусу и возрасту, как скачущий через поле Мана, он валялся с Алленом на земле меньше пяти минут назад.

(Винсент незаметно усмехается, но не указывает младшему близнецу, что несколько оставшихся после недавнего покоса травинок прилипли к спине его сюртука и плеча, и минимум одно зеленоватое плечо теперь украшало его домашнюю рубашку. Госпожа Кэмпбелл должна была уже отдать горничным приказ с вниманием перестирать одежды молодых господ)

Неа молчит — и тогда Винсент замечает, что что-то не так.

Младший Д.Кэмпбелл не столько болтлив, сколько всегда имеет собственное мнение на все, и редко — нежелание его выражать, но даже так он несколько раз выводил Аллена из себя своими бесконечными речами. Это не значило, что он не умел остановится на мгновение и помолчать, наслаждаясь моментом.

Сейчас что-то было иначе. Это молчание — звон тарелок в кухнях, где готовился ужин; шелест пока пустых колосьев, проникающий в само пространство треск сухих ветвей Корнелии, когда ветер дует слишком сильно — не было тишиной лишних слов.

Так Неа молчал, когда думал о серьезных и пугающих вещах — о Ноях.

Будто — не будто — почувствовав чужое понимание, младший Д.Кэмпбелл обернулся к наследнику Книжника — и эти золотые глаза теперь принадлежали тысячелетнему бессмертному существу, а не грубому гениальному мальчишке.

— Мне надо тебе кое-что рассказать.

***

В тот день Винсент извиняется и утаскивает младшего брата в отеческий дом, как только они с Маной, дядей Сильвером и свежевыкопанным сорняком возвращаются на летнюю веранду.

В тот день он остается в комнате брата, не выпуская, пока их понимающий старик — отец, которого Винсент так и не смог полюбить, но научился ценить — нарушает собственное главное правило и приносит в комнату сыновей ужин, потом чай, после еще чай, пока час не становится слишком поздним.

Винсент остается ночевать в комнате брата в ту ночь, и еще несколько следующих. Они днями остаются в комнате, каждый редактирует собственные записи и вносит новые мысли. В пару вечеров отец приносит корзину со своими инструментами и деталями, молча ремонтируя часы на полу подле них. Он расставляет шестеренки, ремешки и маленькие молоточки, как по шепоткам и полувзглядам Винсент собирает истинную историю, а Аллен по несвязанным фактам и пыльным энциклопедиям собирает спрятанный облик «спирали жизни».

Никто из Кэмпбеллов за эти дни к ним не приходит и не спрашивает — и Винсент рад. Потому что иначе он бы не смог сдержаться и не задать Неа тот вопрос.

***

В следующий раз, когда Неа говорит об этом, у него есть план. План отвратителен и страшен — Аллен бледнеет почти до цвета накрахмаленных простыней, и руки его холодные и трясутся, как бы Эдван не пихал ему в ладони горячую чашку и не прятал длинные сухие пальцы в собственных — но дает надежду.

Аллен соглашается, и Эдван — с искренним ужасом — тоже.

***

Пеплом станет огненное платье –

Никого не обожжет.

***

В доме Кэмпбеллов пахнет сыростью и несет кровью, и сыростью пахнет потому что отовсюду несет кровью—

Артур — наследник книжника. Он видел многое в своей жизни уже как к двенадцати. Он видел как плелись интриги, как шли войны, как солдат отправляли в бой со знанием, что не вернется ни единого; как матери убивали своих детей, и как дети убивали своих родителей—

Он видел многое. Он знал многое — он писал многое. Это никогда не значило, что его нос не кривился от сцен кровавых бань и людей, спрятавшихся в безумии от горя и боли.

Особняк Кэмпбеллов — поле боя с разбитыми окнами, сломанной мебелью, разорванными в тряпки шторами и изуродованными серыми трупами. Артур насчитал восемь — минус Одаренность, опасные Гнев и Правосудие, и он нигде не видит Мечты.

Аллен за ним с силой сжимает челюсть — он тоже насмотрелся своей доли ужасов и жестокости, пока подрабатывал в госпитале — и следует в опустошенный проем. Двери валяются по бокам — сорванные петли и острые ломанные щепки дорогого темного дерева.

Они находят Неа в темном узком коридорчике для прислуги, соединяющим кухни с подвалами и черным выходом. Они слышат рычание и крики, и как все еще что-то ломается в противоположном конце дома, пока Неа обессиленно им улыбается: окровавленный меч в его руке сломан, синюшная кожа в саже и грязи, на висках и подбородке разлита темная кровь, штаны и жилет — в темных пятнах.

Прямо под диафрагмой у него зияющая дыра, которую он пытается прикрыть явно сломанной рукой. Из нее выпадали бы кишки, если бы Темная сила не уничтожила их во время удара. Умирающая от яда плоть и ожоги от энергии прижгли сосуды вокруг раны, что дает им чуть больше времени — Аллен так и говорит. Неа цыкает — и больше ничего не говорит. Не может.

— Используй меня, — говорит Аллен, и Неа тяжело моргает, передавая все свои воспоминания Носителю. Как и учил его Артур, Аллен откладывает все воспоминания в ментальный ящичек, не давая разрушить свою личность слишком рано, смешаться. Он надежно прячет ящичек в глубины сознания.

Когда они уходят, тело Неа начинает остывать; Мана перемещается по дому в припадке — звуки разрушения следует по его пятам, — так и не заметив, что в доме был кто-то еще.

Наследник Книжника отрекается от всех своих прошлых имен и призвания. Он становится Защитником Носителя, обещая себе сохранить жизнь младшего брата любой ценой.

Артур — избранный Книжник, Аллен — гений-биолог, и неизвестный Кросс Мариан, по заверениям Неа, тоже не совсем идиот. Их план сработал и разрушение мира отложено — осталось выиграть как можно больше времени и придумать способ вернуть Неа, не убивая Аллена.

Артур и Аллен покинули город до заката.

***

Было двое, теперь один

Был один, теперь нас двое.

Пред глазами промелькнет

Что-то очень дорогое –

Образ в сердце всколыхнет.

***

Когда он их настигает, Аллен и Артур даже не удивляются. Они уже неделями выигрывали только в секундах — резкий гром и крики из заведений, от которых они не успели отойти достаточно, чтобы потерять из виду — и сегодня эти же секунды потеряли.

Скромный человек — кузнец, если Артуру позволят гадать — выходит из края леса, когда он прячет следы недавнего костра, а Аллен скручивает второй лежак. Они оба поднимают на незнакомца опасливые глаза — и когда на его лице расцветает добрая улыбка, они, в ужасе, узнают.

Тварь за секунды пересекает поле прямо к Аллену, за прошлые стычки догадавшись, кто из них слабое звено, и Артур еле успевает встать спереди, защитив их обоих заклинанием. Магия трескается в его руках, режет ладони, и их все равно откидывает назад.

У них нет и шанса, понимает Артур. Они в лесу, на глухой, заросшей опушке — рядом нет ни поездов, ни обрывов, ни разрушающихся зданий, которые помогали им сбежать раньше. Сейчас рядом нет ничего, что помогло бы им уйти быстрее или уничтожить нынешний сосуд. У них ни единого шанса победить.

— Беги, — шепчет Артур, сжимая левой рукой что-то — наверное коленку — Аллена. Правую он вытягивает вперед, вместе со своим посохом, готовый к защите. Младший сзади измученно стонет — и у Артура сердце обливается кровью: он знает, что Аллен сильно ударился головой и спиной, но он должен уходить и сейчас же. — Аллен, послушай меня, беги!

Чудовище в теле человека медленно подходит к ним ближе, будто наслаждается видом так долго убегавшей добычи.

Артур знает, что вдвоем они отсюда не уйдут.

— Прочь! — кричит Артур, подскакивая вперед, и чистый ужас помогает ему игнорировать собственную боль в руках и ребрах. Он слышит, как сзади наконец-то собирает себя самого Аллен, и…

Существо ломает его посох — магический, черт возьми! — надвое и использует инерцию приема, чтобы отвести его от себя в одну сторону, но не выпускает ни посох, ни Артура.

Тварь отворачивается и поднимает другую руку, на которой образуется белоснежная сфера — и луч вылетает из ладони, как в те разы, когда он уничтожал этим приемом стены.

Артур оборачивается — серые глаза раскрываются в отчаянии, когда он понимает направление луча. Аллен — все еще не сбежавший, Аллен! — уворачивается от луча, хотя и скручивается на земле от боли.

Следующего удара у них избежать не получается — и пуля пробивает сердце Артура, в нелепой попытке защитить брата. Он слышит, как Аллен за ним сдавленно охает, как его тонкие, еще юношеские — детские — руки обнимают его за живот.

Артур спрашивает себя: может, умереть полгода назад от разрушения мира было милосерднее, чем сейчас — с кучей ран, треснувших, если не сломанных костей, ему без сердца, и Аллену — без руки?

Стоила ли их борьба того?

***

И звездой придут мечты, мечты,

Отразятся серебром в глазах.

В свете их родишься ты, лишь ты,

Затерявшийся в веках.

***

У Аллена шумит в голове — и это не ветер, шелестящий листьями, и не шум перетекающей крови в сосудах, когда закрываешь уши. Скорее всего, это сотрясение.

Его позвоночник болит в плечах и где-то в поясничном лордозе, где что-то тупое уперлось ему в спину во время падения. И грудь его тяжело, странно сдавливает — он так и не может набрать воздуха и глубоко вздохнуть.

Старший брат панически шепчет ему бежать — и Аллену хочется рыдать. Он знает, что бежать ему бесполезно: если это существо найдет его еще раз, он не сможет защитить себя. А оно пойдет.

(Аллен знает, что Артур тоже это понимает. Его брат цепляется за соломинку, отказываясь признать, что ее верхний край уже под водой.)

Когда Аллену отрывает руку, почти по самое плечо, он косыми касаниями пальцев накладывает простое заклинание, которое его заставили выучить еще к двенадцати, и останавливает кровоток в несуществующую конечность. Бесполезно — почти следующим ударом их с братом припечатывает к земле. Аллен обнимает Артура оставшейся рукой — он тратит на это последние силы, скучая по временам, когда ему было всего семь, и брат мог обнимать его днями напролет, пока Аллен вился хуже ужа, и брат смеялся, так смеялся — и чувствует, как пробитое легкое болит и больше не дышит.

Монстр подходит к ним ближе, встает, загораживая солнце, и Аллен видит его лицо просто поднимая голову к небу — не то чтобы он мог повернуть ее куда-то еще.

Безобразный человек улыбается, глядя на них, довольно и гордо — так отец улыбался Аллену, когда тот прибегал рассказывать об успешном эксперименте.

«Ненавижу», — думает Аллен.

— Госпожа Сердце уверена, что из Аллена выйдет настоящий ангел, — говорит он счастливо, и скашивает взгляд чуть вниз, к плечу Аллена, где лежит голова мертвого старшего брата. И щурится. — А ты будешь защитником Аллена.

***

В тени я буду продолжать молиться,

Любить, пока в груди болит

При взгляде на душ плененных лица.

Союз ладоней поцелуй скрепит.

***

Просыпаясь, Аллен слышит вокруг себя жужжание с резкими всполохами.

«‎Разговоры», — вспоминает он. Его голова тяжело гудит, собственный череп будто давит на него — так бывает при сотрясении.

— Аллен! — кричат возле него, и Аллену приходится повернуть голову, открыть глаза — яркий свет ослепляет его, заставляя шипеть. Его хватают за руки, что-то быстро и взволнованно говорят, но он не разбирает и слова.

Аллен еще раз открывает прищуренные глаза: перед ним бледное лицо с большими круглыми очками, беспорядочно выбивающимися кучерявыми рыжими прядями — Джонни — и проступающими слезами на глазах. Аллен опускает взгляд чуть ниже, где ученый обеими ладонями сжимает его руку. Он видит окрашенную красным, будто огромный ожог, кожу — Чистую силу — брата—

Аллен смотрит на свою руку еще несколько мгновений, широко раскрытыми в отчаянии серыми-серыми глазами и кричит.