Был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук,

Двух близких тел сквозь бред изнеможенье;

Свет после и ключа прощальный стук,

Из яви тайн в сон правды пробужденье.

Горестный лик распятого на кресте смотрит прямо на мальчика. В высеченных из дерева глазах отражается сразу всё: и скорбь, и печаль, и смирение. Он принял свою участь, а значит, что и мальчик должен принять свою.

Колени неприятно ноют от долгого пребывания в такой позе, но наказание для него ещё даже не началось. Можно сказать, что это последние минуты сладостной благодати. За спиной звякает пряжка ремня, а по щекам мальчика скатываются горячие слёзы.

— Раздевайся.

***

Вечная дилемма: кто есть победитель, а кто проигравший? Победителей любят все — заграбастав свою долю внимания, именно они переписывают историю в свою пользу. Их имена запомнят и выжгут на подкорке, увековечат и будут гордиться тем, что жили с ними в одно время. Проигравшие могут быть не так любимы, как первые, но именно они рождают в груди вечное пламя борьбы и надежды на то, что ещё есть с кем и за что побороться.

Но подобное деление ошибочно как минимум потому, что люди упускают ещё одну весьма значительную группу: те, кто наблюдают. Они не борются за право победы, они не отмечены маркой позора за проигрыш. Они просто существуют за кадром, мелькают на фоне, чтобы подсмотреть за тем, чем же, в конце концов, закончится эта занимательная история. Серое стадо. Массовка.

Сынмин сознательно выбрал эту роль ещё в семь лет, когда понял, что мама за ним больше никогда не вернётся. Выбрал и во второй раз, уже в семнадцать, когда дерзнул нарушить привычный ход вещей и попытаться вырваться в ряды первых, признавшись Хёнджину в любви на заднем дворе старшей школы и получив весьма жестокий отказ. С тех пор он больше не рисковал напрашиваться в победители. Зачем, если всё идёт по протоптанному сценарию, и всех жертв можно избежать, если оставаться в стороне?

Слышать слова о том, что ты больше не нужен, становится не так больно, когда знаешь причину. «Ты слишком безучастный» — так себе оправдание, но для того, чтобы утешить самого себя хватит. Нет усилий — нет и результата, а значит, что нет и причин для расстройств.

Так было раньше, но к хорошему всё ещё привыкаешь слишком быстро.

Почувствовав и узнав, что значит сидеть на верхушке пальмы, уже не захочется слезать вниз. Ты знаешь, что впереди. А ещё знаешь, что падение может обернуться несовместимыми с жизнью последствиями.

Сынмин всегда уступал право главенства другим и делал всё, чтобы угодить всем вокруг. Разве подумать о себе хоть раз — это жадно? Теперь ему есть, что терять, и если ради этого придётся отбиваться от пронырливых лазутчиков кокосами и бананами с той самой пальмы, на которую он вскарабкался, то так тому и быть. Стать злодеем в чужой истории, чтобы ощутить счастье хотя бы на миг в своей собственной — не так уж и плохо.

— Ты знал, что сопишь во сне? — хриплым из-за недавнего пробуждения голосом спрашивает Минхо.

Прошла почти целая неделя с того дня, как всё встало на свои места. Предложение Минхо начать отношения было таким естественным и правильным, что сложно было представить какой-то отличный ответ от «да». Заплутавшие на перипетии вселенных души наконец-то вновь обрели друг друга. Время в данном уравнении всего лишь переменная единица, и какая разница, что его прошло слишком мало, если все остались в плюсе?

— Это я так задыхаюсь, потому что кое-кто решил, что отличная идея взять меня на удушающий всеми конечностями, — ворчит Сынмин и кивает на чужую ногу, которая всё ещё была закинута поверх его тела.

— Эй, тут кто угодно не устоял бы! Знаешь, как мягко тебя обнимать? — канючит в ответ Минхо, потянув пальцами за его щёку.

На слабоватый и чересчур банальный аргумент Минхо Сынмин лишь отфыркивается, легонько ударив его по ладони. К своим двадцати семи он слышал множество характеристик в свой адрес, и ещё ни разу среди них не проскальзывало «мягкий». Долговязый, странный, чудаковатый, каланча — пожалуйста, но ничего и близко похожего на что-то милое, поэтому и как реагировать — тоже загадка. Вместо препираний Сынмин попросту решает вывернуть всё в иное русло:

— Не возись со мной, как с ребёнком, хён, — он ласково обхватывает запястье Минхо пальцами и приближается к его лицу.

Кроме неодобрительных высказываний Сынмина так же считали лучшим стратегом. Он быстро анализирует ситуацию и всегда находит оптимальные пути к решению образовавшейся задачи, так что, сейчас этот навык просто не может его подвести. Однако ему пора бы начать принимать во внимание тот факт, что прочитать Минхо и то, что творится у него внутри — та ещё головоломка. И конечно в этот раз всё снова идёт не так, как планировалось.

— О, так у тебя нет пунктика на прозвище «малыш»? Слава всем пернатым. Меня от него тоже корёжит, — весело подмигивает Минхо и выкручивается из чужой хватки так, что уже совсем скоро оказывается в сидячем положении. — К слову о пернатых. Я бы с удовольствием провалялся с тобой в постели целый день, но работа ждать не будет. Пора бы и честь знать.

Он снова ускользает. Рядом с Минхо Сынмин чувствует себя одинаково победившим и проигравшим. Казалось бы, финишная черта пройдена, живи и радуйся, что теперь тебе есть с кем разделить свою пожухлую и измазанную хной жизёнку, но и уже обретённого когда-нибудь становится мало.

С того дня, как они придали отношениям более официальную окраску, Минхо будто нарочно избегает любого тактильного контакта, который выходил бы за грань. Он не чурается объятий, сна бок о бок или держания за руки, но больше, чем пресловутого поцелуя в щёку, Сынмин так и не смог добиться. И это начинало напрягать.

Противные букашки, которых любезно подселило в его голову окружение ещё в школьные годы, никуда не делись. Они могли притаиться, расползтись по углам и тихо выжидать, выползая в переломные моменты, но не исчезнуть. И сейчас они снова зашевелили своими мохнатыми лапками, в унисон раз за разом повторяя врезавшиеся в память фразы.

Кому может понравится такой, как он?

Мне противно даже находится с ним рядом.

О черт, он посмотрел в мою сторону. Нужно будет принять душ дважды, чтобы отмыться от этого.

Ким Сынмин странный. Похож на маньяка, скажи ведь?

Людям вроде не место в социуме.

Они говорят, говорят, говорят и даже не думают затыкаться. После небольшого затишья их голоса стали ещё более острыми и болезненными, чем раньше.

Глядя на других, Сынмин думал, что выражение любви через касания — это нечто естественное. Нечто, чего ему очень сильно не хватало все годы одиночества. Чужое тепло способно согреть не только тело, но и душу. Сделал ли он что-то не так, раз не может получить того же от Минхо? До него настолько противно дотронуться?

— Я сделал что-то не так? — озвучивает свои мысли Сынмин, склонив голову вбок.

Минхо, натягивающий джинсы на ноги, замирает и поворачивается в его сторону, насупив брови.

— Ты о чём?

Сынмин жалеет о заданном вопросе почти сразу. Если сейчас выяснится, что он по каким-либо причинам противен Минхо, то ему придётся умереть на месте от стыда и самоненависти. Поэтому, чтобы хоть немного спасти безвыходное положение, было принято решение свести всё в шутку:

— Даже не поцелуешь перед уходом? Если тебе больше понравилось пробовать губы Джисона на том балконе, и ты не целуешь меня, чтобы не забыть те ощущения, то так и скажи, — он скрещивает руки на груди и добавляет в свой тон игривости, чтобы дать понять: это всего лишь шутка.

Вот только взгляд Минхо остаётся всё таким же серьёзным, что совсем не вяжется с его образом беззаботного и жизнерадостного человека.

— Губы какого такого Джисона я пробовал? — он щурит глаза и смотрит на Сынмина с подозрением. — Ты что, пытаешься уличить меня в измене? Мистер Ким, я всё понимаю: я молод, красив и харизматичен, так что передо мной сложно устоять кому угодно, но допустить мысль, что я пойду налево, когда прошла лишь неделя с того дня, как я предложил тебе встречаться… Не то чтобы я собираюсь сделать это, когда пройдет год или больше, и всё такое, но! Кто бы мог подумать, что мой парень окажется таким ревнивым. В тихом омуте черти водятся?

К Минхо наконец возвращается былая шутливость, но Сынмина беспокоят его слова. Что значит «какого такого Джисона»? Это тоже часть шутки?

Минхо, в свою очередь, одевается до конца и присаживается на край постели рядом с Сынмином, чтобы после приблизиться к его лицу и мягко прикоснуться губами ко лбу.

— Теперь я прощён? — хитро спрашивает он, щёлкнув Сынмина по носу и поднявшись с места. — Продолжим вечером, хорошо? Я чертовски опаздываю. Сегодня должны привезти одну экзотическую пташку с другого конца Кореи, не хочется ударить в грязь лицом перед начальством.

— Удачи, хён, — тихо роняет Сынмин, но тот уже скрывается за дверьми и не слышит.

Каждый раз, когда они с Минхо оказываются порознь, Сынмин думает, что раз он вытянул счастливый билет в отношениях с этим человеком, то должен испытывать радость, а не утопать в липком ощущении чего-то недостающего. Ведь так и должна работать победа, разве нет? Почему же тогда это чувство душит похлеще проигрыша?

Однако сейчас ему интересно и нечто другое. Будучи всецело поглощённым новым этапом в своей жизни, Сынмин несколько отдалился от компании друзей, так и не ответив ни на тревожные сообщения, ни на звонки. Даже встречи с Феликсом на работе, который в иные дни казался вездесущим, упрямо сошли на нет. Сынмин был слишком загружен подготовкой к реализации проекта, который перешёл под его полные бразды правления уже окончательно, а друг перестал заглядывать в их отдел, как делал это раньше. От осознания этого внутри всколыхнулось что-то похожее на вину.

Подхватив мобильник с тумбочки, он открывает мессенджер, но, к своему удивлению, не обнаруживает ничего, кроме пары сообщений от Чанбина, в которых он интересуется, всё ли в порядке, и фотографий от Хёнджина, на которых он хвастается каким-то новым дорогим алкоголем. Диалог с Феликсом пустует со дня, как они договорились встретиться перед похоронами Чана. Что-то явно не так.

Сынмин идёт дальше и ищет чат с Джисоном, но не находит его. Аккаунт, переписки, фотографии — всё исчезло подчистую. Словно Джисона действительно никогда не существовало. Неужели желание, озвученное перед картами, воспринялось настолько буквально?

Его прошибает озноб. Да, в последние дни Джисона стало слишком много, и, не кривя душой, Сынмин мог бы сказать, что тем ритуалом выместил на нём большую часть своей злобы, но он не мог и подумать, что это заставит исчезнуть с концами одного из его друзей. Этот человек не был агнцем божьим, любил выпить и иногда становился слишком громким, но помимо этого он видел красоту в мелочах, всегда приходил на помощь и не просто так умел очаровывать людей вокруг. Именно он устроил взбучку Хёнджину, когда тот прилюдно отказал Сынмину в старшей школе — так и они и сдружились.

Что же сделал Сынмин в благодарность? Стёр его с границ мироздания, как незатейливую хлебную крошку со стола?

— Это не моя вина, — тихо произносит он, сжимая телефон в руках. Словно если озвучить навязчивую в голове мысль, она станет правдой.

Джисон сам виноват, что полез на рожон. Он ведь его друг, а значит, должен был понять, что Сынмину небезразличен Минхо. Ему стоило быть умнее и не встревать меж ними для собственного же блага. Джисон получил то, что заслужил. Сынмин лишь немного приблизил результат его действий.

Это не его вина. Защищать то, что дорого — не порок. Даже если ради этого иногда приходится идти на крайние меры.

***

Самое сложное — вернуть нечто утраченное. Сынмин привык быть нейтральным связующим звеном в их компании друзей и никогда не ввязывался в ссоры по-крупному, поэтому и как вести себя в такой ситуации он может только догадываться. Не слишком странным будет просто написать? Может, улизнуть из отдела под предлогом срочного дела и извиниться вживую?

Листая страницы ежедневника в перерыве между подготовкой всей бюрократической составляющей проекта, Сынмин цепляется взглядом за один пункт, который так и не успел претворить в жизнь.

Предложить собраться на следующих выходных ещё раз

Постукивая кончиком ручки рядом с выведенной аккуратным почерком фразой, он всерьёз задумывается над данной затеей. В крайний раз, когда они собирались все вместе, вечер был омрачен выходкой Джисона, но, раз теперь главный катализатор проблем устранён, то и пройти всё должно как по маслу, верно? Хёнджин ни за что не откажет в том, чтобы немного победокурить, Чанбин, вероятно, может поломаться для виду, но тоже даст добро. В таком случае, остаётся убедить лишь Феликса, и небольшой междусобойчик — отличный предлог для того, чтобы запрятать все обиды и недопонимания в дальнем углу шкафа.

— Ким-щи, в последние дни вы прямо-таки светитесь. Не хочу портить ваш настрой, но… — подошедшая к его столу ассистентка Чон виновато улыбается и кивает вниз. В её руках — ещё одна стопка бумаг, вероятно, предназначенная для очередных подписей. При виде неё Сынмину становится дурно.

— Всё нормально. Давай сюда, — он мученически вздыхает и протягивает руку, чтобы получить все документы, после чего быстро пробегается по ним глазами и хмурится. — Стой, что это? Я не включал ничего подобного. Это точно относится к нашему проекту?

— Ах, это… — теперь девушка заметно сникает и отводит взгляд в сторону, переминаясь с ноги на ногу. — Господин Бан подготовил эти корректировки незадолго до того, как…

— Я понял. Не продолжай. Можешь возвращаться к делам, — учтиво прерывает её Сынмин, не давая закончить фразу, чтобы избавить их обоих от неловкостей.

Несчастные случаи происходят повсеместно, но жизнь продолжается. Такого слогана придерживается не только Сынмин с подачки начальства, но и все остальные сотрудники. Мир нельзя поставить на паузу, чтобы прийти в чувства, как бы сильного того порой ни хотелось. Поэтому, вместо того, чтобы погрязнуть в трясине из сожалений и горя, всем гораздо легче сделать вид, что ничего не произошло. Если убеждать себя, что их коллега не умер, а всего лишь отправился в отпуск с плавающими датами, то всё не так уж и плохо.

— Ким-щи, — ассистентка Чон заправляет прядь волос за ухо и улыбается. — Я рада, что вас наконец-то заметили. Когда я только устроилась сюда, то искренне восхищалась тем, как сильно вы отдаётесь работе. Уверена, что у вас всё получится и вы сможете занять пустующее место менеджера Пака. Я в вас верю.

Это последнее, что она говорит, перед тем как уйти. Всё-таки, есть и что-то приятное в доле победителя. Пожинать плоды славы и восхищений от других Сынмину определённо нравится. Зарядившись боевым настроем, он пихает дурацкие папки с правками Чана в дальний ящик стола, решив утилизировать их позднее, а сам поднимается с места и направляется прямиком в отдел этажом ниже.

Найти нужный стол не составляет труда — всё, что оказывается в зоне досягаемости Феликса рано или поздно превращается в постамент для ярких наклеек, забавных побрякушек и прочей детской всячины, которая обычно не присуща для человека его возраста. Узнать его удаётся и по торчащей макушке, которую Сынмин за долгие годы дружбы выучил настолько, что мог бы признать её среди тысяч других.

С каждым шагом запал начинает теряться, но отступать уже всё равно слишком поздно. Вскоре его появление замечает один из коллег Феликса, с которым тот вёл непринуждённую беседу, и, стушевавшись, откатывается к собственному столу.

— Можно тебя на минутку? — спрашивает Сынмин, плотно сжав кулаки в карманах брюк. Они не общались всего около недели, а разросшаяся меж ними пропасть казалась неизмеримой.

— Хорошо.

Лицо Феликса немного осунулось, а веснушки словно померкли, но в его глазах всё ещё теплился свет. Это давало Сынмину какую-никакую надежду.

— Привет? — говорит он, как только Феликс отводит их в сторону служебного угла, не зная толком, с чего начать.

— Привет, — повторяет Феликс, прислонившись к столешнице.

— Прости меня. За слова на похоронах. И вообще прости. Ты ведь знаешь, что коммуникация порой даётся мне слишком тяжело. Да и извиняюсь я тоже паршиво, — наконец находит в себе силы Сынмин, силясь заглянуть в глаза напротив. Но Феликс отводит взгляд.

— Всё в порядке. Ты тоже прости.

Он всегда смотрит прямо в лицо, какой бы ни был заданный беседе тон, чтобы выразить свою искренность, а сейчас отворачивается. Раньше они всегда проходили через любые ненастья плечом к плечу, но всё круто поменялось. Наверное, Сынмин всё же сильно его задел.

— Как… как ты? — может быть, если вывернуть всё в русло непринуждённого разговора, то всё станет как прежде.

— Сынмин, ты выпал из жизни на неделю, чтобы теперь прийти и спросить о том, как у меня дела? — голос Феликса обрастает усталостью и колючей проволокой. — Давай сразу перейдём к делу. У такого высокопоставленного человека наверняка много дел, разве может какой-то простак вроде меня отнимать его время?

— Ты никогда не отнимал моё время, — тихо отвечает Сынмин, но и сам сомневается в правдивости этих слов, когда вспоминает все случаи, при которых сквозь зубы соглашался на спонтанные прогулки или выслушивал тысячу и одну теорию заговора от друга.

Неужели Феликс его раскусил во всём этом?

— Что тебе нужно, Сынмин? — повторяет свой вопрос Феликс.

— Не хочешь собраться, как раньше? Я, ты, Чанбин, Хёнджин и…

Сынмин не успевает закончить, потому что его прерывает смех Феликса. Каждый раз, когда он слышит, как Феликс смеётся, эти звуки кажутся ему похожими на бегущий ручей. Теперь это больше напоминает сварливый лязг опутывающих сознание цепей. Иронично, злобно и жутко.

— Как раньше? С Хёнджином? — через смех выдавливает Феликс. — Знаешь, что? Пошёл ты. На секунду я правда поверил, что ты пришёл сюда ради примирения. Но ты не изменяешь себе, Сынмин. Тебе просто нужны подставные лица, чтобы снова увидеться со своим обожаемым ублюдком. Хочешь и дальше таскаться за ним хвостом, лишь бы стать подстилкой? Пожалуйста! Меня в это больше не втягивай!

Слова вылетают из его рта и бьют хлыстом. Сынмин широко распахивает глаза и отшатывается в сторону. О чём он, чёрт возьми, говорит? Решил надавить на старую рану, подумав, что это всё ещё работает?

— Что ты несёшь? — сквозь зубы спрашивает он и сжимает кулаки в карманах ещё крепче, чтобы сдержать рвущуюся наружу злость.

— Просто уходи, Сынмин, — сдувается Феликс и впервые за разговор смотрит ему прямо в глаза. Он смотрит с сожалением, но решительно. — Давай поговорим, когда будем оба к этому готовы. Не сейчас. Уходи, ладно?

Несмотря на свои слова, именно Феликс уходит первым, оставляя Сынмина наедине с растерзанным на куски самоуважением. Ему ещё никогда не приходилось слышать что-то столь грубое от друга. От кого угодно, но только не от него. Это тоже часть последствий выбора, сделанного ради победы?

Ничего. Раньше Сынмин цеплялся за эту дружбу лишь по той причине, что ему было слишком затруднительно обрастать новыми связями и пускать корни в сердца других людей. Теперь у него есть Минхо, а другие сами по себе стали тянуться ближе, стоило Сынмину немного засиять. Да и, в конце концов, одним лишь Феликсом круг его общения не ограничивается.

— Алло, Чанбин-хён? Не отвлекаю? — Сынмин решает не медлить и сразу же набирает старшему, пока идёт в сторону лифта.

— Привет, Сынмин-а. Всё в порядке. Говори, что такое? — весьма живо отзывается Чанбин, что заставляет вздохнуть с облегчением. Вот, на кого Сынмин действительно может положиться.

— Как насчёт междусобойчика? Феликс… Пока не в том настроении, но мы могли бы собраться у меня или Хёнджина втроём. Что скажешь?

Молчание в трубке затягивается, и Сынмину это совершенно не нравится.

— Сынмин… Мы ведь это уже обсуждали, разве нет? Если нужно, я могу забрать тебя и отвезти домой после того, как вы закончите, — устало произносит Чанбин. Пускай его нет рядом, но Сынмин может представить, как прямо сейчас он сжимает переносицу, как делает всякий раз, когда начинает говорить серьёзно.

Да что с ними, черт возьми, творится? Что они «уже обсуждали»? Или произошло нечто такое за ту неделю, пока они не общались, чего Сынмин не знает? Как же раздражает.

— Ладно. Пока, — вместо того, чтобы лезть в потёмки чужой души, Сынмин просто сбрасывает трубку и облокачивается о стенку лифта, несколько раз стукнувшись об неё головой.

Остался в этом мире вообще хоть кто-то, на кого он может положиться, кроме Минхо? Не желая потерпеть ещё один крах в режиме реального времени, вместо звонка он строчит короткое сообщение Хёнджину, в котором спрашивает о том, может ли приехать к нему сегодня после работы. Ответ, как и бывает обычно, приходит не сразу, зато с весьма красноречивым: «Приезжай». Ну наконец-то! Хоть кому-то не промыли мозги.

Значит, удача всё ещё на его стороне.

***

Даже воздух здесь с исчезновением Джисона какой-то другой. Более тяжёлый и спёртый, как в битком забитом автобусе в разгар лета. Внутреннее чутьё сбоит, но Сынмин не придаёт этому особого значения: так происходит каждый раз, когда он остаётся с Хёнджином наедине. Старые чувства — бикфордов шнур, на другом конце которого тревожная красная кнопка, и с появлением Минхо Сынмин его перерезал, но яркий цвет нетронутой кнопки до сих пор устрашает.

Перед тем, как приехать сюда, он позвонил Минхо с предложением присоединиться, но тот сослался на усталость и пожелал ему хорошо провести время с другом. Вполне ожидаемо. В последние дни Минхо стал часто задерживаться на работе, кажется, к нему то и дело стали свозить птиц из разных заповедников на плановый осмотр и дел заметно прибавилось. По крайней мере, так говорил сам Минхо, а Сынмин старался ему верить. Не хотелось бы однажды узнать, что ему придётся устранить кого-то ещё на пути к собственному счастью.

Уже стоя у порога квартиры Хёнджина, Сынмин роняет взгляд вниз и замечает торчащий из-под коврика краешек бумаги. Находить письма в самых неожиданных на то местах стало чем-то привычным. Поэтому и в этот раз Сынмин не удивляется, когда достаёт конверт с заранее известной надписью и содержимым. На сей раз внутри находится карта «Сила» с достаточно провокационным изображением соития роботоподобных созданий. На губах Сынмина расцветает едва заметная усмешка: вселенная слишком удачно считывает его инстинктивные желания.

Сунув конверт во внутренний карман пиджака, он наконец жмёт на кнопку звонка и дожидается, пока по ту сторону звякнет щеколда звонка. Возможно, Сынмин оказывается не совсем готов к тому, что увидит, когда откроется дверь.

Хёнджин выглядит… Плохо. Впалые щёки, сальные волосы, спадающие на опухшие глаза с полопавшимися капиллярами, чернющие мешки под ними, замызганная футболка и отчётливый запах пота вперемешку с перегаром и чем-то аммиачным.

От прежнего Хёнджина остался, разве что, едва различимый озорной блеск в глазах. Или это просто бликует свет коридорных ламп?

— Я, вообще, не рассчитывал на гостей. Не при параде малость. Но ты заходи, наконец-то хоть кто-то составит компанию, — зевая произносит он и отступает в сторону, чтобы пропустить Сынмина внутрь.

В квартире дела обстоят ещё хуже, чем с самим Хёнджином. Повсюду разбросаны пустые бутылки из-под пойла, картонные упаковки от еды из доставок, а в нос ударяет отчётливая вонь спирта и сигарет. Сынмину вспоминается, что именно Джисон привил этому богатому снобу любовь к чистоте и запрет на курение прямо в помещении, ведь, по его словам, подобный образ жизни привёл бы Хёнджина к пополнению клуба двадцатисемилетних. Видимо, его исчезновение сказалось побочным эффектом и в этом.

— Ну, какая нелёгкая принесла моего маленького Сынмин-и? — хлюпая носом спрашивает Хёнджин, усаживаясь за кухонный островок и отпивая коньяк прямо из горла.

Впрочем, что-то не поменялось. Хёнджин внутри всё тот же затейливый засранец с дурными привычками, который умеет слушать. Именно это Сынмину и нужно.

— Слушай, хён, — он не без тени брезгливости присаживается напротив, всей душой уповая на то, что его временное седалище не изамазано какой-нибудь мерзостью. — Тебе ведь всегда ничего не стоило добиться расположения от всяких дамочек. Как… Как тебе это удаётся? Есть какой-то секрет успеха?

Если и есть в окружении Сынмина человек, у которого он может поинтересоваться тонкостями «соблазнений», то никто не подойдет на эту роль лучше, чем местный обольститель сердец. Получив от Хёнджина наставления, он наверняка сможет сдвинуть с застывшей точки их с Минхо отношения.

Вот только вместо того, чтобы с ходу ответить, Хёнджин заходится в смехе, который весьма скоро перерастает в кашель. В этом порыве до Сынмина даже долетает пару капель чужой слюны, которые он тут же с брезгливостью смахивает. Может быть, нынешний Хван Хёнджин и не тот, кто может ему помочь.

— Надо же! Я будто ждал этого вопроса всю свою жизнь. Ну и кого ты, овечка, решил захомутать? — игриво протягивает он, когда приходит в себя и подпирает щёку рукой.

Сынмину враз становится неуютно и дискомфортно. Он вновь ощущает себя жалким жуком под стеклом микроскопа, но сдавать назад слишком поздно.

— Есть один человек… Которому я хочу понравится. У нас хорошие взаимоотношения, но он словно избегает любой физической связи со мной. Я хочу понять, в чём причина, и как-то исправить это.

— Да-а, дела, — Хёнджин со знанием дела вновь прикладывается к бутылке и шумно выдыхает после жадного глотка. — Проблема в типаже, Сынмин-и. Чтобы показать готовность к чему-то большему, нужно и выглядеть соответствующе. А твой гардероб… — он придирчиво осматривает рабочий костюм Сынмина и хмыкает. — Способен соблазнить, ну, разве что мою почившую бабулю. А ещё природная харизма! С таким надо только родиться. Без обид, но твой случай практически летальный.

Когда слышишь нечто подобное, то трудно не воспринять всё на свой счёт. Примерно то же самое Хёнджин говорил и тогда на школьном дворе, когда Сынмин неразумно решил схватить судьбу за хвост и признаться. Воспоминания становятся такими яркими, что от них сводит зубы.

Значит, летальный случай? Чтобы хотеть к нему прикоснуться нужно быть либо больным на голову, либо ужраться до неадекватного состояния, потому что у него нет этой эфемерной «природной харизмы»? Пожалуй, ему не стоило просить Хёнджина о помощи. И приходить сюда — тоже.

— Думаю, что мне уже по…

— Я сказал лишь «практически». Есть пару способов, чтобы всё реабилитировать. И, для начала, тебе было бы неплохо расслабиться, — с этими словами Хёнджин отходит к мини-бару и очень долго копошится рядом с ним, чтобы затем вернуться и протянуть ему кружку с неизвестным сильно пахнущим содержимым. — Извини, у меня никак не доходят руки помыть нормальные стаканы. Ну?

Сынмин терроризирует взглядом протянутую кружку и всё же сдаётся, осушая её залпом. Это становится очередной ошибкой. Горючая смесь, которую так учтиво нашаманил ему Хёнджин, сразу же обжигает горло и внутренности, точно разъедающая всё и вся кислота. Сынмин закашливается и часто моргает, похлопывая себя по груди в попытке унять этот вспыхнувший внутри пожар.

— Ты мне туда бензина плеснул? — шипит он почти беззлобно.

— Ага, ракетное топливо, — хохотнув, отзывается Хёнджин. — Расслабься. Это всего лишь достаточно крепкий ром.

Вскоре пожар утихает, оставляя лишь приятное согревающее тепло и покалывание на кончиках пальцев, но лучше Сынмину не становится. Более того, ему становится только хуже от мысли, что он пошёл на поводу у пропитого пьяницы и решил, что эти методы смогут сработать и на ком-то вроде него.

Но ведь это не так. Ему необязательно корчить из себя другого человека и пользоваться житейскими методами, когда удача сама прыгает в руки, разве нет? И Сынмин это докажет. Не Минхо с Хёнджином, так хотя бы самому себе.

— Я сейчас, — тараторит Сынмин и встаёт, чтобы уже секунду запереться в туалете.

Его почти смешит факт того, что уже второй раз подряд он вынужден совершать ритуал в этом гадком толчке — на сей раз, по сравнению с прошлым, действительно изгаженным. Сморщив нос от весьма характерного запаха высохшей рядом с ножкой туалета блевотиной, Сынмин подыскивает более-менее чистый угол и сразу же принимается за дело. Всё подручные предметы под рукой, дело остаётся за малым. Представить Минхо, его крепкие руки, как они касаются обнажённой кожи Сынмина, как мокро прикладываются губы к вздымающейся груди…

— Такова моя…

Его прерывает весьма резкий стук в дверь, вынуждающий замереть на полуслове и воровато обернуться.

— Эй, тебя там тошнит, что ли? Ты че так резко сбежал? — звонко интересуется Хёнджин, звуча при этом не слишком уж обеспокоенно.

Настолько грубое вмешательство в ритуал злит Сынмина, особенно тогда, когда он представляет наглую рожу Хёнджина по ту сторону двери. Этот гад вечно лезет туда, куда не просят.

— Такова моя воля, — тараторит он, чтобы закончить начатое, а после размазывает каплю крови по карте. Затем добавляет, уже громче: — Сейчас я!

Чтобы замести следы своего магического акта приходится действовать быстро: карта выверенным движением рвется на части, отправляясь прямиком в унитаз, принадлежности прячутся в карман, а надколотый палец Сынмин спешно промывает под сточной водой из крана. Несмотря на то, что он старается сделать всё в считанные секунды, все его действия выходят какими-то заторможенными, а тело то и дело немного заносит по сторонам. Неужели он опьянел всего от одной кружки?

Щёлкнув небольшим замком, Сынмин выходит из туалета и почти сразу натыкается на поджидающего его Хёнджина. Как и думалось, тот стоит с весьма бахвальной ухмылкой на своём смазливом лице и выглядит уж слишком довольным. У Сынмина нет ни времени, ни желания разбираться в том, что послужило тому причиной — сейчас ему стоит вернуться домой и ждать возвращения Минхо, чтобы проверить исполнение действия карты.

— Что-то я и правда чувствую себя неважно. Давай продолжим обмен советами в другой раз? — заплетающимся языком бормочет Сынмин, не рассчитывая на сопротивление с чужой стороны. И зря.

— Эй-эй, остынь. Так всегда в первый раз, нужно немного раскачаться и почувствуешь себя на седьмом небе. Доверься мне, — подмигивает Хёнджин, и от его слов внутри Сынмина всё холодеет. — Ты впервые лично попросил меня об услуге, разве я могу отпустить тебя ни с чем? Пойдём.

Удивительно, как много силы оказывается в костлявой ладони, которая хватает запястье Сынмина и тащит его за собой. Или дело в том, что это Сынмин не находит в себе силы для того, чтобы выдернуть руку из крепкой хватки?

Картинка перед глазами начинает плыть и смазываться, словно на старой расцарапанной киноплёнке. Предметы и сам Хёнджин двоятся, их контур обрастает нечеткостью. Нехорошо. Нехорошо…

Кадр сменяется кадром. В ушах немного трещит. Кажется, Сынмин чувствует что-то мягкое спиной. Это кровать? Хёнджин укладывает его в постель? Соображать выходит туго.

— Что… Что ты делаешь? — мямлит он сквозь морок.

— Знаешь. А я ведь никогда не смотрел на тебя под таким углом. Для меня ты всегда оставался забавным очкариком на побегушках, которого весело дразнить. Как верная собака, которую, сколько ни колоти — всё равно будет плестись следом за хозяином, — разносится знакомый голос сверху. Сынмин едва может различить его лицо в этой странной дымке. — Но, должен признать, что в этом всё-таки есть свой шарм. Ловко ты придумал с «советами». Правда, если уж так хотел мне отдаться, то мог попросить прямо. Или щеночек Ким слишком стеснителен для такого?

Нет. Нет… Он ни о чём подобном не просил. Почему Хёнджин стягивает с него одежду и раздевается сам?

— Ты подмешал мне что-то в алкоголь? — еле-еле выдавливает из себя Сынмин. Ему нужно как можно скорее вернуть контроль над собственным телом и бежать.

Он ведь не просил. Не просил ведь? Неужели карта…

— Ничего такого. Всего лишь один секретный ингредиент, который всё упростит. Раньше я пробовал его лишь на девушках, но не думаю, что эффект сильно изменится. Он избавит тебя от всякой боли. Удобно, когда не хочется тратить время на растяжку. Тебе понравится. От меня ещё никто не уходил недовольным, — мурлычет Хёнджин и проводит языком вдоль ушной раковины.

— Не трогай меня! Я не хочу!

Противно. Мерзко. Неправильно. Сынмин собирает остатки себя и хватается за чужие предплечья в попытке оттолкнуть. Попытка выходит детской. Даже несмотря на действие какого-то вещества, Хёнджин куда крупнее его по комплекции.

— Тише-тише. Я ведь обещал. Ты почувствуешь себя на седьмом небе…

Обрывки фраз повторяются в голове Сынмина смазанным эхом.

Обещал… на седьмом небе… небе…

Лязгает пряжка ремня. Сынмина бросает то в жар, то в холод, а по горячим щекам начинают литься непрошенные слёзы.

— Я сказал отвали, ублюдок! — сквозь всхлип хочет прокричать он, но срывается на шёпот. Остатки сил уходят на то, чтобы что есть сил вцепиться зубами в удачно подставленную руку насильника.

— Ах ты тварь! — даже сквозь наваждение он видит, как чернеют глаза Хёнджина.

Тварь… тварь…

Он заносит руку и что есть сил бьёт Сынмина по лицу. Снова и снова, пока из носа не начинает лить тонкой струйкой и он не прекращает попытки на спасение.

Кто-то однажды сказал Сынмину, что прелесть победы в том, что её можно разделить со своими близкими. Но как поступать, если близкий человек, которому ты, даже если не полностью, но доверял, подсыпает тебе психотропный порошок в пойло, чтобы сломить? Что делать, если тот, с кем ты смеялся, проходил через разное дерьмо, теперь крепко сжимает руку на горле, чтобы удержать на месте, пока бёдра стукаются друг о друга?

Хёнджин даже не пытается быть с ним нежным. Находясь в полубреду, Сынмин не чувствует ни боли, ни наслаждения. Только отчётливые чувства стыда, отвращения и приторно-сладкий запах гниения слив. Теперь-то он знает, что так пахнет распад души на молекулы. Что-то, что страшнее самой смерти. Что-то, что теперь будет преследовать его каждую секунду жизни.

Может, для Хёнджина всё длится не дольше нескольких минут, но Сынмин погружается в эту топь без возможности на спасение. Больно не снаружи, а внутри. Всё его нутро кто-то крошит, соскабливает со стенок и размазывает по смятым грязным простыням.

Хочется исчезнуть. Превратиться в пыль на мебели, осадок на дне стакана или раздавленного подошвой жука. Что угодно, лишь бы это закончилось. Лишь бы всё это оказалось лишь дурным сном.

Но Хёнджин вбивается в его тело лишь грубее и жестче. Быстро-быстро. Так, словно от этого зависит его жизнь, или жизнь, которую он отбирает у Сынмина с каждым толчком.

Икар подлетает так близко к солнцу, что сгорает объятый его теплом дотла. Забавно. А ведь Сынмину казалось, что плавать в лучах светила означает нечто совершенно иное.

Этот вечер заставит его запомнить, как пахнут подпаленные огнём крылья, и напомнит о том, какова цена поражения.