Про ангела которого мы губим,
Но от себя не в силах отпустить.
Ектенья, Б.Ю. Поплавский
Напряжение такое высокое, что Дима мгновенно закрывает его собой. Август испытывает острое желание отдёрнуть его назад. Он привык, что его защищают. В конце концов, именно поэтому он платит охране. Но он в последнюю очередь хочет, чтобы между ним и возможной угрозой вставал Дима.
Но он делает это почти неосознанно, оттесняет плечом, подаётся вперёд, готовый выхватить оружие, хотя сейчас и без кобуры. Как будто его настораживает что-то в глазах человека напротив. Что-то в его тяжелом взгляде, который он переводит с одного на другого. Август никогда не видел у Димы такого выражения лица.
Двойник вдруг усмехается почти что зло и, глядя прямо на Августа за его плечом, говорит:
— Не волнуйся, я бы не причинил вред своему мужу. Особенно, — он обводит взглядом лабораторию. — Здесь.
Два удара сердца, прежде чем Август понимает. Это не злость и не желание напасть, так непривычно отразившиеся во взгляде родных глаз. Это кусачая и злая тоска.
Август смотрит в глаза человека. который уже его похоронил.
Нет.
Он смотрит в глаза человека, который его убил.
***
В лаборатории тихо, только едва слышно гудят галогенные лампы, переставая мигать. Слабо тянет перегоревшей проводкой и нагретым пластиком. Кондиционеры разгоняют прохладный воздух, нормализуя температуру.
Незнакомец, выглядящий в точности как Дима, пошатнувшись, опирается рукой на затихшую установку. И тут же с шипением одёргивает руку. Переступает через толстые кабели проводов, поправляет идеально уложенные волосы и бросает взгляд на внимательно следящих за ним Августа и… себя самого.
— Дмитрий. К вашим услугам. — Он тянет почти насмешливо, склоняя голову, и этот жест кажется слишком странным. Августу видится в этом что-то знакомое, хотя сам Дима не склонен к театрализации.
— Невозможно, — говорит он.
Они оба поворачивают головы к нему. Похожие и непохожие одновременно.
— Всплеск энергии случился из-за меня. Экспериментальная…
— Установка Мюллера-Каля. Да, я знаю. Через пару часов сердечник остынет и я смогу вернуться домой. — Дмитрий тяжело вздыхает и поправляет манжет тёмной рубашки. — Подожду здесь. Кулер с водой в коридоре. Входную дверь можете запереть.
Дима оборачивается к Августу, удивлённо приподняв брови.
— Я один тут ничего не понимаю, да? Август, что происходит? Так эта штука должна работать?
— Он не знал, что так получится, — вместо него отвечает Дмитрий. Заложив руки за спину, он осматривает белые стены. — При проектировании возникла проблема с изоляцией. Из-за этого сейчас его всплеск энергии привёл к неожиданному результату.
— Так ты?.. — Дима кашляет из-за повисшей в воздухе пыли. — Ты это я из будущего?
Дмитрий усмехнулся и поправил очки.
— Нет. Какая-то из вариаций. Есть ключевые моменты, чьё изменение делает нас людьми с очень разным опытом. И очень разными взглядами.
— Ты уже сталкивался с подобным, — Август не может перестать его рассматривать, подмечая все мелкие изменения. Неочевидные, вроде залегшей между бровями морщинки, и явные, вроде более тёмных волос, зачесанных назад. Непривычно ровная спина. Непривычно дорогой костюм. Вопросы просятся на язык, но так же он понимает, что не может задать их сейчас, когда его Дима здесь.
Снова этот взгляд. Тяжелый, будто бы видящий его насквозь.
— Да. Был в лаборатории, как сегодня. Всплеск с обеих сторон потока и привет новая реальность. Я… собирался закрыть проект. Избыточное финансирование, отсутствие перспективного развития, неожиданно пристальное внимание совета директоров. Как будто увеличение рабочих мест не в их же интересах. Перетрясти бы их, конечно, пока ещё что-то не начали раскапывать.
— Так я займусь прикладной физикой? — Улыбнулся Дима.
Они оба вздрогнули от звука его голоса. Август, понимающий контекст, и Дмитрий, очевидно не собирающийся рассказывать о своём будущем самому себе. Нужно было что-то делать, пока новые откровения всё не испортили или Дима не сложил бы два и два.
Август тянет его в сторону.
— Дима, я могу с ним поговорить наедине? Ты не против?
— Против. — Дима бросает взгляд ему за спину. — Зачем? Я ему не доверяю.
Дмитрий, даже не делающий вид, что не слышит их, закатывает глаза. Диме этого не видно, но Август сполна наслаждается этим зрелищем.
— Я совершенно безвреден. И безоружен. Мне точно можно доверять, Дим.
— Извини, но я так не думаю. Я бы сказал то же самое, если бы хотел кому-то навредить. Наверное.
— Нет. Ты бы сказал ты бы сказал «успокойся, я рядом, я…», — Дмитрий осёкся.
— Хватит! — Август обрывает его, и повторяет уже тише. — Перестаньте оба.
Сердце частит и статика начинает колоть пальцы. Вопросы, допущения, целый ворох догадок, подтверждённых незначительными деталями — выправкой, взглядом, строгим приталенным жилетом и знакомой брошью из верделита. В цвет любимых глаз, что смотрят сейчас с такой укоризной.
— Дима, позови, пожалуйста, старшего инженера. Разбуди его. Убеди приехать. А я прослежу, чтобы наш гость ничего не сделал в лаборатории.
Дима закусывает губу, лихорадочно перебирая варианты в голове. Весьма серьёзно относящийся к любым возможным угрозам.
Август многое сделал для того, чтобы у него было как можно меньше причин для стресса от ожидания нападения. Но это возвращается так легко: резкие, дёрганные движения, частое поверхностное дыхание, поиск безопасной зоны, необходимость держать ситуацию под контролем.
— Я в полной безопасности. — Август кладёт руку ему на плечо, мягко сжимая. Смотрит в глаза. Фокусирует его внимание на себе. Заземляет.
— Хорошо. — Дима нехотя соглашается, сжимает его руку в своей, несколько раз глубоко вздыхает. — Но ты обещаешь, что ничего не случится.
— Обещаю.
Дмитрий, пристально наблюдающий за ними, усмехается и машет Диме рукой, когда тот оборачивается уже у самой двери.
— Если…
— Да, ты найдёшь меня где угодно и убьёшь. Хорошее обещание. Полностью поддерживаю. — напускное веселье в его голосе слишком не вяжется с суровым выражением лица, но когда Дима поспешно уходит, Дмитрий наконец выдыхает и его плечи слегка расслабляются. Он пододвигает к себе ближайший стул и садится, стучит пальцами по пыльной крышке стола. На Августа он больше не смотрит.
Спокойный, собранный, готовый абсолютно ко всему. Даже к нарушениям законов физики. Управляющий «HOLT International». Принимающий решения о развитии самых разных направлений.
Заряд был сильным, а у него даже ни одна прядка не выбилась. В нём ни на секунду не проявилось уязвимое, нерешительное, хотя происходящее должно сбивать с толку. Как будто держать лицо стало необходимым навыком. Ни одного лишнего жеста, никакого возбуждённого жестикулирования, никакой теплоты во взгляде.
Казалось, что под его кожей сталь.
Август протягивает к нему руку, но Дмитрий отшатывается, колёсики стула скрипят по бетонной крошке.
— Не надо. Я, конечно, понимаю твоё любопытство, но сейчас душу не трави.
— Не буду, — обещает Август.
Но не смотреть не может. Поджатые губы, упрямо вздёрнутый подбородок. Маленький светлый шрам на шее, чуть выше тугого ворота рубашки. Дима не носит такое, похожее на ошейник, слишком официальное. Клетчатые рубашки Димы мягкие, мятые, со следами грифеля на рукавах.
Дмитрий не реагирует на пристальное внимание. Водит глазами по беспорядку в лаборатории, как будто избегает смотреть на Августа. Непривычно легко молчит. Дима избегал неловкой тишины, особенно когда смущался. Особенно в начале их отношений.
Отношения. Август хватается за первое, что приходит в голову, стараясь скорее нарушить молчание. У них ведь не так много времени.
— Ты сказал «мой муж».
— Конечно сказал. — Дмитрий качает головой, всё ещё не глядя на него. — И он согласится на твоё дурацкое предложение. Потому что дурак. И вы будете счастливы.
Сказанное где-то там, в будущем, «да» оставило тепло в груди. Август против воли улыбнулся.
— Долго?
— А у счастья есть срок? — Дмитрий пинает камешек под ногами. Вопреки сказанному его голос слишком безрадостный. Как будто воспоминания не слишком хорошие.
Как будто они оставляют по себе лишь опустошение. И что-то допущенное в будущем, что-то свершенное и уже определившее всё оставляет Диму разбитым. Собранным из осколков лишь на упрямстве и чувстве долга. Оставляет его одного со всем этим наедине.
Зная Диму, он бы не позволил никому больше знать о собственной боли. Не взвалил бы на чужие плечи. Посчитал, что сможет перенести всё сам. Как бы тяжело это не было.
Сейчас Август учится и учит его доверять. Делиться всем. Нет ничего «незначительного». Нет ничего «неважного». Он живёт каждым маленьким откровением. То, как Дима постепенно раскрывается, неловко признаётся, смущённо откровенничает. Это заставляет Августа гордиться собой. Его Дима никогда не будет один со своими чувствами или проблемами. Никогда не почувствует, что им пренебрегают или что он недостаточно важен.
Но, очевидно, Дмитрию не хочется делиться своей болью.
Разве мог Август оттолкнуть его чем-то? Лишиться его доверия?
— Я не потеряю тебя. — Говорит он больше для себя, но звучит как обещание.
— Не придётся.
— Ты не можешь знать. Ты сам…
Дима поднимается так резко, что стул падает. Вспышка гнева такая неожиданная. Палец в чёрной перчатке упирается в грудь Августа, оставляя отступить его на несколько шагов. И кажется, что воздух вокруг опять начинает дрожать. Тихий низкий звук дробит воздух.
— Он не знает, что ты был причастен к терактам и смертям. Хотя и сомневался, но чувства к тебе, очевидно, сделали его слепым.
Ещё один шаг.
— Он не знает, что ты всегда следишь за его безопасностью и всеми передвижениями. До помешательства.
И ещё один.
— Он не знает, что ты вписал его в своё чертово завещание на четвёртый день вашего знакомства.
И ещё. Шум в ушах нарастает.
— А я знаю всё и остальное, потому что ты рассказал мне это перед своей смертью.
Дима смотрит зло. Август, ошарашенный его правдой, не может собраться с мыслями. Открывает и закрывает рот, не в силах подобрать слова.
Тишина, повисшая между ними, звенит от напряжения. Но Дима выдыхает, возвращая себе привычное спокойствие, и отступает. И статика пропадает.
Он опирается бедром о стол, складывает руки на груди, старательно делая вид, что ничего не произошло.
Август знает, что не стал бы говорить этого Диме. Никогда. И только при одном условии. Только для достижения одной единственной цели. Если это было правдой, то Дима имел право злиться. И ненавидеть. Только вот Август поверить не может, что обрёк бы своё счастье. Самого близкого человека.
Он присел перед Димой на колени. Заглянул в глаза, где боялся увидеть подтверждение собственным словам.
— Я попросил тебя, да? — Тихо спрашивает Август.
Дмитрий не отвечает. Только переводит взгляд на свои руки, как будто забыть не может о том, что ими сделал. Как будто смерть всё ещё длится. Одна вечная агония.
— Ты понятия не имеешь о милосердии. — Шепотом говорит он. — Да и я, наверное, тоже.
Август хочет сказать «дорогой мой, зачем же я так с тобой?», но знает, как будет знать и потом, Дима не откажет ему в просьбе. В чудовищном и страшном. Не сможет отказать. Захочет ли? Конечно, захочет.
Но сам для себя решит, что выбора нет.
И Август чувствует уважение перед таким Димой, перед его страшной решительностью. И чувствует себя слабым. Он бы не смог осмелиться на «подобное».
Не смог бы.
Просто не смог.
Не нашел бы в себе сил.
Выжег бы себя дотла, но не смог.
— Дима…
— Не имеет значения. — Он поднимает на него покрасневшие глаза. Но не плачет, как будто все слёзы уже выплаканы, а это не более чем физиологическая реакция. — Ты можешь сколько угодно обещать. Единственное, что бы помогло — брось его прямо сейчас. Выкинь это дурацкое кольцо из кармана. Перестань думать, что это какой-то последний шанс на счастье.
— Ты правда этого хочешь? — Сипло спрашивает Август, горло от чего-то сжимает. Кольцо жжёт, когда он перебирает его пальцами.
— Шутишь? — Дмитрий дёргает уголком губ в слабом подобии улыбки, как будто отвык от этого. И совсем немного становится похож на себя прежнего. — Это было лучшее время. Это была другая жизнь.
Но грусть возвращается, казалось, теперь навсегда следующая за ним. Неотступная. Безутешная.
Август безотчётно подаётся вперёд, помнит — не касаться, и не может ничего сказать. Не может ничего исправить. Остаётся совершенно бесполезное и тихое:
— Мне жаль.
— Нисколько. — Также тихо отзывается Дима. — Я… Он сможет тебя убедить, что в этот раз всё будут хорошо. Ты захочешь быть убеждённым. Ты вспомнишь о проекте Лазарь. Ты поднимешь старые экспериментальные разработки филиалов в Танжере.
Эта щемящая обречённость в его голосе ранит ещё сильнее. Август многое отдал, чтобы он никогда не знал этого чувства. Чтобы не потерял свою улыбку, и лучистые морщинки вокруг его глаз не пропали.
Дима привычно трёт большим пальцем место на безымянном, там, где должно быть кольцо. И в этом жесте столько тоски.
— Не собирался… Не нужно было ничего говорить. — Твёрдо говорит Дмитрий, отворачиваясь, как будто пресекает все возможные возражения. — Никаких сожалений. И никакой жалости. Не нужно этого.
Август слышит себя, слышит свои же слова. Таким он был ещё несколько лет назад, никого не подпуская и считал за слабость чужое сочувствие. А себя выше нужды в подобном.
Всего несколько лет. Когда Дима тепло улыбается и невзначай хвалит его за… Это была какая-то глупость, ничего значительного. Совершенно простая вещь. Дима гладит его по щеке, каким-то невероятным образом гася готовый сорваться заряд. Дима оставляет на его папках с документами маленькие стикеры «хорошего дня» с рисунком утёнка в кепке. Во время болезненной медицинской процедуры он держит его за руку, отвлекая разговором. Провожает перед долгим перелётом, встав раньше, только для того чтобы иметь в запасе пару лишних минут, чтобы побыть вместе.
Дима плачет у него на плече, из-за накопившейся усталости, из-за того, что видит на работе — не может абстрагироваться, не может не сочувствовать, не может не принимать на свой счёт. Дима просит посидеть рядом, когда долго не может уснуть из-за переутомления и большого количества кофе. Дима зевает и сонно трётся носом о его плечо, желая доброго утра. Дима радуется мелочам искренне и открыто, не боясь показаться уязвимым. Август завидует подобному. Ценит эти отношения, этого человека, эту возможность быть вместе. Дима никогда не говорит, что это не важно. Никогда не отмахивается даже от самой незначительной просьбы. Дима находит что-то хорошее во всём, даже в таком человека, как Август ван Дер Хольт.
— Спасибо, что сказал.
Дима оборачивается, смотрит пристально. Недоверие напополам с надеждой. Он как будто сам удивлён тому, что может это испытывать. Выпрямляется, оттолкнувшись от стола и выдыхает почти неслышно:
— Прикоснись ко мне.
Но требовательно. Это совсем не просьба.
Август поспешно стягивает перчатку и осторожно прикасается ладонью к его гладковыбритой щеке. Кожу ладони странным образом холодит и словно бы слабо тянет, как если бы магнитное поле притягивало его. Дима прикрывает глаза. Накрывает его руку своей, как будто не давая отнять, как будто Август бы захотел, и едва заметно улыбается. Словно вспоминает. И когда открывает глаза, Август не может сдержать удивлённый вздох. Его глаза мерцают изумрудным цветом.
Проект в Танжере. Конечно. Он завершил его сам. Он испытал его на себе.
Сумасшедший. Тонкая паутина из метала под кожей. Экспериментальные образцы нельзя было стабилизировать, они окислялись и имели высокий риск излома. Никто бы не решился использовать подобное. Непредсказуемые последствия, невозможность обеспечить стабильный результат. Стопроцентная смертность.
— Как? — Удивлённо спрашивает он. Кожа под пальцами чуть жестче, чем он привык. Магнитное поле меняет своё направление и слабо отталкивает руку.
— Здорово, правда? — С усмешкой интересуется Дима. Как будто хвастается. Как будто гордится своей работой.
Столько боли — и ради чего? Зачем?
— Здорово. — Эхом повторяет Август. Заставляет себя сказать. — Могло получится только у тебя, не сомневался в этом. Я… Горжусь тобой.
Он никогда не чувствовал себя так плохо. Сколько же боли он мог принести Диме в будущем. О чём только думал, когда рассказал ему об этой возможности?
— Не бойся, это полностью безопасно. Ну же.
Слабый заряд, сорвавшийся с пальцев, тут же рассеялся. И только глаза Димы замерцали ярче.
Он рвано выдохнул, отступил на шаг, усаживаясь на стол и потянул Августа на себя. За галстук, так просто, как будто часто делал это раньше. Подпустил к себе, но единственное о чём мог думать Август в этот момент — какое невыразимое горе подтолкнуло Диму к мучительной операции. Даже зная все риски.
— Слишком много думаешь, — Дима заставил его сделать ещё один шаг и встать между его ног. Бёдра к бёдрам.
Румянец на его щеках лихорадочный и совсем не от смущения. Дима перекладывает его ладонь на свою шею. И частящий пульс теперь оказывается под подушечками пальцев.
— Давай. — Облизывает губы, замирает между вдохом и выдохом. Разряд едва ли получается сильнее предыдущего, Август просто не позволит большего. Он хорошо контролирует себя.
Но в потемневших глазах напротив немой укор.
Дима дёргает его за галстук на себя, сначала попадая на краешек губ, но тут же втягивая его в поцелуй, нетерпеливо, как будто вдруг вспомнил, что у них почти нет времени. И жадно, как будто Августа кто-то мог у него отнять. Он целовался так, как будто это был их последний раз.
И Август почувствовал как дуреет от контраста.
Дима был осторожным, смущённым, его вело от осторожных поцелуев и мягких объятий. Раскрасневшийся с зацелованными губами, по утру он кутался в простыню и смотрел за тем, как Август раскладывает вафли по тарелкам, и улыбался на обещания угостить его настоящими голландскими дома. Дмитрий же походил на шторм, замученный собственными чувствами и появившейся возможностью — поцелуй злой, кусачий, требовательный. Словно разбившееся одиночество делает лишь больнее.
И Август отвечает ему с не меньшим напором, доказывая — я здесь, ты можешь выплеснуть это. Я приму всё, что ты мне дашь.
Громко застонав, словно наконец получил то, что хотел, Дима мягко оттолкнул его от себя, впрочем, удерживая намотанный на руку галстук, судорожно вдыхая. Август, сбитый с толку этим поцелуем, сглотнул. Во рту появился отчётливый привкус железа.
— Ещё раз. — Настойчиво приказал Дима.
Так вот оно что. Да, теперь с пальцев разряды слетают куда охотнее. Тысячью колючих иголок впиваются в кожу. Когда внутри происходит такая мешанина из чувств, управлять собой значительно сложнее. Дыхание Димы участилось. Он жадно всмотрелся в его лицо и хрипло проговорил:
— Знаешь, на что это похоже?
«Как будто горишь заживо» — хочет сказать Август. Он никогда не думал, что будет так сожалеть о чужой боли. Невыносимо осознавать её и ничего не делать.
— Тепло. Очень тепло, Август. Ты можешь сильнее.
«Я не хочу», — бьётся вместе с чужим пульсом под ладонью. Но искры против воли сорвались с пальцев.
Дима прижался к нему всем телом, вздрагивая. Несколько прядок выбились из укладки и прилипли ко лбу. В мерцающих зелёных глазах горело упрямство.
— Сильнее! — Он становится таким нуждающимся. С каждым новым поцелуем. С каждой новой вспышкой.
Искра сухо щёлкнула, вспыхнув.
Дима выгнулся в его руках, прикрыл глаза и его ресницы задрожали. Он открыл рот, часто дыша. Похоже, несколько расслабившийся, получив необходимое. Удовольствие на его лице ни с чем не спутать. Как будто только такое, на грани, оно может заглушить всё остальное.
Август знает, что заряд гасится без повреждений, но первоначальный шок от удара никуда не девается. Это больно. Всегда.
Откровение такое внезапное, что он сам отшатывается, едва устояв на ногах. Спасло только то, что Дима вцепился в его плечи, не отпуская и смотря замутнёнными глазами.
Больно. Всегда. Как будто нервы обнажены. Нельзя так. Нельзя.
«Потому что больше у него ничего нет» — мелькнула мысль. — «Всё, что я от себя оставил, только боль. И он научился её… Любить?».
Август потянул его на себя, не оставляя между ними даже места для вздоха, и крепко-крепко обнял. Дима как-то сказал, что ему подобного раньше не хватало. Не держания за ручку, не поцелуев, а разделить с кем-то долгие объятия. Что-то совершенно простое, не требующее слов — способ сказать «я рядом, я рад тебе, я держу тебя.» Сказал и, может быть, забыл, но Август, привыкающий к его тактильности, неловко спровоцировал первые такие объятия и был награждён странной волной покоя, чего с ним не было, кажется, никогда. Дима шумно выдохнул ему в ключицу и осторожно погладил по лопаткам, не задевая позвоночник. В тишине квартиры стояли они так, казалось, целую вечность. И он не мог себе объяснить, какая же в этом скрыта магия. Наверное, это значило обнимать правильного человека.
Но Дмитрий наоборот, напрягается — Август не успевает спросить — и вдруг сухо всхлипывает, обмякнув у него в руках. Его плечи дрожат, а статика скачет, вызывая слабый гул. Магнитное поле слабо сопротивляется, но Август не разжимает рук и не отдаляется. Поглаживает ладонью влажный затылок, гладит по спине.
Хотелось до безумия хотелось коснуться голой кожи под одеждой, убедить если не словами, но прикосновениями — ты здесь в безопасности, ты можешь на меня положиться. Губами изучить каждый шрам на теле, раз не мог коснуться тех, что на сердце. Заместить эту боль. Заставить о ней забыть. Хоть ненадолго.
Но разве он может?
Дмитрий вернётся и всё будет как раньше. Воспоминание — горьким сном, от которого некуда будет деться. И установка Мюллера-Каля, поддерживающая в нём надежду на ещё одну встречу.
Просто чтобы увидеть. Просто чтобы вспоминать о том, что он когда-то был… Любим.
И любим сейчас.
Что бы не случилось. Любим без каких-либо условий.
Потому что его Дима хотел бы. Он хотел бы услышать. Запомнить. Чтобы это оставалось с ним. Чтобы давало силы держаться и жить дальше. Чтобы унимало эту бесконечную тоску хоть ненадолго.
Это Август может для него сделать. Одним признанием. Которого ещё не было у его Димы, и которого больше не будет у другого. Единственное важное, что остаётся.
— Я люблю тебя. — Воздуха не хватает, он бросает взгляд на установку, видя как она снова активируется, видимо спровоцированная Диминой нестабильностью в управлении магнитными полями. Он прочищает горло и повторяет громче. — Я люблю тебя. Не сомневайся в этом.
А потом скачок энергии выбивает воздух из его лёгких, за белой вспышкой ничего не видно, глаза нестерпимо жжёт даже через закрытые веки, заставляя их слезиться, и… Он остаётся в комнате один.
— Я люблю тебя.
Он признаётся себе в этом сам. Впервые за всё то время, что они вместе.
Он будет говорить это Диме каждый день.
Он найдёт другой путь решения проблемы.
Он сожжёт все старые файлы филиалов в Танжере.
И когда открываются двери лаборатории, а взъерошенный Дима ведёт с собой главного инженера, на ходу натягивающего халат, Август принимает решение сделать всё иначе.
Он успеет его подготовить.
Он никогда не расскажет о других проектах.
Он сделает всё, чтобы Дима не узнал о страшном и неправильном. Никогда не жёг себя болью и виной.
Август думает о том, что его Дима никогда не потеряет способность улыбаться.
Он сделает для него всё.