Пять пятиэтажных лет

9.

Впервые они встречаются во дворе. Коля Гоголь только-только переезжает в новый район, живёт в новой квартире пару недель и вовсе никого не знает. Первые несколько дней он, в попытке унять собственную тревогу по поводу переезда, носится на велике по окресностям, объезжает заброшенный завод и пустошь, исследует частный сектор и ровные ряды одинаковых серых пятиэтажек, даже не думает ни с кем знакомиться.

Их пятиэтажка стоит в отдалении ото всех, хотя больше ничем особым и не отличается: всё те же ряды окон и балконов, те же скамейки и подъезды, тот же, что у всех, двор со старыми качелями.

Качели Гоголь приватизирует спустя ещё пару дней, когда расшибается на велике о какой-то забор, гнёт колесо и ломает нос. Нос ему вправляют, а велосипед забирают в ремонт — так что ничего другого не остается, кроме как искать себе новые развлечения, и отправляется во двор, часами качается на качелях.

Там и встречает своего лучшего друга.

Поначалу они не говорят друг другу ни слова — просто присматриваются друг к другу, хотя уже в тот момент становится ясно, что не заговорить они не смогут: кроме них двоих во дворе не так-то много детей их возраста, есть компания девчонок, есть совсем малыши, орущие друг на друга в песочнице.

Коля улавливает на себе взгляд тёмных глаз мальчика, сидящего в траве, но что-то в этом взгляде есть такое, что он не выдерживает, отворачивается — и плотнее хватается за качельную цепь, раскачивается сильнее, желая отвлечься на ветер и скорость, на что угодно, кроме этого взгляда и неловкости перед ним.

Где-то вдалеке — лай сцепившихся друг с другом собак. Хлопок старой подъездной двери. Малыши теперь обсуждают отношения — и кто кем станет, когда вырастет. Щебет птиц, кого-то зовут из окна домой. Коля старается концентрироваться на этом — и ему вовсе не хочется смотреть на странного мальчика, который глядит на него из высокой травы.

…А потом оказывается, что они живут в одном подъезде. Коля выясняет это тем же вечером, когда над двором сгущаются тучи, когда площадку застилает ливень и приходится бежать к подъезду.

Вместе с ним.

И Коля понятия не имеет, отчего чувствует смутную радость, когда за ними закрывается тяжёлая дверь, отрезая их от внешнего мира, погружая в тихое, пустое пространство бледно-зелёных стен и серых лестниц. И уж точно не знает, с чего решает задержаться, не идёт домой сразу.

— Меня Коля зовут, — говорит он, убирая со лба влажные пряди.

Мальчик напротив улыбается.

Федя Достоевский.

Эту улыбку, это имя, Коля запоминает впоследствии на всю оставшуюся жизнь — как и те короткие первые минуты, когда они стоят в подъезде, пока снаружи хлещет ливень. Позже кажется, что это были лучшие секунды их знакомства.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — явно передразнивая услышанное на площадке, спрашивает Федя через какое-то время.

Коля моргает растерянно: нужно ответить что-то значимое, что-то, чтобы не разочаровать его — но в то же время и врать нельзя, отчего-то кажется, что красивый мальчик напротив вскроет ложь моментально.

А этого ему совсем, совсем не хочется.

— Твоим другом, — выдаёт он.

Так глупо: первое, что приходит ему в голову, явно не соответствует его идее впечатлить нового знакомого, вообще никакой идее не соответствует, так что Коле мгновенно становится стыдно, в щёки бьёт краска, и хочется взгляд отвести и отвлечься на что-то, но он не позволяет себе струсить и сбежать, храбро смотрит в тёмные глаза.

Мальчик напротив насмешливо фыркает: Коля завороженно наблюдает, как тёмные пряди падают на его лицо, как вздрагивают чёрные ресницы в свете подъездной лампы, как мальчик убирает волосы назад.

— Это вообще не то, — заявляет тогда Федя, но всё же улыбается. — Такая глупость.

Коле кажется, что более правдивого ответа он не подберёт никогда. И ещё кажется: он готов творить глупости каждый день, ради тени его улыбки.

13.

Коле Гоголю уже тринадцать — и он до сих пор не знает, кем хочет стать, когда вырастет.

Федя был прав: конечно прав; Коля со временем понимает, что Федя Достоевский прав во всём и всегда, даже если так изначально не кажется. Прошлый ответ после четырёх лет дружбы кажется нелепым донельзя. Они, конечно, друзья, может быть он даже мог бы назвать самого умного мальчика в доме единственным, самым лучшим своим другом — только этого неожиданно становится катастрофически недостаточно.

Коля всё чаще ловит себя на мысли, что не может отвести взгляда: чем бы Федя не был занят, что бы ни делал. Читает ли Федя, пишет ли что-то — Гоголь всегда находит повод оказаться рядом: с картами поиграться, забраться на дерево, под которым он сидит и долго-долго смотрит сверху, обнаглеть достаточно для того, чтобы на траве рядом лечь и головой в его ногу уткнуться. Всё чаще хочется быть ещё ближе — и это, в контексте их дружбы, совсем неправильно.

В тринадцать лет Коля впервые понимает, что, кажется, больше не хочет с ним дружить.

Примерно в то же время, они начинают курить — находят забытые на лестничной клетке сигареты, поднимаются на последний лестничный пролёт, где никто не сможет их застукать, и скуривают первые свои сигареты. Коля кашляет и задыхается, и у него, кажется, совсем ничего не получается, пока Федя Достоевский смотрит на него насмешливо и спокойно со своей сигаретой, ни на секунду не запнувшись и не кашлянув. Коля так злится на себя за свой позор, так сильно злится, что от этого становится неловко — он ловит смешливый взгляд Феди, и начинает смеяться тоже, роняет голову ему на плечо.

Федя Достоевский опускает руку на его волосы.

Спустя ещё какое-то время — уже зимой, сигареты становятся не причиной, а поводом для их первого поцелуя.

К тому времени Коля уже слишком долго ждёт и слишком долго боится — поэтому, оказываясь совсем близко к его лицу, протягивает руку и убирает сигарету, шагает ближе, напарываясь губами на его губы. Поцелуй отдаёт горечью сигарет и ожиданием удара, но Федя неожиданно отвечает — приоткрывает губы и самостоятельно целует, заставляя его вспыхнуть и сгореть мгновенно, весь напор перебивая, заставляя сдаться и подчиниться, с каждой новой секундой и касанием ломая то, что было у него внутри. Федя забирает контроль — и он с готовностью подчиняется, понимая прекрасно, что никогда и ничего ему противостоять не сможет, что что угодно сделает ради того, чтобы это повторилось, чтобы Достоевский ещё раз подпустил его к себе так близко, ещё раз позволил коснуться.

В итоге когда поцелуй заканчивается, а Федя, не говоря ни слова, уходит в свою квартиру, оставляя его с бешено колотящимся сердцем… он так и не понимает до конца, сможет ли поцеловать его снова.

Коля, кажется, вообще ничего не понимает, но через пару недель, во время очередного ночного перекура, это повторяется снова. И снова. И снова. Они вовсе об этом не говорят, ничего не обсуждают — и Колю разрывает на части от неизвестности и вечного ожидания, и подъезд сужается и давит на него словно клетка, и убивает его — но каждый новый поцелуй освобождает и воскрешает.

В итоге он не выдерживает.

— Хочешь со мной встречаться? — набираясь сил и смелости, вскидывает взгляд он, глядит в его глаза — так близко, что кружится голова. От Феди или от сигарет — никогда не понять, да он понимать и не стремится.

Федя Достоевский смотрит на него взглядом, который невозможно ни считать, ни понять.

— Я хочу быть твоим другом, — просто говорит он.

15.

Через два года они всё ещё друзья. Гоголь принимает правила, вопросов не задаёт, перестаёт навязываться — но всё равно выходит по вечерам на лестничную клетку, чтобы немного постоять с ним, подышать его дымом, просто помолчать, пока Фёдор глядит в тёмное осеннее окно. К тому времени его волосы становятся длиннее, отрастает чёлка, которую он постоянно убирает в хвост, разрастаются и ширятся тёмные круги под глазами, лопаются прожилки, всё глубже въедается усталость от постоянного недосыпа, всё тоньше становятся запястья и плечи.

К тому времени Коля любит его только больше — даже с учётом того, что тепло Фёдора, если оно и было, день ото дня становится всё тоньше.

Гоголь всё равно выходит на лестницу. Всё равно стоит подолгу с ним, смотрит совсем как раньше, хотя радость от встречи топится под слоями его холода. Фёдор слишком занят. Слишком устал. Слишком зациклен на своих идеях и мыслях, и своей токсичной печали — и Гоголь понимает прекрасно, что не стоит ничего ждать, на новые поцелуи надеяться, да и выходить ночами тоже — не стоит. И выходит каждый раз.

Временами что-то случается и Достоевский всё же обращает на него внимание, шагает ближе, вжимает его лопатками в стену, и они целуются — совсем как раньше. У Гоголя кружится голова и стучит сердце, Гоголь целуется уже куда лучше, и вести умеет, и подстраиваться, языком его рот исследует, но почти всегда позволяет ему сохранять контроль, обвивает руками тонкие плечи и сдерживается, чтобы не застонать в поцелуй, чтобы не отключиться от собственных неадекватных эмоций, чтобы остаться в реальности и запомнить как можно больше, и всё себе сохранить — потому что повторения придётся ждать долгими месяцами без малейшей уверенности в том, что повторение это случится.

Той же осенью они впервые заходят дальше.

Напиваются мешаниной из водки и энергетика на крыше родной пятиэтажки в один из последних тёплых осенних вечеров — и Коля делает всё сам. Привычно ластится, с поцелуями лезет, за шею обнимает — и инициирует продолжение. Фёдор, конечно, целует его в ответ, волосы на затылке сжимает, дышит рвано и горячо у его виска, пока Коля, не говоря ни слова, разбирается с его ширинкой, а потом сжимает пальцами его талию, не давая насадиться нетерпеливо и резко — даже после всего выпитого контроль сохраняет.

Гоголь скулит, роняет голову ему на плечо, стонет то ли от боли, то ли от нетерпения, чувствуя член Фёдора внутри себя, чувствуя, что кажется, готов кончить уже от этого, что этого слишком много, а потом Достоевский начинает двигаться — и происходящее явно становится больше, чем он может перенести.

— Федя-я… — стонет он, без малейшего осознания того, что именно хочет сказать. Может быть даже ничего не хочет на деле: просто это имя с ним, с самого детства, везде, в его сердце, сознании и лёгких, как дыхание — вот и вырывается теперь наружу, потому что Фёдора ему слишком много — и всё ещё недостаточно.

— Тише, — говорит Достоевский. Легко кусает его в открытый участок шеи, забирается ладонью под свитер, заставляя его прогнуться от холодного прикосновения. Гоголь почти что скулит, просто падая в его объятия, губы до боли кусая, задыхаясь, но послушно сдерживая свой голос, позволяя Фёдору брать его, как хочется, отдавая своё тело целиком и полностью, потому что — чёрт, тело — такая мелочь, когда он пять грёбаных лет с самой первой встречи принадлежит только ему.

Он знает, что будет принадлежать и дальше. Также как знает, что Федя Достоевский никогда не будет принадлежать ему — потому что в принципе, наверное, не может принадлежать кому-либо в этом мире и с кем-либо по-настоящему быть. От этого всё внутри тоскливо переворачивается, но Гоголь привычно гонит смутное чувство прочь, все свои знания закапывает подальше — тянется за поцелуем.

После их первого раза Гоголю почему-то очень грустно, но… Всё же в свои пятнадцать, лёжа поздней осенью и целуясь с ним на крыше, он чувствует себя счастливым.

19.

Под аккомпанемент грома Гоголь останавливается под козырьком подъезда. Привычным жестом достаёт сигареты, тяжело приваливается спиной к бетонной стене, и ему кажется, что это повторяется снова и снова. Работа с восьми до шести изматывает, и теперь уже под его глазами пролегают тени от усталости, и больше нет времени стоять в подъезде во время ливня и ждать непонятно чего, но временами он всё же останавливается и позволяет себе пару минут спокойной тишины прошлого. Он входит в подъезд, где всё так же пусто и тихо, садится на батарею, глядит задумчиво в блёклую стену, исписанную надписями.

В свои девятнадцать, вдоволь насмотревшись на цикличность жизни, нарадовавшись и настрадавшись, Гоголь чувствует, что очень устал, но… Всё же у него остаётся знание, которое раз за разом заставляет его подниматься с утра и начинать жизнь, и идти на работу, и возвращаться снова и снова.

Может быть, когда-нибудь Федя Достоевский выйдет на лестницу — и поцелует его снова.