Он открыл глаза — и сам не поверил, что проснулся.

Во рту пересохло. Ахсель сел на диване, протер глаза, потянулся, откинул с лица растрепанные волосы. Всё тело ныло, как будто ему вырвали мышцы и кости, а потом поставили обратно.

Ахсель сидел в комнате в звенящей тишине, в утренней серости, и постепенно к нему возвращались чувства.

Незнакомый потолок, незнакомая серая комната. Полки с книгами в тяжёлых обложках и южанскими статуэтками. Часы с позолоченными стрелками; их мерное зловещее тиканье. Где он? Как сюда попал? Сон как рукой сняло. Ахсель быстро проверил карманы: ключи и пистолет с Тетрой на месте. Он вскочил с кровати, не обращая внимания на боль во всём теле.

Нужно выбраться отсюда. Нужно вернуться домой.

Тело двигалось предательски медленно. Боль пульсировала в висках. Ахсель мучительно долго спускался по лестнице на первый этаж. В прихожей рядом с незнакомой одеждой висело его собственное пальто. Как он здесь очутился? Что это за дом?

Наспех одевшись, Ахсель лихорадочно прокрутил в двери ключ и выбежал на улицу. Стояла метель. Ветер взвыл, налетел ледяной волной, закружил водоворот снежной крошки. Очертания домов затерялись в холодном белом шуме.

Ахсель медленно продвигался вперёд. Одной рукой придерживал шляпу, другой вцепился в воротник пальто, развевающегося на ветру. Он — бродячий проповедник в белой южанской пустыне. Ветер был настолько холодным, что почти обжигал: хлестал по щекам, впивался под кожу, гнал в глаза белый песок. Спутывал остатки воспоминаний, шумел, как чёрно-белый экран телевизора.

Так, допустим, думал Ахсель. Он всё ещё в Тенеберге. Может, если туман рассеется, он даже узнает этот район. Это лучше, чем если бы он очнулся где-нибудь в отеле на другом конце города после недели беспробудного пьянства.

Впереди замаячил бетонный гигант — монументальное здание храма с тяжёлыми колоннами, упирающимся в небо шпилем и восходящей к полукруглым сводам высокой лестницей. Он проступил сквозь пелену, как мираж в пустыне.

Снова лестница — бесконечная, к тусклому солнцу. Ахсель подумал, что он мог бы лечь здесь, и ждать, пока его припорошит снег. Его самообладания сейчас еле хватило на то, чтобы отогнать эту мысль.

С каждой ступенькой к Ахселю постепенно возвращались воспоминания. Мелкие, отрывистые, мерцающие в темноте. Радиопередатчик в голове шумел, в отчаянии ловил сигнал.

С каждой ступенькой и с каждым фрагментом воспоминаний у него между рёбер что-то сжималось. Три чёрные фигуры, приглушённый свет. Ослепительно белый оскал. Выстрелы. Почему он помнит о выстрелах? Неужели и правда…

Скульптуры в виде воронов смотрели на Ахселя, обратив копья и мечи прямо на него. Ахсель сел у основания одной из мраморных колонн. В детстве ему казалось, что в этих колоннах и прячутся языческие демиурги после того, как их изгнали: вроде каменных великанов, которые ночью оживают. Когда он сказал об этом учителю в церковной школе, тот очень разозлился.

Ахсель посмотрел в глаза одного из мраморных рыцарей-воронов, занёсших над головой копьё. Может, стоит хоть раз помолиться… Как нормальный человек?

«Слушай, Бог. Я не знаю, есть ты или нет…»

Нет. Бред какой-то.

«То есть, знание есть ты или нет, вообще бессмысленно, потому что вера и знание — это разные вещи, но чёрт возьми, я даже не знаю, верю я в тебя или нет…»

Ещё хуже.

 «Я сделал то, что не могу исправить. Я не знаю, что мне теперь делать и как жить.»

Ворон с копьём смотрел на Ахселя пустыми глазами.

В этот момент остатки воспоминаний окончательно оттаяли. Ахсель стоял перед устремлёнными на него мечами и копьями — может, они сейчас пронзят его разом, может, сейчас он умрёт?

Но это было бы слишком просто.

Ахсель посмотрел на свои покрасневшие от мороза руки. Может, прямо сейчас он снова проснётся?

«Я обречен быть собой, да? Может, я могу быть кем-то другим? Или после того, что сделал — уже не могу?»

Он быстро спускался по лестнице. Свежие следы уже успел засыпать снег. Возможно, его уже ищут. Его точно ищут. Нужно вернуться, если это ещё имеет хоть какой-то смысл. Что скажет Фор? Сколько времени он шатался по городу?..

В этот момент Ахсель заметил, что навстречу ему поднимается темная одинокая фигура.

Чёрный инквизиторский мундир с серебряными пуговицами и нашивкой в виде вороньего черепа. Форменная шинель, надвинутая на глаза фуражка с гербом.

Ахсель почувствовал, как руки похолодели. По телу прокатилась волна страха и вины. Он постарался успокоиться, но сердце бешено заколотилось, а тело продолжило цепенеть. Наверное, он выглядел настолько жалко, что инквизитор, пару раз взглянув на него, на третий раз внимательно присмотрелся и, прищурив глаза, спросил:

— Я могу чем-то помочь?

— Нет, — хрипло сказал Ахсель.

Он почувствовал, как ноги подкашиваются.

— У вас всё в порядке? — нахмурился инквизитор.

— В порядке. Ну, я просто, — Ахсель неопределенно кивнул в сторону храма. — Молился, всё такое.

— Вы посещаете храм? Это похвально. Если что-то беспокоит, разговор с Богом всегда поможет.

Ахсель вымученно кивнул.

— У вас нездоровый вид. Вы принимаете лекарство?

— Да, — ответил Ахсель и даже не соврал.

Руки дрожали. Ахсель уставился на инквизитора, не понимая, что ещё он может сказать. Может, сейчас он попросит предъявить документы, медицинскую карту, браслет, пистолет с Тетрой? Спросит, где Ахсель был прошлой ночью? Покажет ему фотографию Сольмани с его улыбкой во все тридцать два и спросит, знает ли он этого человека? Или он уже готов провести задержание и только ждёт подходящего момента?

— Не беспокойтесь, я ведь не собираюсь вас допрашивать, — сказал инквизитор. — Просто осведомился о вашем состоянии. Любой порядочный гражданин на моём месте сделал бы то же самое.

Ахсель снова кивнул.

— Каждый должен делать то, что в его силах, — нравоучительно заключил инквизитор. — Ваш долг — быть сознательным гражданином, а наш долг — заботиться о вашей безопасности. Если мы будем внимательны друг к другу, то и общество станет лучше. Правильно я говорю?

— Конечно, — в третий раз машинально кивнул Ахсель.

— Хорошего дня, — кивнул инквизитор. — Да хранит вас Святой Юстиниан.

Ахсель поспешил вернуться. Холодный ветер дул в лицо. На полпути он остановился: что, если он сознается во всём? Если вернётся к храму и скажет: «Я убил»?

Но чёрная фигура уже растворилась в полукруглой арке.

Что, если прямо сейчас подъедет инквизиторская машина, и его арестуют?

Но и этого не случилось. Город стоял мёртв, только невидимые копья и мечи ангелов упирались Ахселю в спину.

…Ему открыл Эосфор, такой же бледный, как его белая рубашка.

— Ахсель?! Ты хоть понимаешь, что ты…

Он затащил его внутрь и захлопнул дверь.

— Ты понимаешь, что… — Эосфор вздохнул, сдавшись посреди фразы. Откинул с лица волосы, — Нет, знаешь, я даже не буду предполагать, зачем тебе понадобилось выходить. Я вообще не знаю, как ты можешь оправдаться. Давай, валяй, если хочешь. Удиви меня.

«Как я могу оправдаться?..

Ну…

Я… убил трёх человек».

— У тебя дом красивый, — выдавил Ахсель, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

— Потрясающе, — процедил Эосфор. Ахсель впервые слышал, как его голос дрожит. — У тебя ночью была температура. А если бы ты сейчас потерял сознание? Из какого сугроба нам прикажешь тебя вытаскивать?

— Ни из какого. Там бы и сдох.

Фор собрался сказать что-то очень возмущённое, но фыркнул и удалился из коридора. Ахсель повесил пальто на крючок. Из кухни пахло кофе и поджаренным хлебом, но от еды сейчас воротило.

Ахсель поднялся обратно в кабинет. Эосфор накинул на плечи красный халат, расшитый золотыми глазами, встал у окна, закурил. Ахсель сел на подлокотник дивана и рассеянно уставился в пол. Какое-то время они молчали.

— Фор, — наконец подал голос Ахсель. — Я почти не помню, что вчера было. Если я правда…

— Если бы не ты, мы бы сейчас были мертвы, — сказал Фор. — Тебе нет смысла казнить себя. Это я тебя во всё втянул. Прости. Уверен, будь у тебя время всё обдумать, ты бы так не поступил.

— Что будем делать?

— Во-первых, тел нет. Их, как бы так выразиться… — Эосфор снова растерянно провёл рукой по волосам.

— Съели.

— Кхм… Да. Да, всё так и было. Остаётся надеяться, что для инквизиции это будет делом об исчезновении, а не делом об убийстве. Сольмани будут искать, в этом я не сомневаюсь. Что до двух человек с ним, то я их не знаю. Наверное, и правда иностранцы. Это всё, что я сейчас могу о них сказать. Если не брать в расчёт пару непредвиденных ситуаций, у нас есть шансы замять это дело.

Он затянулся, выдохнул дым.

— Теперь насчёт тебя. Я не буду расспрашивать о твоей магии. Насчёт Паллады тоже не беспокойся: она самый надёжный человек из всех, кого я знаю. Я помогу тебе покинуть город и сделаю всё возможное, чтобы инквизиция до тебя не добралась. С деньгами тоже проблем не будет. Уедешь из Тенеберга, поселишься в спокойном месте, начнёшь новую жизнь, и, обещаю, мы больше никогда не увидимся, а всё, что произошло, ты забудешь, как дурной сон.

Эосфор немного помолчал, глядя на тлеющий кончик сигареты.

— Ты принимаешь Тетру?

— Да.

— И она не действует?

— Раньше действовала, — сказал Ахсель, чувствуя, как правда начинает напоминать жалко звучащую ложь. — Но… Помнишь первую выставку? Когда я вернулся домой, то понял, что доза не помогла. Я подумал, что на медосмотре это вскроется. Я тогда сказал себе: плевать. Если меня снова положат в дурку, то так тому и быть. Но на нём ничего не выявили.

— Сожалею, но я знаю об этом ещё меньше, чем ты. Если бы мы только могли понять, что с тобой творится…

Фор потушил сигарету в пепельнице и тут же достал новую.

— Если твоя магия выходит из-под контроля, будет сложнее. Крайний вариант — сбежать на юг. В Тангарию или в Цай. Тебе будет проще, как магу, но тяжелее, как иностранцу. Тем более, если ты не знаешь язык.

— А вы?

— Мы? — Эосфор вскинул брови.

— Да он же вас пристрелить хотел. Хотя у тебя лицо было, как будто на тебя каждый день пушку наставляют, — хмыкнул Ахсель. — Бессмертный, что ли?

— Ну, я бы не стал так преувеличивать. У всех свои секреты. У меня свои, у тебя свои.

Эосфор коротко улыбнулся. Сейчас его ироничный тон казался успокаивающим.

И всё же он так спокойно разговаривает со вчерашним убийцей, подумал Ахсель. Почти сочувственно. Будто сядет сейчас напротив и спросит, терпеливо так, как ребёнка: «Ахсель, а теперь расскажи, зачем ты его убил…»

— Ещё какие, — сказал Ахсель, глядя в пол. — Я ведь тебе тоже не рассказал тогда. Про картины. Такое уже было, очень давно. Вылезла тогда, чуть башку мне не откусила, в общем… Несколько лет я боялся, что они снова оживут. Постепенно перестал. И вдруг — на тебе…

Он вздохнул.

— Я думал, что всё обойдётся.

Он помнил до сих пор: больничная кровать, накрахмаленные до скрипа белые простыни, железные койки в ряд. Человек рядом кричит. Его пришлось привязать к кровати, потому что он накинулся на санитара. Он кричит очень громко, ему должны вколоть ещё дозу, чтобы он успокоился…

— Почему он хотел тебя убить? И вообще, о чём вы говорили?

Эосфор молча подошёл к книжному шкафу. Достал книгу в расшитой золотыми угловатыми узорами обложке. На ней почти выцвела надпись на неизвестном языке с такими же причудливыми угловатыми буквами.

Он принялся листать её, открыл на нужной странице и протянул Ахселю. Иллюстрация напоминала чёрно-белую гравюру, но её сюжет почти в точности повторял картину с Семиглазым. Покрытое глазами тело, распятое на трёх башнях.

— Твои картины показались мне знакомыми, — сказал Эосфор. — Сначала я думал, что ты один из посвящённых, и в своих работах пытаешься передать некое скрытое послание. Но потом я понял, что ты закладываешь эти послания неосознанно. А это ведь намного интереснее, верно?

Ахсель листал дальше. На страницах мелькали другие знакомые мотивы. Существа, похожие на химер. Символы и числа, которые он иногда видел во сне.

— Я долго ломал голову над твоими картинами. Уж прости мне исследовательский интерес, — с невинным любопытством прозвучал голос Эосфора. — Помнишь, я спросил тебя о Семиглазом? Ты сразу рассказал самую точную интерпретацию мифа о нём. Что бы я тебя ни спрашивал, ты как будто вникал в самую суть. Ты точно не слышал ничего подобного?

— Нет.

Ахсель перелистнул страницу. Его встретило изображение змеи, пожирающей свой хвост.

Он рассеянно провел по шершавой бумаге, снова думая о том, что всё это ему только снится.

— Этот символ называется «уроборос». Так же, как и общество посвященных.

— Значит, Елена тоже…

Удивления почти не было; только разочарование от того, что он сам не успел вовремя сложить два и два и обо всём догадаться.

— Да, она член Ордена Уроборос. Большинство людей с выставки, но не все. Многие творческие люди и просто те, кому повезло оказаться в нужное время в нужном месте — все они одни из нас. Сольмани официально не состоял в Ордене, но работал на Елену, и какое-то время следил за мной по её просьбе.

— Зачем?

— Старые разногласия. В Ордене напряжённая обстановка, особенно сейчас. К тому же, — продолжил Фор, — как ты и сам понял, она хотела понаблюдать и за тобой.

— Вы изучаете магию?

…Это правда был дурной сон.

— «Изучаем»? Как какие-нибудь старые пыльные книжки? — Эосфор смерил его взглядом. — Ну, можешь называть это так, если хочешь. Но мне недостаточно просто знать, что что-то существует.

Ахселю не нравилось, куда идёт этот разговор, но что-то в нём было готово и дальше слушать каждое слово.

— Ты как-то спросил: почему мир такой, какой есть? Хотел бы я это знать. Но почему мы бежим от настоящих ответов? Почему пытаемся запретить саму человеческую суть, вместо того, чтобы попытаться её понять? Если что-то сможет спасти мир, то явно не Собор, не Юстиниан со всем его семейством и не Бог, которому нет до нас дела.

Эосфор подошёл к окну. Метель утихла, белая пелена за окном рассеялось. Солнце просвечивало между шпилей храма.

— Если что-то может спасти мир… То я не могу назвать эту силу иначе, кроме как чудом.

Свет очертил его силуэт на фоне белого зимнего неба. Сигарета тлела между его пальцев тусклой рыжей звездой. Он смотрел отрешёнными сияющими глазами, как святой на иконе.

— Фор, ты ж не серьёзно, — Ахсель беззвучно горько рассмеялся. — Тебя что, в театральное не взяли?

— Я абсолютно серьёзен. Ты знаешь, как живут маги в Тангарии?

— Ну… В монастырях.

— И всю жизнь проводят в кругу себе подобных. Они не принимают Тетру, им не делают лоботомию и другие унизительные процедуры. Вместо этого они учатся контролировать магию силой воли.

-…Допустим, — осторожно кивнул Ахсель. — Что дальше?

Фор сел на подоконник, утопил сигарету в пепельнице, покачал ногой.

— Вопрос номер два. Почему Бог, спящий под водой, реален, а девять языческих демиургов, в числе которых Семиглазый — нет? Или взять самих Святых. Они живут сотни лет и под конец жизни начинают творить чудеса, но почему-то никто не смеет считать это магией. Святая Хильдегарда с ее пророчествами, или псоглавец Кентигерн, который творил такое, что его и святым-то не назовёшь — почему все радостно принимают их существование?

— Ну, в церковной школе бы сказали, что Святых благословляет на чудеса Бог. А магия — это проклятье, которое мы получили от предков. Известная история.

— А сам-то как ответишь? — прищурился Фор.

— А сам я отвечу, что это глупый вопрос. Потому что так нам сказали. И потому что у тех, кто так сказал, есть власть. А у всех остальных её нет.

— И ты считаешь это явление справедливым? И… постоянным?

— Вижу, в театральное тебя не взяли, потому что ты всех на госпереворот подбивал.

— Что ты, я ещё даже не начинал. Просто хочу, чтобы ты лучше меня понял.

Улыбка сползла с лица Ахселя; снова накатили стыд и вина. «Да с чего ты вообще сейчас взялся шутить», — зло подумал он, — «когда совсем недавно…»

Чёрно-белые гравюры с тангарскими богами смотрели на него с пожелтевших страниц. Ахсель захлопнул книгу и поднялся.

— Вы идиоты и не знаете, с чем связались.

— Ты тоже связываешься с тем, чего до конца не знаешь.

— Не сравнивай. У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда, Ахсель. Иногда ты делаешь его настолько рано, что не замечаешь другие варианты. Ты мог бы согласиться на моё предложение уехать из города, но вместо этого ты сомневаешься.

Нет, Фор не идиот, подумал Ахсель. Он слишком умный, на свою же голову. Почему он говорит всегда так, будто ничего не принимает всерьёз, и почему смотрит в глаза смерти так спокойно, будто знает, что она его не тронет? Почему улыбался под дулом пистолета? Неужели ему правда было всё равно, выживет он или нет?

— Я хочу помочь тебе, и это не зависит от того, маг ты и ли нет, — сказал Фор.

— Я не прошу мне помогать, — отрезал Ахсель. — Я сам хочу все исправить. Но как? Я мертвецов не оживляю. Я делаю живым только то, что уже родилось мёртвым.

«Это кто тут мёртвый?!» — заверещал Семиглазый. — «Мозги у тебя мёртвые, алкашня сутулая!»

— Тогда, возможно, ты мог бы помочь мне? — вдруг спросил Эосфор. — Услуга за услугу. Замнём дело с Сольмани и выясним, что с тобой происходит. А ты поможешь мне с делами в Ордене. Это довольно серьёзно, но я знаю, что могу тебе доверять.

Интересно, подумал Ахсель, будет ли он выглядеть так же безмятежно, когда химера откроет перед ним пасть?..

— И что ты задумал? Не говори, что всё-таки госпереворот.

Эосфор улыбнулся широко и искренне, будто ребенок.

— Я хочу стать главой Ордена.

***

— Итак, подытожим, — говорит инквизитор. — Ваша магия может оживить только то, что нарисовали вы; и ваша магия может оживить только то, что имеет для вас, э-э… определённый эмоциональный заряд.

— Да, как-то так.

— И последнее — применение магии сопровождается диссоциацией от окружающей реальности и повышенной агрессией.

Вот это припечатал так припечатал, даже сказать нечего. А язвить, что у меня вся жизнь этим сопровождается, уже совсем неуместно, даже для меня. Да и какая теперь у меня повышенная агрессия — вот, сижу здесь, как провинившийся пёс.

Я безмолвно киваю.

— Это всё, так? — спрашивает инквизитор.

— Вам не угодишь.

По всей видимости, мой рассказ о вступлении в Орден немногое прояснил.

— Говорите, хотели сознаться в убийстве ещё тогда? — спрашивает он. — Что же, в таком случае всё оказалось бы намного проще.

Холодный свет отражается в стёклах его очков. Я не вижу его глаз; не вижу усталого взгляда. Я не могу с ним спорить. Всё действительно было бы проще.

— Несколько аспектов всё равно вызывают у меня вопросы.

— Какие?

— Например, вы, господин Квинт.

— Слушайте, я и сам не до конца понимаю, как всё работает, но…

— Нет, я имею в виду вас лично, и ваше решение вступить в Орден. Вы ведь и там не нашли того, чего хотели. И чего вы хотели? Денег, славы, каких-то метафизических «ответов»? Говорите, и раньше замечали странности в поведении главы культа, — он снова сверлит меня тяжёлым взглядом, — почему же тогда решили распрощаться с критическим мышлением?

Не тот вы психологический портрет составляете, господин инквизитор.

— Вы когда-нибудь вдруг понимали, что… Вы всю жизнь были рыбой, которая задыхается на берегу, пока кто-то не забросил вас в воду? Вы когда-нибудь хотели быть частью чего-то большего? Такого... что даже о себе можешь забыть и стать чем-то другим?

— Я надеюсь, это риторический вопрос, потому что я не собираюсь на него отвечать.

— Ага. Риторический, — ухмыляюсь под нос, бросив взгляд на инквизиторский значок на его воротнике и нашивки на мундире.

В тот день я спустился по лестнице из храма — и, кажется, спускаюсь до сих пор…