За окном завывала декабрьская метель. Паллада играла на пианино — неуверенно шагала незатейливая мелодия.

Ахсель раскинулся на диване с книжкой, которую он позаимствовал из обширной библиотеки Эосфора. На её полках стояли не только труды по истории и философии, но и запрещенная оккультная литература. Впрочем, книга, которую листал Ахсель, была не слишком приметной; на жёлтой обложке чернела надпись: «Путешествие в Храм Пустоты. Очерки».

Мелодия показалась Ахселю знакомой. Какая-то старая военная песня про затонувший линкор. Такую обычно напевают под нос, глядя вдаль.

Он перелистнул страницу. За окном выла метель, клавиши пианино звенели каплями морской воды, а на страницах книги тем временем шагали по пескам южанские монахи, молчаливые и задумчивые.

«Верования тангарских монахов чрезвычайно архаичны и, несомненно, являются ересью по всем канонам нашей церкви. Рудименты этих верований можно найти во множестве культур: на них указывает, например, сакральная роль чисел. Но только в источниках на крайне сложном для изучения древнетангарском языке можно найти исчерпывающую информацию о культе девяти демиургов, а также описание духовных психоделических опытов магов, которые утверждают, что встречались с ними.

Девять демиургов связываются с цифрами от одного до девяти и девятью аспектами бытия (см. Приложение 2). Считается, что именно они одаривают людей магией, а разнообразие числовых комбинаций объясняет многообразный калейдоскоп магических способностей…

Однако монахи из Храма Пустоты, — представители самой сильной на сегодня традиции, — не стремятся к контакту с демиургами и развитию заложенных способностей. Вместо этого они следуют пути так называемой Нулевой магии, которая сводит все потенциальные способности к общему знаменателю…»

— Паллада, — сказал Фор, наливая себе вторую чашку чая, — ты опять неправильно играешь.

— Как умею, — Паллада взяла новый аккорд.

— Ну вот опять. Откуда ты там ре минор берёшь, скажи на милость?

— Тогда сам и играй, — она назло стукнула по диссонирующим клавишам.

— Но я не хочу.

Ахселю почему-то показалось, что так он и жил всегда, и знал их уже очень давно. От этой мысли стало легче на душе. Будто то, что случилось прошлой ночью, было просто ночным кошмаром. Апокалипсис не наступил, мир не рухнул, рыцарь-ворон не сошёл с лестницы храма и не отрубил Ахселю голову. Машины с синими мигалками не окружили дом. Всё было по-прежнему, и за окном, несмотря на метель, продолжала течь жизнь.

Он перевернул страницу.

«Известно заблуждение о том, что тангарские монахи не знакомы с биохимическими средствами для подавления магии. На деле это не совсем так. В последние годы приобретает популярность следующая практика: маг вкалывает себе Тетраграмм (в силу географической близости этот препарат доступнее всего) и начинает сопротивляться его действию. Далее маг постепенно повышает дозу вплоть до максимальной…»

От последних слов даже передернуло. Самоубийцы, не иначе… С другой стороны, разве это не похоже на то, что происходит с ним в последний месяц? Может, в этом и есть ключ к разгадке. А что если…

Ахсель понял, что уже несколько раз читает одно и то же предложение. Отложил книгу, потянулся хлебнуть чай из кружки. Совсем остыл.

— Фор, а эта вся церемония… Это обязательно?

— Простая формальность, не более, — ответил Фор. — И да, я ни на чём не настаиваю. Если ты передумал…

— Нет, — прервал его Ахсель. — Я всё решил.

Он задумчиво обвёл взглядом комнату, часы с золотыми стрелками, заставленные книгами полки.

— Только вот… Слушай, я ведь тебе не какой-то оккультный детектив. И не псина инквизерская. Как я могу помочь в раскрытии убийства? Я понимаю, что оно похоже на ритуальное, и все такое, но я ж вообще ничего о нём не знаю. Тем более ты сам сказал, что это может быть провокация.

— Никто ничего толком не знает: ни Уроборос, ни Инквизиция, — Фор с невозмутимым видом отпил из чашки. — Но я считаю, что в Ордене есть кто-то, кто хочет разрушить его изнутри, поэтому и устроил этот спектакль.

— А может, кто-то правда с катушек слетел?

— Не встречал в Ордене таких безумцев, но ничего невозможного не бывает. Думаю, если смотреть в оба, то правда вскоре откроется. А на церемонии сегодня будет немало людей. Может, ты заметишь кого-то подозрительного.

Паллада заиграла другую мелодию, бодрее и веселее. Мелодия звонко кружилась, пальцы быстрее бегали по клавишам. Фор хотел было что-то сказать, но в этот раз промолчал.

— Разве не опасно? — спросил Ахсель.

— Что именно?

— Какой-то то ли маньяк, то ли шпион в Ордене, так ещё и инквизёры разюхивают. Звучит как неподходящее время для церемоний.

— А когда времена были подходящими, Ахсель? — невозмутимо спросил Фор. — Без риска в этом деле никуда. Но не беспокойся, я уверен, что сегодня всё пройдёт гладко.

Ахсель закрыл книгу и снова принялся рассеянно черкать карандашом на бумаге. Когда он бежал из храма сквозь метель, то клялся всеми существующими и несуществующими богами, что больше никогда не будет рисовать — но сегодня руки снова потянулись к карандашу, и двигались сами собой, словно у марионетки.

— Что до твоего любопытного случая… — продолжил Фор, — …то тебе самому стоит поговорить с Великим Магистром.

— Магистр Ше-Нум? — отозвалась Паллада, на секунду прервав мелодию. — Вот это новости. Я думала, он уже окончательно переселился в эту свою Внутреннюю Тангарию… Или как там оно называется.

— Великий Магистр Ше-Нум — маг и бывший тангарский монах, — разъяснил Фор. — В этом году ему должно исполниться сто восемь лет. Покинул Храм Пустоты много лет назад и основал Уроборос. Но сейчас мирские дела его давно не волнуют. Он занят… чем-то таким, что мы понять не в силах.

— Выходит, он кто-то вроде Святого?

— Я бы не стал так упрощать, но в общем, да.

Он снова подумал о монахах, играющих на костяных флейтах в тени финикового дерева.

— Ну как? — Фор кивнул на листы с набросками. — Уже работаешь над чем-то новым?

— Да так, ерунда какая-то, — пожал плечами Ахсель. Он пролистал сегодняшние наброски, — Фор, смотри.

Ахсель повернул к нему рисунок и с невозмутимым лицом ткнул пальцем в самую большую и зубастую химеру:

— Это ты.

***

Сегодня в баре «Пьяный корабль» собрались самые разные люди; часть из них Ахсель, кажется, видел на выставке. Церемония, объяснил Фор, должна была скоро начаться — как-то странно было называть так не старинный обряд в стенах храма под алтарными свечами, а то, что должно сегодня случиться в подполье бара. Ахсель хотел ещё его расспросить, но вдруг Эосфор увидел каких-то своих знакомых, которые махнули ему с противоположного конца зала, попросил Ахселя немного подождать, откланялся — и пропал.

Ахсель немного прошатался среди незнакомых людей и решил выйти подышать свежим воздухом, чтобы хоть как-то убить время перед началом церемонии. Как нельзя кстати он заметил дверь, ведущую на балкон.

Желание побыть одному не сбылось сразу у двух человек. Паллада сидела и курила, накинув куртку на плечи. Сигарета тлела между расслабленными пальцами. Казалось, вот-вот — и Паллада её выронит. Ахсель собрался пойти искать уединения в другом месте, но услышал ровное, безразличное:

— Веселишься?

Она на него не смотрела. Лениво покачивала ногой и буравила взглядом пустоту.

— Я не душа компании, — отозвался Ахсель.

— Надо же. А по тебе и не скажешь, — Паллада иронично улыбнулась одним уголком губ.

Ахсель встал у окна. Над городом догорал ярко-красный апокалиптический закат.

Вороны кружились над шпилями храма. Красное небо вспенивалось клубами туч, готово было вот-вот обрушиться на Тенеберг.

— Почему ты не с Фором? — спросил он.

— Я не собачка, чтобы везде за ним бегать, — ответила Паллада и затянулась. — Слушай, если ты думаешь, что у меня с ним…

— Мне всё равно, — прервал её Ахсель.

Они помолчали. Это было не такое неловкое молчание, как тогда в машине, но Ахсель всё равно захотел выйти в окно.

— Если тебя это утешит, — вдруг сказала Паллада, — одного из них пристрелила я. Вторая пуля была в голову. Это я его убила.

Ахсель обернулся и недоверчиво посмотрел на Палладу.

— Что? Это всё, — она пожала плечами. — Утешения закончились.

— И… на том спасибо, — ответил Ахсель. Вышло менее искренне, чем он хотел. Ахсель решил не думать сейчас, правда ли это, а если нет — то зачем Палладе ему врать. За последние сутки он прокрутил в голове эту плёнку слишком много раз.

— Слушай, Ахсель, я не сестра милосердия, но зла тебе не желаю. Поэтому просто подумай о том, что произошло.

Ахсель скрестил руки и оперся о стену.

— Разве не ты мне советовала меньше думать?

— Делай, что хочешь, — фыркнула Паллада и снова затянулась. Кончик сигареты потухал вместе с апокалиптическим небом.

— Каково это? — спросил Ахсель. — Когда впервые убиваешь?

— То, что чувствовала когда-то я, не имеет никакого отношения к тому, что чувствуешь ты. Мы с тобой разные люди, и обстоятельства у нас были разные. Знаешь, что? — Паллада вдруг стрельнула взглядом в его сторону. — Я вообще не понимаю, зачем ты здесь. Фор предлагал тебе уехать из города. Ты что, правда веришь, что можешь что-то исправить?

— Какая тебе разница? Я ж у тебя ничего не спрашиваю.

Он подумал, что сейчас Паллада опять разозлится, но она только молча уставилась в пол.

— Ответь хотя бы себе, — наконец сказала она.

— Я хочу узнать правду о себе. И о мире.

— Тебе так же плевать на правду, как остальным, — резко выпалила Паллада. Повисла короткая тишина; кажется, она сама от себя такого не ожидала. Паллада молча стряхнула пепел с сигареты и вздохнула.

— Прости, — тихо сказала Паллада. — Это было лишнее. Я только хочу сказать, что… ты можешь считать себя сколько угодно опасным и сломанным, но в мире живут твари намного страшнее тебя. Возвращайся к своим картинам, Ахсель.

— Ладно, — сказал Ахсель. Он не думал, что когда-нибудь ему придётся вести беседы по душам с Палладой, и лучше бы этого и правда не происходило, — Хорошо посидели. Пойду, как обычно, напьюсь до потери пульса.

Он вышел, оставив Палладу наедине с закатом.

… Ахсель бродил среди незнакомых людей, и до него доносились обрывки разговоров.

…Сольмани…

Ахсель вздрогнул.

— Слушай, а ты не знаешь, где Сольмани? — послышалось неподалёку.

Холодок пробежал вверх по позвоночнику. Это просто совпадение. Ему послышалось...

Кто-то похлопал его по плечу. Ахсель резко обернулся.

— Господин Квинт, это же вы? — молодой высокий студент в пиджаке и с кипой бумаг под мышкой сам выглядел немного испуганно — видимо, у Ахселя сейчас было то ещё выражение лица.

— Вы… что-то хотели?

Тень испуга в глазах пропала, и студент бойко заговорил:

— Не хотите ли прочитать наш манифест о правах магов? Возможно, вы могли бы подписать…

— Эм… Позже, — сконфуженно ответил Ахсель.

Ты параноик, и ты поседеешь за неделю, сказал себе он.

Зато хоть рыжим не будешь.

Он пробирался куда-то, не разбирая перед собой дороги. Пространство искривлялось. Стены наезжали на него, пол и потолок выгибались, как будто он смотрел на комнату через дверной глазок.

Ноги сами вынесли его из зала. На чёрную лестницу вверх, в коридор, узкий и удушающе тёмный. «Вести себя так, будто ничего не произошло», говорил Фор. Легко сказать, но трудно сделать, когда у тебя нет какого-то тайного сакрального знания, известного лишь тебе. Химеры не считаются, если это и знание, то какое-то дерьмовое… Он готов был развернуться и пойти обратно, как вдруг перед глазами мелькнуло что-то яркое, словно вспышка. Ахсель сначала не поверил своим глазам, но секунду спустя услышал тихий девичий смех.

— Кто здесь? — спросил он.

Нет ответа. Снова смех, как перезвон колокольчиков.

Ахсель медленно пошёл вдоль коридора. Пару раз останавливался и прислушивался, но тишина не отзывалась. Наконец, он дошёл до последней комнаты: из-под двери лился приглушённый свет.

Ахсель осторожно подёргал ручку. Она поддалась. Он заглянул в комнату.

Небольшое складское помещение было заставлено ящиками и картонными коробками. Лампа на шнуре качалась под потолком, и узор теней качался вместе с ней. В углу, опершись на ящик и подтянув колени, сидела девушка в красном платье с изорванным подолом, худощавая и невысокая. Спутанные рыжие волосы закрывали половину лица; голубой глаз в ужасе расширился и смотрел на Ахселя.

Ахсель осторожно шагнул, не желая её спугнуть. Девушка обхватила руками худые веснушчатые плечи.

— Кто ты? — тихо спросил Ахсель. — Зачем ты за мной ходишь?

— Не хожу я за тобой! — вдруг взвилась она. — Ты сам за мной ходишь! Пристал, как водоросль!

— Почему ты была в галерее?

— А ты что, допрашивать меня решил? Ещё и кричать на меня будешь!

Ахсель тяжело вздохнул. Девушка помолчала, всё ещё недоверчиво озираясь.

— Я сама знаешь как тогда испугалась! Может, ты вообще маньяк!

— Не исключено, — сухо ответил Ахсель.

Девушка вдруг изменилась в лице и звонко расхохоталась, будто его попытка съязвить была уморительно смешной.

— По вам видно, господин маг, — она продолжила улыбаться, — все маньяки такие. Сидят себе в уголочке, тихие такие, а потом раз! И кишки наружу!

— Э… Да нет. Не люблю кишки. Слушай, я ничего тебе не сделаю. Просто хочу нормально поговорить, — Ахсель сел на деревянный ящик, чтобы не нависать над ней. Девушка проследила за ним скептическим взглядом.

— Так это всё-таки допрос, — она скривила губы. — Меня уже инквизёры допрашивали, больше не надо.

— Ты б хоть патлы свои обрезала, раз от псин бегаешь.

Девушка схватилась за рыжие локоны, будто Ахсель уже стоял над ней с ножницами наготове.

— Сама разберусь! — огрызнулась она.

Ахсель решил не развивать эту тему.

— Ты что-нибудь знаешь о недавнем убийстве? О трупе на ограде.

— Великолепно, теперь вы и в этом меня подозреваете. Хотя маньяк из нас двоих вы, а не я.

— Нет, не подозреваю, — здесь Ахсель запнулся, потому что всё выглядело так, будто он и правда подозревал. С другой стороны, разве можно совсем терять бдительность в присутствии мага?

— Меня тоже заподозрят, если что. Им только дай дело на какого-нибудь мага повесить, — сказал Ахсель. — В одном дерьме с тобой крутимся.

Она застыла. Посмотрела сквозь него остекленевшим глазом.

— Я бы никогда не пошла на такое богохульство. Я бы… Я бы никогда не посмела так опорочить его, — её голос задрожал, а взгляд стал пустым и отрешённым. Ахсель напрягся, не зная, чего ожидать от такой резкой перемены в поведении.

— Его? — эхом повторил Ахсель.

Девушка молчала, смотря сквозь.

— Ты о Семиглазом? Ты тоже его видишь?

— Не смей! — вдруг прошипела она, поднеся палец к губам. — Ты даже не знаешь, насколько его имя священно.

— Да уж куда мне.

Девушка снова притихла и вдруг достала откуда-то колоду карт. Парой ловких движений перемешала их и разложила на ближайшем ящике.

— На что играем? — спросил Ахсель. — У меня денег нет.

— Глупенький маньяк. Это не игральные! Я гадаю! — она собрала карты и эффектным движением перемешала их. Между её бледных пальцев они сначала превратились в гармошку, а затем снова сложились в причудливом узоре, похожем на звезду.

— Вы мне не верите? — лукаво улыбнулась она. — По глазам вижу, что не верите!

Снова зашелестели карты, и на столе осталось всего десять. Девять в ряд, десятая во главе, узор на ней отливает золотом.

— Ладно, господин маньяк, — смилостивилась девушка. — Раз не верите, давайте я вам кое-что расскажу. То, что вы уже знаете, а я никак знать не могу. Я о вашей магии, конечно же.

Ахсель вспомнил: тогда, в галерее, она словно почувствовала что-то, исходящее от картин. Многие верили, что рыжие могут чувствовать магию друг друга на расстоянии, но Ахсель никогда такого не испытывал. То ли магическое чутьё у него притупилось за время, проведенное в палате с такими же, как он.

— В начале было число, — начала девушка, плавно водя руками над рядами карт. — И любую магию можно описать с помощью чисел.

Она невесомо провела кончиками пальцев по узору на одной из карт.

— Все мы носим в себе божий дар, господин маг. Я говорю о даре девяти богов, настоящих богов, а не этой дохлой рыбы, разумеется. Но не всех сразу. Обычно мага одаривают двое. Один — это слишком мало: никто из богов не захочет делиться своей чистой силой. А если больше… Тогда бы голоса в наших маленьких глупых головах бы совсем не замолкали!

Она перевернула первую карту.

На Ахселя смотрела белая фигура. Из чащи сумеречных лесов вышло лунное божество с длинными серебристыми волосами. Серебристая кожа местами была покрыта чешуёй, одежды развевались, напоминая то высушенные добела листья и водоросли, то волны растущих друг на друге грибов, то парчу склизкой чешуйчатой кожи. Голову венчала корона из хитина, похожая на голову насекомого, и белые руки держали, как младенца, существо вроде огромного усатого жука.

— Цифра три означает жизнь. Не просто жизнь, но творение. Потому и вы можете делать неживое живым, господин маг.

Вторая карта, с цифрой девять. Рисунок смазанный, будто туманный. Река с берегами, поросшими голыми деревьями и багровой травой. В одинокой лодке гребёт веслом тёмная сгорбленная фигура. Повёрнута к зрителю почти спиной, только край острой длинной морды виднеется из-под капюшона.

— Поздравляю: вы выиграли… Смерть! Хотя цифра девять вовсе не такая страшная. Просто всё, что живёт, должно когда-нибудь умереть. Всё, что творится, может быть разрушено. И тогда всё вернётся на круги своя.

Ахсель разглядывал рисунки на картах. Нарисованы они были мастерски; словно не чья-то рука вывела их на бумаге, а сами божества вдруг проступили из нездешнего тумана.

— Ну, немного ты угадала, — наконец сказал он. Слова об оживлении неживого попали в точку, хотя всё остальное было несколько расплывчатым.

Девушка обиженно фыркнула и ничего не сказала.

— А что у тебя за магия? Как ты тогда исчезла?

Её довольное лицо вдруг опять исказила гримаса. На секунду Ахсель подумал, что она и вправду сейчас заплачет.

— Г…господин маньяк! Вы бессердечный человек! — девушка скривилась и отвела взгляд, — Как вы можете… Как вы можете так издеваться над бедной рыжей девушкой, которую боги обделили магическим талантом? Я уверена, вы уже много женщин довели до слёз!

Она снова посмотрела на Ахселя.

— Такой вы человек: всем делаете только хуже, избегаете людей, отталкиваете их… Потому что не хотите, чтобы они вас ранили, разумеется! — она с напускным страдальческим видом приложила ладонь ко лбу, — Но на самом деле, в глубине своей души, вы… Вы… Ещё хуже, чем кажетесь! — закончила она и громко, звонко расхохоталась.

— Ага. Хоть в чём-то мы с тобой согласны, — сказал Ахсель и протянул руку к картам, — эй, можно остальные посмотреть?

— Нет! — она закрыла их руками. — Нельзя!

Ахсель вздохнул и устало выругался себе под нос, потирая лоб.

— Отвечая на твой вопрос, — сказала девушка, — нет, я не следовала за тобой. Я шла туда, куда указал мне мой бог.

Она печально покачала головой.

— Он не одарил меня своим числом, как жаль… Маг вроде тебя мне тоже совершенно неинтересен. В тебе нет ни капли его благословения. Хотя я почти повелась на ту картину, которую ты вывесил! Какой хитренький маг.

— Подожди! Так ты искала… Его? В нашем мире? — вопросы множились, но девушка не удостоила их ответом. — И ты преследовала меня, потому что я с ним связан?

— Ох, вот и хоть какие-то проблески эмоций на вашем лице, господин маг. Разве вы не знали, что он всегда с нами? Единственный бог, который однажды пожертвовал собой ради людей. И именно поэтому я… так его люблю.

Ахсель так много хотел спросить.

Но прежде она взяла карту с цифрой семь.

С неё на Ахселя смотрел Семиглазый бог. Синий златокрылый силуэт парил в закатном небе, сгущал вокруг себя звёзды, туманности и осколки разрушенных планет. Все семь глаз сияли драгоценными камнями; в них была мудрость, была печаль и тусклый, но ни на секунду не угасающий свет. Он совсем не был похож на тот измученный, обглоданный кусок плоти и костей, распятый на башнях, пропитанный агонией, который так часто являлся Ахселю во снах. Вокруг головы бога пылал позолоченный нимб, и рядом парили маленькие золотые крылатые кольца с такими же сапфировыми глазами.

— Нравится? Очень нравится? Ну, конечно, — прошептала девушка. Она держала карту двумя пальцами, легко и невесомо, будто боясь даже прикоснуться к божественному сиянию. Ахсель провёл взглядом по руке: нервные дрожащие пальцы, треугольник из родинок на предплечье, лёгкий пушок, заметный в свете лампы.

— Господин маг, — тихо сказала она, — пообещайте мне. Пообещайте, что если встретите — когда встретите его, — вы скажете ему одну вещь. Пожалуйста, я прошу, передайте ему кое-что от меня.

Она поднесла карту к лицу и посмотрела на неё так, будто видела впервые в жизни. Затем так же бережно приложила её к губам и поцеловала.

— Скажите ему, что я, его верная слуга, помню его, и люблю его больше всего на свете, и с нетерпением жду его возвращения.

С этими словами она положила карту на ящик. Ахсель не мог оторвать взгляда от Семиглазого; казалось, будто сейчас его затянет туда, на другую сторону бытия, где никогда не угасает ровный мягкий свет. Это маленькое окошко в другой мир сейчас казалось центром урагана, самой спокойной его точкой.

Может, она права? Может, правы люди, которые заливаются слезами и бросаются на колени перед иконами в храмах? Ахсель никогда не задумывался о том, что они чувствуют, и о том, что он когда-нибудь сможет почувствовать нечто подобное.

— Вы обязательно ещё увидите его, господин маг, — звучал голос девушки откуда-то издалека. — Мы с вами тоже встретимся, но очень, очень нескоро. И когда вы отведёте взгляд от этой карты, — её голос перешёл на шёпот, — вы забудете этот разговор и даже не спросите себя, кто я такая и куда я пропала.

Ахсель очнулся.

Он сидел в пыльном складском помещении на деревянном ящике. Мошки кружились вокруг лампы на голом шнуре.

Он поднялся и спешно вышел. Чёрт, отрубился, что ли? Сколько времени прошло?

…Беспокойство оказалось напрасным. Даже нескладный высокий студент в пиджаке ещё маячил вдали, оживлённо пересказывая манифест. Ахсель заметил Фора у барной стойки и окончательно успокоился.

— Где пропадал? — спросил Фор.

— Могу спросить у тебя то же самое, — пожал плечами Ахсель, садясь рядом.

Фор ничего не ответил, только жестом подозвал бармена, и тот выставил перед ними два стеклянных стакана, а после разлил по ним тёмно-оранжевую жидкость. На пальцах у бармена были вытатуированы цифры с причудливыми вензелями.

— Апельсиновая настойка из Тангарии, — небрежно сказал Фор.

— Я думал, ты против моего алкоголизма.

— Надо же кому-то отучать тебя пить всякую дешёвую дрянь, — улыбнулся Фор.

— Ты хоть иногда перестаёшь выпендриваться?

Ахсель не заметил, как на его лице тоже проступила улыбка.

— За что пьём? — спросил он.

— А ты за что хочешь?

— За светлое будущее, — он горько ухмыльнулся.

— Оно непременно будет светлым, — ответил Эосфор без тени иронии. Глаза у него блестели.

Они чокнулись и выпили. Ахсель почувствовал, как на языке разливается приятный пряный вкус. Он казался знакомым, но в то же время ощущался совсем по-другому.

— Нервничаешь? — вдруг спросил Фор.

Ахсель покачал головой.

— Нет. А что, заметно?

— Да нет, — он отрешённо посмотрел в стакан, собирающий блики от сине-фиолетовых ламп.

— Слушай, а Паллада… Она будет на церемонии?

— О, она не любит все эти сборища. Её даже на общие собрания не затащишь. Но, как по мне, она понимает магию намного больше, чем все эти магистры.

Повисла тишина. Оба на несколько секунд погрузились в свои мысли.

— Сам у неё как-нибудь спроси, если хочешь, — Фор снова принял беззаботное выражение лица и осушил свой стакан.

…Ранний вечер продолжался, плавно перетекая в самую длинную ночь в году.

Дверь в конце коридора отворилась, и они шагнули в другой мир, встретивший их красно-золотым сиянием.

Воздух был таким душным и тяжёлым, что объял Ахселя пеленой, сплетённой из запахов благовоний и табака, контрастов света и тьмы, мелодий флейты и гулких барабанов. Он тяжело задышал. В тумане человеческие фигуры вальяжно растягивались на диванах и огромных подушках, куря кальян. Музыка ударяла по ушным перепонкам, звучала будто изнутри него самого. Фигуры медленно танцевали в тумане, готовые раствориться, стать единым целым с пятнами золотого света. Не успел Ахсель обернуться к Эосфору, который, наверное, тоже вот-вот бы растворился в светлое пятно, как ему на плечо легла почти невесомая рука.

— Господин маг, — к нему подошла хрупкая женщина с длинными тёмными волосами, на которой не было надето ничего кроме рогатого позолоченного головного убора и жемчужных бус. В руках она держала золотую высокую чашу.

Ни о чём не думая, Ахсель взял чашу из её белых аккуратных рук и осушил в несколько глотков. Он почти не почувствовал вкус, только спустя несколько секунд по всему телу начало разливаться тепло. Он смотрел на узоры на кромке чаши, украшенные переливающимися камнями. Почему-то он не хотел её отдавать. Но чужие руки легко подхватили чашу, и Ахсель даже не смог её удержать: он почувствовал, как его тянет к земле свинцовая слабость.

Женщина ничего не сказала, только легко и невесомо зашагала прочь.

Почему ты уходишь?

Она подошла к другой женщине в таком же золотом рогатом уборе и бережно поправила прозрачную накидку на её голых плечах. Они закружились в медленном танце, постепенно превращаясь в мерцающие языки пламени.

Ахсель тоже хотел раствориться. Он — маленькая трещина на потемневшей золотой чашке. Он обернулся в поисках Эосфора, но силуэты тел и лиц перед глазами продолжали сплетаться в одно, будто корни дерева.

Он тоже ушёл.

Почему все уходят?

Ему захотелось раствориться, стать каплей, стекающей по стенке стакана, или искрой от огня, которая отлетит и потухнет. Вокруг продолжали сплетаться ветви. Под ногами разверзлась пустота, Ахсель шагнул в неё и падал, падал несколько часов, а может, несколько лет, а может, всего секунду. Он погрузился в чёрную воду. Дыхание перехватило, снова горло кто-то сдавил, намереваясь сломать ему шею.

Он вынырнул из воды. Тяжёлая рука отпустила его горло, и он глотал чистый свежий воздух в тени хвойного леса.

Ахсель вылез на берег и отдышался. Синеватые деревья сплетали вокруг сети из веток. Сквозь них проступала чернота — но другая: зовущая к себе тихой песнью, готовая принять его в объятия листвы и тёплой земли, убаюкать в сети корней и оставить в себе. Такого, какого есть; такого, каким он был рождён.

Иди сюда, Ахсель.

Тебе нечего бояться.

Ты ведь плоть от плоти земной, как и все мы.

Ахсель шёл всё глубже и глубже в лес. Деревья протягивали к нему свои руки, легко цеплялись за одежду, будто старые друзья хотели похлопать по спине. Трава шелестела и пела, и туман пел вместе с ней.

Останься с нами. Ты станешь землей, и ты станешь травой, и деревом, и птицей, и этим воздухом, и этой тьмой.

Ты станешь частью чего-то большего. Ты этого хотел.

Он продирался сквозь лес, ускоряя шаг. Запах хвои усыплял, и лес снова шептал ласково, почти над самым ухом. Ахсель останавливался, чтобы отдышаться, провести рукой по шершавой коре и отправиться дальше.

Никто не уходит.

Я сам всегда ухожу.

Хотелось вывернуться наизнанку, только так он смог бы спрятаться, стать не собой. Но в другую секунду Ахселю казалось, что он уже совсем не он. Он умирал, разлагался под землёй, из него вырастали колючие кустарники, на них созревали красные ягоды, и пролетавшая птица садилась на ветку и лакомилась ими. Тонкая кожица лопалась в клюве, брызгая кислым соком.

Через несколько часов Ахсель, обессиленный, вышел на обочину дороги. Ноги подкашивались. Сейчас он умрёт, но это будет не смерть, сейчас он станет этим камушком на обочине, и тогда всё прояснится.

Ахсель поднял взгляд, и в ту же секунду забыл обо всём.

В следующую секунду он уже бежал вверх по мраморной лестнице к Солнцу. Ангелы-вороны рубили его мечами, метали копья, и из ран сочилась чёрная кровь. Ахселю не было больно. Не было больно даже тогда, когда он в сотый раз спотыкался и скатывался по мраморным ступеням. Это и есть вечность?

Зверь срывается с цепи. Ящерица зарывается в раскалённые пески. Личинка выползает изо рта. Человек на берегу пьёт воду, зачерпывая ладонями, и она разъедает его лицо.

…Ахсель звал кого-то и хватался то ли за ветви, то ли за чьи-то руки.

Он — птица, попавшая в турбину самолёта.

Солнце в небе превращается в яичный желток. Желток превращается в глаз дикого зверя.

Химеры и демоны переплетаются телами. Они впиваются друг в друга зубами, пожирают, истекая зловонными соками и кровью. Ахсель хочет закрыть глаза, но у него нет рук. Они появятся только через миллионы лет эволюции.

Вселенная гладит его по голове. Солнце смотрит на него сверху и плачет. Бог смотрит на него из воды и смеётся.

Ахсель снова выбегает с опушки леса на обочину дороги. Он же сидит за рулём машины, которая несётся на полной скорости по ночной безлюдной трассе и не успевает вовремя затормозить.

Он испуганно застывает в свете фар; он видит сквозь лобовое стекло полное ужаса лицо, в последний раз давя на тормоз. Организм пронзает боль, его внутренности обдают лобовое стекло автомобиля. Но вот он уже снова напивается и в двадцатый раз рассказывает об этом сыну, как две капли воды похожему на него.

Он кричит, и его крик такой же утробный, хриплый и страшный, как крики химер.

…Ахсель открыл глаза. Он тяжело задышал, как будто только что вынырнул из воды.

Он сидел на полу. В горле пересохло, с лица лился пот.

— Ахсель? Слышишь меня, Ахсель?

Кто-то крепко сжимал его руку. Знакомый голос доносился сбоку, всё ещё приглушённо, как будто сквозь толщу воды. Эосфор был здесь. Ахсель не обернулся, но выдавил из себя слабую улыбку, похожую на оскал. Всё нормально, хотел сказать он, губы не слушались.

Эосфор помог ему подняться.

— Как ты? — спросил он.

Ахсель закашлялся.

— Сколько… времени прошло? Всё закончилось?

Почти темно. Только глухой свет и пляшущие на стене тени в отдалении.

— Всё только началось, — сказал Фор. — Идём.

Они снова двигались в тумане, мимо силуэтов в сгустившейся тени. Ахселю казалось, что и сейчас Фор может в любой момент исчезнуть.

Обнажённые музыканты в золоте и жемчуге проносились мимо, играли на флейтах, свирелях и барабанах.

Сначала Ахсель еле переставлял ноги. Казалось, будто сейчас он упадёт и отстанет навсегда, а Фор снова уйдёт и никогда не вернётся. Но спустя несколько секунд Ахсель почувствовал во всём теле удивительную лёгкость.

Мимо мелькали фигуры, частицы огромного калейдоскопа. Ткани дорогих костюмов, рукава богато расшитых мантий; поднятые искрящиеся бокалы, приветственные жесты. Словно он уже их старый знакомый. Улыбки сверкали из-под ярко расписанных масок, у которых прорезей для глаз было явно больше, чем две. Между ними неизменно проносились музыканты.

— Здравствуйте, господин маг, — щебетали гости, как неоновые птицы в золотистых клетках. — Мы так долго вас ждали, господин маг.

Они оказались перед высоким золотым кубком, похожим на тот, которые Ахселю протянула женщина.

Фигуры застыли вокруг них, каждая в своей позе, как деревья в ночном лесу. Звенели бубны, переливалась мелодия флейты, и только слышалось тихо, рефреном, перешёптывание: «Эосфор, Эосфор…»

Эосфор встал по другую сторону кубка. В его руке оказался кинжал, украшенный синим камнем.

Он делал всё не спеша, будто проверял, реальны ли предметы вокруг него. Медленно провёл пальцами по плоской стороне лезвия и изящной рукояти. Перевернул клинок; на обратной его стороне были выгравированы завитки незнакомых букв. Посреди хаоса Эосфор был торжественно спокоен и сосредоточен.

И вдруг — взмах. Он чиркнул ножом по ладони, и в кубок закапала кровь, с каждой секундой всё быстрее и быстрее.

Эосфор поднял глаза. Его ресницы почти незаметно подрагивали.

— Число его священно, — произнёс он негромко, но отчётливо, и его слова перекрыли любой шум. — Ибо в нём свет. Да увидит он тебя.

Эосфор протянул Ахселю нож, на котором блестела свежая кровь. Фиолетовый свет играл на его гранях. Всё вокруг замедлилось. Фигуры растворились в темноте, собственное тело снова казалось тяжёлым, неуклюжим и бессмысленным. Музыка затихла. Единственное, что Ахсель видел сейчас перед собой — это кубок, наполненный каплями крови, и сверкающее в темноте лезвие.

Ахсель взял нож.

— Да увижу его, — сказал он и провёл лезвием по руке.

Он совсем не почувствовал боли. Будто рука была и не его. Крупные тяжёлые капли падали вниз, разбивались о поверхность золотого кубка.

В эту же секунду время возобновило свой ход. Ахсель не успел оглянуться, как вокруг всё закружилось, замерцало с новой силой.

Неоновые птицы вырвались из клеток, загудело в ушах, зазвенели вокруг разноцветные пятна, настолько ярких кислотных цветов, что хотелось зажмуриться. Хотелось — но всё тело сковало. Даже веки его не слушались, окаменели, пока невыносимо яркий свет продолжал резать глаза.

Непрерывно движущиеся потоки вокруг. Яркий лилово-чёрный росчерк, кто-то схватил Ахселя за руку, кто-то со всей силы надавил на свежую рану.

— Поклянись, что отныне твои глаза — одни из глаз Его!

Перед глазами разрывались неоново-зелёные звёзды, горели страшно и зло.

— Клянись! — лезвие ножа сверкнуло возле его горла.

— Клянусь, — спокойно сказал Ахсель и окончательно превратился в один из разноцветных огней.

Чьи-то руки потянулись к кубку, к ножу, музыка грянула, как штормовая волна. Всех захлестнуло веселье, исступлённое, экстатическое. Бились в унисон сердца, пульсировали артерии, перегоняющие кипящую кровь. Песни, крики, смех, неразборчивые мантры становились всё громче. Ахсель больше ни о чём не думал. Только о том, как бы раствориться; только о Солнце, отрывающем от себя плоть. Его подхватил очередной поток, и он не сопротивлялся. Куда бы его не вынесло, он будет там, где надо. Он будет дома. Он будет частью.

Чёрный воздух снова душил его, и это была приятная духота.

Ахсель сам не заметил, как впереди выросло возвышение, освещённое высокими свечами. На него вбежало несколько человек в ярких нарядах и масках. Барабаны тяжело стучали, отбивая простой первобытный ритм.

Вдруг музыка затихла. Люди на сцене стали переглядываться, а после расступились, разбежавшись по разные стороны сцены. Постепенно стали притихать и все остальные.

«Это не часть представления». Ахсель огляделся по сторонам. Все переговаривались, перешёптывались, обменивались тревожными взглядами. Один за другим гости трезвели от опьянившего их веселья.

На сцену степенно вышел маленький сухощавый старик, закутанный в простую белую мантию.

— Господин Великий Магистр! — зашептались голоса. — Господин Великий Магистр!

Он вскинул костлявую смуглую руку, и все замолкли. Повисла мёртвая тишина.

— Каждого, кто сегодня здесь, я приветствую, — сипло проговорил старик.

Его глаза подёрнула мутная поволока: кажется, он был слеп.

— И за это я благодарен ему, — продолжил он. — Я благодарен ему за сокровенный свет; я благодарен ему за то, что всё ещё чувствую боль.

Великий магистр сложил руки в молитвенном жесте: одна ладонь лодочкой накрыта другой, так, что они образовали подобие глаза. Все вокруг тут же отозвались: сложили руки, чуть опустив головы. Ахсель поспешно повторил за ними.

— Я не прошу благодарности у вас, — просипел старик. — Не благодарите меня: я лишь его проводник. Но будьте вечно благодарны ему за все те дни, что я гостил в этом мире.

Снова тишина. Воздух медленно электризовался тревогой.

— Вчера мне было видение. Он явился мне, и я видел его, и он видел меня. Он благословил меня своим числом. Слушайте меня, братья и сёстры! — вдруг вскричал он. — Ибо скоро я вернусь домой! Вчера я видел, как уйду из этого мира!

Тишина висела несколько секунд. А после лопнула невидимая струна, и воздух взорвался криками.

— Господин Великий Магистр! Господин Великий Магистр! — доносилось со всех сторон.

Актёры на сцене, рыдая, бросались ему в ноги. Музыканты остервенело колотили по барабанам и бубнам, рождая страшную какофонию. Всё погрузилось в хаос. Крики, плач, причитания и музыка слились воедино. Ахсель продвигался вперёд, расталкивая остальных. Надо найти Фора, срочно! Все вокруг толкались, наступали ему на ноги, кто-то тут же падал на пол, заливаясь слезами, кто-то кричал у него под ухом.

— Ахсель! — послышалось недалеко, — Ахсель, я здесь!

Он сделал последний рывок, чуть не споткнувшись. Кто-то схватил его за руку. Ахсель поднял взгляд…

Мир вокруг снова остановился. Как тогда, в баре. Может, ему тогда показалось, и кажется сейчас? Ахселю было всё равно.

Он видел ровный, неугасающий свет.

Видел людей, застывших в полумраке. Панику и ужас, исказившую их лица. Оскалы зубов из-под масок. Частицы пыли в столбе света.

А ещё он видел перед собой лицо. Оно было спокойное и светлое; ни мужское, ни женское, одновременно юное и полное тысячелетней мудрости. Черты лица расплывались, будто их рисовали акварелью по мокрой бумаге. Семь глаз смотрели на него. С пониманием, с принятием, с прощением; так, как только они и могли смотреть.

— Ахсель! Ты меня слышишь?! Что случилось?! Ты… Почему ты смеёшься?.. Ахсель?.. Ахсель!..