Они долго не могли понять, кем же приходятся друг другу.
В особенности Мастер. Он никогда — решительно никогда — даже мысли не допускал о том, что может почувствовать к мужчине... Что? Что он чувствует к нему? Он не знал, не понимал, и это давило. Это чувство было чем-то новым, совершенно странным, и оно вызывало сильный диссонанс в рою беспокойных мыслей.
А Воланд... А что Воланд? За тысячелетия своей жизни он бывал с разными людьми — и с женщинами, и с мужчинами. И всё-таки он удивлён. Если и было такое, что рядом с кем-то становилось так тепло и хорошо, а небьющееся сердце начинало трепетать и оживало, то это было очень давно. Настолько давно, что он и сам это уже плохо помнил.
Кто же они друг для друга? Знакомые, что встретились случайно, но сошлись в интересах и взглядах? Не может быть: они слишком близки для тех, кого связывает только это. Тогда, возможно, они просто друзья? Но разве же «просто друзья» ведут себя, как они? Навряд ли. Друзья точно не смотрят так — с непередаваемой нежностью и чем-то ещё, что сложно распознать во взгляде. Так они не пытаются коснуться — хотя бы немного, лишь подушечкой пальца, при любом удобном моменте. И абсолютно точно так они не танцуют.
Это получается, конечно, не ахти. Мастер порою немного неуклюж. В танце он спотыкается иногда о стопки книг, лежащие на полу, а иногда и о свои собственные ноги и норовит упасть, но каждый раз каким-то чудом остаётся стоять. Воланд же по своей натуре не большой любитель танцевать, а без трости он немного прихрамывает на больную ногу. Но всё это не мешает им наслаждаться друг другом — даже с этими небольшими недостатками — и музыкой, льющейся из старого граммофона.
Пластинки, как и книги, были разбросаны по комнате, покоились в творческом беспорядке на полу и полках. Мастер, не глядя, выудил одну с письменного стола. Шопен. А раз Шопен, значит, вальсы. Писатель кинул взгляд на сатану, привычно развалившегося на потёртом диване (для кого из них это было более привычным, сказать сложно) и читающего новую главу романа. Воланд отвлёкся от страниц только тогда, когда тишину в комнате сначала нарушил скрежет иглы граммофона по пластинке, а затем полились первые лиричные ноты си минорного вальса. Подняв глаза, он увидел Мастера, стоящего рядом с ним и как-то неуверенно протягивающего руку.
— Мессир, не хотите потанцевать немного? — спросил он и почему-то отвёл взгляд.
— О, mein lieber Freund, как же я могу отказать Вам? — с улыбкой ответил Воланд, заметно выделив это обращение. Друг. Сердце неприятно, даже болезненно кольнуло, но Мастер совсем не понимал, отчего. Это ведь далеко не первый раз, когда дьявол так обращается к нему. Тогда почему сейчас это ощущается... Неправильно?..
Мастер отвлёкся от этих надоедливых мыслей, ощутив прикосновение чужой ладони к своей, и ненадолго засмотрелся на неё, потом и на самого Воланда, который сел на диване и затем неспешно поднялся, положив руку на своё больное колено. Подойдя ближе к мужчине, дьявол мягко положил одну руку ему на плечо, другой же чуть крепче сжал его ладонь. Тот в свою очередь — вновь как-то неловко, с толикой неуверенности в движениях — приобнял его за талию. И уже через минуту, поймав ритм играющего вальса, закружились по комнате в танце. Воланд положил голову на плечо писателя, прижимаясь к нему крепче, и прикрыл глаза. Мастер же чуть улыбнулся этому, аккуратно переплетая пальцы. В этом вальсе его нервозность начинала отступать, на смену ей приходило спокойствие и тепло, разливающееся в груди, окутывающее сердце. Казалось бы, слова сейчас не нужны — нужна только эта музыка, только этот си минор, такой нежный, светло-грустный. Однако Мастер знал, что он должен сказать о том, что не давало покоя уже так долго.
— Мессир... Могу я сказать что-то глупое и странное? — спросил он тихо, чтобы не слишком сильно перебивать разговорами музыку. Дьявол тут же оживился, поднял голову и посмотрел мужчине в глаза с нескрываемым интересом.
— Конечно, mein lieber. Что угодно.
Мастер глубоко вдохнул, будто старался набрать в лёгкие как можно больше воздуха, чтобы на одном дыхании выпалить всё то, что копилось в душе.
— Мессир... Это всё так странно. Мои мысли, мои чувства — странные. А я даже не понимаю, что именно чувствую. Но... Я хочу постоянно быть с Вами. Каждую секунду, до конца вечности. Я нуждаюсь в Вас. Рядом с Вами я ощущаю то спокойствие, которого всегда так не хватало. Вы — моё вдохновение и радость. Я бы хотел подарить Вам весь мир... Но, наверное, могу подарить только себя. Свою жизнь и свою душу.
Мастер замолчал буквально на минуту, но ему показалось, что время остановилось вовсе. Он видел перед собой только его разные глаза с игривыми огоньками, тонкие губы, которых коснулась лёгкая тень улыбки, чуть растрепавшиеся волосы и некоторые их пряди, спадающие на лоб. Он чувствовал только прикосновение холодных ладоней к своим, спокойное дыхание, почему-то словно обжигающее. Он ничего не слышал, ни собственного оглушительного сердцебиения, ни нот вальса — теперь ля минорного. Сейчас для Мастера существовал только он. Сатана. Дьявол. Воплощение греха. Но такой прекрасный и необходимый...
— Мессир, — вновь начал мужчина, однако он даже не был уверен, что говорит это вслух, — я всё же плохо понимаю, что это за чувство. Но думаю, что я...
— Люблю Вас.
Внутри что-то словно оборвалось с громким треском. На несколько секунд Мастер, кажется, забыл, как дышать. Он смотрел на Воланда и не мог произнести ни единого слова.
— Да... Да, наверное, именно так, я... — стал тараторить он как-то растерянно. Растерялся ещё больше, когда дьявол аккуратно приложил палец к его губам, и тут же замолчал, стараясь успокоить сбившееся неровное дыхание.
— Mein lieber, — с мягкой улыбкой и беззлобной усмешкой начал он. — Вы не поняли. Я чувствую к Вам то же самое. Люблю Вас. Я так давно не испытывал этого чувства, но могу с уверенностью сказать, что это оно. Я давно ждал этого разговора. И я бы хотел разделить с Вами эту вечность. Потому что Вы — мой человек. Мой Мастер.
Писатель всё так же молчал. Казалось, он не верил, что это происходит наяву, а не в чудесном, пусть и очень странном сне.
— Я... Я... — попытался он что-то сказать, но не смог подобрать слов. А потому лишь молча обнял Воланда крепче, ведя широкими ладонями по его спине, слегка сминая пальцами вельветовый пиджак. Тот и сам старался прижаться к мужчине сильнее, будто бы хотел стать с ним одним целым, раствориться в нём. Он потёрся своей щекой о чужую, полностью игнорируя, что щетина чуть царапает его кожу. Было так приятно и тепло в этих объятиях, и совершенно не хотелось прерывать их, не хотелось, чтобы этот момент заканчивался. Хотелось только бесконечно долго стоять вот так, прижавшись друг к другу, слушать играющий вальс и тихое дыхание у своей шеи. И любить — тоже бесконечно.
— Так... Кто мы теперь друг для друга?.. — тихо спросил Мастер, чуть отстранившись и заглядывая Воланду в глаза — такие живые, искрящиеся теперь совершенно иначе.
— Кто?.. — переспросил дьявол и совсем ненадолго задумался. Ответа и не нужно было. Поэтому вместо него последовал первый осторожный, почти что целомудренный поцелуй. Затем ещё — такой же нежный и долгий. И ещё один. А музыка всё играла и играла.