До скончания времён мы используем многоточие

Когда ты особенно искушён всевозможными радостями жизни, то тебя становится довольно трудно удивить. Скучающее выражение лица — самое частое, что мог видеть Цуруги у посетителей клуба. Едва ли не чаще дорогой, явно сшитой на заказ одежды или же отрепетированных вежливых улыбок.

Цуруги даже забавляло порой запоминать, как улыбаются их постоянные посетители и ему нравилось копировать их мимику. Хочешь влиться в доверие и получить побольше чаевых? Ну, постараться не только потакать желаниям, но так же и достаточно сносно зеркалить повадки, будет вполне подходящим умением. Которым он, конечно же, обладал. Чем больше денег он с этого получит, тем лучше, не так ли?

Пусть иногда и кажется, что его банковский счёт скоро лопнет, но ведь это не значит, что постепенно увеличивающиеся там цифры доставляли Цуруги удовлетворения. Всегда было недостаточно. Дабы восполнить то, чего ему не хватало. Если своим клиентам он преподносил их желания в лучшем виде, составляя компанию, поддерживая разговоры и искусно притворяясь, что ему интересно (на деле совершенно не очевидно дразня их и сглаживая это очаровательной, такой же отрепетированной улыбкой), то его желания никто бы не исполнил так просто.

Для других фея крёстная и умение создавать из тыквы карету на пару часов, а вот для себя Цуруги мог получить только деньги. Даже собственных коллег в клубе ему было куда интереснее доставать, нежели в очередной раз работать в сопровождении для того, в чьих глазах ума даже меньше, чем в голове у самого Цуруги. Вежливые разговоры, вежливое поведение. Всё это едва ли не доводило его до желания заскулить, ведь ему было скучно. Попросту невыносимо скучно. И далеко не в том смысле, как это ощущалось для всех тех толстосумов, из которых он выжимал максимум выгоды, совсем нет.

Цуруги жаждал разнообразия. И ни один из посетителей клуба не был способен ему это дать. Мужчины, женщины — не так важно кто, суть оставалась одна. Они все были уставшими и сами нуждались в развлечении.

И учитывая, что Цуруги порой вообще забывал, что такое выходные (потому что ненавидел оставаться один на один вместе с собой в квартире, где он кровати предпочитал собственный балкон, словно какая-то собачка, спящая на коврике у порога), то работая практически каждый день, очевидно, многие, — если не все, — клиенты были ему знакомы. Чьи-то имена он даже помнил сам, а не просто использовал подсказки, написанные то на салфетках и распиханных по карманам, то на собственных руках. Конечно же там, где всё было очень легко прикрыть рукавом форменной чёрной рубашки.

Но это были только те, кто отдавал ему достаточно денег и заказывал много дорогих блюд и напитков. Остальных Цуруги больше знал либо со слов коллег, либо примерно запоминал на лицо. И ещё знал, к кому лучше не приближаться, дабы сохранить остатки самоуважения (оно у него вообще есть?.. Он и сам ответа не знает, но старается делать вид, что всё на месте и вообще, не вылижет он ничьи ботинки за приличную пачку денег. Хотя слюнки, при виде хорошенькой суммы у него бы точно потекли и обеспечили бы обуви более приличное очищение).

И один вечер кажется Цуруги тем, что всё изменит. Или один лишь взгляд скучающих карих глаз, таких не похожих на глаза любого избалованного молодого мальчишки, которого ему доводилось здесь видеть множество раз и к которым предпочитал не приближаться, ведь они все входили в категорию пубертатных и невыносимых язв. Покусают тебя и неизвестно, чем от них заразишься ещё, может у них и вовсе яда на губах хватит, чтобы отравить.

А взгляд этого парнишки… Не ядовитый, нет. Хитрый. Прищур такой, что Цуруги от одного взмаха этих ресниц уже невыносимо плохо. Ну, ноги подкашиваются, дышать трудно — это же наверняка те симптомы, с которыми и к врачу сходить не стыдно, не так ли? Только что там ему в справке напишут, помимо «был покорён с первого взгляда», та ещё загадка дыры.

Будь всё несерьёзно и не взаправду, стало бы гораздо легче. А сейчас Цуруги ощущает лишь лёгкость в голове и неустойчивость в ногах. Дали бы ему лишнюю минутку на подумать, он бы может и постарался наигранно взяться за сердце и начать беззастенчиво лезть к новому посетителю, дабы ещё и подёргать за торчащую светлую прядь, но когда Цуруги вообще позволял себе думать хоть секунду своей жизни? Ведь если подумает, ему же хуже будет, он в этом искренне убеждён. Собственные мысли сожрали бы его, как стая голодных бездомных псов.

«Если тебе одиноко и нужен друг…» — первые слова, что он бросил практически бездумно. Привлечь внимание. Прогнать скуку и какую-то неподходящую юному лицу серьёзность. То, чего Цуруги возжелал едва ли не больше повышения своей зарплаты или заполнения пустоты своей квартиры.

Конечно, на него посмотрели как на последнего идиота. Или вовсе как на нищенку, жалко протягивающую руку и умоляющую дать ей хоть крошки хлеба на ужин.

Но Цуруги не было бы достаточно крошек с этого стола, ох, нет, он бы съел этого мальчишку целиком, дай ему кто разрешение. Однако что-то подсказывало (вероятно инстинкт самосохранения), что рисковать не стоило бы и выйдет всё скорее наоборот. Ему даже почти хочется проверить это, просунув пальцы между недовольно сжатых губ и узнать, через сколько секунд отойдут от шока и со всей силы вгрызутся зубами.

Хорошо, что пока рано о таком думать. Ведь куда важнее было узнать имя.

И никто не захотел бы знать, каких огромных усилий ему стоило разговорить Микуни, выведать о нём хоть что-то и при этом упрямо игнорировать раздражённый тон голоса, явно выдававший, что такой шумной компании не были рады. Но чего у Цуруги было не занимать, так это едва ли не животной интуиции, позволяющей ему наверняка знать, что раздражение не такое уж и настоящее, захотели бы его прогнать, то сделали бы это лишь одной фразой «позовите вашего менеджера».

Цуруги старался игнорировать и то, как в груди всё щемило от совсем нелепой надежды, что этот интересный мальчишка стал бы здесь постоянным посетителем, а особенно пропускал мимо ушей слова коллег о том, что смотреть на него теперь ещё страшнее, ведь стоило вступить ему в разговор с Микуни, то на его лице проявилось чуть ли не маниакальное выражение. И не разберёшь ведь, виной тому является сам Микуни и то, как он будоражит кровь Цуруги от кипящего любопытства, или же неожиданно ударившие в голову гормоны и пропавшая возможность держать себя в руках.

Он бешеный и сам в курсе этого, однако обычно на работе гораздо лучше умел включать большего дурачка, чем являлся на самом деле. И что в итоге? Все его старания пошли прахом, стоило получить несколько словесных пинков от какого-то не по годам серьёзного юноши.

Или Цуруги уже в конец с ума сошёл благодаря одному лишь образу принца из сказки. Почему принца? Ну, ему ещё не доводилось видеть ни одного посетителя с такими манерами за столом. Чёрт возьми, обычно в этот клуб заглядывали, чтобы избавиться от душащих «высший свет» рамок, а Микуни как будто попал сюда совершенно случайно. И повторись подобная случайность снова, Цуруги вцепился бы в неё мёртвой хваткой. Ведь получить внимание Микуни теперь казалось таким странно важным. Только посмотрел бы на него подольше, пусть и с заметным равнодушием. Которое он надеялся прогнать, заменить злостью, да чем угодно, в самом деле. Лишь бы его покормили конкретно с этой руки. Крайне красивой руки, к слову, Цуруги бы пялился на неё, если бы его не отвлекало ещё и всё остальное. Такое же красивое и вызывающее нужду прикоснуться, пощупать, узнать, как бы ощущалось под его кончиками пальцев.

Он представляет, как Микуни бы кривился от его прикосновений и отстранялся. Отчего-то это вызывает не грусть, а скорее смех. Картина казалась ему донельзя забавной. Жалкая нищенка тянет свои грязные ручки к прекрасному принцу. Смешно ведь.

Когда нога Микуни второй раз переступает порог клуба, он не даёт ему и спокойно дышать с самого начала. Потому что ждал возможности снова не сдерживаясь болтать почти так же, как нуждался в воздухе. Или не совсем нуждался… Может, в случае с Цуруги не стоило так выражаться, если бы ему не давали дышать какое-то время при определённых условиях, он бы совсем не возражал. Тем более, руки у Микуни действительно красивые. Таким можно многое позволить.

Были ли у кого-то из них проблемы? Цуруги сказал бы, что да. Причём сразу у двоих. И может, проблемы на всю голову. У самого Цуруги от Микуни, а у Микуни от того, что он думал слишком много.

Ему так невыносимо сильно хотелось узреть немного настоящих, искренних эмоций в карих глазах. Попроси у Цуруги кто-нибудь сравнить их с чем-то, то он сразу вспомнил бы крепкий чёрный чай собственного приготовления. Никто не соглашался пить данное варево кроме него самого, уж слишком горьким являлось. И с Микуни скорее всего так же. Мало кто согласился бы пытаться вкусить его, опасаясь горечи на языке после. Но чай напиток ведь горячий, вот Цуруги и кажется, что он скорее отогреется как следует под чужим боком, а не обожжётся. Если уже не принялся отогреваться, занимая буквально всё время Микуни при каждом посещении, вытягивая из него не столько деньги, а сколько внимание и уговаривая пойти вместе с ним в одну из комнат. Цуруги готов отдаваться за бесплатно и это, вероятно, высшее проявление чувств с его стороны. И было бы проще, не смотри Микуни на него так презрительно при каждом шутливом предложении. Цуруги бы и повёлся на такой цирк одного клоуна, если бы не замечал ещё и оттенок румянца на бледной коже. Полумрак помещения совсем не помогал Микуни спастись от внимательных золотистых глаз. Всё равно что Волк, наткнувшийся на свою Красную Шапочку и готовящийся растерзать её. Но не просто накинувшись, как бестактное животное, а добившись хитрыми манипуляциями.

Цуруги, правда, куда прямолинейнее любого волка. За собою в лес он бы утаскивал со скулением, цепляясь за ноги «жертвы» и поджимая уши да виляя хвостом для убедительности. И не то чтобы это не считалось хорошей тактикой…

Микуни ему улыбался. В самом деле улыбался, хотя и старался всякий раз прикрыться то рукой, то слишком спешно отпивал из бокала. Чем изрядно веселил Цуруги.

А ещё Микуни на него смотрел. Почти так же пристально, полагая, что Цуруги совсем слепой и не замечает. Совсем нет. Каждый взгляд был новым ожогом, следом на его коже. Действительно, ощущения как от горячего и крепкого напитка, надолго оставляющее послевкусие.

Наконец получив то, чего добивался, Цуруги ощущал себя на удивление… Беспомощно. Ведь его никто и никогда не учил, как справляться с тем, что внутри всё сжимается до размеров малюсенькой точки. Один разок случайно задень её и всё. Для него наступит конец после большого взрыва, который он боялся не пережить.

Цуруги всегда считал себя живучее таракана, но Микуни заставил его поставить собственную уверенность под сомнение одним фактом своего существования.

То, что поначалу ещё было возможно списать на азарт и попытку стать действительно хорошей компанией для того, кто стал ему впервые так сильно интересен, теперь заставляло дыхание сбиваться, а самого Цуруги бессильно улыбаться себе в отражении, задаваясь вопросом, куда он вообще себя привёл.

Ну, вероятно к постели того, кого ужасно желал получить. И было бы так замечательно, будь дело лишь в том, чтобы составить Микуни компанию, стать ему другом, помочь забыть обо всех проблемах, протянуть ему руку и притвориться ему достойным возлюбленным. Вот только оставаясь с ним наедине, один на один, Цуруги резко ощущал странную неловкость, а вместе с тем казался сам себе до того нелепым, что принимался ещё активнее болтать о всяких глупостях.

Первоначальные планы пошли прахом. И самое ужасное, что Микуни наверняка это замечал, знал и понимал. За время их общения Цуруги успел уяснить — у Микуни столько же много ума, сколько и недостатка совести. Ведь была бы у него совесть, то пресёк бы любые попытки ещё в самом начале, не позволил бы всему развиваться неизвестно во что. Они оба со словами не дружили, чтобы вслух объясняться, что вообще происходит и не приведут ли их игрища к ещё более чудаковатым последствиям.

«Куда ещё хуже?» — спрашивает себя Цуруги, уже какую ночь «позволяя» Микуни оставаться в своей комнате. Они не переступали друг с другом никаких черт, всё ограничивалось лишь наглостью рук самого Цуруги. И думается ему, всё оказалось бы в тысячу раз проще, будь Рубикон пройден, можно было бы свести каждую фразу или прикосновение до шутки. Потому что сейчас прикосновения равнялись пугающему трепету и дрожащим пальцам.

Он действительно смог стать для Микуни способом забывать о проблемах. Оставался с ним наедине чаще, чем со своими мыслями, что не могло его не радовать. Спаивал ему свой чёрный горький чай, стараясь улучшить ситуацию хоть немного с помощью добавленной мятой и не обращая внимания на угрозы вылить ему этот ужас в чашке прямо на пустую голову.

Временный мир, построенный чередой странных решений со стороны обоих. Но продиктованных одной бредовой мыслью, пока ещё не высказанной вслух — «Давай будем вместе до скончания времён». Ведь тогда Цуруги смог бы получить того, кто заполнял бы пустоту его квартиры до конца жизни и помог найти смысл в выходных днях. А Микуни имел бы безлимитную возможность ругаться на него за совершенное неумение ведения быта (он сам с трудом мог помыть тарелку и не разбить её в процессе, случайно выронив из мокрых рук), навязчивые прикосновения и собачьи повадки. И нашёл бы себе пристанище, куда можно убегать от терзающих обязанностей и трудностей, свалившихся ему на голову слишком рано.

До скончания времён? Звучало несбыточно. Но Цуруги думает, что просто продолжит всегда цепляться за память о тех мимолётных мгновениях, когда перебирал светлые пряди пальцами и когда они оба боялись переступить черту.