— Смотри, куда прёшь, коза! — прилетает Арсению в спину, и тот вспыхивает мгновенной злостью.

— Сам такой! — пьяно и невпопад рявкает он вслед и откидывает раздражающую прядку от лица.

Хвост весь растрепался, но Арсения это волнует в последнюю очередь — это не повод принимать его за девчонку. Арсений, конечно, любит девчонок, правда, только в платоническом смысле, но он не для того уезжал из Омска, чтобы за длинные волосы ему продолжали путать пол. Тот же, что под ногами, путается сам по себе — Арсений мертвецки бухой; но жизнь после смерти всё-таки есть, и он продолжает её жить.

Свою невероятную, полную кучей знакомых и незнакомых людей в общаге, предвкушающую чистый лист жизнь.

Чистым листом, правда, она станет только второго января, потому что завтра здесь будет и правда практически кладбище; бедным студентам нечего больше делать, кроме как напиваться в хлам, потому что большинство даже домой не поехало в этом году из-за поздних экзаменов, и галдёж, кажется, стоит на весь район. Арсений видит кучу новых лиц на каждом этаже, который проходит, держа путь до Иры с Дашей, которые живут в двух от него, и попутно цепляя каждого знакомого, который считает своим долгом, как пьяный дед на свадьбе, нажелать ему здоровья, стальных яиц, потрахаться, алкогольные реки и никотиновые берега и чтобы преподы не ебали мозги. Сбивают его собой ещё несколько бухих туш, но и Арсений, признаться, не в лучшей своей форме — форме хлама только если, и его шарахает от стены к стене, пока он не добредает, наконец, до нужного блока, едва не потерявшись в трёх соснах.

Он оправдывает себя тем, что недавно пережил несложное, но скотское расставание — четвёртое за год, и сил терпеть это трезвым у него уже не осталось. И не то чтобы Арсений считает себя виноватым — много чести; он — самая крутая мышь на диком Западе, а то, что у него учёба с девяти до одиннадцати не повод трахаться со всеми подряд за его спиной, изводить нытьём, лицемерить ему в лицо ради отсоса и так далее, и тому подобное. Арсений, может, и в хлам сейчас, но он не на помойке себя нашёл, ей-богу.

— …Давайте так, если я беру, а кто-то не берёт, то он — пидорас! — раздаётся из открытой двери сиплым голосом Димы.

Еда сегодня считается общей — у них раз в году коммунизм, и мало кто вообще запирается. Господин Президент просил помнить о единстве час тому назад, и они держат его обещание столько же дней, сколько и он сам.

— О-о, — тянет Арсений, споткнувшись о порожек. — Согласны!

Ребята улюлюкают — он чувствует себя суперзвездой; не тем, конечно, что Христос, но что-то около. На празднике все не только щедрые, но и особенно дружелюбные — потом они начнут крыть друг друга всем, на чём свет стоит, конечно. За это Арсений и любит свою общагу — они все не то чтобы самые лучшие друзья, больше-меньше, и маты тут слышны чаще, чем отрывки пьес, но все друг к другу минимум с общим актёрско-страдальческим уважением и без обид. Ноша у них нелёгкая — тут надо к рыцарям круглого стола причислять по факту поступления в театральный.

— Жоска согласны, — скрипит противно Гудков. — Привет, Рапунцель, чё, в «Громкий вопрос» играть будешь?

Арсений складывает губы писей, слыша это тупое прозвище — дружелюбность это не про Сашу в любом состоянии; они друг друга по каким-то негласным причинам не любят больше других.

Но Арсений в двадцать один уже достаточно взрослый и умный, чтобы не портить себе этим настроение.

— Да, наливайте! — он падает на пустое место около Иры и отпускает вожжи внутреннего авантюризма.

Но каков всадник, такова и лошадь, и его лошадь слепо бежит к пропасти по тем самым алкогольным берегам, свесив язык на ветру. Добежать не успевает — её пристреливает испугом от хлопушки каких-то больно бодрых и борзых типов, что суют головы в дверь и с бешеным рёвом убегают. Но ничего — Арсений найдёт для своего авантюризма водицу живую и мёртвую.

Мёртвая в стопочке стоит перед ним в виде водки «Зелёная марка».

— А чё у нас так дохуя каких-то левых челов в общаге? — спрашивает Арсений, нахмурившись, и, без всяких тостов, вливает в себя рюмку.

— А ты не заметил? Уже неделю как. Какую-то общагу айтишников расформировывают, там чуть ли не под снос здание, их к нам перераспределили, — говорит Даша.

— Айтишников к актёрам? Вот это охуеют ребята, — усмехается Арсений. — И чё, теперь такой проходной двор постоянно будет?

— Ну, видимо, пока они не переедут окончательно. Сказали, что в течение месяца, — хмыкает Катя.

Арсений запомнил её имя только потому, что слышит его, сидя у Эдоса в соседней комнате, каждую неделю, когда начинается «Катя, Катюша, Катюшенька» голосом сального жигало; Позов откровенно плох в соблазнениях. Но Катя на него клюнула, и встречаются они уже года два. Может, просто отсутствие практики сыграло, а на деле он был тот ещё Чёрный Ловелас — на гитаре так же бренчит одну и ту же мелодию, потому что не умеет другие, а карие глаза кажутся ещё темнее, когда у них чуть ли не сутками репетиции перед сессией.

— Вы же втроём живёте? — спрашивает Ира, и Арсений уныло кивает.

Он живёт в комнате с двумя Димами — Позовым и Масленниковым — и, казалось бы, желаний — загадывай не хочу; но единственное, чего бы он хотел загадать — это с ними не жить, потому что если с Маслом они ещё на разных волнах одного ебантизма, то Поз — просто катастрофа. Он бы мог заменить змея на всех картинах живописи — и не обязательно искусителя. Он самолюбивый индюк, думающий, что всегда прав — и Арсению не нравится быть со своим видом в рамках одной комнаты.

— Ну тогда ждите подселенца, — хмыкает она, и Гудок мерзко гогочет — он-то с двумя «мёртвыми душами» и одним Толиком-певцом, который никогда не бывает дома.

И тогда уныло стонут они все трое — и так места ни вздохнуть, ни пукнуть, и четвёртый человек им не сдался — пустая постель на втором этаже кровати служит им удобной свалкой, а стол — пристанищем мультиварок, чайников и микроволновок. У них даже древний тостер стоит, но годится разве что летом угли изготавливать для мангала. Удобство терять не хочется, но никто из их блока не пользуется у коменды уважением; три комнаты бешеных пацанов-актёров, режиссёров и продюсеров с ветром в голове — не самое приятное зрелище для старушки восьмидесяти лет.

На первом курсе у них был клёвый мужик, который за пару золотых помогал по мелочи; но потом его поймали на попытке сдавать комнаты в общаге как жилые, и он получил пиздов под зад. Арсений, безусловно, уважает пожилой возраст, но себя он уважает ещё больше. Но унылый плакат на стене вещает, мол, что бы ни случилось, запасись терпением — солнце должно снова взойти, ведь оно всегда так поступает. И никакие цветочки фломастером и рисунки гелевой ручкой не спасают его от унылости.

Арсений даст солнцу с вертухи, если оно не взойдёт в этот раз. А пластичность и растяжка у него отличные — по физподготовке он впереди планеты всей (ровно как и солнце), получится красиво.

Упаднические настроения, правда, быстро сходят на нет с новой открытой бутылкой; на игру в «Громкий вопрос» они забивают после двух вопросов, потому что Позов дико тупит, как всегда, и вместо «Быкова» у него «Айболит», но потом Арсений, как пьяная свинья, забывает написать «Колизей», и такое только под градус пойдёт. В этот блок подваливает чуть ли не половина общаги, и вакханалия пьяных тел становится только громче и бесконтрольнее, потому что Арсений урывками замечает, как кто-то блюёт в угол. Потом Серёжа из соседней с ним комнаты тащит его куда-то по лестнице, едва не собирая его лбом все ступеньки, мимо кальяна и вопящей коменды в обитель эстрадников, где кто-то водит хороводы вокруг видео с костром. В их блоке Рома разыгрывает чеховский «Дом с мезонином» и причитает, что, кажется, про него тоже иногда вспоминают, что его ждут… Дальше Арсений не слышит, потому что оказывается у Эда, где они играют в дурака на желания.

Арсению приходится продолжить путь, заплетённым в такую тугую косу, что и без того распухший от алкоголя мозг лезет чуть ли не через глаза, и, стоит ему скрыться от глаз горе-карточников, распускает её, а потом ест свои же волосы, потому что на этажах не протолкнуться — будто помимо их жильцов сюда въехало полгорода вместе с семьями.

Через час-другой Арсений обнаруживает себя в тёмной комнате, где из света только рождественская «горка» на подоконнике и фонари с улицы, подвывающим песне, которую играет Андрей с третьего этажа, про простую русскую девушку, и это особенно иронично в условиях того, что Арсений то ли теряет резинку, то ли отдаёт её кому, и волосы волнистыми прядками рассеиваются по плечам и скрывают половину лица. В руках у него чей-то коньяк, рядом — Даша и какие-то такие же поймавшие тоску люди. Сидят не на кухне, но на полу и с гитарой, по классике, и рассуждают о своей нелёгкой судьбинушке между песнями.

— … Ай гат водка ин май блад, — сипит Арсений, покачиваясь, и усмехается, вялые руки поднимает к потолку. — И джин… И ром! И виски, — бормочет он, отдаваясь эмоциям, которые у него до сих пор жонглёрством, что они учили на втором курсе.

Чувства сменяются одно другим вычурно, и Арсений смеётся сам с себя, кренясь к едва ли прохладной батарее, но никто не говорит ему и слова — даже внимания не обращает. Потому что всем всё равно, белочка у него или енот; потому что они здесь все вынуждено друзья, но Арсения это не печалит — Серёжа живёт с ним за стенкой, и он уверен в Матвиенко, они ведь с детства не разлей вода.

Разлей водку.

У Арсения на душе, на самом деле, пьяно и препогано, потому что он уставший и измотанный всем сразу — экзаменами, зачётами, Димами и расставанием. Он не понимает, чем заслуживает такого скотского и мерзкого отношения к себе. Да, ему не занимать позёрства, странностей и уверенности в себе, но это точно не повод вести себя как мудло, трахая девок, говорить, что вообще не гей, плести кучу сплетен за спиной и в итоге уходить, обвинив Арсения, что он недостаточно хороший бойфренд, зато каков эгоист! Арсению становится очень печально и обидно за себя, потому что он, может, не самый лучший человек на земле, но самых лучших и не бывает. Он точно не настолько ужасный и заслуживает такой же любви, как и все не самые ужасные люди. Но к двадцать второму году жизни, та обделяет его хоть какими-то искренними, не ветреными чувствами, пихает великих экспериментирующих «учёных», которые хотят себя проверить на гейство или ждут от Арсения слишком много — а это уже не его дело. Но чувство очень разочаровывающее, как будто в «МакМонополии» Арсений всегда выигрывает в подарок бесполезных партнёров, а не улицы.

Под алкоголем его пробивает на сопли, и он, спотыкаясь об Андрея, чуть не валится в гору бутылок по центру, в попытке встать. Но тот, лишь ласково улыбнувшись, помогает ему подняться. С ним у Арсения довольно тёплые отношения, они друг другу нравятся, но, однажды вместе напившись, приходят к выводу, что на данный момент это не нужно ни Андрею, который несколько месяцев был в депрессии из-за разрыва, ни самой госпоже Пьяные Сопли, который долго боролся с неопределённостью своей ориентации.

Правда этот данный момент был два года назад, и сейчас Андрей в порядке, а Арсений — стопроцентный гей.

Но эти мысли не успевают схватиться за сознание, Арсений плетётся к выходу, махнув рукой Федоровичу, и отправляется назад к Ире, которая сидит на постели одна и тянет к нему лапы, стоит Арсению шагнуть в комнату.

— Арсюша-а-а, — тянет она, и он падает с ней рядом на кровать; но бьётся головой. — Я тебя люблю-ю-ю.

На самом деле, под алкоголем она всех любит; или всегда всех любит, но не говорит об этом — по общению непонятно. Кузнецова стебёт всех и всегда, пускай и по-доброму, и Арсений чувствует в ней свою змеиную, токсичную родственную душу. Они даже встречаться пытались на втором курсе, но, по признанию Иры, это было как трахаться с племянником, за что она стала старой ебанутой тёткой по словам Арсения, раз он — племянничек.

— Чего ты такой грустный? — спрашивает та, хотя навряд ли ей интересен ответ, потому что её взгляд плывёт и смотрит сквозь кучу мотивационных плакатиков собственного производства.

Ну почему, вопрошает плакат, мужчины мечты приходят тогда, когда ты уже нашла своего засранца? Арсений вздыхает тяжко, и думает, что ему засранца хотя бы — и того нет. Хотя, может, стоило бы попробовать ещё разок уболтать Андрея, потому что, вероятно, от расставания с Кириллом, который из их универа отчислился сразу в психушечку, тот уже отошёл. Конечно, он понимает, что встречаться с кем-то только ради избавления от одиночества — не есть хорошо, но Арсений не может ничего с собой поделать, он любит поцелуи, секс и трепаться. Может, в нём социолог умирает, и он ставит эксперименты над сексуальностью людей?

Да и встречаться просто прикольно, когда не начинается всё ранее перечисленное мудацкое поведение.

— Да ну, блин, хочу мужика нормального, — делится Арсений, и Ира, лежащая на его плече, начинает наглаживать пальцами руку, как всегда пьяно-тактильная.

— Дохуя хочешь, — резюмирует она. — Хотя то, как с тобой Вася этот твой поступил — мерзко. Это не значит, что я тебя люблю, но ты не заслужил такого.

— Ты минуту назад сказала, что любишь меня.

— А может, я мавка, заговариваю зубы и тащу на дно.

— Весь мир — вода, получается.

— А ты в ней сухопутное.

Арсений тихо смеётся.

— Я в ней и так на дне, — фыркает он. — Ладно, шучу, я на бюджете в театралке, я автоматически гений.

— Нашу общагу можно и дном назвать, — хмыкает Ира. — Хоть мы и на седьмом этаже, — она зевает и прикрывает глаза.

Арсений хочет иметь кого-то, кому он сможет допеть, что за семь часов счастья спасибо ему, ведь знает теперь, что такое любовь. На самом деле, по пьяни он намного более искренний сам с собой, перестаёт притворяться, что он непробиваемая гей-версия Казановы, легкомысленный и ненапряжный дурак. Любить, конечно, хочется, особенно, когда смотришь под Новый год тик-токи, где парочки танцуют вальс; да и Катя с Димой вечно где-то рядом, и Эдик Ирке цветы с клумбы таскает, хоть та и воротит от него нос. Арсений тоже хочет так, чтобы по-настоящему и доверяя, а не вынюхивая измену, которую ему разве что в лицо не ткнули; не ценой собственной гордости, конечно. Просто — даже если в любви просто не бывает; любить и всё — за всякие вещи, и быть любимым за свой внутренний хлам в том числе. А скажешь кому на трезвую голову — засмеют же. Разве что Андрей нет, тот немного не от мира сего в целом. Арсений тоже, тем не менее, не от сего — наверное, звучит как план, но он всё равно в чём-то сомневается.

Но Арсений-стёклышко не задумывается о таких вещах, потому что ни к чему гнать лошадей; авантюризм пристрелило, как помнится по прошлой такой аллегории, когда он слишком быстро бежал. Он всё равно — самая крутая мышь на Диком факультете актёра драмы. Пять баллов Гриффиндору и хуем по лбу. Хотя Арсений относит себя больше к Когтеврану, хоть к третьему курсу ему уже надоело учиться всякой чепухе; а Гриффиндор — это слабоумие и отвага.

— А ты попробуй на ночь загадать желание увидеть суженого. Новый год же, чудеса.

Слабоумие — это, видимо, прямо его черта, раз слова Иры он находит крайне вдохновляющими, хоть и местами сомнительными.

— Ага, лично Пётр исполняет мечты, — фыркает Арсений. — Который Новый год и учредил первого января, — поясняет он, на что Ира закатывает глаза, специально для этого их открыв.

— Я не тупая, я тоже сдавала историю, — огрызается она. — Но мог бы вообще-то попробовать. А то разноешься потом, что нихуя у тебя не получается. Слова бесплатные. Тем более, сегодня четверг, сечёшь?

Что правда, то правда.

— Нет, взращиваю, — отмахивается Арсений.

Такое общение для них норма — Ира хотя бы на смех не поднимает его голубые мечты и розовые сопли по мужикам, потому что прекрасно знает как это тяжело, найти нормального. Хотя вполне адекватный Эдик крутится у неё под носом — ну да, выглядит, как будто с зоны, но это же мелочи на фоне цветов из клумбы. Которые смотрят на Арсения из стакана сухоцветами — и вот уж что точно над ним ржёт.

Может, у Арсения тоже кто-то под носом?

Был бы кто ещё и под кормой, в самом деле — недотрах у него страшный. Желательно, чтобы человек в принципе занял свободные ниши в его хотелках, но не вытеснил всё остальное. А ещё можно бы повыше его и красивого. И не тупого. И, желательно, не душнилу вонючего.

Арсений снова вздыхает так, словно один бурлаком тащит этот корабль на мели Волги; может, он всё-таки Гриффиндорец, потому что слабоумие и отвага — совершенно его черты. Зато, может, с ним замутил бы Драко Малфой, которого незаслуженно слили в последнем фильме, вырезав сцену с палочкой — Арсений до сих пор не может этого простить киноленте. И ещё то, что он не с Драко Малфоем; но это уже вопрос к мирозданию.

Эд заваливается как раз вовремя, когда Арсений начинает носом клевать, а спать у девчонок совсем не хочется. Хотя совершенно не обязательно, что в их комнате сейчас пусто — на одну-единственную ночь в году коменда их не контролирует; обычно за шум она как минимум отгрызает голову. Может, на самом деле, у них тут свой Хогвартс; Галине Соломоновне бы да пару голов, и будет Пушок.

Ира отрубается прямо на нём и неудобно начинает заваливаться, и Арсений, в отместку за что-то (точно есть за что, но Арсений не может запомнить всего) перекладывает её на Выграновского, который только рад и светится как новогодняя ёлка, хоть и бухой в сранину и максимум, что может — тупо тлеть на кровати.

Ноги Арсения не держат, и он по стеночке ползёт до своего этажа, на ходу умудрившись стащить футболку; сил расчёсывать волосы нет, как и искать другое место для сна, потому что Масло с кем-то активно сосётся на своей койке.

— Снимите номер, — бросает им Арсений небрежно, и это всё, на что он способен, прежде чем упасть мордой в подушку и скинуть тапочки.

Сосун и Сосулька, как Арсений прозывает их у себя в голове, кажется, и правда ретируются, потому что удушено скрипеть кровать перестаёт. Из штанов он вылезает, извиваясь червяком, и сам поражается своей внутренней силе и мощи — осталось сделать огуречную масочку, почистить зубы, положить аспирин с водой на тумбочку; но это уже слишком много.

— Сплю на старом месте, но приснись суженый жениху, пожалуйста, — от балды бормочет Арсений перед тем, как уснуть.

Он же, всё-таки, представитель интеллигенции, и этикет ему не чужд, в отличие от здорового образа жизни.

***

Дверь открывается, и в комнату вваливается какой-то лопоухий высоченный пацан, хлопая глазами сонно; Арсений просыпается из-за настойчивых попыток толкнуть заедающую дверь и смотрит на него одним глазом, потому что все силы организма направлены на то, чтобы он не высох.

В комнате темно, как в заднице, хотя Арсений не проверял; римминг только ему делали, он сам — нет. Но худенькая фигура в странной шляпе и огромной футболке выделяется, её трудно не заметить, и Арсений не может понять, почему он не подыхает от головной боли ещё — у него всегда раннее похмелье. Арсений хмурится и хмыкает — паренёк забавно замирает по центру комнаты и переводит на него осоловелый взгляд.

— Ты мой суженый? — спрашивает Арсений, потому что у него не может не болеть голова, а значит, это всего лишь сон.

Ира говорила что-то про четверг, значит, на пятницу вещие.

— Э-э-э, — тянет заторможенно парень и тяжело вздыхает, глядя на пустующую кровать.

Хотя то, что она прям пустая, сказать нельзя, Дима же гном.

— Попинай её, — подсказывает Арсений.

Хоть где-то Диму отпиздят за сарказм — хотя бы в его сне.

— Чё?

— Кровать попинай, говорю.

— Нахуя? — ругается пацан.

— Чтобы проверить, нет ли там Димаса. Он мелкий пиздюк.

— Я тебе щас дам мелкий пиздюк… — тихо бурчит второй этаж кровати, и Арсений поднимает голову; мог бы сказать, что в небо, и даже Аустерлица, но у него над головой только перекладины в питерской общаге.

Сон удивительно забавный, раз тут разговаривает кровать, и он усмехается.

— Так ты мой суженый? — он шарит взглядом по лицу парня, пытаясь запомнить как можно больше.

Сны он запоминает ужасно, пускай этот и достаточно чёткий — но так кажется сейчас; потом Арсений проснётся и будет помнить только каких-нибудь Котозилл, которые сносят Спасскую башню Кремля своими мохнатыми лапками, потому что приняли флаг за игрушку.

— Здравствуйте, я менеджер по доставке суженых, Антон, — говорит, собственно, Антон, и Арсений респектует ему мысленно за вежливое обращение к клиенту. — Благодарим вас за обращение и приношу извинения от имени нашей компании за возможную задержку. В последнее время нам поступает слишком много заказов, — тараторит тот дальше, привалившись к стенке, а потом, в попытке стоять ровно наступает на что-то на полу, валится вперёд в груду праздничного мусора, срывает в попытке ухватиться за что-то мишуру с кровати и почти падает к ногам Арсения, сбив с тумбочки бутылку с водой ему на матрас.

Сервис — пять из пяти, Арсению нравится эта контора, чем бы она ни была.

— О, спасибо, — говорит Арсений и, открыв бутылку с хрустом, в три глотка вливает её в себя, а потом бросает куда-то в общую кучу. — Напишу про вас положительный отзыв, Антон. Особенно, если вы скажете, кто же мой суженый. Если это вы, то я ничуть не расстроюсь, — не до конца трезвый и сонный он пытается во флирт, но выглядит, наверное, как умственно-отсталый.

Он улыбается вяло, разглядывая сморщившегося от боли менеджера, который потирает ушибленные колени; шторы распахнуты, и этот Антон виднее сейчас, чем когда стоял у двери. У него приятное, доброе лицо, несмотря на хмурость из-за ударов и морщинку между бровей, ровный нос и красивейшие запястья. Но губы — какие же у него губы; Арсений, кажется, всю жизнь мечтал о таких губах, его целующих. И он, по ощущениям, выше Арсения, но это уже сложно сказать — Арсений устало падает на подушку, потому что у него затекает локоть, а жаркая тушка просит отдыха, но смотреть не перестаёт. Он прощает себе эту пьяную очарованность божественной прислуги — или он из дочернего предприятия Деда Мороза? Менеджер будто тоже дичайше устал и заебался от своей работы — ещё бы, если много заказов. Но работать один через триста шестьдесят четыре, наверное, совсем не плохо.

— Не хочу вас дёргать, но я бы ещё пару снов хотел посмотреть, — тихо окликает его Арсений, потому что любопытство гложет, но сил держать глаза открытыми даже во сне у него уже нет. — Так что, кто там мой мужик?

Антон дёргает плечами как-то неоднозначно и падает на кровать к Масленникову, которого в комнате не наблюдается.

— Ваш суженый это… э-э, — снова мнётся Антон. — Андрей.

— Андрей, который музыкант?

— Да, — кивает он, и Арсений улыбается.

Значит, он, наверное, начал думать в правильном направлении; но с этим он разберётся позже.

— Спасибо, вы хороший специалист, — отвечает ему Арсений и переворачивается на бок.

Антон, почему-то, не уходит; наверное, Арсений его последний заказ на сегодня. В таком случае Арсений рад дать ему отдохнуть, раз тот так резво падает на подушку и зарывается в неё своим красивым лицом, оставляя заметным лишь уголочек губ, которым Арсений любуется.

— Это вместо чаевых, — бубнит Арсений и закрывает глаза.

Потом ему снится поле радиоактивного подорожника и водящая хороводы крапива.

***

Арсений, отложив ножницы, притягивает ноги к груди и мнёт замёрзшие пальцы. Носки он, конечно, надеть не додумался, но у девчонок стоит радиатор; это он просто такой холодный, как айсберг в океане. Все его печали, правда, не под чёрной водой — после праздников всё как-то уходит на задний план. Арсений тот вещий сон на Новый год помнит не слишком хорошо, а когда он просыпается, никаких пустых бутылок и длиннющих менеджеров по доставке суженых не обнаруживается, и в нём селится какая-то азартная вера в чудо, которую он, однако, решает проверить. Поэтому он охотно соглашается на святки погадать с девчонками, хоть и выслушивает тысячу, не меньше, насмешек от Дим.

Но делать всё равно нечего — после бурной новогодней ночи общага похожа не на кладбище, но на чистилище или сказочную реку со стоящей мёртвой водой. Их всех после праздников закономерно закрывают на карантин, и Арсений вынюхивает, кто из них «омикрониха» в шутку, слоняется в безделье и ноет, что на каникулах не может даже выйти из здания. Радует одно — переезд айтишников откладывается из-за изоляции, и они все радуются возможности стать муравейником чуть попозже — и, отнюдь, не тортом. Не сказать, что они все не могли бы хотя бы отрабатывать сценическую речь или играть этюды, потому что потом всем надают по жопе; но это сомнительно может считаться отдыхом, даже если гореть театром так, как им горит Арсений.

А мозги у него и вовсе увлечены совсем не этим.

Андрея на свидание он так и не зовёт — решает свериться с бумажками, которые они сейчас режут; но, стоя на кухне с макаронами в молоке, невзначай бросает, что не против вернуться к этой теме, в чём его лёгким флиртом поддерживает Андрей. В целом, все печали уходят с хорошим сном и бездельем — Арсений перестаёт быть похожим на главную героиню «Трупа невесты», хоть волосы, конечно, при нём, и падают отдельными прядями на пластиковую псевдосвечу. Настоящие им, конечно, нельзя в рамках пожарной безопасности — но дело ведь не в атрибутике. Если очень захотеть — можно в космос полететь; правда, в поговорке не указывается, с наркотой или без неё.

— Чё покис? — спрашивает его Даша, когда Арсений натягивает мягкие рукава свитера так сильно, что они вытягиваются и висят, как у Пьеро.

Его по пьяни вообще можно попутать с подушкой — у него зад обтянут плюшевыми штанами с пиццей. В целом, он просто модная катастрофа со своими белыми отельскими тапочками, носками со снегирями и с черепами (в зависимости от ноги) и синим свитером. Но тут все уже привыкли друг к другу и к тому, что Арсений — ёбнутый. Взять как минимум его длиннющие волосы; не до пупа, конечно, но соски прикрывают. За них Димы его тоже стебут, а Матвиенко в его поддержку делает себе кичку — вот, кто настоящий друг.

— Да норм, заебался резать эту херь, — пожимает плечами и тянется за конфетами в пакете, с какой-то психоделической «озорной», как вещает фантик, пчелой.

Вот вам и космос — лучше бы, конечно, на кухне, но рядом с радиатором ему нравится больше.

— Да у тебя уже на все имена до старославянских на бумажках поместятся, — Оксана ворошит кучку обрезков, и Арсений с удивлением соглашается.

Задумался и в порыве нарезал килограмм — а ведь макулатуру не принимают за деньги сейчас; будет драться за свои бумажулечки максимум с другими бомжами, если что. Арсений берёт с пола упаковку блестящих гелевых ручек, как в первом классе у соседки по парте прямо, и пишет на листочке красивое «Андрей» с завитушками. Хотя нормальные завитушки получаются только на «р», но он всё равно довольно улыбается своему творению, передавая листочку все свои магнитные волны, энергетические потоки, дыхание членом, силы всех чакр и замков.

Не то чтобы он так безнадёжно влюблён, но иногда очень хочется верить в матушку-судьбу.

Он пишет ещё четыре десятка мужских имён на других бумажках, и потом, собираясь уже нести весь этот ворох к себе, вдруг вспоминает ещё одно имя, и в благодарность вписывает его тоже — и «Антон» получается красивее всего, сине-голубой ручкой, хоть и без всяких завитушек. Арсений всю неделю вспоминает тот трогательный уголок губ, хоть общий портрет и смазывается — мозг не умеет придумывать лица. Арсений уже и не уверен, что видел его на самом деле, но губы вспоминаются, уж больно красивые были. Хотел бы он ещё раз увидеть этого менеджера, но, сколько бы Арсений не просил, больше никто к нему не захаживал; заказов много, наверное. Поэтому Арсений решает попытать счастье с Андреем в любом случае, даже если с этими бумажками ему выпадет какой-нибудь Святослав — но теперь вся эта лженаучная чушь его привлекает своей загадочностью.

— Девочки, а никто расклады Таро не делает? — спрашивает он, убирая в пакет последнюю бумажку.

— У меня друг развлекается этим, а что? — спрашивает зашедшая в комнату Ира — она, в отличие от остальных, пыталась ставить голос и заниматься вокалом.

— Да просто интересная вся эта штука, — жмёт плечами Арсений. — Интрига, все дела.

— А что ты вдруг заинтересовался? — хмыкает Даша, и Арсений опускает взгляд. — Не, я знаю, ты у нас не самый обычный пацан с района, но не замечала в тебе любви к предсказаниям. Я когда тебе присылала гороскопы из телепрограмм, ты всегда только глаза закатывал.

— Потому что это гороскопы из телепрограмм, — фыркает Арсений. — Да и вообще, всё бывает в первый раз.

— Ты послал меня нахуй, когда я сказала, что мужики-рыбы безответственные.

— И ёбнутые, — кривится Арсений.

— А ты нет?

— А я да, но это не значит, что нужно мне об этом напоминать, — язвит Арсений, а потом поднимает глаза на Иру. — Так что у тебя там за друг? Я бы сходил. Ну так, из интереса.

В итоге Арсений сваливает с контактами какого-то пацана с котом на аве, который берёт либо едой, либо парой соток за расклады, и он пишет этому парню в тот же вечер. Ответ приходит ему быстро — парень отвечает каким-то очень всратым, но очень забавным стикером с синим котом и доской Уиджи; Арсений для проформы кидает ему лягушку коричневого цвета, и они ещё пятнадцать минут обсуждают стикеры. Арсений успевает ухохотаться до болящего живота с набора с укулелещом и пингвинишком и вытряхнуть бумажки под подушку, игнорируя всяческие высказывания Дим на эту тему.

Но это несложно на этот раз, потому что Арсений увлекается общением с первых минут — и никакой тебе абракадабры и пугающих предсказаний с выпученными глазами, многоточий и стрёмных голосовых с шумом из преисподней. Антон — так зовут этого «колдуна», и Арсения забавляют такие совпадения — оказывается на редкость адекватным и очень смешным. Девочки позже забегают и зовут гадать на зеркалах, но Арсений отказывается; хватит с него на сегодня магии. Тем более, в комнате морит — Масло у кого-то тырит обогреватель, и они укладываются играть в «Майнкрафт». Завтра Арсений клятвенно обещает себе начать хоть что-то отыгрывать, чтобы не терять форму, и позвать Андрея на свидание.

Правда губы несуществующего менеджера то и дело лезут ему в мысли, но на то он и несуществующий, чтобы ходить на свидания всё-таки с кем-то реальным. Драмы с наркоманией и шизой, где герой придумал себе друга или любовь, не будет, гасите свет.

Природа почти буквально воспринимает этот призыв — и утром мрачно, как в тараканьей ловушке. Арсений тянется под подушку, чтобы вытащить бумажку с именем суженого, и спросонья любуется красивыми буковками, которые он сам написал. Те складываются в имя «Антон», и Арсений хмурится; слишком много совпадений для одного месяца. Но он, какие бы менеджеры к нему не приходили, не начинает резко веровать в потустороннее, магическое и колдовское, а на бумажку лишь фыркает.

Это не больше, чем забава — Ире выпал по приколу написанный Доброжир, Оксане — Неждан, и это больше похоже на предсказание. А Даше — Серёжа, и Матвиенко, пришедший воровать у Арсения макароны, выглядит настолько заинтересованным в диалоге, что у него уши разве что вокруг своей оси не вертятся.

А Арсений решается исполнить себе обещанное тем же вечером, когда они играют на кухне в шахматы с пивом; часики мчат, и Андрей действительно становится падшим королём, как напевает себе под нос новый трек. И желание победителя — отсылка на Арсения в какой-нибудь песне и свидание, когда они выползут из общежития.

В его сердце тепло — до «Кэрриган» как-то не дотягивает; но точно тянет на обогреватель.

***

Арсений к Антону за раскладом просто летит на крыльях любви — не к Антону, хотя общались они уже три дня, потому что им удивительно есть, о чём поговорить — а к свободе. Правда, забитое метро, на котором ему с пересадкой ехать на другой конец города, слабо напоминает свободу, и Арсений кроет под нос матом всех, кто встречается ему на пути. Кто-то слишком медленный, кто-то криволапый, кто-то тормозит в проходе, и в итоге Арсений появляется на пороге обычной девятиэтажки в какой-то жопе мира пыхтящий как бык на корриде, красный, взмыленный и с растрёпанным хвостом.

Парень, который открывает ему, усмехается по-доброму — тем самым своим соблазнительным уголком губ.

Бык в Арсении подыхает от асфиксии, выдышавший весь кислород на лестничной клетке. Выглядит он, наверное и вовсе рыбой — Дроздов был бы в ужасе; но его собеседник лишь чуть бровью ведёт, а потом ещё раз усмехается и отхлёбывает от ряженки, что держит в руках. Арсений бы хлебнул чего покрепче, потому что перед ним стоит Антон — и это факт в любом случае — но тот либо подрабатывает тарологом в дневную смену, по ночам работая менеджером, либо крыша кружилась, летала, летала.

— Ты думал, что я буду в мантии и колпаке, как у звездочёта? — говорит Антон первым, и Арсений встряхивается тут же.

Залип он страшно, и, наверное, выглядел как еблан отсталый, но сделанного не воротишь. Арсений неловко улыбается и протягивает ему руку.

— Вообще-то да, — хмыкает он, и чужие узловатые пальцы греют его задубевшую ладонь, несмотря на кучу холодных железных колец. — Но побрякушек вполне достаточно.

— Ну уж нет, — качает головой Антон и жестом приглашает его внутрь. — Не могу обманывать ожидания клиентов.

Он тянется к шкафу в небольшом коридорчике и выуживает оттуда забавную детскую мантию и остроконечную шапку в звёздочку. Ткань топорщится на его острых лопатках, которые выглядывают из-под майки, растянутой едва ли не до сосков, и Арсения посещают совсем некрасивые мысли. Он падок на худобу и изящность, и буквально вылизывает всего Антона мысленно сразу, пока тот завязывает забавные верёвочки на шее и нахлобучивает себе шапку; Арсений отдаёт себе отчёт, что завтра идёт на свидание с давно симпатичным ему парнем, но его это пока ни к чему не обязывает — пока не обсуждено, то не считается.

— Заебался ехать в метро? — спрашивает пацан, и Арсений чуть не давится — может, реально провидец?

— Д-да, — неуверенно мямлит он, стаскивая куртку и кидая её на икеевский столик в коридоре, видимо, для этого и предназначенный. — А как ты понял?

Антон вдруг начинает ржать, до хруста назад выгнувшись, и Арсений глаза пучит и пугается — за его позвоночник в первую очередь.

— Ты проверяешь, типа, нет ли у меня третьего глаза? — скрипит Антон сквозь смех, и тогда уже Арсений пугается его способностей.

Вся его уверенность и безмятежность в отношении данной затеи улетучивается и оставляет за собой лишь след с лицом обосравшегося хомяка. Арсений думает, что лучше бы он жил, как жилось, без вмешательства во всякую эту колдовскую хтонь, а то мало ли.

— Нет, у меня нет третьего глаза, просто ты выглядишь так, будто тебя побил поездной состав вместе со всеми озлобленными пассажирами.

Арсений смотрит на себя в зеркало только сейчас, и сам начинает улыбаться — волосы торчат петухами, а на щеке грязный след от какой-то пронырливой бабки, которая едва ли не вытерла о него свой грязный зонт. Получается, вытерла. Его отпускает испуг, и он тихо смеётся — надумал же себе. «Да я так, по приколу», — говорил он. «Ничего серьёзного, просто ради интереса», — говорил он.

— Я сам с красной ветки, пилить дохера, — добродушно бормочет он и, наконец, расслабляется.

— О, понимаю, я с севера синей, просто временно тут принимаю народ на расклады. Общагу расформировывают, там бедлам сейчас, это квартира сестры, — болтает Антон, исчезая в кухне; квартирка крохотная, слышно его хорошо.

Арсений моет руки цитрусовым каким-то мылом, а потом ещё натирает умывашкой (видимо, сестры, но Антон даёт добро) лицо, потому что просто водой пятно на щеке не оттирается.

— Чай будешь? Надо тебя унять, с плохой энергетикой к картам нельзя лезть.

— Буду, — кивает Арсений, вытираясь каким-то полотенцем со всратым зайцем; наркотические животные — это прям его. — А ты из какого вуза? Из ИТМО, не?

Антон оглядывается, запихивая травки из упаковок в заварочный чайник; Арсению начинает нравиться его эта лёгкость с элементом загадочности — как будто реально к ведьме пришёл, но та его мало того, что пряниками угостила, так ещё и всякие отварчики для крепкого сна в путь-дорогу дала и развлекла беседой. На пряники, стоящие на столе, Арсений особенно активно облизывается; имбирные с повидлом звучит как прекрасное заклинание.

— У кого тут еще третий глаз, — улыбается Антон. — Да, оттуда, а что?

— А, просто часть вашей общаги к нам походу переезжает, мне говорили на днях.

— О, ты из актёрского?

— Да, будущий дипломированный актёр драмы, — Арсений пафосно снимает невидимый цилиндр с головы.

Они не слишком много общались — больше о стикерах и о «Симс 4». Антон, конечно, утверждал, что он лучше, чем третий, но Арсений был упёртым куском консервы, который бился за открытый мир. Но с Антоном было интересно и легко говорить о всякой чуши, и Арсений увлёкся быстро.

— А я информатик, — говорит Антон и снимает вполне реальную шляпу.

— Я догадался, — кивает Арсений. — Надо замуж за тебя выйти, все бабки в айти, — хихикает он и принимает из рук Антона травяной чай.

— Ну не скажи, — жмёт плечами Антон. — Если в хорошую компанию устроиться, то да, конечно, а так — попробуй хотя бы на хлеб заработать.

— Так понимаю, — грустно вздыхает Арсений со своими предположительными зарплатами в театре и считает, что это идеальный момент, чтобы спросить: — Это твоя единственная работа?

Ага, так он тебе и сказал, что работает на основы мироздания. Тем не менее, Арсению интересно, он чуть щурит глаза — всё-таки сойти с ума не очень хочется. Может, они пересекались где-то случайно, и мозг запомнил лицо, и потом его воспроизвёл — Арсений его узнаёт мгновенно, хоть и помнил до этого один лишь кусок губы. Да, наверное, так и есть.

Антон тихо хохочет и кивает, присаживаясь рядом — такой домашний, как будто они сто лет знакомы.

— Это и работой-то не назовёшь. Оплата в сникерсах и в рубле на карту — такой себе заработок. Скорее диабета. Но вообще да. Я ещё иногда всякие штуки в портфолио за копейки делаю, чисто по знакомствам, за «спасибо» там, или за пельмени — но, в целом, да.

— Не хочешь сайты за миллионы пойти делать?

— Хочу, но сначала этот курс добью. «Тильда» в целом простая, как фисташки щёлкать, особенно, когда ты учишься на это. Знаешь, такие, которые только ногтем поддеть, а не вот эту запаянную ореховую хуйню.

— Запишу тебя как «запаянная ореховая хуйня», — смеётся Арсений, ощущая себя даже легче, чем со своими друзьями в этой ненавязчивой болтовне. — А ты на каком курсе?

— На втором.

— А на втором прям шарят, что такое щёлкать фисташки у нас? А ты говоришь, деньги не в айти, — ехидничает он, и Антон лопается от смеха опять.

— Может, у меня отец — ореховый магнат.

— Ты что, Егор Крид? — фыркает Арсений.

— Нет, но я тот ещё долбаёб. При всём уважении к Криду, — признаётся Антон.

— Если вдруг меня не станет, бейби, фить-ха! Так наверно будет даже легче, теперь можешь тратить мои деньги… — напевает Арсений и смеётся.

Они только и делают, что ржут — вот уж точно клуб умалишённых. Может, у Антона шизофрения, и он думает, что работает менеджером по доставке суженых, кто знает.

Антон тянется за картами — они у него какие-то пафосные, в минимализме, и Арсений с интересом разглядывает их; ожидал он, конечно, каких-то тривиальных карт с жуткой рисовкой, но Антон будто реально парится, хоть и делает это по приколу всё.

— С чувством, с толком, с расстановкой, — бормочет Арсений.

— Да просто не люблю все эти картинки всратые, заказал себе крутые карты настоящего мужика, — шутит Антон, и так очаровательно смеётся со своей же шутки, что его морщинки у глаз очаровывают самого Арсения.

Он даже забывает на секунду, что пришёл просить расклад на предстоящее свидание и нещадно тормозит.

— Так, у тебя вопрос или тебе нужен расклад на будущее в целом? — спрашивает Антон, а потом надевает круглые очочки.

И тогда черёд ржать наступает у Арсения, потому что он действительно начинает смахивать на звездочёта в этой крошечной топорщащейся мантии и с шляпой. Но, на самом деле, это делает его ещё более мягким, таким прелестным жухлым информатиком из школы. Правда, кудряшки не подходят этому образу — у информатиков прилизанная стрижка, которую будто сделали дворовые собаки, и длинный огромный свитер в кошачьей шерсти.

— Прости, — говорит Арсений. — Просто ты реально на астронома из детских книжек похож.

— Всё для счастья клиента, — улыбается Антон. — Кто ты по знаку зодиака?

— Рыба. А ты шаришь?

— Не особо, хотя пора бы. За натальные карты больше брать можно. — У него в глазах бесята танцуют, задавив людей с картины Матисса. — Так что по раскладу?

— Давай пока вопрос. Не уверен, что хочу искать совпадения с Таро в каждой сфере своей жизни.

— Резон, — кивает Антон и начинает монотонно, почти убаюкивающе перемешивать карты в узловатых пальцах.

Потрахаться бы; не с ним, а в принципе — скоро Арсений будет на людей лезть как коала на эвкалипт. Хотя растяжка такими пальцами была бы в триста раз охуеннее, и видные костяшки бы стимулировали лучше; Арсений любит многофункциональность.

— Задавай вопрос и выбирай две, — говорит он, и Арсений дёргает головой; фингеринг — это замечательно, но стояк в квартире чувака, которого ты знаешь полчаса — нет.

— Как пройдёт моё свидание сегодня вечером?

Антон вздёргивает бровь и респектует ему кивком, а потом, ещё раз для верности перетасовав карты, протягивает ему веер картона рубашками вниз. Арсений вытягивает две, но вынимать их боится, мало ли накосячит. Антон кивает задумчиво, и сразу становится серьёзным — погружается в процесс. Он вытягивает их и кладёт перед Арсением. Правда перед ним только какие-то треугольнички на чёрном фоне — карты действительно красивые, но непонятные — будто Арсений понял бы что-то, будь они обычные.

— Так, — Антон приглядывается. — Ну, короче, четвёрка кубков и десятка кубков.

Арсений хлопает глазами, потому что Антон выглядит и звучит так, будто Арсений должен тут же понять для себя весь сакральный смысл не только карт, но и механизмы работы общества, теорию струн и историю происхождения козодоя.

— Это кубки?.. Это похоже на песочные часы.

— Маленькие часики смеются тик-так, ага.

— Не, тут скорее Бруно где-то бродит, шёпот его слышу на меня он страх наводит, с каждым его шагом будто сыпется песок! Тс-тс-тс. Где твои крысы на спине? Ты же это, двухметровка.

— Двухметровка это бег астматика на школьных нормативах, а я — метр девяносто семь, — заключает Антон, и Арсений надувается, как жаба на ветру.

Он складывается так, что чуть не бьётся лбом о стол.

— Три сантиметра, получается, не добежал, — сквозь смех давится словами он и улыбается так, словно у него за эти нормативы пять, а он идёт на медаль.

Антон улыбается снова и смотрит чуть смущённо из-под бровей.

— Получается, — подтверждает он и всеми силами пытается вернуть себе серьёзный вид, но у него не выходит.

У него на кухне какая-то атмосфера особенно тёплая — хотя после общажной ледяной кухни что угодно тёплым покажется; магическая и без карт. Или просто Антон к себе располагает — не зря же он выбрал себе такую подработку, где постоянно нужно общаться с параноиками разного уровня отчаяния. Арсений радуется вдруг, что тот перебирается к ним в общагу; в первую очередь, конечно, потому, что не нужно будет ездить на Международную, в самую пердь города. Ну и потому что они быстро находят общий язык, а Арсению нужен пособник для стёба над Димами, чтобы силы были равны. А то двое на одного — совсем несолидно.

Арсений понимает, что он опять куда-то уплыл и двигает карты к себе, принимаясь искать в кубках винище — которого там, естественно, нет, как и пингвинишек, но чем-то надо голову занять. Арсений думает, не супер ли какая дата сегодня — после менеджера суженых он допускает и влияние чисел на мир. Не то чтобы рьяно, но чуть прищурившись душой.

— Так что это значит? Я не колдунья.

— И я не колдунья, — хмыкает Антон. — Ну смотри, короче, четвёрка кубков перевёрнутая — это типа что мир не такой серый и прими его дары. Он на тебя орёт, что есть куча возможностей, вот.

Арсений тихо хихикает с такого пересказа — наверное, в книжках всё не так, но Антон определённо нашёл свой подход к клиентам.

— А десятка кубков в прямом значении — это значит, что харе башкой в унитазе фантазий плескаться, помни, что есть реальный мир. Совет — получить максимум возможного из ситуации.

Арсений ухмыляется с иронией — из фантазий об идеальном человеке реально давно бы пора выныривать, и из фантазий о новом знакомом тоже; но в чём он мастер, так это в получении от жизни всего, просто суперсоковыжималка — он даже из авокадо может сделать сок, если захотеть.

Они скоро прощаются, и Арсений, у которого в кошельке уже даже тараканы общажные повесились, обещает ему отплатить кастрюлей своих легендарных макарон с сыром, когда тот переберётся к ним в общагу, и Антон соглашается на эту сделку — потрясающий сервис, оплата посильная, симпатичный менеджер (суженых) в придачу и полностью индивидуальный подход. Уже на подходе к метро на пути в кино, чтобы посмотреть новый фильм по одной игре с Андреем, Арсений пишет Антону в чат, что оценивает услуги на пять звёзд — и обязательно зайдёт ещё.

Антон отвечает ему радостно прыгающей от восторга коричневой лягушкой из набора, который сбросил ему Арсений пару дней назад, и тот чувствует себя ещё и крутым дилером стикеров — мог бы супергероем, но как будто стикерные закладки выглядят веселее.