Самое безопасное место

     Насилу выдохнув, Цзинь Лин ввалился в дом и сразу же сжался всем нутром — с кухни до него донёсся сладкий запах терияки. Это значило, что там, на кухне у плиты, стояла мама и готовила обед. Это значило, что его надежды разрушились в одно мгновение. Это значило, что слёзы нужно было запихнуть обратно в глаза и прикусить обе губы разом, чтобы они перестали дрожать.

      — Я дома! — крикнул он, проглотив тяжёлый ком в горле, разулся едва не на лету и отшвырнул от себя кроссовки с такой силой, будто это они виноваты во всей несправедливости в этом мире.

      Мама если и ждала его сегодня, то только к ужину, к шести часам, а потому ни среагировать, ни тем более выйти на его крик не успела, и Цзинь Лин, подло пользуясь этой возможностью, прошмыгнул на лестницу и на нетвёрдых ногах побежал в свою комнату.

      — Я скоро спущусь, всё нормально! — на всякий случай прокричал он, перевалившись через перила на втором этаже. Если бы он этого не сделал, мама послала бы к нему горничную или, что вероятнее, пришла бы сама, и тогда Цзинь Лину пришлось бы прятаться от неё в туалете целую вечность.

      Влетев в свою комнату, Цзинь Лин от души хлопнул дверью — просто не рассчитал силу, если честно — и прислонился к ней спиной. У него мало времени, прежде чем мама действительно забеспокоится и поднимется к нему.

      Костяшки на руках ныли — да и пальцы, если честно, одним только чудом были не сломаны. Сердце билось, как бешенное, и Цзинь Лин сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но глубокими они совсем не получились — поверхностное дыхание сопровождало его на протяжении всего пути домой. Как и слёзы. Как и боль. Как и чувство собственной ничтожности.

      Он щёлкнул внутренним замком и спешно отправился в свою гардеробную, восхваляя отцовскую жизненную мудрость о том, что косметичка — вторая аптечка, должна всегда быть под рукой.

      Цзинь Лин уселся перед зеркалом и стал рассматривать лицо так, будто от этого зависела вся его жизнь. На скуле расплылся ужасающе тёмный синяк, и из-за него даже моргать левым глазом было больно. Уродливо опухли нос и веки — хотя это, наверное, из-за слёз, что он успел выплакать по пути сюда. Глаза были покрыты пугающей красной сеточкой сосудов. То ли от злости, то ли от воспаления, то ли ещё от чего-то, чего сейчас не должно было быть на лице Цзинь Лина.

      Мама испугается. Мама не поймёт.

      Поэтому он вооружается увлажняющим кремом, корректором и тоналкой — все они почти белые, самых светлых оттенков, точь-в-точь как естественный тон его кожи, поэтому закрасить что-то чёрное и страшное они вряд ли смогут натурально. Но Цзинь Лин всё равно пытается сделать это дрожащими руками, использует несколько спонжиков и кривится даже от лёгких прикосновений к лицу. Больно.

      Больно так сильно, что уже не понятно, в границах какой гематомы находится эта невыносимая боль. Цзинь Лин прикусил губу сильнее, чтобы заглушить какое-то из гадких ощущений внутри, но в конечном итоге не выдержал — и ударил со всей оставшейся силой в руке по колену. Кисточка, что была зажата меж пальцев, тут же отлетела и, ударившись о какую-то коллекционную сумку, укатилась под стеллаж.

      Ну и пошла она нахуй.

      Цзинь Лин не думал ни о чём, кроме того, что там, на кухне у плиты, стоит мама и готовит курицу терияки. Она выглядит, как всегда — красиво и легко, словно на неё не действует сила притяжения или кто-то из богов не хочет, чтобы она ходила по столь грешной земле, потому разрешает ей парить над ней. Она точно улыбнулась, когда услышала его голос из парадной, и отправила к нему Фею с тихими словами: «А вот и наш малыш вернулся». Она всегда называла его малышом — и в шесть, и в шестнадцать лет, и Цзинь Лин просто не мог с этим бороться. Наглости не хватало.

      Он закрашивал синяк трясущимися руками, пока по лицу ползли слёзы и смазывали его убогие художества на его убогом лице. Он старался не смотреть себе в глаза, чтобы не чувствовать себя ещё хуже, но взгляд случайно зацепился лишь на мгновение.

      У него не было сил держать это в себе.      

Прости, мама.

      Настолько гадко он себя ещё никогда не чувствовал. Сидя у двери, подтянув к груди колени и глотая все всхлипы, он слушал, как мама стучалась в его комнату и спрашивала, что происходит. Говорила, что папа уехал с работы, что его вызвали в лицей, что директор звонил, что оказалось, он — А-Лин, малыш, золотце, драгоценность — сбежал, а ещё избил пятерых мальчишек из параллельного класса.

      Всё верно, мама, твой А-Лин, малыш, золотце и драгоценность действительно избил пятерых мальчишек, а потом сбежал, пнув меж ног огромного физрука — единственного, кому хватило сил оттянуть его от того кровавого месива, что он устроил на лице своего…

      А руки ему пришлось вытереть о пиджак и выбросить его где-то у ворот. Он выбрал бежать домой, потому что думал, что тут никого не было, что мама, как всегда, занимается своей кондитерской, и дома появится не раньше четырёх. Он думал, что к тому времени сможет успокоиться — сможет натянуть ту маску, которая нужна для разговора с родителями, школой и родственниками тех, кому он сегодня обеспечил большие траты на пластических хирургов.

      Но мама не поехала заниматься своей кондитерской — наверняка потому, что хотела сделать праздничный обед, ведь сегодня — день их с отцом второй свадьбы, и курица терияки — любимая еда Цзинь Лина. Родители должны были вечером идти на свидание — то ли в какой-то экстрим парк, то ли ещё куда-то. Цзинь Лин в последнее время мало слушал то, что ему говорили, и даже подарок никакой не подготовил.

      А теперь они никуда не поедут, потому что А-Лин, их малыш и драгоценность, учинил уголовное, чёрт бы его побрал, преступление и даже не подумал о последствиях в процессе.

      Это всё тупые эмоции. Младший дядя всегда говорил, что ему стоило быть сдержаннее.

      Папа приехал спустя час или около того — Цзинь Лин всё ещё сидел в комнате, но уже рыдал в голос, пытаясь найти в себе, слабом и бесхребетном, хоть какие-то силы для того, чтобы посмотреть матери в глаза. Он не мог. Поэтому плакал и извинялся, стоя на коленях перед дверью, за которой она находилась. Наверное, тоже плакала, ужасно перепуганная.

      За это он ненавидел себя ещё больше. Он вообще за всё себя ненавидел.

      За то, что доверился, за то, что не слушал, за то, что позволил вытирать об себя ноги. Ещё и просил, молил об этом — лишь бы не бросили.

      Мамино «я люблю тебя», доносящееся из-за толстого куска дерева, добивало окончательно — он со стыдом и страхом понимал, что не хотел слышать это от неё. А от того, кому совсем недавно он сломал нос и пару пальцев на руках, — да. Хотелось услышать именно тот голос, почувствовать именно его присутствие.

      Но за дверью, быстро открывшейся с лёгкого поворота ключа, стояла только мама. И она упала к нему на пол так же самозабвенно, как делала это в детстве, когда А-Лин разбивал коленку и плакал, а дядя был слишком строг, чтобы пожалеть его.

      Цзинь Лин ведь, всё-таки, мужчина. Им плакать не положено.

      Как и причинять боль любимым.

      Мамины руки всегда оставались холодными, поэтому её пальцы льдом обжигали горящие щёки. Её лицо было бледным и тревожным, будто состарившемся на десяток лет — когда её взгляд приковался к гематоме, в её посеревших глазах пронеслось так много всего…

      И ничего из того, в чём Цзинь Лин мог нуждаться.

      Но она настойчиво притянула его к своей груди, и её руки, полные такой большой невысказанной нежности, не плеч его коснулись, а сразу же души — маленького клубка страха, боли и обиды.

      Поэтому он, заикаясь и всхлипывая, сжимая в руках её скрипучий кардиган и пропитывая его своими слезами, стал то шептать, то кричать, что он ужасный, что он не справляется, что он ненавидит себя и правильно делает, потому что его никто и никогда не полюбит, что он умрёт в одиночестве, что его все вокруг используют, а он хочет только одного — кого-то любимого рядом. Кого-то, кто не ты, мама. Понимаешь? Хочется, чтобы было всё просто, как в сказках, как у вас с папой — чтоб счастливо и навсегда, но Цзинь Лин так просто не умеет, он на это не способен, он годится только тряпкой быть и плакать бесконечно, потому что сил в нём, как в побитой плюшевой игрушке, — никаких. Его ненавидят и обходят стороной, его высмеивают и презирают, весь мир презирает, мама, представляешь? Страшно, очень страшно открываться, потому что то, что внутри сидит, — уродливое и не вписывается ни в одну норму, его не примут и не поймут, не захотят понимать и просто плюнут, как всегда, выбросят на обочину жизни и забудут, а ему потом лежать в канаве и отплевываться от грязи, мечтать о счастье мимо проезжающих, внимание не обращающих.

      Мама, всё ещё как в детстве, вытирала ему сопли каким-то платком и целовала в макушку. Не часто, но Цзинь Лин этой самой макушкой ощущал ещё и её горячие слёзы, которые, по ощущениям, прожигали его череп вплоть до мозга.

      Его начинало трясти от осознания — мама плачет по его вине.

      Дядя его убьёт.

      «Не плачь, мамочка, пожалуйста», — хотелось попросить, как в детстве. Ведь её слёзы были просто невыносимы. Цзинь Лин не отдавал себе отчёта, но ему всегда становилось безумно страшно, когда мама плакала. Будто весь мир в одно мгновение из-под ног уходил — терялась опора, и всё вокруг горело синим огнём. Её голос, полный расстройства и отчаяния, чудился катастрофой, смертью всего живого, холодным пустым космосом, где А-Лин — совсем маленький и уязвимый — оставался один на один с жестокой жизнью и проигрывал.

      С детства ничего не изменилось. Цзинь Лину всё ещё до тошноты было страшно ощущать себя в её подрагивающих руках. И так же отвратно было знать, что причина этих слёз крылась в нём самом. «Прости, что твоим сыном оказался именно я», — хотелось сказать уже сейчас, но слова, как и осознание чего-то удушающего, застревали в горле комом, сдавливающим дыхательные пути.

      Мама ведь действительно его, такого неблагодарного, любила. Переживала, плакала из-за него и сидела на холодном полу. А он, как пятилетка, прижимался к её скрипучему кардигану и эгоистично думал не о ней, а о себе и о том, какой он жалкий, раз полюбил человека, которому нахрен не сдался.

      — Мне очень жаль, — прошептал Цзинь Лин, понимая, что все эти слова не подходили. Ни одно не подошло бы. Оправдать то, что он причинял боль не кому-то там, а родной матери, причём из-за человека, который не то что в подмётки ей не годится, даже пылью на её дороге быть не достоин. Позорище. — Прости меня.

      И просил ещё так, будто её прощение действительно панацея. Как будто это снова позволило бы ему есть конфеты и смотреть дурацкие мультики с дядей по телевизору. Как будто его за это все разом полюбят, не бросят, не предадут. Как будто это поможет снова стать счастливым и полюбить весь мир.

      Но ненависть засела в его малодушном теле уже настолько глубоко, что вытравить её не смогла бы даже мамина любовь.

      — Не стоит, ты ни в чём не виноват, — нежно прошептала она, крепче прижимая его к себе, и Цзинь Лин снова заплакал — потому что он не заслуживал её. Он просто не понимал, как его, такого невыносимого, можно было любить настолько сильно — чтоб до слёз, до тихой паники, до идеальной эмпатии и безоговорочного принятия.

      Но мама любила его именно так. Настолько сильно, что забывала о себе.

      Цзинь Лин ничем не заслуживал такого отношения.

      Из парадного холла внизу послышался громкий раздраженный лай Феи — и именно это заставило Цзинь Лина отвлечься и вздрогнуть. Папа вернулся.

      Из лицея вернулся. От директора. Или из больницы, в которую увезли кого-то из избитых Цзинь Лином людей.

      Папа застал их обоих на полу и в слезах. Что-то очень сильное пронеслось в его взгляде в тот момент — Цзинь Лин заметил, как он сжал губы и как на ничтожное мгновение его дыхание прервалось.

      — Вы бы хоть подогрев полов включили, — насилу выдохнул папа, вытянутой рукой достав до пульта управления. — А-Лин только недавно переболел, снова простудиться захотелось?

      Его голос едва ли выдавал волнение, но этой сквозящей в словах нежной заботы хватило, чтобы вытащить Цзинь Лина из собственного ада. Он вдруг почувствовал, как пальцы на ногах замёрзли, как дрожала мама и как неудобно он сидел, прижимаясь к ней. Он всё это время даже не обращал внимание на то, что у него ныли кисти, ломило позвоночник и мышцы на лице свело едва ли не спазмом.

      Он ощутил границы комнаты и своего тела. Он ощутил себя живым. Ещё существующим в этом мире.

      — А-Ли, милая, тебе на холоде сидеть не стоит тоже, — обратился папа, подавая руки сразу обоим — маме и Цзинь Лину. Но Цзинь Лин, дважды рефлекторно втянув в себя воздух, опустил голову, не желая подниматься. Он не чувствовал, что был способен сейчас устоять на ногах — тем более перед отцом.

      Ведь папа всё-таки не мама. Он не упадёт к нему на пол и не будет плакать вместе с ним — он поймёт, обязательно всё поймёт даже без слов и посмотрит на него своим разоблачающим взглядом, но всё же никогда не опустится к нему. В детстве, когда Цзинь Лин наворачивался с велосипеда и громко ревел не столько от боли, сколько от унижения — дядя Вэй всегда смеялся, когда у него что-то не получалось! — папа не падал рядом, как мама, раздирая собственные колени, чтобы его успокоить.

      Но он всегда подавал руку и твёрдо ставил на ноги. Он никогда не смеялся, не критиковал и даже не припоминал об этом позже — только в моменте он становился самой надёжной защитой, за которой у Цзинь Лина было сколько угодно времени, чтобы прийти в себя.

      «Я буду заботиться о тебе всегда, когда ты не можешь делать это самостоятельно», — сказал он однажды в момент ссоры, когда Цзинь Лин из-за чего-то ужасно на него разозлился. Мама же говорила иначе: «Ты всегда будешь главной заботой моего сердца».

      Папа помог маме подняться и с неспокойствием её оглядел — вытер слёзы с её лица и поддержал, когда её пошатнуло. Цзинь Лину показалось, что он ей что-то сказал, потому что мама кивнула будто бы ему в ответ, но губы его оставались неподвижными. Они понимали друг друга без слов. Как в сказках.

      И всё же, спустя совсем немного времени, мама действительно изменилась прямо на глазах: восстановила дыхание, выпрямила спину, наконец-то подняла голову и странно вздохнула — то ли со страхом, то ли с облегчением. Она, крепко сжав руку папы, беспокойными и ещё заплаканными глазами взглянула на Цзинь Лина и… улыбнулась ему. Искренне и так чисто, что сердце в груди больно затрепетало.

      — Всё хорошо, А-Лин, ничего не бойся, — нежно произнесла мама, возвышаясь над ним невероятным миражом. Цзинь Лин едва сдержал себя от того, чтобы снова не разреветься. Он даже не ожидал, что одна её улыбка могла подействовать на него так сильно. — Папа позаботится о тебе сейчас, ладно? Я отойду. Сделаю нам чай и прикажу накрыть в малой гостиной. Ты сегодня опять не завтракал, верно?

      Цзинь Лин почувствовал что-то солёное во рту и понадеялся, что это слёзы, а не сопли. Он выплакал уже всю злость, что в нём была, и першение в горле ощущалось просто премерзко. У него болело лицо — то ли из-за того, как он жмурился, то ли из-за гематомы. У него болело тело, полное ссадин после драки. Он ведь толком и не переоделся — на коленке всё ещё было кровавое пятно, уже подсохшее и теперь походившее на чуть более красную грязь.

      У Цзинь Лина болела и голова тоже. Он очень давно не плакал вот так — чтобы открыто, громко и долго. Обычно даже в подушку приходилось плакать тихо, хоть дом и большой, у Феи был прекрасный слух, и она приходила каждый раз, когда слышала даже малейший намёк на слёзы. Возможно, не потому, что хотела утешить — ей нравилось слизывать их с лица Цзинь Лина.

      — Да, — выдавил он хрипло. — Спасибо. Прости.

      — Милый, между нами не может быть места для «спасибо» и «прости», — грустно усмехнулась мама и, погладив отца по плечу, и вышла из комнаты. — Буду ждать вас внизу, — добавила она уже из коридора, незначительно повысив голос.

      Эта привычка у неё появилась из-за Цзинь Лина. Только он в их доме ходил и бесконечно орал, потому что комнаты большие и его вечно никто не мог правильно расслышать.

      Цзинь Лин проводил её силуэт воспалённым взглядом и осторожно поднял глаза на папу. Он не боялся его, вовсе нет, просто он чувствовал себя слишком… уязвлённым.

      — Знаешь, я в твоём возрасте тоже впервые подрался, — вдруг сказал папа, спокойно опустив руки и поправив рукава. — Попробуешь угадать, из-за чего?

      Цзинь Лин фыркнул.

      — Из-за мамы, — нисколько не сомневаясь, ответил он. — С Вэй Усянем.

      — А вот и нет, — щелкнул пальцами папа, выглядя как-то чрезмерно довольно. — Хотя, ты прав лишь отчасти. Я подрался с Вэй Усянем. Но не из-за мамы.

      — Он тебя раздражал? — попробовал Цзинь Лин, дернув бровью, и тут же сморщился. Его бесило, что всё его тело ощущалось так болезненно — будто ему одновременно под кожу тысячи иголок втыкали.

      — Он меня до сих пор раздражает, но в драку я не лезу, — возразил папа.

      — К чему это? — прямо спросил Цзинь Лин, чувствуя себя слишком плохо для мыслительных процессов. Папа это его состояние тоже считал верно.

      — Мы подрались из-за Цзян Чэна, — ответил он, не утаивая. — Я пытался привлечь его внимание, но только раздражал.

      — Ты… что? — даже через боль Цзинь Лин посчитал обязательным нахмуриться так сильно, как только могла позволить выдержка. Потому что… — Нахр- кхм, зачем?!

      Папа очень красиво улыбнулся.

      — Твой старший дядя в то время нравился мне больше твоей матери, — пожал плечами он. — Я говорю это к тому, чтобы ты знал — нет ничего плохого в том, что тебе нравятся мальчики. Но избивать их за это тоже не стоит.

      — Я не из-за этого его избил! — воскликнул Цзинь Лин, на силе всколыхнувшейся злости вскочив на ноги. — И вообще, что за фигня?! — и только понял, что его планируемый каминг-аут накрылся, и едва не взревел от стыда. — Откуда ты знаешь?!

      У Цзинь Лина это — первые отношения с серьёзными чувствами, до этого все были девчонками — одну он даже с родителями знакомил. И он точно никому из взрослых не говорил ни об этих отношениях, ни о внезапном открытии своей не совсем традиционной ориентации. Если только…

      — Тебе Жусун рассказал?! — злость внутри заклокотала так бурно, что Цзинь Лин даже не заметил, как папа рассмеялся — так по-доброму, что даже обидеться на него Цзинь Лин решился с трудом.

      — А-Лин, не сочти за оскорбление, но у тебя на лице написаны твои предпочтения, — улыбнулся папа. Цзинь Лин скривился — у него лицо похоже на уродливый сморщенный томат, ещё и прогнивший с одной стороны. Где отец нашёл там буквы?

      Папа снова посмеялся, словно снова прочитал его мысли, и потянулся к его голове. Он распустил хвост на слабой резинке, еле удерживающей тяжелые волосы, и с давлением помассировал кожу — и Цзинь Лин, собиравшийся уже было отскочить и громко возмутиться, мгновенно размяк и прикрыл глаза, издав какой-то неожиданный для себя звук.

      — Я попросил разобраться в вашем конфликте А-Яо, — тихо, но не шепотом, сказал папа и, едва увеличив давление пальцев, вынудил Цзинь Лина неловко переступить с ноги на ногу и уткнуться ему в грудь. От него пахло свежим сладким ароматом — эти духи были созданы специально для него и в мире не существовало их аналога. Но Цзинь Лин ощущал их практически с самого детства (и с этого же детства таскал их у отца), и ему всегда казалось, что именно так пахнет их дом. Этими духами и ягодами. — Есть ли смысл спрашивать у тебя, что произошло? Ваш директор сказал, что вы девочку не поделили.

      — У него все драки сводятся либо к деньгам, либо к девочкам, — недовольно фыркнул Цзинь Лин, едва поворачивая голову, чтоб было удобней дышать. Папа всё ещё приятно выводил узоры на его голове, и от этого хотелось спать.

      — В любом случае, мы будем защищать твои интересы, — вздохнул папа. — Только вот если эта драка была проявлением любви, твоим наказанием станет годовой абонемент к психотерапевту.

      — Да я не поэтому его избил! — возмутился Цзинь Лин, уже желая отойти и всё в красках объяснить, но папа в этот же момент так приятно провёл костяшками пальцев по вискам, что он лишь теснее прижался. Папа был тёплым. — Это долгая история… Мы были вместе пять последних месяцев.

      А что говорить дальше Цзинь Лин и не знал. Наверное, что-нибудь про то, что Цзинь Лин учился в этом лицее с пятого класса, и ни разу в упор не видел этого парня. Он числился в параллельном классе — во внешности его не было ничего выразительного, голос всегда был тихий и не запоминающийся, статусом тоже никаким особо не блистал, и фамилия точно не входила в список известных. Цзинь Лин же вечно где-то светился: на выставках, конференциях, открытиях. Единственное, чего он избегал — это классной активности и внеурочки, соединяющей два параллельных класса. Так что да, когда ему пришло сообщение от незнакомого человека, он как-то и не подумал на него ответить — мало ли, вдруг отцовские фанатки как-то нашли его аккаунт в соцсетях.

      Но парень оказался не из робкого десятка — он нашел его в лицее и спросил, почему Цзинь Лин кинул его в игнор — неужели зазнался?

      Не зазнался. Но его всё же чем-то зацепило.

      Может быть, тем восхищением, которым пылало каждое новое сообщение. «Ты кажешься таким крутым и уверенным в себе!», «Я всегда наблюдал за тобой на переменах и хотел стать похожим», «Ты ведь лучший ученик нашей параллели, это потрясающе! Как тебе это удаётся?». И Цзинь Лин, не привыкший к такому, с готовностью отвечал, что он совсем не крутой и не уверенный, что учёба порой даётся тяжело, что по репетиторам он гуляет только так, и вообще, нечего принижать собственные достоинства, ты тоже выглядишь…

      А потом он стал находить плюсы. В доброте, во внимании, в лестном восхищении и открытости. Месяц или два они просто переписывались, редко видевшись в лицее: Цзинь Лин тогда — в начале учебного года — разъезжал по лагерям, образовательным центрам и папиным премьерам. И этого времени хватило, чтобы подозрительно сильно сблизиться.

      “Надо же, ты кажешься таким высокомерным, а на деле просто душка!», «Я боялся подходить к тебе, потому что ты ходишь по коридорам и вечно смотришь на всех, как на говно, ха-ха», «Твоя собака такая чудесная! Вот бы познакомиться с ней».

      Ради того, чтобы чаще видеться, Цзинь Лин переступил через себя и с боем воткнул в своё расписание дурацкую внеурочку — сдачу на водительские права. Вообще-то Цзинь Лин тогда уже отучился (конечно, незаконно, конечно, с подачи старшего дяди) и даже сдал официальный экзамен, так что у него уже была эта корочка. Но сидеть с ним за одной партой и рисовать со скуки в его тетради всякое-странное было… приятно. Он касался часто, но поверхностно, никогда не давил и не принуждал.

      Цзинь Лин понимал, что это не дружба, но не останавливался. Ему казалось, что к этому он был готов. Он этого хотел сам.

      Где-то через полтора месяца Цзинь Лин привёл его к себе домой — знакомиться с Феей. Вообще-то у Цзинь Лина просто было окно, а дом находился не так уж и далеко, так что он пригласил его скорее из хорошей возможности.

      Он прогулял уроки ради него. Это польстило. Но он отказывался от всех предложений вроде чая, кофе или кексов, которые мама готовила кому-то на заказ.

      “Вау, у вас такая большая территория!», «Это что, павлины?!», «Вот этот на тебя похож!», «Как у вас выросли такие большие пионы?!».

      И при всей увлеченности новым местом, его всегда тянуло к Цзинь Лину. Его не интересовали ни беседки, ни бассейн, ни домашняя оранжерея — только руки Цзинь Лина и возможность к ним прикасаться. Они поцеловались ровно на два месяца знакомства — Цзинь Лин едва не умер от стыда, когда чужое лицо приблизилось настолько близко, но ему понравилось.

      Они переписывались ночами и делились странными мыслями, его внутренним миром впервые интересовались настолько вдумчиво, что хотелось быть таким же вдумчивым в ответ. Он узнал, что у того в семье есть два младших ребёнка: брат и очень избалованная сестра, что их отец иногда мог прийти пьяным и избить — в один такой момент Цзинь Лин просидел на телефоне всю ночь, принимая каждый его звонок и болтая лишь для того, чтобы немного отвлечь.

      В семье у него творилось что-то дикое, но достаток у них был. Конечно, не такой, как у семьи Цзинь Лина, и этот разрыв сильно ощущался — Цзинь Лин старался быть более тактичным в каких-то вопросах и молчать о новых тратах, чтобы не смутить.

      Они нашли все потаённые места лицея, прогуляли достаточно уроков и поводили Фею по всей округе. Цзинь Лин часто приводил его к себе, и они просто валялись на кровати, целуясь под отвратительно пошлый плейлист. Музыка, что слушал он, Цзинь Лину не нравилась, и он позволял себе бурчать на эту тему. Только осторожно, чтоб не обидеть.

      Потому что было чувство, что обидеть его проще простого.

      Цзинь Лин впервые ощущал себя вот так — для него эти отношения действительно стали чем-то особенным, они поделили его жизнь на «до» и «после», и он даже не пытался этому противостоять. Двоюродный брат, Жусун, учащийся годом младше в том же лицее, начинал всё чаще бурчать.

      “Ты всё свое время с ним проводишь», «Ты никогда не слушал голосовые дольше двух минут, так почему его ты целый час слушал? Что такого интересного он там рассказывал?! Сон?! Ты серьезно целый час слушал, что ему снилось?!», «Ты не думал вообще, с чего вдруг он к тебе приклеился?».

      Тебе-то какое дело, А-Сун, много ты понимаешь. Не суй нос в чужую жизнь, будь умницей.

      Так что Цзинь Лин как-то незаметно отстранился от любопытного брата. Сам отстранился. По собственному желанию.

      А потом что-то случилось. Что-то странное.

      На их три месяца Цзинь Лин получил от него странное сообщение.

      “Слушай… я не уверен, что мне всё это нужно».

      Цзинь Лин тогда сидел у репетитора по химии, готовился к чертовому экзамену, но его кинуло в такую сильную дрожь, что учитель всерьёз забеспокоился и отпустил его пораньше.

      “В каком смысле? Что тебе не нужно?»

      “То, что между нами. Мне страшно».

      Цзинь Лин тогда понял, что если у него проблем с принятием своей ориентации не было, то это не значило, что их не будет у других. Хотя его стали одолевать сомнения — он ведь всегда первый тянулся. Это Цзинь Лин, недотрога, держал дистанцию долго, как и от поцелуев уворачивался мастерски — первое время он позволял целовать себе лицо и руки, но никогда не губы.

      Так почему при всей этой настойчивости, случилось… это?

      Он пытался думать, что в семье у того какой-то очередной конфликт. Они не общались неделю — Цзинь Лин, будучи обиженным, кинул его в чёрный список. А собираться в лицей он стал с большим усердием: окончательно забрал у папы флакон с духами, выпотрошил половину его косметички (при всём уважении, у него и своя была, но папина казалась лучше), потаскал маму по магазинам, выбирая лучшие образы. Он даже причёски стал делать другие — лишь бы, блять, показать, что смотри, вот он я — красивый и неотразимый, единственный на всей этой чертовой планете, и я выбираю тебя, только тебя, понимаешь?

      Его внешний вид действительно обладал большой силой. Преподаватели очарованно вздыхали, поглядывая на него на уроках, девочки с самых разных классов махали ему и смеялись, кто-то подкидывал бумажки с номерами и комплиментами. Цзинь Лин стал улыбаться окружающим чаще, хотя ощущал только тревожную дрожь и тошноту — хотелось показать, что у него много вариантов, много тех, кто без раздумий согласится быть с ним, но он, опять же, выбирает одного человека, тебя, такого неприметного, так как ты можешь вообще сомневаться?!

      Цзинь Лин понимал, что партия он хорошая. Ему напоминали об этом все вокруг — папа часто возвращался со своих деловых встреч и рассказывал, как много отцов предлагали ему своих дочерей в качестве невест.

      А ещё Цзинь Лин понимал, что тот, кого он полюбил, совсем ему не ровня. Ни в доходе, ни в интеллекте, ни во внешности, но он всё равно упрямо выбирал любить.

      Спустя неделю подобных выходов он наконец-то не выдержал и подошёл извиниться.

      “Мне нужно было разобраться в себе».

      И Цзинь Лин простил. Не расспрашивая и не пытаясь ковыряться в душе. Он хотел любить и хотел быть счастливым, так что пока у него был этот шанс, он за него держался.

      Они снова гуляли с Феей до позднего холодного вечера, Цзинь Лин случайно не уследил за временем и ему пришлось познакомить отца со своим новым другом. Отец, вроде бы, ничего не заподозрил.

      А через две недели это повторилось снова.

      “Я не хочу встречаться с парнем».

      Не хочешь и не надо, блять, всего тебе хорошего.

      Цзинь Лин психовал так сильно, плакал так много, ему было так плохо, но он всё ещё выряжался в школу и поднимал высоко голову, стараясь не смотреть в его сторону и игнорировать каждый щенячий взгляд.

      “А ты знаешь, что у него уже был парень? Они буквально три месяца назад расстались, — сказал тогда Жусун, требовательно скрестив на груди руки. — Гэгэ, тебя просто используют».

      Тогда же Жусун окончательно пошёл нахуй. Цзинь Лин не то что перестал с ним общаться, он даже к младшему дяде ездить перестал.

      Ему не с кем было поделиться, да и он особо не собирался. Он был в состоянии сам во всём разобраться и найти любую другую причину: если не кризис ориентации, то обязательно что-нибудь иное. Он был уверен, что его любили тоже — иначе как объяснить все те дни, все те моменты, когда глаза в глаза, когда искренность на искренность, когда переплетённые пальцы и счастье одно на двоих. Но стоило признать, ему не нравилось такое отношение к себе — а как вообще можно, к нему, к такому драгоценному? Он тоже не лыком шит и воспитан не самыми вежливыми людьми (прости, мама) — и мог втоптать в грязь, подобрать нужные слова, чтобы в полной мере донести и свою обиду, и ущербность людей, которые с ним обращаются не по статусу.

      Но он, противореча себе, снова вытащил его страничку из чёрного списка, и ему сразу же пришло сообщение — караулил, небось, и ждал.

      “Всё действительно запутанно. Я не могу разобраться…»

      Цзинь Лин стал с ним долго разговаривать. Точнее, переписываться. Сначала долго возмущался и поливал его говной, теша своё эго — а потому что Цзинь Лин себя не на помойке нашёл, и, если у тебя ещё раз случатся какие-то заскоки, ты бодро пойдёшь нахуй, подружка, даже не думай, что я прощу тебя в следующий раз. Это твой последний шанс. А потом задавал вопросы, уточнял, пытался разобраться сам. Узнал, что в семье у того снова какой-то пиздец, друзья все предатели, фильм был страшно неинтересным, но героиня красивая (и нет, Цзинь Лин не стал ревновать к актрисе. Совсем не стал), что его никто не понимает и никто не любит.

      “Это не так, — писал Цзинь Лин, — я тебя люблю».

      Где-то в подсознании у него уже зрела мысль — «никто не любит» это значит, что не любит один конкретный человек. И это точно был не Цзинь Лин.

      Но они всё же помирились. В какие-то прояснения они снова лежали на кровати, целовались под дурацкий плейлист и говорили о жизни. Всё стало заходить немного дальше — и Цзинь Лину на всякий случай пришлось разбираться в подробностях гомосексуального секса. Они гуляли с Феей и смотрели аниме на уроках вождения. Иногда держались за руки на улице.

      Цзинь Лин однажды пришёл к нему домой. Без приглашения, конечно же, но каким бы дурным тоном это ни было, Цзинь Лин хотел это сделать. То была новогодняя ночь. Его родители встретили его довольно гостеприимно — потому что были пьяны или потому, что ничего против него не имели. Дом был маленьким, с плохим, но более-менее качественным убранством, полным гостей. Повсюду лежали пустые бутылки крепкого спиртного. Цзинь Лин принёс подарок — ноутбук последней модели.

      Его напоили чаем — его самым нелюбимым кислым каркаде. Вообще-то Цзинь Лин рассказывал, что на дух его не переносит, но сидя на его кровати в общей детской комнате, ему было плевать, что пить. Его мама предложила им шампанского — она, судя по всему, была очень доброй и улыбчивой. Цзинь Лин выпил и почувствовал себя неловко. Его парень проводил его до дома и скупо поцеловал на прощание. Это увидел их дворник, и Цзинь Лин на крови поклялся уволить его и жестоко отомстить, если он кому-то из родителей расскажет.

      Добрый дяденька понял всё верно.

      А потом они поругались снова. А потом снова помирились. Добрый дяденька-дворник видел все слёзы и улыбки, с которыми Цзинь Лин возвращался в пустой дом, и иногда слишком взволнованно смотрел ему вслед. Однажды даже окликнул его.

      “Тебе ведь это не нужно, маленький господин».

      Добрый дяденька-дворник всё-таки ничего не понял. Цзинь Лину было жизненно важно быть в курсе всего, что связано с любовью. Даже если это причиняло ему много боли. Он мониторил все его странички в социальных сетях по нескольку раз за час, он ждал любого сообщения, сторис в инсте, проверял странички его друзей и даже его бывшего парня — какого-то крайне уродливого гопника, сейчас вступившего в отношения с какой-то девочкой похожего плана.

      Цзинь Лин явно не выносил этого всего. Он похудел — чтобы выглядеть лучше, пришлось сесть на диету. Он наконец-то научился делать натуральный макияж. Он начал подбирать другую, более подчёркивающую его фигуру одежду. Даже отец стал приглядываться к его образам и иногда их дополнял — то какую-нибудь драгоценную брошь подкидывал, то серьги.

      “Гэгэ, послушай меня, — допытывался снова Жусун, пока Цзинь Лин быстрым шагом убегал от него в другое крыло. — Он всё ещё встречается со своим бывшим. А-Лин, пожалуйста, послушай меня!»

      А-Лин прислушивался, но не слушал. Целоваться стало ужасно больно — тело, как всегда, реагировало бурно, однозначно, пока душа уже металась — его не любили, но улыбались в глаза и целовали в губы.

      Нельзя целовать в губы того, кого не любишь.

      Но Цзинь Лин любил, поэтому целовал. Даже через боль. Даже зная, что сейчас они разойдутся из этой тайной каморки, и не увидятся ещё неделю, поругаются раз двадцать и кинут друг друга в игнор.

      Он безумно скучал. Лежал на кровати, смотрел в потолок и звал его по имени, когда надо было успокоиться. Это помогало немногим. Он знал, что всегда, когда они не общаются, его парень проводит время с другим. Наверняка они так же целуются под идиотские плейлисты, но они уже нравятся обоим. Пьют дешевое пиво, ругаются и, может быть, даже отсасывают друг другу где-нибудь в подворотнях.

      Это убивало уже не только морально, но и физически. В голове был единственный вопрос — почему его не любят. Это противоречило любой известной человечеству логике: он ведь был из знатной и богатой семьи (даже двух, если так подумать), он был красивым, умным, всесторонне развитым. Чем какой-то гопник оказался лучше его? В чём, чёрт возьми, Цзинь Лин ему проигрывал? Он ведь был нежен, осторожен, внимателен и всегда относился с уважением к чужим чувствам, даже если от этого самому было невероятно больно. А тот — то бросал его, то снова приманивал, и именно ему были посвящены все слёзы.

      Сегодня Цзинь Лин встал очень поздно, потому не успел ни позавтракать, ни накраситься, ни выйти при параде. Папа подкинул его до заднего двора школы, и Цзинь Лин побежал на уроки.

      Пока не увидел его. Его, курящего в компании своих друзей, которые, по его же словам, несколько раз его предавали, и вообще они ужасные. А ещё он, вроде как, должен был бросить курить сразу же, когда они начали общаться.

      Цзинь Лин подошёл немного ближе.

      “А что он? Дарит подарки, делает за меня проекты, это удобно».

      «Не успел — и твои проблемы! Могу скинуть фотки, передерни и забудь, у него шикарное тело».

      “Я не собираюсь с ним расставаться, пока не поступлю. Может, удастся уговорить его оплатить мне обучение. У него бабла жопой жуй, отец президент Ланьлина, вы серьёзно, блять?».

      А потом Цзинь Лин нашёл себя с руками в чужой крови и брыкающимся в крепкой хватке физрука. Он чувствовал так много всего одновременно, что всё это смешалось в белый фон.

      Он ещё никогда так яростно не хотел кого-то убить.

      Убить, а еще обнять и спрятаться — чтобы ему уже сказали, что всё это дурацкая шутка, что он любим, что в мире действительно есть что-то большее, чем ненависть и выгода.

      Но сейчас он обнимал папу и прятался в его руках, мягко и приятно массирующих голову. Он чувствовал, что в мире действительно есть нечто большее, чем весь этот фарс.

      Он чувствовал искренность родительской любви. И ему её не хватало.

      — Он мудак, — выдавил Цзинь Лин в итоге, так и не найдя слов.

      — Да уж, — согласился отец. — Если захочешь рассказать больше, я всегда тебя выслушаю.

      Папа действительно заслуживал знать больше. Но Цзинь Лин пока не мог и не хотел говорить об этом.

      Он сходил в душ, переоделся в свою любимую мягкую пижаму и на босую ногу спустился в малую гостиную — Фея, наконец-то его увидевшая, принялась громко лаять и прыгать вокруг. Цзинь Лин поднял её на руки и прижал к себе — она маленькая и мягкая, как плюшевая игрушка, ожившее нежное облачко с длинным языком, облизывающим всё его лицо. Мама уже сидела за столом с аптечкой — нужно было обработать ссадины.

      — Может, пойдем есть на террасу? — предложил Цзинь Лин, видя, как неспокойно было собаке. С ней сегодня ещё не гуляли, и вообще ему самому хотелось подышать свежим воздухом.

      Тогда им накрыли на террасе. Мама заняла своё особенное плетёное кресло, и Цзинь Лин, притащив напольную подушку, уселся у её ног и положил голову ей на колени. Так было спокойно — мама что-то делала с его лицом и осторожно дула, когда Цзинь Лин начинал ныть, что ему больно щиплет.

      Папа поглядывал на них и иногда посмеивался, подливая в кружки чай. На работу он, похоже, возвращаться не собирался.

      — Мам, — позвал Цзинь Лин, когда она отложила аптечку. Он не поднимал на неё взгляда, но почему-то очень точно представлял, как она выглядит. Так же умиротворённо, как и всегда, и без единого намёка на грусть. — Мне нравятся мальчики.

      Мама заботливо усмехнулась и запустила руку в его волосы.

      — Я знаю, — сказала она.

      Вот так просто.

      — Но бить их за это всё же не стоит, — добавила мама, точь-в-точь повторяя слова отца. У них как одно сознание на двоих было, ужас-то какой.

      — Да я не поэтому! — воскликнул Цзинь Лин страдальчески и выпрямился.

      — Твой дядя так же по молодости говорил, — усмехнулась она.

      — Какой из?

— Да оба, — взяв со стола тарелку со сладким запахом курицы терияки, махнула кистью мама. — И теперь посмотри, какие рядом с ними мужчины. Хотя раньше тоже дрались, только дай волю.

      Она поднесла к его рту ложку с едой. И, как бы это ни было позорно, Цзинь Лин решил не противиться — мама очень переживала, и масла в огонь подливать не стоило. Так что он без всяких зазрений совести открыл рот и позволил кормить себя с ложки, как пятилетнее дитё. Исключительно ради мамы.

      Папа, в очередной раз просканировав его взглядом, очень громко усмехнулся — мол, да, чего только не сделаешь ради мамы.

      — У тебя тоже всё будет хорошо, — заверила она.

      — А у этого твоего малолетнего придурка — плохо, — жутко улыбнулся папа, неотрывно смотря в одну точку на столе. Его голос был медленным и низким. Величественным, как будто. — А-Лин, в последующие разы объясняй своим пассиям, что богатство — это не только дорогие подарки, но и лучшие адвокаты. Я всю его фамилию под бетон закатаю.

      Цзинь Лин немного оробел. Он знал, что папа часто скрывал свои эмоции, руководствуясь какой-то давней привычкой, но он ещё никогда так открыто не высказывал мысли такого рода. Мама, чувствующая его на каком-то другом, космическом уровне, переменилась в лице.

      — Не стоит, — попросил Цзинь Лин, пока это было возможно. — Он не специально. Я думаю, что переборщил и сам виноват. Мне надо перед ним извиниться.

      Папа закатил глаза.

      — Это он в тебя такой, — обиженно прозвучало в сторону мамы. — Ему дали по щеке, а он вторую подставляет.

      «Но я люблю его», — захотелось возмутиться Цзинь Лину, но обида, сидящая внутри, не позволила открыть рта. Он действительно ещё любит — и каждой частичкой надеется на то, чего уже точно никогда не будет. Он разочарован, да, безумно обижен, да, но он всё ещё влюблён и не уверен, что готов отпустить эти чувства. Без них ему будет слишком… пусто.

      — А-Лин, каждый должен платить по счетам, — вдруг нахмурилась мама, поднеся ещё одну ложку. Вот от неё Цзинь Лин такого не ожидал точно. Она недолго помолчала, будто о чём-то тяжело размышляя, и в итоге сказала: — Цена твоих слёз слишком велика. Я не хочу, чтобы вся твоя жизнь прошла так же, как эти полгода.

      Оказалось, родители знали обо всём практически с самого начала. Наверное, Цзинь Лин был слишком наивен, чтобы полагать, что он может скрыть хоть что-то от людей, знающих его буквально с рождения.

      Мама заметила неладное сразу, да и, если быть честным, не только она, но и весь дом разом. Всё началось, когда Цзинь Лин по осени внезапно приклеился к телефону, хоть и никогда к нему особой любви не проявлял, и упал с лестницы, чудом отделавшись одним ушибом. Потом ходил со странной улыбкой и эластичным бинтом, обмотанным вокруг колена, — и распинался, что всё хорошо, всё в порядке, просто настроение хорошее. Из-за этого «хорошего настроения» маме звонил классный руководитель раз так шесть за месяц — лучший ученик прогуливает уроки, не дело это, госпожа, понимаете? Добрый дяденька-дворник тоже не радовал: «Что у вашего мальчика случилось, госпожа? То вечно заплаканный приходит, то его одноклассник приводит». Горничная ходила и причитала: «Плачет наш маленький господин, плачет без конца по ночам, и собаку из комнаты выставляет».

      У сына случилась первая любовь. Тяжёлая, несчастная и уж очень напоминающая Яньли её собственную. Муж тревогу разделять стал не сразу:

      — Не мешай ребёнку жить, — говорил он. — Даже если и влюбился в кого-то плохого, что ты можешь сделать? Запретить ему встречаться? Объяснить, что его выбор плохой и чувства неправильные? Он покивает тебе из приличия, и всё равно пойдёт к нему, жаловаться на мир и говорить, что родители его не понимают. Мы ведь о нашем сыне говорим, он очень упрямый и противный, когда дело касается его хотелок. Идеи ему не навяжешь. Так что дай ему время и свободу. Пусть любит, кого хочет, и плачет, по кому хочет. Остаётся надеяться, что наше воспитание действительно легло в основу его характера, и он не предаст свои идеалы.

      Но несмотря на все слова, Цзысюань всё же волновался. Яньли понимала: одно дело понимать и рассуждать логически, а другое — чувствовать, что что-то не так, и не иметь возможности помочь. Цзысюань пытался рационализировать и избегать тяжёлых эмоций, но они, накопленные и подавленные, выражались в его ухудшимся сне и плохом расположении духа. Он всё чаще стал ругаться с Цзинь Лином из-за каких-то мелочей, но не пытался говорить по сути. А-Лин же со временем становился всё раздражительнее и грустнее. Его глаза всё сильнее тускнели, и хоть он внешне стал бурно расцветать, Яньли ощущала его беспокойство и несчастье.

      Ей было тяжело. Она пыталась разговаривать с сыном, а он впервые за всю жизнь не хотел доверить ей свои переживания. «Всё в порядке», — говорил он, неотрывно смотря в телефон, и даже не замечал, что его голос дрожит, выдавая волнение. В жизни у него происходило что-то страшное, что-то выматывающее и ломающее изнутри. Отдаляющее от тех, кто его любит.

      И Яньли так же впервые осознала, что способна на ненависть. Несмотря на мягкий характер, на всю свою доброту, она понимала, что её невероятно злит то, что приносит её сыну страдания. Он ведь ещё совсем маленький, нежный, как бутон белого пиона, ещё не расцветший, но уже украшающий весь мир. И его слёзы, его глаза, полные отчаяния и страха, причиняли ей так много боли, что в какой-то момент она не могла её выдерживать.

      — Пожалуйста, оставь эту ситуацию нам, — попросила она, взяв лицо Цзинь Лина в руки, и ещё раз осмотрев синяк. Действительно кошмарный. Сходить будет ещё недели две, на его-то чувствительной коже. — Но хочется знать, что собираешься делать ты.

      — А что я могу сделать? — похлопал глазами Цзинь Лин, снова уронив голову ей на колени. — Я хочу вернуть его. Хочу заставить полюбить меня. Потому что… ну, как меня вообще можно не любить?! — он резко выпрямился и тут же схватился за голову из-за тупой боли. — Я же и красивый, и умный, и-

      — И скромный, — кивнул Цзысюань, подбадривая.

      — Да! — не понял издёвку Цзинь Лин, разведя руками, но всё же его возбуждение быстро сошло на нет. — Похоже, этого для него было недостаточно. Он мудак.

      — Мудак, — кивнул Цзысюань снова, и Цзинь Лин в этот раз усмехнулся.

      — У нас никак дальше не получится, да?

      — Уж надеюсь, что нет, — едва сдерживая раздражение, дернул бровью папа. А когда его что-то действительно раздражало, он становился невероятно грубым. — Сына, ты только что назвал себя красивым и умным и, позволь признать, это абсолютно непредвзятая, реальная оценка. Где он и где ты. Чувствуешь, где твоя планка сейчас находится? Нет? На чёртовом дне, — он поднял большой палец вверх и резко перевернул его вниз. — Это за тобой должны бегать толпами. Из-за тебя должны не спать ночами и рыдать в подушку. Поверить не могу, что ты опустился до такого.

      Цзинь Лин снова прижался к маме, пряча глаза в её длинной юбке. Папа тоже, видимо, понял, что уже перегнул палку, потому замолчал. Цзинь Лин знал это всё. И знал, что родителям ни его выбор, ни его отношения не придутся по нраву, поэтому и не рассказывал.

      — Прости, — буркнул он, прикрыв глаза. — Я правда позор всей семьи.

      — А-Лин, это совсем не так, — нежно отозвалась мама, погладив его по голове. — Твой папа совсем не это имел в виду.

      Раздался дверной звонок. Горничная, хлопочущая в малой гостиной, пошла открыть дверь.

      — Мне так жаль, правда, — добавил Цзинь Лин, всхлипнув. Глаза, заслезившись, стали ужасно болеть.

      — А-Лин, позором семьи я тебя назову только в том случае, если ты всё-таки вернёшься к этому своему уроду, — папа, сказав это, тут же айкнул. Цзинь Лин, из интереса подняв голову, увидел, что мама сильно ущипнула его за руку. Стало смешно.

      Послышались чьи-то шаги.

      — Интеллигентно страдаем, господа? — мелодичной песней полился голос младшего дяди. За ним, с немногим отставанием, семенил двоюродный брат. Дядя выглядел очень красиво: в белом костюме с золотыми вставками и эмблемой Сияния Средь Снегов. Похоже, он только что с работы.

      — Да вот, — поднялся папа, махнув головой в сторону Цзинь Лина, и зачем-то пошёл в дом, — считает себя позором семьи.

      Младший дядя улыбнулся, проводив папу взглядом.

      — Надо же, я более чем уверен, что эта ниша уже занята, — подмигнул он Цзинь Лину и присел на место отца. — Яньли, как ты себя чувствуешь?

      — Сейчас уже лучше, спасибо, — улыбнулась она, продолжая ворошить волосы Цзинь Лина. Кажется, она начала что-то ему плести. — Вы только из лицея? А-Сун, как твои дела?

      — Всё хорошо, тётя, спасибо, — так же мягко, как и его отец, улыбнулся Жусун и присел рядом с Цзинь Лином, всмотревшись в его лицо, наполовину закрытое волосами. — Здорово же тебя…

      — Отвали, — фыркнул Цзинь Лин и попытался отвернуться, но из-за того, что мама явно что-то плела на его голове, ему пришлось вернуться и снова посмотреть на брата.

      — Какой ты злой, — усмехнулся Жусун. — Но я видел, как ты постарался — они все реально выглядят намного хуже. Ты прям машина!

      — Неужели я слышу одобрение девиантного поведения? — тут же отреагировал дядя. Жусун сразу замотал головой, как болванчик. Цзинь Лин усмехнулся — дядя действительно был очень добрым, но со своим сыном он всё же был несколько строже, чем с остальными.

      Папа вернулся с большими тазами в руках.

      — Я попросил А-Яо заехать за мясом, — пояснил он, когда мама подняла на него взгляд. — Сделаем шашлыки хотя бы.

      — Ох, я совсем запамятовал привезти вам подарок, — тут же обеспокоенно вздохнул дядя и поднялся. — Мне очень жаль. Поздравляю вас с десятью годами счастливого брака.

      Мама благодарно улыбнулась. Папа, доверив летнюю кухню их кухарке и садовнику — премилейшей женатой паре, вернулся к ним и налил чаю в новые чайные пары, принесенные горничной.

      — В общем, что я выяснил, — начал дядя, попробовав напиток и довольно кивнув — он всегда ценил вкус мамы в выборе чая. — А-Лин, у тебя такой себе типаж в парнях, — ну конечно же, без подколов Цзинь Лин сегодня не обойдётся. Из приличия в ответ он промычал что-то вроде «и что теперь, умереть что ли». — С родителями четырёх ребят мне удалось договориться. Они не обратятся в полицию и выплатят тебе моральную компенсацию.

      — За что? — не понял Цзинь Лин, нахмурившись. Он решительно не помнил, чтобы вообще когда-либо раньше контактировал с ними — даже имена навряд ли знал. Просто в тот момент его ослепила злость, и он не отдавал себе отчёта, по кому бил. С тем же успехом он мог замахнуться и на девчонку, не разобравшись.

      — За распространение особенных медиафайлов, — уклончиво ответил дядя и многозначительно на него посмотрел.

      Цзинь Лин чуть на месте не умер.

      — У них было что-то со мной? — воскликнул он, выпрямившись. Он догадывался, о чём шла речь, но очень надеялся, что дело не в этом. — Не говори мне, что это то видео, где…

      — Да, это то видео, — кивнул дядя, и Цзинь Лин взвыл от стыда и ненависти и яростно спрятал лицо в коленях. — Не волнуйся, я посмотрел только первые пять секунд.

      Цзинь Лин взвыл ещё раз.

      — Что за видео? — сложил руки на груди отец.

      — Деликатного характера, — цензурно проговорил дядя, и Цзинь Лин был бы ему очень благодарен, если не был бы так сильно зол.

      Но он почувствовал себя слишком раздражённым и униженным, так что он резко поднялся и спустился с террасы, чтобы походить среди выпущенных павлинов, попинать мелкие камушки и попытаться словить гармонию с природой.

      Совсем скоро его нагнал Жусун.

      — Если скажешь, что ты предупреждал меня, я и тебя побью, — буркнул Цзинь Лин ещё до того, как брат открыл рот. Жусун раскрыл и поднял ладони, мол, я к тебе с миром.

      — Я вообще-то пришёл с претензией, — начал он. — Ты бы мне хотя бы сказал, что собираешься подраться, я бы тебе кого на помощь привёл. У меня есть знакомый старшеклассник — такой бугай, он бы уложил их всех за тебя. И проблем бы никаких не было.

      — Как мило, — фыркнул Цзинь Лин, смотря под ноги. На самом деле он был очень виноват перед Жусуном и не думал, что они смогут вернуться к тому общению, что у них было раньше. Но брат действительно не выглядел оскорблённым и говорил с ним так же, как и всегда.

      — На худой конец, мы могли бы развести его на деньги, вогнать в долги и потом его родители, бабки и прабабки, будущие сыновья и дочери были бы вынуждены платить нам до скончания своих лет и жить на прожиточный минимум без единой возможности есть мясо хотя бы раз в год! — сказал он настолько злобно, что у Цзинь Лина пронеслись мурашки по коже. У брата бывали такие припадки, да, и из-за этого он иногда становился жутким. — А ещё его можно было бы подсадить на наркотики, у меня как раз есть знакомый-

      — Я понял, спасибо, — поспешил прервать его Цзинь Лин и подумал ещё, что ругаться с братом всё-таки надо осторожнее. На всякий случай.

      — Гэгэ, я правда… правда чувствую себя очень плохо из-за всего этого, — вдруг поделился Жусун, и Цзинь Лин поднял голову, чтобы взглянуть на него. Он был какой-то слишком бледный и нервный — особенно, когда рядом не было его отца. — Мне жаль, что это случилось с тобой, а я не смог помочь.

      — Ты пытался, — пожал плечами Цзинь Лин и, не выдержав, всё же улыбнулся. — Только я не стал тебя слушать. Это только моя вина.

      У Жусуна залегли тени под глазами и стали чётче видны скулы. Наверное, Цзинь Лин очень давно не обращал на него внимания, раз не заметил этих изменений. Он вроде бы даже подрос, но ненамного, оставаясь Цзинь Лину где-то по нос.

      — Папа сказал, что мать этого, — он махнул головой, имея в виду теперь уже бывшего парня Цзинь Лина, — какая-то очень активная женщина. И отец его работает в довольно влиятельной фирме. Они пойдут жаловаться туда и, возможно, как-то повлияют на дело.

      — Его отец мудло ебаное, — закатил глаза Цзинь Лин, соображая.

      — Ну, они родственники, — пожал плечами Жусун. — От осинки не родятся апельсинки.

      Цзинь Лин усмехнулся — и правда ведь. И посмотрел на родителей, что-то обсуждающих с дядей. От осинки не родятся апельсинки. Как же у них, таких богоподобных, появился кто-то вроде Цзинь Лина. Наверное, так бывает, когда ребёнок рождается не в любви.

      — Ещё что-нибудь знаешь? — обхватив себя руками, спросил Цзинь Лин.

      Он приметил Фею, что носилась вокруг мангала и мешала кухарке, потому извинился и забрал её с собой. На его руках она тут же успокоилась, притёрлась к мягкой кофте и стала довольно дышать.

      — Только что отец очень недоволен, — сказал брат. — Он так сильно злился, что опустился до открытых угроз и директору, и всем вообще вокруг. А он, как ты знаешь, просто так подобными словами не раскидывается. Так что… не знаю, чем дело обернется. У меня есть ощущение, что папа не остановится на компенсации морального ущерба.

      — Это у тебя в него такие кровожадные замашки? — усмехнулся Цзинь Лин, целуя Фею — она все ещё не переставала лезть с нежностями.

      — Говоришь так, будто у тебя их нет, — цокнул Жусун.

      — Но у меня правда их нет, — пожал он плечами и пошёл к террасе.

      — Пиздишь, — закатил глаза Жусун и пошёл за ним следом. — Просто у меня они направлены на остальных, а ты самоедствуешь. Может, эти твои отношения были актом селфхарма, а?

      Цзинь Лин закатил глаза, но ничего не ответил — они подошли близко ко взрослым и их можно было услышать.

      Он вернулся и снова упал на подушку в ногах мамы, сев к ней спиной и откинув голову ей на колени. Дядя с кем-то говорил по телефону, а папа о чём-то сосредоточенно думал. Жусун, по своему обыкновению походя на наглого кота, подсел к нему почти вплотную и уронил голову ему на плечо. Папа, не сразу сообразив, по привычке его приобнял.

      — А-Лин, мне надо удостовериться для собственного спокойствия, — наконец заговорил папа. — Насколько далеко у вас с ним всё зашло?

      Цзинь Лина пробило на смех.

      — Как видишь, детей точно не сделали, — пошутил он и тут же постарался увернуться от подушки, которая в него полетела. — Ничего серьёзного, па. Просто такое чувство, что меня довольно долго морально насиловали.

      Раздался ещё один дверной звонок. С летней кухни донеслись восхитительные запахи мяса. Цзинь Лин прислушался к ним так же, как и Фея на его руках — и ему вдруг стало очень легко. Внутри дома послышался какой-то шум.

      — Шицзе, милая! — воскликнул Вэй Усянь, выпрыгнув на террасу так резко, что Цзинь Лин с перепугу вздрогнул и повалился на бок. Мама улыбнулась ему и подала руку, и дядя Вэй от всей души её поцеловал и упал на то место, с которого только что слетел Цзинь Лин. — Ну, рассказывай, как вы здесь тут? До нас донеслись некоторые тревожные новости! А-Лин, дурачок, и надо же было тебе подраться в такой важный для твоей матушки день. Праздник — мой траур — едва не испортили! Эй, ну-ка держи своё чудовище при себе, будь так любезен.

      Он сгрёб его в охапку и крепко-крепко сжал, обнимая. Цзинь Лин надулся, как спасательный круг, чтобы Фею не раздавило под таким натиском, и боднул дядю в подбородок — ему совсем не хотелось обниматься сейчас — тело ещё болело.

      — А-Лин, спусти Фею сейчас же, — пробурчал папа, спрятав пол-лица за кружкой. Вэй Усянь на него повернулся и покривлялся, будто ему не четвёртый десяток шёл, а только первый.

      — С десятилетней годовщиной вашего брака! — из глубин дома послышался ещё один знакомый голос, и на террасу вышел Лань Цзинъи с большой коробкой в руках. Едва его увидев, Цзинь Лин выпутался из дядиных рук, поднялся на ноги и всё-таки потеснее прижал к себе Фею — она полюбила Цзинъи с первого же взгляда и сразу же чрезмерно сильно. Цзинь Лин и не думал ревновать свою собаку к кому-то, но… он всё-таки ревновал. — Вау, А-Лин, хорошенько же тебе прилетело.

      Он отставил коробку и, с извинением перешагнув через распластавшегося у ног мамы Вэй Усяня, раскрыл руки для объятий. У Цзинь Лина волосы дыбом чуть не встали.

      — Не хочу! — заявил он и отошёл на пару шагов.

      — Злюка, — усмехнулся Цзинъи и, повернувшись, махнул рукой Жусуну.

      Цзинъи с недавних пор тоже можно было называть двоюродным братом — только в этот раз старшим и вообще никаким боком не родным. Но он был забавным и интересным, и Цзинь Лин совершенно ничего против него не имел. Правда, он всё ещё считал нужным постоянно напоминать: его старший дядя — это прежде всего его старший дядя, а уже потом чей-то там приёмный отец, чей-то там муж и бог.

      Фея, приметив своего любимчика, радостно залаяла, и Цзинь Лину всё же пришлось её, такую гиперактивную, передать Цзинъи. Дядя Вэй на полу, едва услышав лай, завизжал, вскочил и запрыгнул на более широкую лавочку — прямо рядом с папой, и закинул на него ноги на одном лишь рефлексе.

      Папа кисло скривился.

      — Жена, твой брат снова ко мне клеится, — закатил глаза он, брезгливо скинув с себя чужие конечности и поднявшись.

      — Эй! Как ты смеешь так грубо обращаться к шицзе?! Совсем распоясался?! — воскликнул Вэй Усянь и пнул (ну, как дотянулся, конечно) папу в спину.

      — А у тебя какие-то проблемы со словом «жена»? Завидно? Сходи поплачь, — гордо ответил папа, отойдя на пару шагов, а потом и вовсе уйдя в зону летней кухни.

      Последним на террасу вышел старший дядя. Завидев его, мама впервые за весь поток приёма гостей поднялась, чтобы поприветствовать.

      — Сестра, — обратился дядя, беспокойно её осмотрев. — А-Лин? — посмотрел он поверх головы мамы. Цзинь Лин махнул ему рукой, думая, стоило ли ему подойти. Решил, что всё-таки нет.

      И, убедившись, что все целы, дядя несколько расслабился — морщинка меж его бровей разгладилась и лицо стало чуть менее враждебным.

      — Ты бы видел, как сильно дядя Цзян заволновался, когда узнал о твоём состоянии, — шепнул Цзинъи, прервав свои поцелуи с собакой. — Мне казалось, что он действительно может убить любого, кто окажется причастным к твоим слезам.

      — Дядя Цзян у нас такой, да, — усмехнулся Жусун, подойдя. — За А-Лина весь мир уничтожит.

      — И меня самого в процессе тоже, — закатил глаза Цзинь Лин и потянулся гладить Фею.

      — Мой отец предложил дяде Цзяну перевести тебя в нашу академию, — поделился Цзинъи. — Ты же не собираешься оставаться в лицее?

      — У меня ощущение, что я проиграю, если отчислюсь, — совершенно честно ответил Цзинь Лин. — Но если дядя всё-таки возьмётся за дело серьёзно, то отчислят скорее весь лицей, чем меня.

      — Хорошо чувствовать себя в безопасности, правда? — улыбнулся Жусун, прилипши к его руке почти так же, как минуту назад он лежал на руке папы. — Но я не против поступить в Гусу Лань. У вас там красивая форма, а ещё красивые мальчики. Гэгэ, нам нужно это как следует обдумать.

      — Кстати насчёт красивых мальчиков, — щелкнул пальцами Цзинъи и выудил из заднего кармана телефон. — А-Лин, помнишь, вы приезжали к нам на конференцию? Мой друг спрашивает о тебе периодически, я могу ему дать ему твою инсту?

      — Нет, — не раздумывая, отозвался Цзинь Лин. — Хватит с меня этого говна.

      — Но А-Юань правда хороший!

      В этот же момент на террасу вернулся младший дядя. Выглядел он почему-то очень-очень довольным. Старший дядя, обернувшись на него, кивнул головой, приветствуя.

      — Я узнал кое-что очень волнующее, — улыбнулся Цзинь Гуанъяо настолько злорадствующе, что Цзинь Лина покорёжило. — А-Лин, я учил тебя собирать информацию обо всех людях, с которыми ты общаешься. Почему ты этого не сделал раньше?

      Цзинь Лин нахмурился.

      — Отец твоего бывшего, оказывается, служит в Юньмэн Цзян, — чуть не пропел младший дядя, мечтательно подняв глаза к небу. — И жаловаться они решили пойти именно туда.

      Цзинь Лину показалось, что в зрачках младшего дяди пронеслось невероятное множество жесточайших пыток. Мама усмехнулась, прикрыв лицо рукой, и посмотрела на своего брата. Старший дядя очень кровожадно улыбнулся. Цзинь Лин на секунду подумал, что его семья — сплошняком психопаты, и лишь мама, будто для баланса вселенной, богиня.

      — Звёзды сложились, не иначе, — подпел Вэй Усянь, довольно потерев руки. — Только вот, раз он служит в Юньмэне, так почему не узнал, что его сын крутится вокруг наследника?

      — А-Лин представляется всем как Цзинь Лин в лицее, его даже учителя только так называют, — ответил ему Жусун. — А второе его имя, Цзян Жулань, совсем не пользуется спросом.

      — Потому что имя ты выбрал дурацкое! — вставил свои пять копеек Цзинь Лин, тыкнув в дядю пальцем.

      — Чем это тебе имя твое не угодило, неженка?!

      — Ты серьёзно?! Называть племянника в честь своего мужа?! Воняешь слабостью!

      Цзинь Лин фыркнул, быстро развернулся, чтобы не слышать последующие вопли, и побежал к папе. Вокруг становилось слишком много людей, и Цзинь Лин чувствовал, что перегружался — у него только перестала болеть голова, потому что он наконец-то поел и выпил какую-то очень мерзкую таблетку, но из-за воцарившегося шума-гама вокруг, ему снова стало некомфортно.

      Папа раскладывал кусочки мяса по тарелке так, будто намеревался ещё и за это получить какую-нибудь всемирно известную награду. Он был таким педантичным, только когда злился.

      — Ты правда не считаешь меня позором? — спросил Цзинь Лин, прикусив губу. Ему всё ещё не давало покоя, что отец действительно мог в нём разочароваться. — Ты ведь… никогда так не унижался.

      — А-Лин, ты моё единственное сокровище, — на секунду подняв на него свой сосредоточенный взгляд, ответил папа. Он взял какой-то маленький кусочек мяса, нарушая всю свою композицию, и протянул его, предлагая попробовать. Цзинь Лин тут же подошёл. — И, на самом деле, как бы я ни хотел предоставить тебе полную свободу и отпустить на вольные хлеба, я продолжаю волноваться о тебе. Я понимаю, что семья для тебя лишь старт жизни, но ты для меня — почти вся жизнь. Каждое унижение, принесенное тебе, я воспринимаю сильнее собственного. Возможно, у меня ещё будет время с этим разобраться и справиться, но что-то мне подсказывает, что и будучи старым вонючим дедом я буду продолжать ворчать на каждого, кто посмеет как-то не так подышать в твою сторону.

      — Ты никогда не станешь старым вонючим дедом, — рассмеялся Цзинь Лин.

      — О да, ты прав, у меня в планах умереть молодым, — кивнул папа и снова склонился над широкой тарелкой.

      По спине вдруг побежали мурашки.

      — Не надо, — попросил он. — Не умирай, — даже представлять тошно. — Я не знаю, как жить без тебя. И мамы.

      Папа снова на него посмотрел, но уже серьёзно.

      — Если что-то случится, у тебя всегда есть наша семья, — махнув головой в сторону террасы, на которой о чем-то громко спорил Вэй Усянь со старшим дядей, сказал папа. — Они тебя не оставят. Честно сказать, не будь их у нас, я бы волновался о тебе куда больше.

      — Не говори об этом! — Цзинь Лин и не понял, как у него снова полились слёзы. — Никогда не говори!

      — Ладно, ладно, — успокаивающе поднял руки папа. — Иди сюда, маленький. Я просто хочу, чтобы ты знал — ты всегда будешь в безопасности с кем-то из нас. И если какой-нибудь урод снова разобьёт тебе сердце, для него даже могилы не найдётся.

      Цзинь Лин усмехнулся сквозь слёзы. Всё-таки эти кровожадные замашки передаются по линии Цзинь.