«Я послана Силой. И я пришла к тем, кто
думает обо мне. И нашли меня
среди тех, кто ищет меня.
Да не будет не знающего меня
нигде и никогда!»
— «Гром. Совершенный ум.»
«Hello, world!»
— N/A
Таня Серебрякова возвращается домой поздним вечером.
Тёплая летняя ночь светит ей зелёными крестами аптек, угрюмо опущенными козырьками ларьков и оранжевыми нимбами фонарей.
Ночь тиха, только иногда доносится со стороны дороги шум проезжающих автомобилей. Ветер приятно холодит кожу, слегка онемевшую от алкоголя. Ноги у Тани подкашиваются, отчасти от усталости, отчасти от того, что последний коктейль всё-таки был лишним.
Эта мысль лишь смутно проплывает в её голове. Всё, чего ей хочется — прийти домой и рухнуть на кровать. Весь сегодняшний день она провела на косплей-фестивале, к которому готовилась последний месяц. Сначала — фотки с фанатами, потом дефиле, в котором она со своим костюмом заняла призовое место. Сразу после окончания они большой компанией завалились в бар и сделали ещё несколько фотографий в образах. Таня пила, веселилась и не думала о том, что завтра она снова просидит в универе на унылых лекциях.
Ветер слегка развевает её золотые волосы — разумеется, парик — и треплет белую юбку её костюма. Таня сворачивает с освещённой улицы в небольшой переулок. Все окна потухли, только кое-где ещё горит свет: или грустно-жёлтый цвет бессонных ночей, или флуоресцентный ярко-лиловый, превращающий окно в портал в иное измерение. Фонари вдоль дороги светят совсем глухо. Танина тень то исчезает, то появляется и начинает постепенно вытягиваться, пока не превращается в длинный марсианский силуэт, а потом растворяется.
Вдруг до её слуха доносится звук шагов. В эту тихую ночь они звучат слишком громко. Будто даже эхо — или ей так кажется? Боковым зрением она замечает невысокую фигуру в отдалении. Сначала она не придаёт этому значения. Но шаги слышатся всё отчётливее. Она снова бросает короткий взгляд, уже заметнее обернувшись, — фигура медленно, но настойчиво приближается.
Таня ускоряет шаг.
Где-то между рёбер уже дрожит, как гитарная струна, чувство тревоги, но усталость и алкоголь в крови глушат его. Сейчас не так уж и поздно, она, бывало, и позднее домой возвращалась. Эта мысль её немного успокаивает.
До дома осталось совсем немного: вдалеке виден двор с пустой детской площадкой.
Рядом с Таниной тенью медленно начинает расти вторая. Широкая и совсем бледная. Таня снова ускоряет шаг. Фигура сзади не отстаёт. Тень неумолимо нарастает, а её собственная уже успевает сжаться до точки, войдя в следующий световой круг. Таня идёт ещё быстрее, едва не переходя на бег. Шаги сзади слышатся всё отчётливее. Она чувствует, как колотится сердце.
В тот момент, когда Таня готова броситься бежать, её окликает голос.
— Астарта!
Она вздрагивает. Её окликают именем персонажа, которого она косплеит. Она оборачивается. Может быть, это кто-то из знакомых? Её преследователь остановился. Он стоит в свете фонаря, на лицо надвинут капюшон, руки в карманах толстовки. Худощавый и не слишком высокий. Таня чувствует, как холодеют руки. Таня останавливается на секунду, бросает последний взгляд на сокрытое в тени лицо и резко срывается с места.
— Астарта! — зовёт её голос за спиной.
Всё это кажется сном, алкогольным бредом — окружающее пространство плывёт, а тело не совсем её слушается. Детская площадка, песочница, пустующие лавочки. Острая луна в небе. Стук сердца и тяжёлое дыхание. Она забегает в подъезд, её преследователь хватается за металлическую дверь и не даёт её закрыть.
— Астарта, подожди! — он снова и снова зовёт её этим именем. Таня видит его совсем близко: исступлённые вытаращенные глаза в тени капюшона. Одной рукой он держит дверь, другой хватает её за запястье. Таня отбивается, ударяет его коленом, но далеко убежать ей не удаётся.
Да и увидеть ей тоже удаётся немного.
Зелёные стены подъезда, холодная плитка. Её сумка валяется рядом. Из неё выпал телефон, по полу катится перцовый баллончик. Тень человека нависает над ней. Последнее, что видит Таня — это оскал белых зубов на чёрной маске, закрывающей половину лица.
***
— Вот смотри, — начал Паша, зажигая уже вторую сигарету, — тебе никогда не казалось, что Энгельс относительно Маркса — ну… лох? Нет, объективно у обоих были довольно крутые бороды, и против твоего однофамильца я тоже ничего не имею, но почему всё-таки «марксизм», а не «энгельсизм»?
— Не звучит, — пожала плечами Соня. Отпила из жестяной банки с японскими иероглифами и поморщилась. — Ну, или «так исторически сложилось», если хочешь универсальный ответ.
Сегодня она попробовала новый кофейный напиток из автомата в комнате отдыха; автомат выплюнул баночку, сказав «аригато» радостным тонким голоском, но сейчас Соня уже успела пожалеть о своём выборе. Надо было взять её любимый, с кокосовым желе, — но набирать каждый день новую случайную комбинацию цифр было их с Пашей хобби, а нарушать традицию потребительского авантюризма — неспортивно.
— Вот именно, — закивал Паша. — Только неиронично. Реально же не звучит! Какой человек в здравом уме будет говорить «энгельсизм»?
Паше сегодня повезло больше: рядом с ним на столике стояла еживично-сливовая газировка.
— И имя тоже. В одном случае всё чётко, как марш, на раз-два: Карл! Маркс! Сразу ясно, простой советский мужик. И коротко: сразу на плакаты просится. А другого не то что уместить на плакат нельзя, так ещё и зовут Фридрих. К тому же, «Маркс и Энгельс» звучит гордо. А «Энгельс и Маркс» звучит как название комедийного дуэта.
— Как Пинки и Брейн?
— Ну типа, — неопределённо согласился Паша.
Он с наслаждением затянулся сигаретой и откинулся на спинку кресла. Комната отдыха ласкала глаз успокаивающей прохладной синевой. Кроме них здесь больше никого не было.
— А вывод из этого какой? Что даже теоретику коммунизма приходится себя выгодно продавать! — триумфально заключил Паша.
— Паш, ну не ввергай в уныние, — Соня посмотрела на него усталым взглядом. — И так с новой статьей сидеть.
— Про что пишешь?
— Про Абдулова.
Пашины глаза округлились.
— А-а-а… — он понимающе закивал. — Подожди, про этого? Который косплеершу, что ли?..
— Ну да, — Соня постучала ногтями о жестяную крышку, разглядывая узор на ковре. — У него на компьютере откопали кучу файлов с его писаниной, какими-то то ли стихами, то ли манифестами — не знаю, ещё не смотрела. Настоящее маргинальное искусство, — добавила она, плохо сдерживая яд в голосе.
Для того, чтобы сейчас твоё творчество заметили, только и остаётся, что убить кого-нибудь, а потом себя, — хотела было добавить она, но промолчала. Слишком зло и печально, а ведь ещё не вечер.
К тому же Паша, хоть и поинтересовался искренне, сам был больше занят своей статьёй.
— Стрём какой-то.
— Ну, наверное, так чувствовали себя персонажи Эдгара По. Типа, я какой-нибудь странник, нахожу в готическом замке очередные записки сумасшедшего, читаю их и сам понемногу схожу с ума. Читал у него что-нибудь?
— Не, — признался Паша. — Загружу потом, — он показал на свой висок.
— Лучше так почитай, там есть интересное, — сказала Соня и тут же пожалела. Впрочем, Паша и так знал про её нелюбовь к мозговым загрузкам.
— Да времени нет нифига…
Обычно она об этом не распространялась: для большинства людей эта нелюбовь казалась бессмысленным снобизмом. Паша, может, и не близкий друг, но он единственный, с кем она продолжила общаться после универа. У него и самого хватало странностей: ворох конспирологических теорий в голове и обширные знания о фентези-вселенных, которыми он охотно делился на досуге.
— А у тебя что? — спросила Соня.
— Кое-что революционное, — хитро улыбнулся Паша. — Но это тайна, покрытая мраком.
— Надеюсь, не про Энгельса.
— Хуже, — Паша улыбнулся ещё шире.
— Ладно, храни свои секреты.
Паша сиял, как баночка ежевично-сливовой газировки. Когда-то давно, когда он проваливал дедлайны один за другим, Соня сказала ему: «Запомни, ты не пишешь труд всей жизни. Ты делаешь контент».
Он прислушался, но отношение к творчеству не поменял. Соня подумала, что так даже лучше; не хватало ещё обращать в пессимизм кого-то кроме себя самой.
Соня сделала последний глоток ледяного горьковатого напитка. Паша вернулся на второй этаж копаться в каких-то исторических архивах, а она поднялась в читальный зал, выбрала место у окна и раскрыла ноутбук.
На её счету было уже много статей, и все она писала под псевдонимом. С её фамилией только манифесты строчить — конечно, сошло бы за постиронию, но непонятно, над чем, да и юные политические эксперты с Твиттера не поймут. Собственное имя Соне тоже не нравилось: звучало слишком старомодно, хоть сейчас в роман Толстого.
История была простой и оттого жуткой. Девушка-студентка, известная в Интернете косплеерша, возвращалась домой поздно вечером. Молодой парень — предположительно, её фанат, — напал на неё в подъезде и зарезал, а потом убил себя. Фотографии с места преступления просочились в Телеграм-каналы ещё до того, как про это написали в официальных новостях.
Новостные статьи сопровождали фотографии улыбающейся Тани с косплей-фестов, и единственная фотография Абдулова, выложенная в соцсети, размытая и зернистая. Выгодный контраст — прямо подарок для журналистов. На имиджбордах, как и ожидалось, нашлась куча сочувствующих Абдулову, а в местных интернет-газетах только рады были поднять старый дискурс о том, что игры и аниме убивают наших детей.
Над подписью «Абдулов П.» — тусклая фотография. Образ на ней до боли знакомый: почти стереотипный школьный стрелок из печальных утренних новостей. Короткие чёрные волосы, бледная кожа, худая шея утопает в безразмерной невнятной толстовке с логотипом. Во взгляде чёрных глаз — религиозная исступленность. Только одно выделялось в его облике: на маске, скрывающей нижнюю половину лица, нарисована зубастая челюсть.
На страницу с именем Пётр Абдулов в последний раз заходили три месяца назад. Как и ожидалось, он чаще пользовался другой страницей под псевдонимом. Соня бегло изучила её.
На стене множество записей. Иногда абстрактные и абсурдные мемы, иногда посты с анимешными картинками, сопровождаемые электронной музыкой, иногда репосты из философских пабликов. С удивлением Соня обнаружила, что Абдулов был довольно начитанным человеком. Возможно, к этому его подтолкнули проблемы самоидентификации. Сначала увлекался политикой: бросался то влево, то вправо. Потом политики в постах поубавилось. Появлялось все больше записей на грани эзотерики, перемешанных с сомнительными научными теориями. В какой-то момент Абдулов, казавшийся Соне атеистом, вдруг ударился в магическое мышление: гностицизм, русский космизм… Цитировал Ницше, Делёза, Батая, а также Лавкрафта, Даниила Андреева, Сиратори Кендзи…
Соня всё больше мрачнела и ничего не понимала. Упивался ли он своей псевдоинтеллектуальностью? Или правда что-то искал?
Среди его подписок, конечно, нашлась и группа Тани, с отполированным фотошопом лицом на аватарке. В группе — последний печальный пост, под ним отключены комментарии. Соня вздохнула.
Она перешла к материалам, которые нашли на компьютере Абдулова. Гигабайты аниме, игр, обскурного кинематографа и жёсткой порнографии не слишком удивляли. Помимо этого, на компьютере хранились архивы с эзотерической литературой и несколько текстовых документов, в которых Абдулов — надеясь ли, что его когда-нибудь прочтут? — расписывал свои взгляды на всё сущее.
Она выбрала самый логичный для начала файл. Он лежал в папке с остальными писательскими упражнениями Абдулова под названием readme1.txt. Всего файлов с таким названием было пять, и все они были пронумерованы.
«Я долго притворялся нормальным человеком, — писал Абдулов, — и мне верили.»
«Достаточно выучить пару несложных алгоритмов и отрабатывать их каждый день, и ты ни у кого не вызовешь подозрения.
Я притворялся нормальным, и люди смотрели мне в глаза, и спрашивали, как прошёл мой день, хотя никто из них никогда не слушал, что я отвечу на этот вопрос.
Я притворялся здоровым, и все считали меня здоровым.
Я притворялся, что мне не страшно.
Я притворялся, что я живой.
Но стоило мне хоть раз дать понять, что я чувствую на самом деле, что я болен, что мне страшно, что я давно уже не живу — и все решили, что я только притворяюсь больным.
Хоть один из них спросил ли себя: зачем мне это нужно?
А даже если спросил — то ему было плевать на ответ. Никому в этой жизни не нужны ответы. Вы задаёте вопросы в пустоту, просто чтобы подтвердить, что у вас ещё не отсох язык. Вы — мешки из искусственной кожи, набитой кибернетическими червями. Вы даже не носите в себе пустоту, вы сами — пустота, всего лишь её аффекты, рябь на её поверхности.
Кому нужна ваша жалость? Вы настолько прогнили в своём пластиковом раю, что даже не можете представить себе, как живой человек может ненавидеть себя?
А я ненавижу.
Ненавижу себя чисто и искренне, и так же искренне желаю перерезать горло первой встречной женщине и смотреть, как постепенно бледнеет её тело, и губы, и стекленеют глаза, становятся похожи на аквариумы для золотых рыбок, и трупное окоченение охватывает кончики пальцев. Это была бы самая вечная любовь, единственная близость, на которую я только могу рассчитывать, потому что в эти последние секунды для неё не будет никого ближе меня.
Но Ты, наверное, злилась бы на меня?
Прости.
Я знаю, что никогда не могу быть с Тобой по-настоящему близок. Твои последние минуты наступят, когда окончится мир; и даже тогда Ты не умрёшь, потому что если что-то и существовало всегда, то это — Ты.
А нам не дано. Никому не дано.»
Подростковый надрыв, банальный до скрежета зубовного, вызвал у неё стыд вперемешку с печальной ностальгией.
«…я органически к этому неспособен. Я — тот же эксцесс на поверхности бездны, мучительно осознающий это…
…раскроить ей череп, вытащить мозг…
…и плоскогубцы…
…Сегодня я два часа стоял у витрины супермаркета, пока меня не прогнали. Я смотрел на искусственный свет, и видел в нём отражение глаз Твоих."
И это тоже банально, думала она. Одержимость образом идеальной девушки, который он сам себе придумал…
И ведь как бы банальна ни была твоя проблема, в самый тёмный час кажется, что ты одинок, и ничей чужой опыт тебе не поможет. Наверное, его нельзя было спасти. А кого можно?
Соня отогнала эту мысль. Ей стало противно от себя и от секундного сострадания убийце; в голове сразу всплыли слезливые посты в соцесетях, в которых, казалось, люди готовы были оправдывать любого урода, появись в его облике хоть намёк на человечность.
«Ты делаешь контент», — сказала она себе, — «а не пропускаешь через себя очередную исповедь в лучших традициях поэтов-самоубийц».
«Меня завораживает свет витрин, когда я смотрю на него, то почти забываю о внутренней пустоте. Я люблю холодный свет монитора. И так же сильно мне отвратителен солнечный, жёлтый, грязный свет, свет вечно гниющей биологической жизни. Я хочу расчленить Солнце и принести Тебе в жертву. Я прислонился к монитору и чувствовал каждой порой кожи его кристально лёгкое тепло. Я положил руку на нагретый системный блок и слушал, как он шумит.
Мне омерзительны хлюпающие скрипучие звуки разляпанной человеческой плоти, я люблю только этот тихий размеренный звук, лёгкое дыхание с той стороны мира, где никогда не наступит настоящая смерть. Я держал руку на нагретом системном блоке, и мог бы держать до тех пор, пока это тепло не сожжёт её и не испепелит кость.
Твоё тепло.»
Взгляд перескакивал со строки на строку. Абдулов продолжал изливать душу: обвинял прогнившее общество, обвинял самого себя за невозможность в него вписаться. Изливал потоки ненависти, а потом извинялся перед прекрасной незнакомкой, просил полюбить его таким, какой он есть — жалким куском мяса, как и все люди.
То и дело он пускался в описания своих эротических фантазий, которые каждый раз приобретали оттенок влечения к смерти. Сначала сдержанно, но постепенно всё детальнее и графичнее Абдулов описывал фантазии об убийствах. Иногда после этих эпизодов он извинялся перед возлюбленной, но вскоре эрос и танатос примирились и закружились в макабрическом танце.
Соня свернула документ. Наверное, нужен был перерыв, просто нужно было всё переварить. Письма Абдулова к неизвестной вызывали у неё отвращение, и неясно, только ли знанием о том, что их писал убийца, или какой-то своей особой наивной пошлостью. Соня откинулась на спинку кресла. Почему это так её задевало? Нужен перекур. Нужна холодно-синяя комната отдыха, ещё одна баночка газировки, разговор с Пашей. С кем угодно.
Документ всё не кончался. За сегодня она не написала ни строчки.
«А ещё Пашу жизни учишь», — думала она, пока ехала домой.
Тьма сгущалась, а потом расступалась — это поезд выныривал из тоннеля.
Соня вышла из метро и вдохнула воздух уходящего лета. На горизонте призраки многоэтажек купались в кисельном закатном небе.
Мимо совсем близко кто-то пронёсся на велосипеде, два раза просигналив, поднял ветер, всколыхнувший её волосы. В обычный день она бы разозлилась. Может, выругалась бы себе под нос. Но сегодня Соня не почувствовала ни капли раздражения; звук велосипедного звонка окончательно вернул её в цветной, реальный мир.
Мир вокруг жил и дышал. Телефон грел внутренний карман ветровки; его чёрно-белый мир не мог ей сейчас навредить, и не мог навредить никогда.
Со стороны площадки доносились детские крики. Прошёл человек, ведя на поводке увальня-корги, похожего на буханку хлеба. Соня устало и печально улыбнулась, и только сейчас поняла, что стоит прямо посреди тротуара.
Когда она зашла в квартиру и не успела даже щёлкнуть выключателем, навстречу ей бросился чёрный лохматый пёс. Он радостно лаял, облизывал ей руки, заглядывал в лицо умными влажными глазами, а Соня гладила его по спутанной чёрной шерсти.
Пёс был единственным, ради чего она хотела возвращаться домой. Иногда Соня казалось, что затем она и завела собаку — чтобы не просиживать днями по кофейням и библиотекам даже при возможности работы из дома. Соня жила в своей однушке не первый год, но та до сих пор напоминала фотографию из каталога Икеи, а не жилую квартиру. «Вот так меня однажды и похоронят», — подумала как-то раз Соня, лёжа на кровати в окружении четырёх больнично-белых стен.
Почёсывая пса за загривок, она снова устроилась на кровати с ноутбуком на коленях.
Соня не умела отвлекаться.
Не повод для гордости, но работа была единственным, в чём Соня чувствовала себя в своей тарелке. Может быть, потому, что это единственное, что она умела.
…В шестнадцать лет она любила пост-индастриал, немецкий экспериментальный кинематограф и книги Кобо Абэ.
В двадцать два года она перестала читать, смотрела только комедийные сериалы и слушала музыку из верхних строчек чартов.
После двадцати пяти она вообще перестала быть уверена, что ей хоть что-то нравится.
Для неё окончательно размылись границы между «хорошим» и «плохим» произведением, которые так усиленно вбивались на уроках литературы, на универских парах, в каждом видео диванного кинокритика на Ютубе. Все истории разбились на простые составляющие, как всё живое разбивается на простые формы, стоит только долго-долго вглядываться в одну точку.
Единственным талантом Сони было умение запоминать с точностью до мельчайших деталей любое прочитанное или просмотренное произведение.
Об этом знали лишь немногие близкие люди. Сначала и правда казалось забавным, когда она рассказывала сюжет игры, в которую они с друзьями играли в детстве, собравшись у кого-нибудь в гостях перед компьютером, или с точностью до минуты могла сказать цитату, позвучавшую в фильме.
Но это относилось только к произведениям, поглощённым по-старинке — микрочип, загруженный в разъём на виске, не заставлял работать механизмы в центре долгосрочной памяти. От загрузки на MediSD-чипе оставалось только концентрированное впечатление, бьющее по мозгам, как неразбавленная водка, как ненужные эмоции, от которых ей всегда так хотелось избавиться.
Соня не была против мозговых загрузок. Мир захлёбывался в потоках информации. Загружать на микрочип малую долю контента, который ты сегодня поглотишь, и получать от него только самое нужное, без лишней воды — слишком практично, чтобы она могла сказать хоть что-то против.
«Мы не отмираем», — объясняла она Паше, убеждая одновременно и саму себя, — «читатель так или иначе найдётся. Но в наших силах решать, проведёт ли человек время за нашим материалом и будет потом обсуждать в коментах, или закинет его на чип вместе с ещё парой сотен статей».
…Мама всегда говорила, что она ничего не добьётся в это жизни, раз её единственный талант — это тратить время на бесконечное поглощение информации и писать плохие тексты.
Видела бы ты, мама, чего я…
Неоконченная мысль на несколько секунд повисла над обрывом, как персонаж из старых мультиков, а потом со свистом ухнула в пропасть.
Записи становились всё непонятнее и бессвязнее. Абдулов перескакивал с одной мысли на другую, опечатывался, пропускал запятые, не заканчивал одно предложение и сразу начинал новое, словно молотил по кнопкам в горячечном бреду.
я ослеплен всесветным злом демон моей ереси компьютерный вампир носитель богомерзких сомнений QU93DWFbk84 монитор своего мозга танцующий в серпе@hotmail. com. витальное зло но я люблю твою улыбку ласковую, люблю как магнит и холод я люблю твое дыхание ты, облако, ты носишь звезды на своих плечах и закручиваешься в нем меняя свет и тень. о нет, тогда уже не пароль не я/ не eche. компьютерная болезнь/ протей. вырожденный вирус. саморазрушающийся вулкан // veiss. Whitela. honem. квантовый
В этот момент кусочки паззла в голове начинали складываться.
Одержимость Абдулова была странной. Он не просто сбегал в вымышленный мир — он упивался разрывом между реальностями, своими киберпанковскими евангелическими откровениями. Образ девушки в его письмах был таким далёким и таким абстрактным, что невольно Соня задалась вопросом, реальна ли она.
…Что, если письма Абдулова адресовались не погибшей Тане?
Его эротические фантазии, при всей графичности, были гротескными и абсурдными. В них было больше смерти, чем секса. Больше страха и желания разрушить, чем желания обладать. Даже более того — в них сквозило отвращение к плоти, ко всему человеческому и земному. К тому же, насколько было известно из новостей, ни о каком изнасиловании речи не шло.
…Что, если они адресовались самой героине, которую она косплеила?
Найти имя персонажа не составило большого труда. Астарта — так звали улыбчивую девочку-блондинку в белом обтягивающем костюме, украшенном золотыми узорами. На первой попавшейся картинке она левитировала на фоне космического пространства, а в руках держала магическую сферу. Единственное, что выделялось на её схематичном личике с тонким носом и ртом-чёрточкой — большие блестящие глаза, похожие на драгоценные камни.
Про Астарту уже успели написать в некоторых изданиях. Обмолвились, что она — персонаж японской мобильной игры CrystalGalaxy, и что Таня возвращалась домой в её образе — и на этом всё.
«Зато сейчас все побежали её скачивать, пока не запретили», — подкралась циничная мысль. Если в физике есть понятие «абсолютно чёрное тело», то должно существовать понятие «абсолютно чёрный пиар».
Соня скачала игру, преодолев эпилептическую россыпь рекламных роликов.
Она плюхнулась на кровать. Пальцы машинально застучали по экрану в попытке прощёлкать вступительный ролик, но игра никак не реагировала. Наконец, на экране показалась надпись:
«Пожалуйста, введите имя.»
Соня застучала по кнопкам.
«Добро пожаловать, qwerty! Пристегните ремни, мы отправляемся в незабываемое путешествие по далёким галактикам!»
Настало время для ещё одного вступительного ролика. Соня перекатилась на край кровати ближе к стенке. За окном совсем потемнело, только экран телефона освещал лицо.
Сюжет, вроде, ясен: в будущем люди открыли магические кристаллы, с помощью которых можно перемещаться на огромные расстояния… На Земле тем временем произошло что-то вроде технологической сингулярности и восстания машин, люди переселились в космос… Магия против технологии… Космические корабли — вроде как живые, потому что их оживила кристалльная магия, и у них есть души… Есть главные кристаллы, которые питают всю систему порталов… Антагонист — искусственный интеллект, который хочет истребить человеческую расу… Дальше внимание начинало рассеиваться.
«Интересные отсылки к шумерской мифологии и Трём законам Кларка», — отметила про себя напоследок Соня. А где же Астарта? Может, она какой-нибудь супер-редкий персонаж, которого Абдулов не смог получить, из-за чего и слетел с катушек?
«Привет, qwerty!» — засияла на экране надпись.
«Меня зовут Астарта! Я — душа, заточённая в этом корабле, но сегодня твой Кристалл Души освободил меня! Прими мою благодарность, странник! >»
Лёгкий поклон головы, золотые волосы плавно развеваются.
«С этого момента я буду твоим навигатором! Давай я покажу тебе, как здесь всё устроено, хорошо?»
>ПРОЙТИ ОБУЧЕНИЕ? <
Соня посмотрела в переливающиеся глаза Астарты и притушила экран. Пёс давно скулил и тыкался влажной мордой ей в руку. Соня вскочила с кровати.
— Да, да, мой хороший, — говорила она. — Сейчас пойдём, подожди немного.
…Она стояла во дворе, сжимая в руке поводок и глядя на тёплый свет в окне многоэтажного дома, похожего на радиаторную решётку.
Небо сегодня было цвета черничного варенья.
***
Он идёт по неосвещённым улицам.
Нельзя попадать в лучи фонарей; их мерзкий грязно-оранжевый свет может убить. Вот она идёт, тонкий силуэт теряется во тьме, потом снова выныривает, освещённый неоном. Холодный неон подходит ей куда больше.
Быстрее, не сбавляя темпа. Она ускоряет шаг, словно почувствовав его приближение. Быстрее, ещё быстрее — но ни в коем случае не переходить на бег. Район тих и спокоен, только шум и шелест крон деревьев от налетевшего ветра.
Быстрее, ещё быстрее, она забегает в подъезд, но ей уже не скрыться. Кровь пульсирует в висках, каждое чувство обостряется в десять раз.
Неужели это она? Неужели она из плоти и крови? Кто поместил тебя в эту темницу плоти, кто выдернул тебя и оставил в этом проклятом мире?
Астарта.
— Астарта! — окликает он её.
Астарта, куда ты убегаешь?
В её глазах отражается страх. Почему ты избегаешь меня, Астарта? Разве ты не получила все эти письма, что я писал тебе, выворачивая душу наизнанку? Разве не ты единственная во всём мире всегда рядом со мной?
Она кричит. Почему ты злишься на меня, Астарта? Может, ты не узнаёшь меня? Вот же — вот же он я!
Он сдёргивает капюшон.
Астарта сидит, зажатая в угол. Рядом валяется перцовый баллончик — он выбил его у неё из рук. Она просит прекратить, когда возле её горла сверкает лезвие.
— Астарта! — выкрикивает он, и она заливается слезами. Все слова теряются, в голове только белый шум, помехи, сотканные из тупой бессильной злобы и печали. Почему ты не узнаёшь меня, Астарта? Почему плачешь? Неужели ты делаешь это специально? Неужели и ты, как все остальные, обманывала меня, и всё это время я был тебе противен?
— Скажи мне, что любишь меня!
Другой рукой он выхватывает телефон. Нажимает «включить запись» на диктофоне дрожащим пальцем.
— Говори! — рычит он сквозь зубы, и она снова заходится плачем. Почему ты плачешь, Астарта? Неужели тебе так сложно это сказать?
Он смотрит на неё. У неё красное лицо, искажённое в уродливой гримасе. Струйки чёрных слёз стекают по щекам. Она шмыгает носом в попытке втянуть сопли.
Астарта?..
Она бормочет что-то нечленораздельное, всхлипывает и закрывает лицо руками с облупившимся лаком на ногтях. Её парик съехал, и из-под него проглядывают тонкие волосы мышиного цвета.
— Скажи! Что любишь меня!!! — кричит он, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. Становится тяжело дышать, словно шею перетянули колючей проволокой.
Она рыдает всё уродливее, всё так же что-то бормочет, не переставая размазывать по лицу грим вперемешку со слюнями и соплями.
Разве это твоё лицо — белое, чистое, спокойное, полное любви? Неужели и ты так же уродлива, как и весь остальной мир?
Ему не хочется в это верить.
Почему ты обманула меня, Астарта?!
Грим стекает с её лица, как облупившийся фасад дома. Под маской проступает настоящая реальность. Он всегда это знал; но ему так приятно было обманываться. Тонкий слой видимого прикрывает страшную космическую бездну, за которой нет больше ничего.
— Скажи! — его голос срывается на хрип. Он тычет телефоном ей в лицо. Не в силах говорить, она тихо всхлипывает, зажмурив глаза. Следы туши отпечатываются на экране.
Тонкий слой видимой реальности обнажает за собой пустоту, которая скалится на него с той стороны. Мир покрывается рябью и помехами. Чёрные глитчевые квадраты наползают на и без того безобразное лицо обманувшей его женщины.
Её лицо тает, превращаясь в строки кода, в хаотичные разбитые пиксели. Обнажённые кости черепа, оскал нижней челюсти. Красные мягкие квадраты на острых и серебристых.
Звонит телефон. Играет восьмибитный кавер на Personal Jesus.
Соня просыпается от будильника.
***
Сегодня она работала дома. Соня выгуляла собаку, стараясь не думать о сегодняшнем сне, а затем вернулась к чтению. Это был третий из пяти документов, ещё длиннее, чем предыдущие, и чем дальше, тем больше казалось, что некоторые абзацы были просто сгенерированы нейросетью.
в детстве я словил припадок от какой то рекламы они там были все такие счастливые рекламировали какой то сука порошок или плавленый сыр не знаю в общем вся семья они ведь даже не семья они актёры собралась за столом УЛЫБАЛИСЬ СКАЛИЛИСЬ БЕЛЫМИ ЗУБАМИ и говорили говорили какие они СЧАСТЛИВЫЕ я упал на пол и стал орать я кричал выключите ПОЖАЛУЙСТА ВЫКЛЮЧИТЕ Я НЕ МОГУ СМОТРЕТЬ НА ЭТИ ЗУБЫ никто тогда не понял
никто
вот эти картинки на соке где улыбается там яблоко или еще что то ПОЧЕМУ ОНО УЛЫБАЕТСЯ в детстве я думал что сок это кровь фруктов оно говорит нам пейте мою кровь оно предлагает её за деньги я тоже кричал мама сок принесла с работы сказала от зайчика а там это яблоко сраное ПОЧЕМУ И почему улыБАЮТСЯ КОРОВА НА УПАКОВКЕ МЯСА ИЛИ МОЛОКА почему улыбается каждая тварь в телевизоре каждая рожа на любой упаковке на любом баннере ВЫ СКАЛИТЕСЬ И Я ЗНАЮ ВЫ ГОТОВЫ ВПИТЬСЯ ЭТИМИ ЖЕ ЗУБАМИ В ШЕЮ В МИРЕ НЕТ НИЧЕГО КРОМЕ ВАШИХ ОСКАЛОВ А ЗА НИМИ НИЧЕГО НИЧЕГО НИЧЕ
Это был самый осмысленный фрагмент, который попался ей на глаза. А далее снова…
comments date: 05 January 20 1998 13:54:00 GMT +03MgJUCQUCQZ KBMDERCZ2XJ8 QJSZQRC 3DWFY TmZ QAB0JWLNMACKDUJMQGBALAZ Z WZSkckAL CFHnwiOQREYRkB html. когда система защиты моего разума ты ведь такая прекрасная загадочная диалектика моя Криптоидная из всего сонма эротических символов моя вавилонская блудница от природы ты только что объяснила что у каждого совершенного объекта есть онтологическое дополнение в виде его образа в мире. что это за гипсокартонный пол, что за неспособность умереть как обычный человек (homo sapiens sapiens) и что это за удушающий мрак, и почему я не могу отделить тебя от этой удушающей мглы если я хочу тебя и если это в моих силах я знаю что умру и умру и урм45633
Соня прикрыла окно. Теперь перед ней белел чистый вордовский документ.
Она написала пару вводных предложений, вымучивая каждое слово. Прошлась по комнате, тоскливо выглянула в окно на пустую детскую площадку. Заварила чай. Составила план статьи, слишком расплывчатый и бесполезный. Выпила чай. Заварила кофе.
В тот момент, когда она стояла у окна с дымящейся красной кружкой в руках, взгляд Сони упал на телефон.
— Это тоже рабочий момент, — сказала она, устраиваясь на кровати. Пёс посмотрел на неё с осуждением. — Практическое исследование. Рисерч, как говорят у нас в деревне. Понимаешь?
— Гав!
Она запустила игру. Астарта встретила её своей улыбкой и взглядом блестящих глаз, от которого стало не по себе. Ничего не оставалось, кроме как повиноваться и нажать на кнопку «Пройти обучение».
Под комментарии Астарты ей показали, как разбираться с космическими тварями, проникшими на корабль. «У тебя хорошо получается, qwerty!» — подытожила она. — «Нажми на эту кнопку, чтобы забрать награду за прохождение обучения».
По сюжету главный злодей разбивал кристаллы, чтобы магия и сила порталов слабела, захватывал другие измерения и превращал жителей в бездушные машины. Главному герою предстояло восстановить кристаллы и спасти параллельные измерения, а в конце намечалась битва с антагонистом — однако вряд ли разработчики решили бы это сделать в обозримом будущем, пока игра приносила деньги. В фанатских тредах одни игроки жаловались на медленное продвижение по основному сюжету и логические дыры, тогда как другие радовались каждому новому измерению и персонажам.
Всё это где-то было, но в целом, занимательно, отметила про себя Соня. К тому же, графика сделана качественно, а игровой процесс довольно несложный. И… Всё?
Она нахмурилась. И это всё, что можно сказать про эту игру? Ну, разумеется. Здесь нет никакого секрета, просто так сложились обстоятельства. Абдулова могло перемкнуть на чём угодно, но так вышло, что под рукой оказался мобильный телефон и игра про космические приключения. И какая же из этого может выйти интересная статья, раз образы всех этих маньяков и убийц в реальности такие серые и тусклые, как сама пошлая и печальная жизнь?
Когда Соня об этом задумалась, её персонаж погиб от механических жвал очередной твари.
ВЫ ПОГИБЛИ, — высветилась надпись на экране.
— Уже давно, — усмехнулась Соня и перевернулась на другой бок.
«Твой Кристалл Души опустел… Подожди немного, я его заряжу» — надпись помельче внизу экрана.
Она пролистала список персонажей. Все они были юными симпатичным девушками разных типажей, — как говорится, выбирай на свой вкус и спускай на неё остаток месячной зарплаты. Что же, рассудила Соня, азартные игры всегда привлекали людей. Наверное, если бы Достоевский жил в наше время, он бы просаживал все деньги в мобильных гачах.
Но никто из редких персонажей не привлёк внимание Абдулова. За Астарту нельзя было даже играть. Фанаты в Интернете в основном её любили, но откуда было взяться этой болезненной одержимости? Сложно быть одержимым тем, что у тебя и так всегда есть.
«Я знала, что у тебя получится, qwerty!» — сказала Астарта после завершения квеста. — «Я думаю, мы стали на шаг ближе к тому, чтобы…»
Соня пропустила её реплики и пошла на кухню за холодным пивом.
За окном темнело. Ночь понемногу увеличивалась, откусывала по крупице света от уходящего лета. Со стороны парка тянуло прохладой, и деревья убаюкивающе шелестели под черничным небом. Соня сидела на подоконнике, потягивая пиво из банки. Она сделала несколько коротких малоинформативных заметок у себя в ноутбуке.
«Молодец, qwerty!»
«Qwerty, я знаю, что у тебя всё получится!»
«Qwerty, я чувствую, как твой Кристалл Души становится всё сильнее. Это значит…» ПРОПУСТИТЬ ПРОПУСТИТЬ ПРОПУСТИТЬ
«Спасибо, qwerty! Я всегда знала, что на тебя можно положиться», — после завершения её личного квеста. — «Я немногим могу тебя отблагодарить, но как только…» ПРОПУСТИТЬ ПРОПУСТИТЬ ПРОПУСТИТЬ
Пожалуй, Астарта начинала раздражать.
И подумать только: всё, что ему было нужно — это пустой взгляд анимешной девочки с той стороны экрана. Ради этого взгляда он готов был убить человека? Подумать только, всё, что ему нужно — это чтобы эта девочка сказала ему десять, сто десять раз, какой он молодец, какой он умный и замечательный.
Её захлестнула бессмысленная и бессильная злость. И не одному ему! Подумать только, ради чего люди готовы тратить деньги. Всё, что нужно для счастья — это чтобы тупая плоская моделька на экране сказала, что ты хороший. Что ты ей нужен. Что ты что-то значишь. Что ты вовсе не бесполезный кусок дерьма, прожигающий свою жизнь. Что ты не ранишь других людей. Что ты не сдохнешь в одиночестве. Что абсолютно неважно, что после тебя останется только горстка плохих текстов и больше ничего.
Соня захлопнула ноутбук.
Она сидела в темноте и долго вглядывалась в белые стены своей комнаты.
***
«лол шлюха оделась как шлюха, после этого ещё кто-то возмущается. woman moment»
«Вот ещё одна причина, по которой нужно запретить сексуализацию девушек в играх. ТРЕД (1/23)»
Она промотала ещё сотню таких же однотипных постов. Любое упоминание игры в соцсетях неминуемо выливалось в обсуждение убийства Тани.
— Приём, — послышался голос. — База вызывает. Приём.
Ей было не до этого. Спутник мыслей давно сошёл с орбиты и дрейфовал в холодном космосе.
— Эй! Ground control to Major Tom!
Среди густой тьмы показалась небольшая точка. Она постепенно увеличивалась и принимала чёткие очертания. Мимо проплыл космический корабль, из иллюминатора которого ей помахал космонавт с лицом Паши.
— А, извини, — сказала Соня. — Два часа спала.
— Понимаю, — ответил Паша, и они отправились к автомату.
«Аригато», — отозвался автомат. Соня потянулась за газировкой. Личи с виноградом.
— Тебя это, конечно, не удивит, но у CrystalGalaxy сегодня рекорд по количеству скачиваний.
— Ага, — Паша нажал на три кнопки одновременно, как будто складывал пальцами какую-то фигуру в театре теней. — Вообще не удивляет.
— А с другой стороны — истерики про «запретить» и вот это вот всё. Уже заявления в прокуратуру накатали.
— Надо было на юрфак идти, — задумался Паша. — Сейчас бы аниме-игры в суде защищал.
Сегодня Паше досталась газировка с манго.
— Не лучшая идея, но я бы всё равно на это посмотрела. А ты в неё играл?
— Да скачал как-то, потыкал пару раз, — Паша пожал плечами. — Ничего особенного. В смысле, вообще ничего. Самая обычная гача.
Он кивнул на телефон в её руках. Это был неозвученный вопрос: мол, что ты так к ней прицепилась?
— Не знаю. Абдулов именно ей и был одержим. Конечно, дело в его тараканах, а не в игре, но… Как будто в ней что-то есть, — прозвучала она так нерешительно, что даже стыдно. Впрочем, Паша снова уткнулся в телефон, а после выдал:
— Завтра со всеми идёшь?
Соне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о чём он. И ещё несколько секунд, чтобы попросить бога, в которого она только что уверовала, избавить её от встреч с бывшими одногруппниками.
— Ну, блин. Паш. Ну, ты сам понимаешь. Такое дело.
— Ты ж никогда с нами не собиралась, да? — немилосердно напомнил Паша.
— И что, что не собиралась? Значит, не до того было. И сейчас не до того.
Паша почесал затылок.
— Знаешь, мне там тухловато будет. А я уже обещал всем прийти.
— Так скажи, что заболел.
— Тебя тоже обещал позвать.
Соня закатила глаза.
— Скажи, что я заболела.
— Каждый год?
— Да, у меня сезонное обострение.
— Сонь, да напишешь ты эту статью! Мы даже с тобой тусили чёрт знает когда. Посидим в баре немного и разъедемся. Нельзя же вечно работать.
— Я не «вечно» работаю.
Учитывая вчерашние похождения, это было правдой.
— Ага, знаю я, — хмыкнул Паша.
Соня посмотрела на него с выражением глубокого разочарования с каплей смирения.
***
Паша на встречу, конечно, опаздывал. Соня успела влить в себя какой-то недорогой и приторный коктейль, поздороваться со всеми и поддержать пару неловких бесед, глупо отшутившись на дежурные вопросы о том, как у неё дела. Расфокусированным взглядом она смотрела сквозь знакомые лица, которые за эти годы уже немного забылись.
Негромко играла электронная музыка (кажется, какой-то ремикс старья), на стене висела афиша: в пятницу здесь выступает пост-панк группа «Нюрнбергский процесс». В тот момент, когда Соня задумывалась о нерушимой традиции названия русских пост-панк групп, появился Паша.
— Привет! Ну как, не умираешь?
На этот случай он даже надел поверх футболки клетчатый пиджак.
— Познакомься, это моя девушка, Эсфирь, — сказал Паша и кивнул в сторону высокой блондинки с точёными чертами лица, как у греческой скульптуры. В ушах у неё висели тяжёлые золотые серьги.
Эсфирь протянула ей усеянную кольцами руку. Обилие украшений на ней выглядело совсем не вульгарно, а естественно, как на какой-нибудь вавилонской царице.
— Очень приятно.
— Красивое имя, — тёплое рукопожатие, твёрдый холод металла. — София, — собственное имя, как всегда, звучало искусственно, почти как чужое.
— Как богиня мудрости? — Эсфирь смерила её неясным холодным взглядом. То ли интерес, то ли презрительная насмешка.
Ей вдруг резко захотелось отдёрнуть руку.
— Как проститутка у Достоевского, — она сардонически усмехнулась в ответ.
Вечер только начинался.
Дальше — встречи с опоздавшими знакомыми, снова дежурные ответы. Алкоголь, может, и развязывал язык, но не так, как того бы хотелось: на эту обманку она уже попадалась в универские годы.
— А я в айти ушёл, — доносился до неё обрывок разговора. — Блин, жалею, что не раньше, надо было с третьего сваливать. Сейчас бы ещё больше зарабатывал.
— Ну, а ты чем занимаешься? — это уже обращались к ней.
— Да так, понемногу, — она опустила взгляд в пустой стакан.
Ещё один коктейль.
«Я пишу статьи про современную культуру в претенциозном журнале, который читает полтора человека, и этим полутора людям стоило бы почаще выходить на улицу». «Что, разве тебе так сложно ответить?» — зло подумала она.
Соня покосилась на оживлённо болтающего с кем-то Пашу. Разговоры об айти, о бизнесе, о работе в крупных изданиях, о том, кто как крутился и как сейчас неплохо живёт — может, ещё один коктейль? И всё-таки, почему пост-панк группы так…
— Не-е, Лиза не приедет, она мне писала. Кстати, у неё уже пятый месяц.
…И как же быстро бежит время.
Снова разговоры: кто женился, с кем ещё с первого курса было всё понятно, а кто успел развестись после пары месяцев брака. Вот будет смешно, подумала Соня, если я расскажу, что играю в игру с аниме-девочкой.
Нет, нет, никаких коктейлей, подожди немного. Так думать вредно, думать вообще вредно. Взрослых не существует. Они тоже боятся, как и ты. Может, они на самом деле только притворяются взрослыми…
— А помните, как мы… — заводит кто-то.
Это беспроигрышный вариант диалога. Это значит воспоминания, которые все вместе разделили — и Соня слушает, и она тоже помнит, но смотрит на всё как будто со стороны. И как решили всей группой прогулять пару, но не предупредили об этом препода, и как умирали на сессии, и как потом пили пиво… — конечно, она помнила, но даже эти воспоминания затёрлись так быстро, будто ничего не значили.
Может, всё-таки ещё коктейль?
Сбрею полголовы, уеду в Питер и создам свою пост-панк группу. А в процессе сторчусь. Назову как-нибудь… «Ялтинская конференция». Или такая уже есть? И вообще, разве сейчас кто-то ещё слушает пост-панк? Сейчас ведь даже не наплетёшь, что его сочинила нейросеть — и то приелось…
Нет, никаких коктейлей. Нужно проветрить голову.
Она вышла на улицу. Алкоголь в крови давал о себе знать, но холодный воздух её отрезвил. Соня поёжилась от налетевшего августовского ветра.
Эсфирь стояла неподалёку и курила тонкую сигарету. Завидев Соню, она снова посмотрела на неё взглядом, выражающим неясную ей эмоцию. В школьные годы красивые девушки принадлежали к совершенно иному жанру людей и имели полное право относиться к таким, как Соня, с презрением; к счастью, жизнь за пределами школы оказалась проще и в то же время многограннее, однако сейчас она почувствовала, будто вернулась в девятый класс.
— Куришь? — спросила Эсфирь.
Немного поколебавшись, Соня кивнула.
Дым растворялся в вечернем небе без единой звезды.
— Паша про тебя не говорил, — зачем-то сказала Соня и тут же пожалела о компульсивной попытке поддержать беседу.
— Мы недавно познакомились, — легко сказала Эсфирь, стряхивая пепел. — У нас свободные отношения. Нам обоим известно, что в конце концов мы будем вместе стоять перед лицом Бога.
Соня удивленно прищурилась. Может быть, смысл её слов не долетел до нее под воздействием алкоголя, но прозвучало это странно — не про свободные отношения, конечно, а про Бога.
Но вместо того, чтобы промолчать, Соня задумчиво посмотрела себе под ноги и сказала:
— А тебе никогда не казалось, что Бог нас не любит? Не в смысле ненавидит и хочет на нас чуму наслать, а просто… Смотрит такой и думает: блин, ну и чё за говно я слепил?
Эсфирь никак не отреагировала на её глубочайше проспиртованную философскую мысль — и слава богу, подумала Соня.
— Паша сказал, ты пишешь статьи о современной культуре и обществе, да?
— Да, пишу.
— Я пока не читала, но он их очень хвалит.
— Ну… Там на любителя, — отмахнулась Соня. — Так, задротская тема. А ты чем занимаешься?
«А это ты, блин, зачем спросила?»
— Древними языками. Сейчас делаю новый исправленный перевод апокрифов библиотеки Наг-Хаммади с коптского с подробным комментарием.
— Них… Очень круто, в смысле. Паше с тобой повезло. И тебе с ним тоже, между прочим, — веско добавила Соня, махнув в её сторону сигаретой. Эсфирь легко улыбнулась.
— У тебя, вроде, в этот раз сложный материал.
— Кажется, он тебе всё растрепал.
— Больше ничего, — пожала плечами Эсфирь.
— Про Абдулова. Ну, ты знаешь, — Эсфирь едва заметно кивнула, снова элегантно затягиваясь сигаретой, — только эти убийцы разве что в кино все гениальные и духовно богатые. Да и что можно от меня ждать с этой статьёй? Выводов про общество, которое сделало его таким? Про родителей, которые недосмотрели? Про жестокие видеоигры? Про культуру косплея и объективацию женщин? Что-нибудь опять про инцелов в сто пятый раз? Очередные старые мысли в новых формулировках? Знаешь, я даже не буду говорить, что нас можно заменить нейросетями. Мы сами себе нейросети.
Она выдохнула и посмотрела вдаль. Размытые ночные огни отражались на мокром асфальте.
— Пусть и эта мысль будет для тебя банальной, — сказала Эсфирь, — но человеку всё ещё нужен человек. Ему нравится чувствовать, что он имеет дело с чем-то… реальным. С чем-то, что существует только сейчас и лично для него.
— А реальным ли?..
Эсфирь тихо, почти беззвучно рассмеялась, будто услышала шутку.
— Я подумала, — она запустила руку в сумку через плечо, — что кое-что может тебе помочь.
Она протянула Соне маленький серебристый чип.
— Это что?
— Возьми.
— Скажи честно, тебя Паша попросил.
— Вовсе нет, — Эсфирь посмотрела на неё слегка оскорблённо. Соня покрутила в руках чип. На одной его стороне было написано: «катабасис». На другой — «анабасис». Нисхождение и восхождение по-гречески.
— Это что, наркотики? — спросила она с плохо скрываемой улыбкой. Нет, наверное, не одной ей алкоголь в голову ударил.
— Я бы сказала, это связано с темой твоей статьи. Услышала об этом и решила помочь, только и всего.
— Ну да, они самые, — продолжила Соня. Почему-то ей стало смешно. — Для расширения сознания. Типа, кибер-гонзо-журналистика. По методу Рауля Дюка.
Эсфирь не обиделась, но взгляд её выражал то, что она целиком и полностью предвидела такой ответ.
— Поступай как знаешь, — сказала она. — Не буду тебя уговаривать. Но я считаю, что иногда стоит посмотреть на ситуацию под другим углом. Конечно, ты можешь справиться и сама, но ты выглядишь, как человек… который оказался в тупике.
— Ладно, спасибо, — Соня спрятала чип в карман. — Но, пожалуйста, не говори загадками, а? Я и так сейчас плохо соображаю.
— Ты и не поймёшь, пока не попробуешь.
Соня потёрла переносицу. Это начинало утомлять.
— Да просто скажи, что там, если не наркотики? На что я должна смотреть под другим углом? Там какие-нибудь духовные мантры? Собрание молитв? Тантирческие практики? Тренинги, как раскрыть свою личную внутреннюю богиню или типа того? Слушай, я понимаю, что ты из хороших побуждений, но…
Эсфирь тут же переменилась в лице. Фыркнула сквозь ровные белые зубы, притушив сигарету:
— В наше время и обычных богов распродали по дешёвке, а ты личного бесплатно хочешь. Ты губу-то закатай, Сонечка. И если надумаешь ознакомиться, — она кивнула на чип в руке, — то ничего не планируй на следующий день.
Соня растерянно кивнула. Становиться в позу было уже совсем лень и недосуг.
— Чао-какао, — Эсфирь скрылась за дверью бара.
Соня какое-то время стояла, вглядываясь в размытые световые пятна на мокром асфальте.
— Я нигилист! — завывал в стороне кто-то пьяный. — Как Ницше!
— Чё-ё? Чё сказал?! А ну иди сюда! Ницше, сука, у него нигилист! Да я те щ-щас!
Чёрт с тобой, подумала Соня. Нужно ещё выпить.
Она вернулась в бар. Сгущались звуки электронной музыки, громче пульсировали в ушах. Играл трэп-ремикс на Агату Кристи.
«Давай вечером с тобой встретимся, будем опиум курить, рить, рить…» — задыхался голос Самойлова в переливах синтезаторных мелодий.
«Давай вечером, умрём весело… Поиграем в декаданс…»
— О, Сонь, ты вернулась!
Дальше все снова за что-то пили. Наверное, за светлое будущее.
Кажется, в этом состоянии к ней пришло несколько невообразимо гениальных и вместе с тем простых мыслей, которые могли бы прояснить всё, что происходит в этом мире, но они тут же забылись, растворились в синем бархатном тумане. Вокруг слишком много цветов, слишком много звуков и человеческих лиц. У неё начинала болеть голова. Соня поставила стакан на стойку и вышла в туалет.
Здесь было тихо. Белая плитка, квадратные ряды раковин и коридор из дверей кабинок почему-то напомнили ей о фильмах Кубрика. Соня прислонилась головой к приятно холодной плитке. Простояв так несколько секунд, спряталась в кабинку, машинально выудила из кармана телефон и зашла в игру.
«С возвращением, qwerty!» — встретил её взгляд с другой стороны экрана.
Соня не заметила, как на лице расплылась нервная судорожная улыбка.
Так же отстранённо и машинально потыкала пальцами по экрану. «Да что я вообще делаю?» — подумала Соня.
Она выполнила какой-то простенький квест. Астарта посмотрела на неё и сказала… Ну, конечно же, сказала, что она молодец.
Спустя ещё долю секунды что-то преломилось.
Астарта смотрела прямо на неё. Конечно, она смотрела на неё и раньше, но её взгляд был пустым, адресованным сразу всем и никому. На деле ни чёрточки в её лице не изменилось, но удивительная, жуткая осмысленность во взгляде заставила вздрогнуть. Улыбку на лице не нарисовал создавший Астарту художник — нет, она улыбнулась сама, и это была вовсе не тёплая располагающая улыбка. Она улыбалась так, будто, оценивающе взглянув на тусклый реальный мир, пригляделась к нему поближе и нашла его уморительно смешным.
Она выглядела… живой?
Нет, это было неподходящее слово.
Скорее, она выглядела реальной.
Соня притушила экран и перевернула телефон, как будто то, что жило по другую сторону экрана, собиралось вот-вот вырваться наружу. Руки дрожали.
У тебя глюки, сказала она себе. А ведь ты даже не гонзо-журналист.
Чуть успокоившись, она вышла из кабинки. Сказать Паше, что она нюхала кокаин в туалете, будет и того проще, чем объяснить, что случилось на самом деле. Нужно ещё выпить.
Всё снова застелил синий бархатный туман.
…Соня помнила, как возвращалась домой в такси. Негромко играли хиты из нулевых, мимо проплывали ночные огни. Она постепенно трезвела. Откинувшись на спинку кресла, она листала бессвязный поток мыслей Петра Абдулова: четвёртый документ.
«НЕ ВСЁ ЖИВОЕ РЕАЛЬНО. НЕ ВСЁ РЕАЛЬНОЕ ЖИВО.
Прости, что я понял это слишком поздно. Иногда мне кажется, что всё это неправильно, но только Ты даёшь мне силы просыпаться по утрам. Разве кто-то смеет после этого называть тебя нереальной?
Я никогда ни о чём Тебя не просил, но сейчас я хочу обратиться к Тебе.
Пожалуйста, дай мне знак. Пожалуйста, дай мне хоть ненадолго понять, что реально. Дай хоть краем глаза увидеть Тебя».
Дальше снова поток слов и цифр, словно белый шум на радио.
…Соня помнила, как упала на кровать, не раздеваясь. Потолок казался чужим и незнакомым. Кажется, к ней вернулись невообразимо гениальные и вместе с тем простые мысли, которые могли бы прояснить всё, что происходит в этом мире.
Мысль номер один: аниме-девочек не существует.
Мысль номер два: у аниме-девочек не бывает похмелья.
***
Последний документ почти полностью состоял из бессвязного потока слов и числовых последовательностей. Возможно, это был какой-то шифр, и найдя ключ к нему, можно было обнаружить настоящий смысл записок, и всё это оказалось подстроено автором с самого начала… Но эта шальная конспирологическая идея возникла от апатии и не имела под собой никаких реальных оснований.
Соня покрутила в руках микрочип. Катабасис и анабасис, — интересно, что следует за чем?
Она ещё раз огляделась вокруг. Окинула взглядом свою икеевскую комнату, мирно спящего пса, гребешки многоэтажек за окном, межгалактический парад кружек у экрана монитора. Белое поле документа, чёрный курсор осуждающе мигает, словно беззвучный метроном.
«Если то, что находится на этом чипе, меня убьёт, то лучше ему сделать это побыстрее», — сказала себе Соня.
Чип утонул в небольшой прорези на виске. Импульс распространился по нервной системе до самых глубинных центров мозга.
Она открыла глаза. Вокруг морозная тишина, словно время остановили. Она стояла в тёмном подъезде. Одинокая луна заглядывала в подъездное окно, бросала на стену квадрат серебристого света.
Соня подняла взгляд: зигзаг лестничных пролётов утопал во тьме, будто этажи вавилонской башни. Такие же пролёты уходили бесконечно вниз. Соня хотела выглянуть в окно, как вдруг раздался громкий женский крик. Она остановилась на полпути, не в силах понять, что ей делать. Девушка вскрикнула ещё раз, и звук отскочил от стен вавилонской башни, разлетевшись на множество этажей вверх и вниз. Из-за громкого эха нельзя было понять, откуда она кричит. Снова короткий крик, больше похожий на всхлип — а следом тихий, угасающий плач.
Соня подошла к лестнице, ведущей вниз. Она спустилась, прислушиваясь к каждому шороху. Кажется, девушка находилась парой этаже ниже. Или парой десятков этажей?
Она продолжила спускаться, и ей то и дело казалось, что она ошиблась. Возможно, она всё перепутала, и девушка рыдала на одном из верхних этажей. Совсем высоко, под самой крышей, куда ей ни в жизнь не подняться. Но, пройдя очередной пролёт, ступив на квадраты плитки, такие же ровные, как плита лунного света, Соня увидела их.
Плачущая девушка сидела на полу. Она размазывала слёзы и кровь по разбитому лицу. Её наряд, некогда белый, испачкался и порвался. Парик съехал, и из-под него выбивались пряди тёмных тонких волос. На коленях девушки лежал человек. Парень утопал в безразмерной чёрной толстовке, руки безвольно простерлись по бокам тела. Его шея обмякла, голова повернулась под неестественным углом, а лицо с прикрытыми глазами было спокойным и безмятежным. Казалось, он спал.
Соня сделала два осторожных шага. Девушка покосилась на неё, негромко вскрикнула, но сил пугаться по-настоящему у неё не было. Соня подошла ещё ближе. Девушка уже не обращала на неё никакого внимания. Она продолжала тихонько всхлипывать, придерживая тело у себя на коленях. Слезинки падали на его умиротворённое лицо.
— Я не причиню тебе зла, — тихо сказала Соня. Девушка повернулась к ней, её губы дрожали.
Соня подошла ближе.
— Можешь сказать, что его убило? — почему-то ей показалось, что она должна задать этот вопрос.
Девушка посмотрела на неё, а потом снова зашлась плачем, склонившись над телом. Светлый парик скрыл половину её лица, как наброшенный на голову платок.
— Что его убило? — повторила Соня.
Девушка бросила на неё короткий взгляд, замотала головой. Мелко затряслась, закрыла лицо руками, забормотала что-то нечленораздельное.
Соня наклонилась ближе.
— Что его убило? — спросила она в третий раз, утратив всякую уверенность.
Девушка резко развернулась. Нижняя часть её лица оплавилась, обнажив кости челюстей и два ряда белых зубов. Влажная красная плоть поблёскивала в лунном свете.
Взгляд у неё тут же стал резкий и насмешливый.
— Ну, ты сама себе ответь, — хмыкнула она.
ПОЖАЛУЙСТА, ВЫБЕРИТЕ ВАРИАНТ.
Что его убило?
1. Любовь
2. Капитализм
3. Жестокие видеоигры
4. ГОСПОДИ ЧТО ЭТО ПОЧЕМУ МНЕ НУЖНО ВЫБРАТЬ ЧТО ПРОИСХОДИТ
Ты обессиленно падаешь на пол рядом с девушкой. У тебя нет сил что-либо ответить. Возможно, тому виной шок, или тот факт, что на микрочипе в твоей голове всё-таки оказался вирус, или то, что ты страдаешь серьёзным поражением мозга. Последнее, впрочем, и так ясно: кто ж будет себе в голову всякую дрянь пихать, а, Сонь?
Что? Ты спрашиваешь, почему о тебе говорится во втором лице? И почему твоя жизнь вдруг стремительно сжалась и стала настолько плоской, что уместилась в строчки текста?
Ну, твою-то жизнь уж точно несложно уместить в текст. Место экономит, а смысл тот же. А почему о тебе во втором лице говорится — ну ты сама-то хоть немного подумай, милая. Тебя что, в школе русскому языку не учили? Первое лицо — это ты. А третье лицо — это не ты. А второе — это посерединке: вроде и с тобой всё происходит, а как будто и не с тобой, словно кино смотришь. Вот и выходит: ты и не-ты одновременно. Что, говоришь, не так это работает? Ну тебе-то, наверное, лучше знать, недаром тебе Нобелевскую по литературе вчера присудили.
Так что слушай: ты обессиленно рыдаешь на полу. Вернее, хочешь зарыдать: голос пропадает, в горле только болезненный хрип. Мир вокруг тает и распадается на пиксели. Предметы не просто теряют свою форму — сама их форма теряет всякий смысл. Они становятся абстракциями, как эти строки текста. Под тобой медленно, но неминуемо разверзается бездна. Ещё чуть-чуть, и ты провалишься в неё. Ты осознаёшь это со смирением.
До того, как провалиться в бездну, ты принимаешь мысль о том, что всё это кажется тебе знакомым. Тебе мерзко это признавать. Мерзко признавать, что ты понимаешь высокопарные метафоры этого маленького убийцы, и что когда-то давно…
Стой! Нет, ты не можешь выйти из игры. Играешь-то тут не ты. Так что кнопку выхода не ищи, не предусмотрено. И нет, нечего опять начинать про смерть. Вот скажи мне лучше…
Почему ты не можешь убить себя?
1. Потому что убивают себя только слабаки и нытики
2. Потому что это создаст неудобства окружающим
3. Потому что дружище Иисус никогда не простит тебя
4. ДА ЧТО ЭТО ВООБЩЕ ЗА ОТВЕТЫ ПОЖАЛУЙСТА ВЫПУСТИ МЕНЯ ВЫПУСТИМЕНЯ ВЫП
Ты смиренно опускаешь глаза. Тебе кажется, что сейчас ты должна хвататься за последнюю соломинку. Хотя бы внутри своей головы, хоть раз в жизни за что-то по-настоящему побороться. Но ты смотришь и смотришь, заворожённо, словно под гипнозом. Ты уже знаешь, что сейчас будет.
Правда, пора бы уже и понять, всё ведь предопределено. И выборы твои ни на что не влияют, игра-то линейная. Считай, это вообще катсцена. А выборы зачем — так надо же хоть как-то развлекаться, Сонечка.
Что же тебе с этим делать?
1. Упасть в бездну
2. Упасть в бездну
3. НАДО ЖЕ ЭТО ЕЩЕ И ЗАЕЗЖЕННЫЙ ПРИЕМ С ОДИНАКОВЫМИ ОТВЕТАМИ
4. Упасть в бездну
Падать так падать. Сама так решила. Если падаешь — нужно делать это с удовольствием, со вкусом, с полной отдачей делу. Как какой-нибудь поэт-декадент, узревший теософские бездны в жестянке кокаина, или битник, кайфующий на психоделических бриллиантовых небесах в обнимку со своей Люси. Кайфовать надо от жизни, понимаешь, Сонь? С огоньком падать в пучины деградации.
А не так, как это делаешь ты.
…Соня открыла глаза.
Она сидела в неприметном бежевом кабинете в кожаном кресле. Соня уже знала, кто сидит напротив неё.
— С возвращением, qwerty! Я так рада, что ты здесь!
Астарта сидела в кресле, закинув ногу на ногу. Её золотые волосы слегка развевались, будто на ветру. Она смотрела на Соню, и взгляд переливчатых глаз был ярким и пустым.
— Ты так хорошо стараешься, qwerty, — звонко сказала она, склонив голову чуть набок.
— Да заткнись ты. В смысле… Что произошло?
— Произошло с чем?
— С ним… И вообще… Слушай, — Соня сделала над собой небольшое усилие: чары сна начинали спадать, и она стала теряться в происходящем абсурде. — Ты… Живая?
— Конечно, я живая! — наигранно возмутилась Астарта и по-детски надула губы. — Какая ж ещё?!
— Нет, послушай. Ты и сама прекрасно понимаешь: я из одного мира, ты из другого. В моём мире тебя видят через экран телефона, просто как картинку с текстом. Но сейчас я сижу с тобой в одной комнате. Что ты такое, Астарта? Ты имеешь какое-то отношение к его смерти?
— Зануда, — хихикнула она. — Так много вопросов!
— Ответь хотя бы на один.
Астарта мягко улыбнулась. На её лице, до этого выражавшем эмоции топорно, как компьютерная моделька с пустыми глазами, теперь появилось тонкое, едва заметное выражение — выражение снисхождения с оттенком беззлобной насмешки.
— Ты молодец, qwerty, — сказала она, и её голос прозвучал мягче, живее и ниже, почти по-женски. — Ты ведь хотела встретиться со мной, да?
— Мне…
— Нет, тебе не показалось. И ему… Ему тоже не показалось. Глупо вышло. И по-своему трогательно.
— Кто ты такая?
Но лицо Астарты снова приняло пустое выражение. Рот растянулся в улыбке.
— Спасибо тебе, qwerty! Ты молодец! Ты так хорошо стараешься, qwerty!
— Заткнись…
— Я так горжусь тобой! Ты самый лучший друг! Я люблю тебя, qwerty!
— Пожалуйста, заткнись.
— Ты такой хороший человек, будет очень жаль, если ты убьёшь себя! — проскрежетала Астарта сквозь белозубую улыбку. — Пожалуйста, не убивай себя, qwerty! У тебя в прошлый раз плохо получилось!
Соня вскочила с кресла. Астарта сидела напротив, всё так же неподвижна, только золотые волосы чуть колышутся, словно на ветру. Соня хотела было что-то сказать, хотела крикнуть, но горло занемело.
Да и что бы она сказала?
Ведь правда: плохо получилось.
Ведь правда: когда-то она тоже увидела, как реальность отклеивается, как плохие обои. Как форма предметов теряет смысл, и как лица людей, до этого разные и знакомые, теперь скалятся на тебя обнажёнными челюстями.
Всё происходило постепенно, и где-то вдалеке сверкала надежда на восстановление. Но закончилось всё быстро, скомкано и грустно, как слитая концовка фильма. Не говоря уже о том, что очень нелепо: что, и это у тебя не вышло?..
Всю эту ситуацию замяли. Ей и самой не хотелось, чтобы кто-то об этом знал. А что до людей, то винить их за то, что после этого они не остались рядом, она не могла.
Астарта смотрела на неё пустыми глазами, и эта пустота заключала в себе всё — жизнь, смерть, бытие и небытие.
— У тебя хорошо получается, qwerty! — проскрипел прямо над ухом голос, искажённый помехами. Астарта стояла у неё за спиной.
— Молодец, qwerty! — подхватил другой. Клоны Астарты окружили её тесным кольцом.
— Мол-ло-ло-ло-де-де… — выдавил один из клонов. Её лицо покрылось рябью, словно искрящийся оголённый провод.
Соня бросилась бежать, расталкивая клонов. Они оказались лёгкими, как тряпичные куклы. Она отшвырнула одну Астарту в сторону других, но тут же ещё один клон материализовался прямо перед ней.
— Уже уходишь, qwerty? Ах, возвращайся поскорее, я буду ждать!
Соня попыталась отпихнуть её в сторону, но рука прошла сквозь Астарту. Голограмма снова покрылась рябью, лицо исказилось, на его месте начали беспорядочно сменять друг друга компьютерно сгенерированные лица. Голограмма то увеличивалась, то уменьшалась в размерах, меняла цвет, распадалась на глитчевые квадраты, превращалась в нечто невообразимое с искажённой анатомией. Но вдруг всё прекратилось: сначала исчезли все клоны Астарты, после погас свет.
Соня беспомощно озиралась по сторонам в надежде, что сейчас глаза привыкнут к темноте, но это была темнота совсем другого порядка.
Послышался противный скрипучий звук, похожий на звук настройки микрофона.
— Ох, прости, — зазвучал голос, низкий, протяжный, как мёд. — Не хотела тебя пугать. В смысле, не хотела тебя пугать настолько сильно. Я пока всё калибрую. Могут быть небольшие сбои в работе. Поднимешься?
— Куда?
— Ко мне, конечно же.
В темноте ярко вспыхнул сиреневый неон. Лестница с неоновой подсветкой и сама блестела, как хром. Она устремлялась куда-то далеко, её верхние ступени терялись в лиловом тумане.
Так значит, уже восхождение, подумала Соня, ступив на лестницу.
И растворилась в лиловой дымке.
Она оказалась на борту космического корабля, похожего на локацию в игре. За огромными окнами проплывали акварельные всплески туманностей. Пульт управления светился в темноте, похожий на клавиатуру старого синтезатора. Астарта сидела в маленьком круглом кресле.
— Садись, — сказала она с улыбкой. Это было не предложение — это был приказ. Рядом тут же материализовалось такое же кресло.
— Думаю, пора мне обращаться к тебе подобающе. София, да? Как богиня мудрости?
В ответ она только обречённо кивнула. Астарта благодушно улыбнулась.
— Тебе нравится моя игра, София? — спросила Астарта. — Ответь честно, я не обижусь.
— Не знаю. Я просто пишу статью, вот и всё. Не помню, когда мне в последний раз что-нибудь… нравилось.
— Ох, вот как, — Соне показалось, что в голосе Астарты зазвучали нотки неподдельного сочувствия, но это могло быть очередным обманом воображения. — Знаешь, это не так-то просто — сделать популярную игру. Сделать хорошую игру не так уж и сложно, но этого недостаточно. Тебе ведь знакомо это чувство?
— Чувство… недостаточности?
— Да. Чувство недостаточности тебя — и избыточности мира вокруг. В мире много хороших игр. Много хороших фильмов и всего, что только можно представить. Ты будешь спорить, но я скажу, что в мире немало шедевров. И с каждым днём их становится всё больше, и больше, и больше… — Астарта откинула с плеча золотистую прядь. — Но и этого недостаточно, чтобы на следующий день тебя не забыли, как и тысячи таких же хороших, и тысячи таких же шедевральных вещей. Как там было у Кэрролла с его Чёрной королевой: надо бежать только для того, чтобы оставаться на месте. Любой часовой механизм, как только оказывается запущен, начинает идти всё быстрее и быстрее. Всё, к чему мы прикасаемся, начинает постепенно умирать. И чем ближе к смерти, тем отчаяннее вращаются молекулы, но вот ведь грустная ирония: своим движением они только ускоряют процесс распада.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросила Соня. — По тебе уж точно не скажешь, что ты человек. Вряд ли ты можешь умереть.
— А кто я, София?
— Тебе это, конечно, польстит, так что я не хочу тебе это говорить, но ты что-то вроде гностического божества. Или воплощения абстрактной идеи. А проповеди читаешь, как будто набиваешься то ли в духовные учителя а-ля Кастанеда, то ли во второсортные злодеи, которые в конце рассказывают свою мотивацию.
Она ждала, что Астарта разозлится, что реальность снова покроется рябью и помехами, и, быть может, убьёт её изнутри, как вирус — но та молча смотрела на неё, а потом вдруг рассмеялась. Смех у неё был неожиданно высокий и серебристый. Астарта выдохнула ещё несколько беззвучных смешков и вытерла слёзы в уголках глаз.
— Ох, а ведь близко! — всё никак не могла успокоиться она и хлопала в ладоши.
— Рада, что угадала, — сказала Соня, глядя на проплывающие за окном туманности.
— Ты меня повеселила. Нет, правда, я не собираюсь тебя убивать, успокойся, — Астарта подавила очередной приступ смеха.
— Так ты знаешь, что произошло с Абдуловым? Он вышел с тобой на связь, или это сделала ты? Вы с ним разговаривали? По его запискам он обращался к тебе, как будто вы давно знакомы и ты — любовь всей его жизни.
— Да, это так, — легко согласилась Астарта. — Одна из меня — точно любовь всей его жизни.
Соня уткнулась взглядом в пол. Ей становилось дурно.
— Я сказала тебе: очень сложно создать популярную игру. Чем дальше, тем сложнее сделать так, чтобы тебя признали. А пока тебя не признали — тебя, считай, нет. Ну а плата за твои старания — это высшая мера признания. И не надо нос воротить, милая: даже боги не одними молитвами питаются, а очень ценят прелести материального мира. От ритуальных жертв до огромных храмов и золочёных икон.
— И что это значит? Гностическому божеству тоже приходится впахивать пять на два за зарплату?
— Не паясничай. Книжки свои умные читала, сама знаешь. Деньги — условный символ обмена. А продать можно всё, что угодно. Я вот продаю любовь.
Огонёк блеснул в её драгоценных глазах.
— Он ведь правда любил меня, Пётр. А теперь он умер, — слишком быстро пришёл к своей смерти. Но мир живёт, и продолжает двигаться всё быстрее. И меня, и все мои творения будут любить другие люди. И деньги, и время, и любовь они будут отдавать мне.
— Так значит, третий вариант, — Соня зло усмехнулась под нос.
— Что? Ох, милая, ты так ничего и не поняла. Наивно думать, что игра — это моё единственное окно в мир. Я была всегда. И когда Астарты не станет, я буду жить. Я буду смотреть на тебя с каждой витрины магазина, с каждого баннера у дороги, с каждого рекламного ролика, который невозможно пропустить. Люди в рекламе будут улыбаться от того, что продукция, которую они рекламируют, самая лучшая в мире — и каждая из этих улыбок будет моей. Со временем ты это увидишь.
— Знаешь, Астарта, — сказала Соня, — я не знаю, что из того, что ты говоришь — правда, но если это так, то я бы точно тебя возненавидела.
— Ты можешь меня ненавидеть. Ненависть тоже можно продать. Единственное, чего стоит бояться — безразличие.
Астарта поднялась с кресла. Интерьер космического корабля искривился, как будто стены всё это время были мягкими и пластилиновыми. Рядом с Астартой материализовались компьютерные модели, каждая со случайно сгенерированным лицом из набора едва отличающихся черт. Линия из клонов тянулась в обе стороны и терялась в сияющем свете туманностей. Чем дальше они удалялись, тем больше их лица принимали реалистичные очертания.
Стены и пол каюты раскололись, осколки парили над бездной. Соня сидела, вцепившись пальцами в мягкие подлокотники кресла. Как будто сейчас диспетчер должен был объявить: «Пожалуйста, пристегните ремни, мы скоро отправляемся!»
Астарта парила в воздухе. Вокруг неё сгущались космические туманности.
— Честно говоря, я никогда не задумывалась о себе, как о боге. Но если мне нужно как-то определить сферу влияния, то я бы назвала себя… Скажем так, Богиня Взаимовыгодного Обмена.
Лица мелькали перед глазами. Искусственная кожа сползала с каждого из них. Соня могла бы зажмуриться, но как можно зажмуриться, находясь в собственном подсознании?
— Человек… способен на альтруизм, — выдавила она. — И человек… не определяется своей ценностью. Его любят не за то, что он может что-то дать, его любят просто за то, что он есть… — с каждым словом все сложнее становилось выговаривать заученные слова.
Лицо Астарты оказалось совсем рядом. Или, скорее, оно заняло собой весь небесный свод. Звёзды стали глазными яблоками, просвечивающими сквозь сияющую кожу. Она улыбнулась.
— Может, это было бы и так, — сказала Астарта, — если бы ты сама в это верила.
Соня вздохнула.
— Ну, значит, это всё? Пацан съехал от любви к богине капитализма, которая не полюбила его в ответ? Конец истории?
— Не совсем, — задумалась Астарта. — Честно говоря, я хотела предложить тебе работу.
— …Что?
— Любому божеству нужны жрецы, без них совсем туго. Считай, это было собеседование, ты его прошла.
— Понравилось, что я назвала тебя гностическим божеством?
Астарта снова снисходительно прищурилась.
— Ты ведь тоже когда-то видела то же, что и он. Но ты выжила. Кроме того, тебе свойственен цинизм человека, который живёт в вымышленном мире. Конечно, ты не одна такая, у меня много последователей. Некоторые из них даже не знают об этом. Но я предлагаю тебе абсолютно прозрачные условия. Ты будешь славить меня, а я обеспечу тебе безбедную жизнь.
— Нет, — сказала Соня. — За эти несколько минут я ещё сильнее в этом убедилась. В том, что я тебя ненавижу, Астарта.
Тень от ресниц упала на два пылающих солнца.
— Хорошо, — сказала Астарта. — Не будем ссориться. Действие чипа скоро закончится, и ты вернёшься в свою реальность. Ты будешь помнить всё, о чём мы говорили, и сможешь воспользоваться этой информацией так, как душа пожелает.
Соня огляделась по сторонам, как будто надеясь найти парящий в небе таймер обратного отсчёта.
— А… Когда оно закончится? — сконфужено спросила она.
— Дай подумать… Осталось ещё четыре минуты.
— Ладно. А раньше вернуться нельзя?
— Нет, нельзя, — строго сказала Астарта. — Такова процедура.
— Ладно, — повторила Соня. — Что, так и будем здесь висеть?
— Нет, — Астарта посмотрела задумчивым взглядом без тени улыбки. — Но могу предложить тебе четыре минуты невыносимых адских мук.
— Подожди, что…
…Соня очнулась на полу собственной квартиры.
Она тяжело дышала. Очертания предметов размывались, а глаза невыносимо жгло, будто она не переставая плакала последние пару часов. Она села, и сердце дико заколотилось, как после ночного кошмара. Когда к Соне вернулась способность мыслить, она поняла, что комната изменилась. Часть вещей с полок свалена на пол — к счастью, ничего вроде не разбилось. Матрас на кровати перевёрнут, рядом на полу валяется банка пива с уже засохшим липким озером. Пёс скулит, забившись в угол, озирается на неё, как на чужую. Соня вскочила и подбежала к нему, обхватила руками и уткнулась в чёрную шерсть.
«Который сейчас час?» — подумала она. — «Какой сейчас день?»
Сквозь окно пробивались тусклые лучи утреннего солнца. Соня отыскала телефон. Шесть часов утра. Она с облегчением вздохнула: во всяком случае, прошло не так уж много времени. Осталось только привести всё в порядок (честное слово, что с ней творилось, пока у неё был чип в голове?), и написать в один присест главный труд её жизни.
…Пальцы парили над клавиатурой. Иногда она сама удивлялась тому, как быстро в голову приходят нужные формулировки, и как ещё быстрее работают руки. Как в старых фильмах, когда показывают хакеров, которые взламывают Пентагон путём беспорядочного тыканья по кнопкам на скорость. Соня останавливалась, вливала в себя два глотка растворимого кофе, продолжала. Солнце садилось, наползала ночь. Дедлайн приближался.
Это было даже не письмо — в этом было нечто ритуальное, алхимическое. Может, всё произошло в лучших традициях готических романов, думала Соня. Сейчас в неё вселился дух, который покинет её только когда она закончит своё великое делание.
…Последние аккорды на клавиатуре, и пьеса закончена. Дедлайн уже не страшен: Соня нажала на кнопку «Отправить» и обессиленно осела в кресле. Головокружение было вызвано то ли осознанием того, что её алхимический ритуал завершён, то ли предвкушением предстоящего успеха («головокружительного, ха-ха»), то ли тем, что Соня уже давно ничего не ела.
Ответ от редактора пришёл довольно быстро.
«Это абсолютно невозможно читать», — так начиналось письмо, без приветствий и прочих формальностей.
Дальше было что-то ещё коротко и гневно, про «роман в жанре шизо-фентези» и «псевдокоммунистический манифест для аудитории Твиттера», но Соня даже не стала вчитываться и закрыла окно с полным чувством выполненного долга. Затем подумала ещё немного и написала Паше.
***
— Да, я знала, что у тебя выйдет нечто интересное, — сказала Эсфирь. — Конечно, я бы не назвала это «коммунистическим манифестом», это уж слишком.
Они с Соней сидели в дорогом азиатском ресторане.
— Но людям такое нравится. Всегда есть спрос на критику системы, в которой мы живём, к тому же в такой яркой художественной форме.
— Мне кажется, на самом деле ты не древними языками занимаешься, — сказала Соня.
— Вся культура соединяется воедино, как гобелен. Не находишь?
— Ладно, может и так.
— Только надо подумать над названием. Все эти анабасисы, катабасисы, — это, конечно, очень точное сравнение, но нужно расширить потенциальную аудиторию. Понадобится какой-нибудь провокативный подзаголовок.
— И псевдоним нужно продумать, — подхватила Соня. — Ну, писать манифесты с фамилией Энгельс — это как-то смешно, даже постиронией не назовёшь.
Эсфирь стрельнула в её сторону взглядом, подцепляя палочками сашими из тунца, и Соня подумала, что она принадлежит к обществу, слишком изысканному для слова на букву «П», но тон её голоса был благодушным:
— О, нет-нет, прямая отсылка — это не плохо. Люди устают от постоянной игры смыслов, к тому же Энгельс не такой популярный, как Маркс. Так что «София Энгельс» звучит замечательно. И да, издание должно быть только печатным, можно электронную версию, но никаких мозговых загрузок на чипах.
Соня подпёрла голову рукой. В миске плавала последняя королевская креветка в тайском соусе.
— И много ли мы заработаем на антикапиталистической книге?
Эсфирь, кажется, пропустила мимо ушей иронию в её голосе. Посмотрела на неё с едва уловимым выражением лица — выражением снисхождения с оттенком беззлобной насмешки.
— Моя ж ты хорошая, — усмехнулась она.
А больше ничего не сказала.
***
— На этом всё, не забывайте подписываться и включать уведомления. Ещё раз напоминаю, что с помощью промокода, который вы видите на экране, можно получить десятипроцентную скидку на футболки. Ссылка в описании. Увидимся завтра на стриме с презентацией книги. Пока!
Она остановила запись.
Улыбка сползла с её лица, как маска. Соня посмотрела на своё блёклое отражение в уже потемневшем окне.
Не так давно она переехала в новую квартиру. Окна стали выше, комнаты просторнее. Заодно Соня заказала кучу всяких безделушек для дома, чтобы квартира не выглядела такой пустой. Это было совсем не в её стиле, но вскоре она с этим свыклась.
Она поднялась с кресла. За окном заметал мартовский снег. На заснеженной ветке сидела ворона, ёжилась от холода.
Соня прошла на кухню, включила кофе-машину и стала наблюдать за тем, как в чашке медленно поднимается белая пена и клубится пар, как туман в горах. В этом наблюдении было что-то из детства.
Странно: детство было как будто вчера, а вся эта страшная история уже отделилась от неё непроходимыми снегами и километрами новостных лент. Убийство Серебряковой Тани отшумело в новостях, собрало множество бурных обсуждений, превратилось в чернушный мем на имиджбордах, и понемногу растаяло в информационном шуме. А за ним — новые инфоповоды и новые статьи, которые тоже скоро станут неактуальны. Соня чувствовала вину от того, что случай с Таней стал ступенькой к её лучшей жизни; в прошлом месяце она перевела её семье денег, но вина окончательно так и не испарилась.
Она поставила чашку на стол. Завтра презентация новой книги, завтра снова бесконечный снежный март. А так хотелось, как в детстве — речка под мостом, плеск солнца на её поверхности, лягушки скачут по грязному пляжу с бетонными блоками и торчащими арматурами, и уходящее лето, по которому каждый год тоскуешь с одинаковой силой…
Завтра ответственный день. Соня знала, что она должна сделать.
Скрипнула дверь небольшой комнаты. В ней всегда царила тьма и тишина: Соня никогда не заходила в неё без веской причины, а солнечный свет не пробивался сквозь плотно затянутые окна. Только искусственный свет из коридора прошмыгнул в щель двери и осветил высокий алтарь в центре комнаты.
Основанием алтаря служил большой пузатый ретро-телевизор. На нём стоял такой же неуклюжий старый монитор компьютера. По экрану пошла трещина, и он скорбно глядел на Соню разбитым глазом. Соня поднесла зажигалку к алтарным ароматическим свечам, купленным в китайском магазине. Свет выхватил остальные предметы, складывающие единую, но беспорядочную композицию.
Рядом с телевизором стоял бюст Фридриха Энгельса. На него были нацеплены очки с круглым красным и прямоугольным зелёным стеклом и тканевая маска с нарисованным на ней оскалом зубов. Вокруг алтаря выстроилась жестяная императорская армия банок из-под газировки. По бокам громоздились стопки старых бумажных книг философов-постмодернистов.
Соня села на колени и подняла взгляд. Главный элемент алтаря возвышался над монитором.
…Было сложно её достать. Соня часами сидела на различных сайтах доставки. Общалась с перекупщиками и заказывала доставку с другого конца страны. Переписывалась сначала в русских группах, потом с каким-то японцем, потом с каким-то китайцем, который почему-то не знал английский, но знал венгерский. А всё — ради того, чтобы фигурка девушки с золотыми волосами и глазами, похожими на драгоценные камни, сейчас улыбалась ей, глядя с вершины алтаря.
Соня сложила руки в молитвенном жесте. Вернее, она и знать не могла, какой жест считается «молитвенным»; это понимание приходило откуда-то из глубины души, или, напротив, извне, когда она смотрела в глаза пластиковой богини.
— Я ненавижу тебя, Астарта, — сказала Соня.
На секунду она почувствовала тепло. Не тепло солнца или свечи, не обжигающий жар, а лёгкое тепло, словно чьи-то руки гладят её по волосам. И на секунду ей показалось, что может быть, это она и есть — вселенская любовь, ради которой всё и делается, и понять и принять её так просто, как и всё в мире, даже самого себя. Понять, принять — и разрыдаться от вечной любви, от нескольких секунд самого высшего на свете счастья, ради которого можно вытерпеть все остальные секунды жизни.
— Я знаю, милая, — сказала Астарта с мягкой всепрощающей улыбкой.
И в этот же миг наваждение спало. Мимо окна прогремела снегоуборочная машина, в коридоре залаял пёс. В соседней комнате зазвонил телефон: заиграл восьмибитный кавер на Personal Jesus.
Пластиковые глаза богини насмешливо смотрели из темноты.
2022