Вечность оков

— Куда конкретно пойдёт наш разговор?

— Никуда, — легко ответила мисс Элеонора. — Наш разговор полностью конфиденциален. Но результаты моих выводов пойдут в ваше личное дело, с которым ознакомится верхушка.

Диппер смотрел в окно, на проезжающие машины внизу, на людей снующих туда-сюда. И всё вроде бы как обычно. Всё такое нормальное. Лишь он стоит в этом кабинете, и придётся вывернуть душу.

И она станет пятой.

— Вы можете присесть или прилечь, — предложила мисс Элеонора.

Сама она сидела на кресле, сжимала в руках папку с кучей бумажек — анализы, тесты и что-то ещё, о чём думать просто не хотелось. И взгляд не отрывала. К удивлению, не боялась, хотя ей явно доложили всё в общих чертах. Но продолжала улыбаться легко, чуть натянуто может, но всё ещё дружелюбно. На её предложение Диппер покачал головой, отказываясь. Остался стоять у окна, наблюдая за людьми — живыми, настоящими… Было ощущение, что всё это настолько же фальшивое, насколько фальшива его собственная жизнь.

— С чего мне начать? — спрашивает Диппер, чуть поворачивая голову в сторону мисс Элеоноры, но даже не смотрит на неё.

— Как вам будет удобно, — пожимает плечами она. — Можете с самого начала. Можете со Странногедона. Можете с середины.

Диппер не реагирует. Всё чувствует фальшь. Но не понимает откуда — не понимает зачем она вообще нужна. И знает, что фальши-то на самом деле и нет.

— Мистер Пайнс, — Элеонора вздыхает, чуть поддаётся вперёд — для неё всё это тоже не просто, — я повторюсь: всё это лишь для выявления вашего блага, мне нужно показать, что вы адекватны, что не представляете угрозы. Но все детали остануться между нами и никем больше. Я дала клятву.

— Ваша клятва ничего не значит, — грубо отвечает Диппер. — Она не больше чем просто слова. И за измену никто вас не испепелит на месте.

Элеонора промолчала. Тишина длилась, наверное, минуты две. Диппер продолжал наблюдать — как же хотелось открыть глаза, проснуться. Впервые в жизни он мечтал, чтобы происходящее оказалось иллюзией. Или же уйти в иллюзию — главное, чтобы было всё по-другому.

— Вы приняли факт вашей скорой смерти легко?

***

— Диппер… — Форд не знал, что сказать. Только и мог со страхом, сочувствием смотреть на листок бумаги у того в руках.

Сам Диппер не знал, что можно сказать на такое. Как реагировать. Можно было разреветься. Можно было рассмеяться. Можно было разозлиться. Но почему-то ничего из этого не хотелось — словно в один момент все эмоции просто выключили. В голове была пустота. Лишь губы поджал, продолжая сминать пальцами бумагу в руке. Все возможные слова застряли в горле, противным комом в глотке. А Форд продолжал смотреть так… печально? Наверное впервые в жизни он выглядел столь потерянным и разбитым. Он ждал любой различной реакции Диппера, но тот так и не мог отвести взгляда от написанного, не мог избавиться от чужого голоса, который лишь двумя словами сломал его жизнь — раздел на «до» и «после».

— Не… — хриплый голос, совершенная пустота в голове, лишь одна мысль. — Не говори Мэйбл. Ни за что. Никому вообще об этом не говори.

Говорить или не говорить, какая вообще разница, если по его виду всё будет понятно через пару месяцев само. Скрыть от Мэйбл такое не получиться так просто. А потом она будет страдать, смотреть так же как сейчас Форд, волноваться каждый раз, когда Диппер решит подняться с кровати и у него просто закружиться голова, или… Или когда он уже не сможет просто подняться с кровати. Она не переживёт. Не сможет.

— Я могу попробовать что-нибудь придумать, — а Форд сдаваться не хочет. — Начну разрабатывать лекарство, я…

— Ты физик, а не химик, — качает головой Диппер. — И уж тем более не алхимик.

И смеётся сам с последнего — мельком так, чуть-чуть, — но Форд его забавы не поддерживает. Хмурится, но не злиться, а если и злится то не на него, а на этот мир, который решил, что будет забавно сотворить такое. Сотворить такое с почти восемнадцатилетним парнишкой, у которого так-то вся жизнь впереди. Но всё сжимается до отметки в один год.

Диппер думает, что он успеет сделать, а что нет.

Форд думает, как можно его спасти.

И оба знают, что спасения нет. Потому что внутри тела сердце уже начало разрушаться. Частями оно будет внутри отделяться и не успокоится до момента, пока от сердца не останется ничего. И потом Диппер просто умрёт.

— Но я могу подключить связи, мы сделаем всё возможное, — не хочет Форд сдаваться.

— За столько лет постоянных экспериментов никто не смог, а ты думаешь, что найдёшь за полгода ответ? — Диппер качает головой. Складывает бумажку небрежно и запихивает в карман джинс. — Нет, Форд. Не надо, — и лучше делать вид, что это всё и правда безразлично, чем истерить сейчас. — Я не хочу травиться в последний год своей жизни всякой хуйнёй, надеясь, что вот эта вот жижа меня спасёт. Нет.

Форд ничего не говорит. Понимает, что Диппер прав, что будь хоть какая-нибудь возможность её бы уже нашли спустя столько лет. А если её всё же ещё правда не нашли, то не ему искать — правильно подметил Диппер, он ни разу не химик.

И уж тем более не алхимик.

***

— Нет, конечно, — Диппер хмурится. И всё же отходит от окна. Только чтобы подойти к другому: из него вид открывается на перекрёсток, там больше и людей, и машин. — Я был и печален, и зол, и… Много было эмоций в общем. Я их прочувствовал не сразу, но прочувствовал. Строил планы, куда можно съездить, пока ещё жив, с кем я хочу провести больше времени… Но в то же время я ненавидел этот мир, ненавидел судьбу. Пытался понять, за что мне это, что же такого я мог натворить, что природа решила распорядиться так — но ответов не находил.

Раздался тихий гул — перед глазами одна машина подрезала другую, почти произошла авария. Люди с долей страха остановились, смотрели на проезжую часть, проматывая в голове произошедшее, но быстро отошли и продолжили свой путь. Светофор сменил зелёный свет на красный.

— Вы никому не доверяете. Больше нет. Этот момент вы считаете началом вашего недоверия?

Диппер не ответил. Элеонора не давила — каждому нужно своё время на обдумывание, на нахождение сил для рассказа, для ответа. Но почему-то казалось, что отвечать ей не хотят просто так. Это походило на издевательство — одно дело, когда к ней приходят за помощью, другое дело, когда кого-то направляют. Обычно она не церемонилась, писала всё как есть, писала, что человек не идёт на контакт, что он может быть опасен, что слишком закрыт, что болен… С Диппером было сложнее.

К своему сожалению Элеонора начинала понимать, что сочувствует ему.

— Что сделал Форд для вашего… — она замялась, не зная, как это описать.

Впрочем, делать этого не нужно было, Диппер сам понял к чему она ведёт. И правда, как же это можно было бы обозвать? Спасением? Помощью? Лекарством? И да, и нет. Это было глупостью, самой настоящей глупостью, но не понять его было невозможно, он искренне переживал, искренне страдал. Искренне хотел что-то всё же сделать. Это была вина Форда, но винить его не хотелось. Диппер не хотел. Злился по началу, а потом решил просто забить. Это не его проблемы, не его сделка, и не хотел он в этом участвовать с самого начала.

Но кто его спрашивал.

— Пытался всё исправить. По-своему, конечно. У моего дяди, как мне кажется, был комплекс бога. Словно он единственный мог изменить этот мир… А все остальные — не более чем муравьи под его ногами. И плевать, что его возможности были многим меньше, чем все привыкли думать.

***

— Бежать некуда, — голос Билла спокойный, даже, кажется, скучающий.

Словно не он два дня пытался всюду его поймать. Будто не он… Диппер не знает, что именно «не он». Усталость накатывает с двойной силой, дышать тяжело, но всё порывается сбежать, если что вдруг. Мэйбл стоит рядом, в ту же секунду закрывает своим телом, готовая с Биллом драться — проиграет в первые минуты три, но это даст Дипперу время сбежать, и… пожить, наверное, ещё пару дней.

А небо над головой противных зелёно-фиолетовых оттенков с вкраплением болезненного жёлтого. Ветер дует, шелестят деревья, где-то летают монстры, а Гравити Фолз внизу горит. Сколько уже успело умереть, сколько ещё умрут?.. Буквально ни за что. Из-за мелкой оплошности — ведь чуть-чуть не успели. Совсем чуть-чуть, пары минут не хватило. Форд и Стэн за эту оплошность уже с жизнью простились. Множество в хижине со смертельными ранами, а Мэйбл с Диппером осталось ещё метров сто до барьера и спасения — если простой трусливый побег можно назвать спасением. И по сути зачем Диппера-то спасать, всё равно помрёт к весне, а Мэйбл ещё жить и жить.

Хватает её за руку, заставляя отойти к себе ближе, поравняться. Нет, если умирать, то обоим. Так, хотя бы, будет честно.

***

— Вы так и не ответили, что такого сделал Стэнфорд, — прямая спина Диппера горбиться, Элеонора делает пометки на бумаге. — Нам известно, что он заключил сделку с Сайфером… Условием было ваше спасение?

— Нет, — отвечают ей легко и спокойно, но лица не видно и понять, как эта тема влияет на Диппера, сложно. — Он же не идиот.

— Тогда в чём заключался смысл этого?

И в ответ опять тишина. Элеонора шуршит бумагой, перекладывая листки, снова что-то отмечает карандашом, и продолжает ждать ответ. Оно не сильно повлиет на саму характеристику, но ей казалось, что знать об этой детали она должна, что без неё не сложится картинка. Диппер только не хотел всё же раскрывать все карты, и почему — оставалось непонятным.

— Мистер Пайнс, Стэнфорд уже мёртв, — давит Элеонора, — ему ничего за правду уже не будет…

— Он хотел информации, — перебивает её Диппер. — Билл не мог за это попросить у него что-то глобальное, поэтому Форд и решил пойти на эту сделку.

— Но ничего не нашёл, я правильно понимаю? Или Сайфер не позволил ему найти?

Со стороны Диппера слышится смешок. И он наконец-то поворачивается к ней лицом. Ни капли переживания, раздражения или недовольства — чистое веселье выражается на его лице.

— Вы ведь не понимаете, как работают сделки с Биллом?

Элеонора отрицательно качает головой, но подаётся вперёд, показывая всем своим видом, что хотела бы узнать — и даже не играет, как обычно, чтобы расположить к себе клиента, а по-настоящему интересуется.

— Билл не может предложить неисполнимого, как и не может мешать тому, что было оговорено условиями. И тем более не может не выполнить свою часть сделки. В этом плане он скован многим больше, чем человек.

— Вы имеете ввиду? — хмурится она, не совсем понимая, к чему ведёт Диппер.

— Я имею ввиду, — вздыхает он, — что Билл чисто физически не может нарушить условия сделки. Не потому что не хочет, не потому что ему что-то за это будет, а просто потому что он так… «запрограммирован», — показывает в воздухе кавычки. — Форд попросил всю информацию об эрозии сердца — Билл предоставил все возможные знания о этой болезни и не мог что-то скрыть. Так что, у Форда на руках были все знания вселенной.

Элеонора требует времени обдумать услышанное и понять. Диппер не мешает, сохраняя тишину. И снова отворачивается к окну — это расстраивает.

— Если я правильно поняла, — говорит наконец-то она, — то эрозия сердца не лечится вообще?

— Эрозия сердца ещё ни разу не была вылечена, — поправляет её Диппер. — И как итог: Форд заключил сделку с Биллом, но ничего не добился.

— А что попросил Сайфер в ответ?

Слабую улыбку Диппера она не увидела.

— На момент совершения сделки он уже получил свою часть.

***

— Ты умираешь.

Билл выражения не выбирал.

Рука Диппера остановилась в воздухе, так и не прикоснувшись к фигуре на доске. Полный шока, боли и тревоги взгляд встретился со спокойным золотом глаза. Билл как ни в чём не бывало продолжал сидеть, скучающе оперёв щёку на кулак. Это была уже третья партия за ночь, и каждая выигрышная для него — слишком просто было обыграть Диппера, и хвалиться этим не хотелось, до сих пор играли только для того, чтобы как-то скоротать время.

— От… — голос не слушался, а рука опустилась на колено. — Откуда ты знаешь?

Часы мерно тикали, укорачивая время хода, но Дипперу было уже не до игры. Билл выпрямившись, сравнял кнопки, останавливая партию — а быть может и даже заканчивая. И посмотрел так, словно в душу пытался проникнуть.

— Шестипалый заключил со мной сделку.

Эмоции захлестнули разом все: и страх, и злость, и радость… Но ни одна из них не выходила на первый план, захватывая собой разум — Диппер лишь воздухом поперхнулся, застывая. Обдумывал услышанное. Хотелось и тотчас наорать на Форда столько же, сколько хотелось расплакаться.

— Ему нужна была информация, — продолжил Билл. — Но ничего он не нашёл. И не найдёт. Это конец, Сосна. Ты умрёшь. Спасения нет.

— Спасибо за честность, — губы Диппера изогнулись в гадкой улыбке.

И в следующую секунду фигуры стоящие на доске полетели вниз, теряясь в пространстве. За ними полетела и доска, а крик оглушил — полный невысказанных слов, скрытых эмоций… Так долго Диппер прятал самого себя от других, не позволял и вида подать, что что-то не так — не хотел никому вредить известием, не хотел заставлять переживать, не хотел… умирать.

Будто только сейчас понял эту простую истину.

Лицо скрывается ладонями, а с губ срывается тихий всхлип. И ещё один. И ещё. Диппер горбится, хочет в комочек сжаться, и плачет — ревёт навзрыд, позволяя наконец-то прочувствовать то, что не давал себе ощущать.

А Билл продолжает скучающе сидеть на стуле напротив, только пальцами щёлкает, тихо-тихо, — чтобы не потревожить чужую истерику, — и на доске перед ними вновь появляются фигуры. Он аккуратно расставляет их по изначальным местам, никак не реагируя на тихие всхлипы Диппера, будто всё это совершенная обыденность — будет кто-то жить или умрёт, ему всё равно, он никогда не понимал и не поймёт ценность жизни, важность и ужас смерти. Ему это никогда не грозило и грозить не будет.

— Так странно, — всё же произносит он. — Ты ведь никогда за жизнь не цеплялся…

Диппер поднимает взгляд мокрых красных глаз.

— Так почему же сейчас она важна тебе? — Билл смеётся в лицо, издеваясь. — Если хочешь сам выбрать когда и как умрёшь, закройся в ванной и вскрой вены. Так хотя бы почувствуешь контроль над своей жизнью.

Уныние в глазах напротив сменяется чистой яростью.

***

— Какие были у вас отношения с Сайфером?

К удивлению Диппер решил сесть на кресло напротив. Сидел скучающе, откинув голову на спинку — в глаза всё ещё не смотрел, любовался белым потолком, постоянно прищуривался. И улыбался, когда рассказывал. Ярко так, словно всё ведуемое ему приносило чистое удовольствие. На вопрос Элеоноры прикрыл глаза, глубоко вдыхая воздух.

И снова долго молчал.

— В каком плане?

— Ну… — замялась она. — Что происходило между вами? Как вы к нему относились и как он относился к вам?

— Не ходите вокруг да около, — Диппер поморщился. — Задайте уже этот вопрос. Он же интересует вас лично… Я вижу, — взгляд встретился с её.

Словно в душу заглянули, выворачивая наизнанку. Золотые, переливающиеся в свете лампы — даже в темноте расплавленное золото бы продолжало сиять, — обезоруживали, выбивали все мысли из головы. И будто только сейчас Элеонора поняла, что сидит перед ней уже не человек — больше не человек. Дрожь пробежала по спине, но она постаралась скрыть мимолётный страх, и даже сама не понимая зачем — не хотела терять лицо? Иначе не понятно, чего она храбрится, ясно видно, что ей неприятно, отвратно, страшно, тревожно… Диппер прикрыл глаза, скрывая пигмент, и золото словно водой смылось с радужки возвращая обычный — человеческий — карий цвет. Сам Диппер не понимал, зачем он решился на эту демонстрацию — мелкое любопытство или же он подсознательно решил показать свою силу, указывая, что играть с ним не лучшее решение?

— Вы были влюблены в Билла Сайфера? — на одном дыхании выпаливает она.

И Диппер улыбается — искренне, — почти готовый в ладоши захлопать. По крайней мере, Элеонора единственная, кто нашёл в себе смелости задать этот вопрос прямо.

— Не знаю, — качает он головой. — Я любил его так же сильно, как и ненавидел. Так же сильно, как и желал… Так же сильно, как и хотел ему врезать.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…

***

Диппер никогда не мог и подумать, что в объятиях Билла будет так… спокойно. Руки в чёрных перчатках держат его за плечи, силой прижимая к собственной груди, в которую Диппер утыкается носом. Ног практически не чувствует, но почему-то продолжает твёрдо стоять на невидимой поверхности. Только зародившаяся злоба словно по щелчку пальцев растворяется, словно эмоции просто у него забирают, оставляя внутри пустоту. Солёные дорожки слёз высыхают на щеках, а дыхание выравнивается, пусть изредка и всё равно сбивается, будто истерика хочет продолжить разгораться внутри, но её силой подавляют.

Не сложно догадаться, кто играет с разумом, но у Диппера просто не остаётся сил, чтобы хоть слово сказать Биллу — хочется кричать, хочется вырваться из объятий, хочется свалить из Измерения Снов и просто проснуться в своей кровати, но ничего не получается.

— Тварь ты, — всё на что хватает Диппера, тихий шёпот и изогнутые губы в слабой ухмылке.

— Я знаю, — шепчет Билл в ответ, зарываясь носом в кудрявую макушку.

Стоило ещё на тот момент догадаться, к чему всё это, но сил всё ещё нет, а сон начинает клонить быстрее, чем удаётся понять слишком вялое состояние. Сам себя за это Диппер ненавидит, он чувствует, что нужно сопротивляться, что нужно чувствовать боль, чувствовать злобу, ненависть, но бушующее море внутри сейчас слишком спокойно, что начинает тошнить. Лишь за одно Диппер благодарен Биллу — за последние дни это первые минуты, когда собственная смерть больше не беспокоит, не стучит молотком по черепушке мыслями и страхами. Иногда передохнуть — при любых условиях — бывает приятно.

Декорации меняются. И вот Билл уже держит его в объятиях, стоя посреди небольшой, как кажется комнатки, по стенам которой стоят стеллажи с огромным количеством книг. А рядом диван, за спиной Билла, на который он садится, потянув за собой и Диппера. Только объятия отпускает, заставляя улечься головой на свои колени. Пальцами Билл аккуратно перебирает чужие кудри, пока в его живот утыкаются носом. Сил у Диппера не осталось совсем, даже сказать что-то против он не может — он ничего сказать не может. А глаза закрываются сами собой.

— Так хочешь ли ты жить? — последнее, что слышит Диппер, прежде чем тьма заполняет его разум.

Вновь глаза он открывает уже в своей комнате, лёжа на своей кровати. Солнечный свет бьёт в окно, освещая пространство чердака. Кровать Мэйбл напротив пустует, оставленная расправленной — она никогда не заправляет её. Снизу слышатся чужие голоса, шаги, звон посуды, на часах, стоящих рядом, время еле достигает десяти утра.

Диппер впервые за последние две недели чувствует себя по-настоящему отдохнувшим.

***

— Он заботился обо мне, — продолжает Диппер. — Вместе с тем издевался… Пугал до дрожи в коленях. Одновременно он мог успокоить меня и разозлить. Он мог спасти меня от монстров, а потом самолично избить. Он играл с чувствами, с жизнями моих друзей и семьи. Он мог совершить попытку убийства Форда, а в следующую секунду предлагал присоединиться к нему, обещая силу… Он показывал мне все чудеса, скрытые в лесу Гравити Фолз, а во сне приходил, чтобы сломать мне руки и ноги.

Взгляд его опустел, остекленел, и это лишь усиливалось с каждым новым перечислением. Элеонора чутко следила за каждым изменением в мимике Диппера, отслеживая, предполагая, что он может взорваться, вспомнив все эмоции, не выдержав их. Но Диппер оставался неподвижен, застывал ледяной статуей, прокручивая в голове воспоминания.

— Вы любили его за свободу и спокойствие, — подытожила она. — Ненавидели за боль и страх. Хотели, как вы выразись, врезать ему за то, что он делал с вашими близкими, но… — глаза напротив вновь залились золотым цветом. — Почему вы его желали?.. И как именно? Я ведь правильно понимаю, что, — она резко замолчала, не зная, может ли она вообще поднимать эту тему.

И Элеонора, и Диппер понимали, что в таких глубоких подробностях никто не нуждался. Верхушке хватит имеющегося, уже перечисленного — факт остаётся фактом: Дипперу был близок Билл, но чувства были неоднородными, и эта связь, порочная связь, не несёт в себе ничего плохо, даже наоборот. Но впервые Элеонора не просто видела такого как Диппер перед собой, впервые ей была дана возможность узнать всё, абсолютно всё. Она была слишком молода, неопытна, чтобы вести беседу со Стэнфодом в своё время, но уже тогда тема Билла Сайфера… Она солжёт, если скажет, что её одну интересует он. Из года в год, из века в век, каждому консультанту были интересны те люди, которых Сайфер решил выбрать своей игрушкой — он ведь правда играл с ними, туманил разум, был одновременно мил и жесток, настраивал против людей, но вместе с тем заставлял ненавидеть себя. Никогда не мог понять эту закономерность, понять цель, которую Билл Сайфер преследовал — для каждого человека у него был свой подход, и кого-то он решил располагать к себе больше, кого-то меньше.

Информация, которая была доступна Элеоноре, говорит о том, что Билл не пытался быть Стэнфорду другом, он становился для него препятствием, и отношения их строились как вечное противостояние. Билл создавал себе врага намеренно — по крайней мере, так казалось остальным. С Диппером же Билл пытался стать ближе, пусть и в своей манере: жестокой, отвратительной, манипулятивной. Однако это, судя по тому, кто сидит сейчас перед Элеонорой, ему удалось.

— Я не спал с Биллом, — спокойно отвечает Диппер. — Но не буду скрывать: я не был бы против… такого развития наших отношений.

— Почему? — Элеонора хмурится. — Он привлекателен, я признаю это, и, не знай, кто передо мной стоит, я бы тоже возжелала его, признаю. Но… вы. Вы сами говорили, что чувства ваши были смешаны, что Билл покушался на жизни ваших близких, и после такого… Как вы могли его желать?

— Я… — Диппер облизнул пересохшие губы, прикусил нижнюю, пытаясь подобрать слова. Но будто специально ничего на ум не приходило. — Я не был полностью нормален.

Удивление не проскользнула на лице напротив — Элеонора будто ждала этого ответа, будто всё то время пыталась добиться именно этой фразы от Диппера. И в этот де момент она взяла блокнот, снова что-то начиная писать — но кивнула, как бы говоря продолжать рассказ.

— Представьте, — смешок сорвался с его губ, — как парниша, нелюбимый обществом, презираемый им… Сколько раз я думал о том, что мог бы сделать с моими одноклассниками, которые издевались надо мной годами, которые каждый день желали своим долгом напомнить мне, что я ничтожество, а после уроков зажать в переулке и избить… Билл знал на что давить, знал, что мне показать, чем заворожить. Мир, показанный им, словно был создан для меня — он манил меня, — голос стал тише, ниже, дыхание более томным. — И сила. Сила Билла… Форд терпеть её не мог. Я же видел в ней красоту, изящность. Билл выступал защитником. Он мог чему-то научить… Я видел в нём опору, пусть он сам делал мне больно. Обычная жертва абьюзера, да? Он сначала хороший, потом плохой, но уже невозможно уйти, потому что безопасность всё равно чувствуется лишь с ним.

— Но вы не достигли этой точки, — Элеонора отрывается от блокнота, но уже не откладывает его. — Иначе бы совершенно по-другому отзывались о Сайфере… Нет, — она покачала головой. — Иначе, вы бы не сидели здесь.

***

Он бы соврал, сказав, что это не было сложно. Руки как на зло дрожали — сил практически не оставалось. В голову закрадывались мысли, что, вероятно, он всё же поторопился, и по началу нужно было сохранить сердце, а кровь всё же вливать по чуть-чуть, чтобы не ослабнуть сразу же. Но Билл просто понимал, что иначе бы не вытерпел. Сколько продлиться Странногедон не ясно, то, что прошло уже четыре дня, а никто так в гости и не пожаловал с попыткой его остановить лишь действовало на нервы. Да, пусть он и не мог покинуть Гравити Фолз из-за барьера, не означало, что к нему не могли прийти всевозможные защитнички Земли. Но они медлили — боялись скорее всего, строили планы, пытались связаться с уже мёртвыми Стэнами.

Всё это мелочи. Биллу было по настоящему безразлично собственное будущее. Он знал, что его шалость с Разломом не могла длиться вечно — даже эти четыре дня были большим; он рассчитывал на меньшее. Жаловаться было не на что.

Только на свои дрожащие пальцы.

В этом деле нужно было быть аккуратным, даже медлительным — а так хотелось, чтоы уже сейчас Сосна открыл глаза, — но он продолжал, старательно пришивал артерии и аорты к новому сердцу. Три дня оно плавало в растворе, практически умирало, и нужно было это для того, чтобы от привязки к старому телу не осталось и следа. Иначе бы не прижилось. Да даже сейчас, несмотря на то, что тело Сосны было адаптируемым ко всему, была высока вероятность того, что ничего не получиться — с кровью Билл уже напортачил. Думать об этом не хотелось, но мысли проскальзывали в сознании и дрожь в руках усиливалась. Приходилось откладывать нить и иголку, отходя от стола. Собственное бессилие делало слишком эмоциональным. Но лишь только силой приводя себя в здравомыслие, он возвращался к делу. Спасало лишь одно — Сосновое деревце был уже как три дня мёртв. И ничего более ужасного с ним уже не произойдёт.

***

— Мне повезло с новой школой и окружением. Меня не считали странным, бесполезным, у меня появились близкие друзья… Не будь всего этого, Билл бы получил меня полностью.

— Вы думали об этом?

Диппер кивнул.

— И к чему вы пришли?

— Был бы я против? — он пожал плечами. — Не знаю. Наверное, одинокому потерянному парнишке и правда было бы лучше быть чужой игрушкой, которую иногда бы любили, чем оставаться в мире, который, казалось, хотел изжить его со свету.

— У Билла не получилось получить вас полностью. Но привязать всё равно вышло. Как думаете, чем это было вызвано с его стороны? Какова была его цель? Почему он захотел себе именно вас?

Диппер закинул соединённые в замок руки за голову, наклоняясь. В этот момент он казался таким уязвлённым. Невозможно отрицать, что Диппер во всей этой истории — жертва. Но нельзя и отрицать, что спасать его нет смысла. Нет в этом нужды. Он сам себя спас. И спасёт ни раз.

— Моё тело.

Элеонора глубоко вдохнула. Время было уже вечернее, два часа они просидели, по чуть-чуть доходя до этой точки. И вот оно… То, ради чего весь этот цирк и был затеян.

Диппер поступил умно, обратившись к Мириам, сразу же получая её защиту и опеку. Мириам любит таких, как он: сломанных, израненных, мерзких монстров. Она будет стоять за него и остальных своих уродцев до последнего, зная, что против неё никогда не пойдут.

Элеонора два часа ждала, когда же они придут к этому разговору. Когда ей поведают всё, в мельчайших подробностях. Когда она сможет заглянуть в душу Диппера Пайнса, когда сможет изучить, пусть и с чужих слов, Билла Сайфера… Но сейчас, стоя на пороге двери, ведущей в совершенно другой мир, который будет открыт ей, она оказывается не готова.

Застывает вся, замирает, даже дыхание задерживает. Так долго ждала, но так не в силах наконец-то услышать.

Но иного исхода у них нет. Дипперу нужно всё рассказать. Это не прихоть Элеоноры. Это его нужда. Больше ждать и терпеть нельзя. Он бы с самого начала поведал обо всём, попроси Элеонора, — он ведь не дурак, он понял всё ещё с самого начала, — но ей так хотелось всё сделать «правильно».

— И к чему всё это привело? — слова тяжёлые, словно камни; произносить звуки было почти физически больно. Но какое же облегчение она испытала, задав наконец-то этот вопрос.

Отправная точка. Рубикон. Переломный момент. Точка невозврата.

— К тому, — Диппер улыбнулся гадко, едко, — что он вырвал мне сердце.

***

Лишь одним движением — одним движением правой руки — Билл отправляет Мэйбл в полёт. Её спина встречается с корой дерева, а с губ слетает болезненный крик. Диппер только успевает повернуть голову в её сторону, как мир вокруг перевернулся. Билл и с ним не стал церемониться, толчок магической силы выбил из груди воздух, и в следующее мгновение, Диппер лежал на спине — боль была жуткая — пытаясь откашляться. Он медленно, почти не чувствуя своё тело, перевернулся на живот, сплёвывая накопившуюся кровь. Сердце забилось чаще, а вместе с тем пришла и боль в груди. Он схватился за футболку, оттягивая её, словно мог так добраться до сердца и прекратить острые ощущения, что словно иглы вбивались в орган. Дышать легче не становилось.

Сбоку Мэйбл, скатившаяся на землю, простонала, пытаясь вернуть себе контроль над телом, но подняться у неё никак не получалось. На секунду Дипперу показалось, что удар был настолько сильным, что её позвоночник не выдержал — захотелось рассмеяться, но сил на это не было. Ни на что больше не хватало сил.

Медленно Диппер поворачивает голову, смотрит назад, где над ним возвышается Билл. На его лице ни радости, ни удовольствия, ни злости или ненависти — абсолютно чистое полотно, чистое безразличие к происходящему. Ему плевать на Мэйбл, что всё ещё пытается подняться, проявить силу, ему всё равно на её желание убивать, мстить, врезать ему со всей силой, болью и обидой. Ему плевать на Диппера, что продолжает лежать на животе, хватаясь за футболку в месте, где под кожей бьётся бешено сердце, что болит-болит-болит — умирает, по чуть-чуть, но с такой силой, что кажется, оно уже разрушено и это самый конец, ещё несколько секунд и оно развалится на куски и жизнь закончится, а полгода так и не пройдёт.

Билл взгляд чужой ловит, но всё ещё не выражает и капли эмоции. Оказывается медленными шагами возле Диппера, смотри сверху вниз, и только гадать остаётся, что ему нужно, чего он желает, к чему вся эта игра — почему не убил ещё тогда, не щёлкнул пальцами и не избавил себя от навязчивых мошек, что продолжают ему мешать, крутясь рядом. Не беспокоят, но раздражают. Билл мог их убить ещё пару дней назад, когда на глазах убивал Форда и Стэна. Перед глазами тут же всплывают воспоминания, кровавая картинка, как через мгновение твёрдо стоящие на ногах дяди, падают на землю — сердце не бьётся, дыхание остановилось — а под ними расползается алая лужа.

Мэйбл, первая отошедшая от шока, сумела только схватить Диппера за руку и потянуть за собой, сбегая.

Если бы Билл хотел, он им не позволил этого сделать. Отрубил ноги, воспламенил одним щелчком пальцев, заполонил туманом голову, приказывая остановиться. Но он лишь проводил их взглядом, наблюдая за тем, как силуеты ускользают в ночи. Мелкая ли эта прихоть, дарующая возможность выжить, или у него был план, но какой — даже догадок не было.

Даже смотреть на Билла было невыносимо — сам он весь был невыносимым, — та сила, что когда-то казалась может защитить, сейчас несла в себе лишь угрозу. Никогда он не обманывался, он знал, на что способен Билл, знал, какие цели он преследует, — чего он желает, — но так приятно было оказывается по другую сторону, сторону не врага, пусть и не друга. Диппер может признать, что он восхищается. Диппер может признать, что он очарован. Что хотелось всё же обмануть когда-то свой разум, найти поддержку в чужом хаосе, но сейчас… Сейчас просто невыносимо. Сам Билл невыносим.

Мэйбл кричит сильнее — всю силу, всё своё упорство, — глаза её горят, когда под ногами Билла проходит трещина, идущая от неё. Небольшой разлом, но он удивляет, он сбивает с толку, и внимание Билла переключается на Мэйбл. Она стоит на ногах неуверенно, видно, как её колени дрожат под собственным весом, вся сгорбленная, дышит тяжело, — но стоит, — смотрит воинственно, желая тот час изжить Билла со свету, готовая, казалось, ко всему. Даже к собственной неминуемой смерти. Диппер понимал, знал, о чём он думал — те секунды, которые Билл потратит на неё, станут для Диппера спасением; он успеет сбежать, выйти за пределы Гравити Фолз и защитного барьера.

И встать сейчас — хорошая идея. Сбежать тоже. Но это было невыносимо. Ощущение неумолимой смерти, её дыхание в затылок, чувствовалось слишком отчётливо. Это было страшно. Диппер ведь правда не хотел умирать, он хотел жить, жить долгую, счастливую и не очень жизнь. Хотел столькому ещё научиться у Форда. Хотел быть исследователем. Хотел разгадывать величайшие загадки человечества — ведь не просто так природа наградила его той самой гениальностью, за которую постоянно цеплялся Билл. А в итоге сроком оказалось полгода. А то и несколько минут.

Мэйбл не должна. Не обязана. Не её эта жертва. Если у Диппера не выйдет, так пусть хоть она живёт.

Но руки так и не слушаются, как и ноги, как и всё тело дрожит, не имеет сил, и, как бы он не пытался, подняться не может. Лишь локтями уперевшись в землю еле-еле держит свой вес, продолжает держаться за футболку, всё надеясь — умоляя — боль остановиться, так вздохнуть и наконец-то умереть. Билл был уже рядом с Мэйбл, взирал на неё с высоты, но лицо было столь бесстрастно, что пугало сильнее, чем будь он разозлён. Диппер не знал, чего Мэйбл ещё добивается, не понимал, зачем она рычит и с рыком вялыми руками хватается за плечи Билла — он позволяет ей это, почему-то — тут же отклоняя голову, бьёт лбом тому в нос. Даже от этого Билл не уклоняется. Он принимает удар. Слышится хруст, а из носа Билла течёт большим количеством кровь. Золотая. Стекает по губам, подбородку, окрашивает кожу. И Диппер не может отвести взгляд от него, сжимающего свой нос, сделавшего несколько шагов назад. Слышиться вновь хруст, как Билл вправляет себе нос. Но кровь не вытирает, даже не пытается остановить, она продолжает стекать вниз — и золотые капли, падая на землю словно кислота разъедает землю под его ногами.

Мэйбл от удивления застывает — не такого она ожидала, — лоб болит, но болит сейчас всё тело и выделять что-то конкретное не получается. Вот только из-за странного поведения Билла она пугается лишь больше. Но не сдаётся. Когда Билл вновь взмахивает рукой, чтобы откинуть её от себя подальше, она не поддаётся. Движение медленное, многим медленнее, чем первый раз. Мэйбл успевает сгруппироваться, магией укрепить тело, оттого проезжается ногами по земле чуть вправо, но равновесие не теряет.

Дышать становиться легче. Диппер с благодарностью замечает, что боль на сердце становится слабее — не уходит, игнорировать не получается, — и тело поддаётся движению. Медленно, пока Билл остаётся занятым Мэйбл, Диппер поднимается на ноги, продолжая держаться за футболку, словно это облегчает боль. Он смотрит на спину Билла, что продолжает стоять прямо, продолжает взмахивать кистью, пытаясь сбить Мэйбл с ног. Но всё тщетно. Она уклоняется, не реагирует, но сама всё ещё не нападет больше — замечает, что Диппер снова на ногах.

Быстрая, секундная, мелкая радость в глазах, но столь заметная для Билла. Он разворачивается мгновенно, цепляется взглядом за Диппера — и тогда Мэйбл решает напасть. Но безразличие, слабость, вялость тут же пропадает, и новая вспышка энергии на этот раз придавливает Мэйбл к земле. Она падает на колени, но тяжести всё равно не выдерживает — словно Атлас на спине своей держит Небо, — Диппер замечает в те секунды, что были ему даны, как под её коленями ломается земля, на которую она давит своим весом, и, будто Небо и правда хочет её раздавить, она кричит, сгибает спину, наклоняясь всё ниже и ниже.

А Билл больше не медлит. И кричит Мэйбл сильнее, но уже не от боли физической. На её глазах умерли Стэн и Форд. На её глазах в грудь брата Билл вонзает руку. Мэйбл чувствует, как дыхание сбивается, как чистый ужас заполоняет каждую клеточку тела. Чувствует, как тошнота подкрадывается к горлу — и не чувствует, как тяжесть, навалившаяся на неё отпускает. Всё её внимание лишь на Билла, что в руке держит сердце Диппера. Оно продолжает ещё быть, слабо, медленно, и уже заметно, как оно начало разрушаться. В одно мгновение Билл сжимает руку, и сердце лопается, красными ошмётками падая на землю. Чёрная перчатка Билла окрашивается в алый. На лице Диппера застывает чувство… сожаление. И в следующее мгновение бездыханное тело заваливается назад.

Упасть, столкнувшись с землёй, не даёт ему Билл, хватает за руку и тянет на себя. Обнимает другой рукой труп за талию, прижимает к себе близко-близко, и, всё с тем же безразличием на лице, исчезает в языках синего пламени.

***

— Это была его… — Элеонора кривит губы, — мечта? Цель?

— Желание, наверное, — пожимает плечами Диппер. — И мне, и Форду было с самого начала знакомства с Биллом известно, что он хотел бы провести эксперимент над человеческим телом. Ему долго это не удавалось, а потом… — он вздыхает. — Потом появился я.

— Адаптируемое тело, — кивает Элеонора.

— Совершенное, — поправляет её Диппер. — Так он мне говорил. Но, да. Термин — «адаптируемое». С моим телом можно было делать, что угодно. Эксперимент, каким бы Билл его не видел, в любом случае был бы удачным… Удачным он и оказался.

— Благодаря этому эксперименту, Билл вас спас.

— Спас и обрёк на мучения, — закатил он глаза. — Я не просил о спасении, я был бы готов умереть так, как было мне предначертано. Я был бы готов вскрыть себе вены, не выдержив боль от гниения изнутри. Но я не был готов…

***

— Ты уже вторые сутки тут сидишь.

Голос у Пироники раздражённый. Она стоит, прислонившись спиной к стене, не сводя взгляда с Билла. Он от неё лишь отмахивается, продолжая настраивать трубки. На столе перед ним лежит труп. Билл, очевидно злясь, дёргает трубки, чуть не разорвав их. Но лишь обходит стол, забирая с другого, что находится дальше, прижатый к стене, иглы. Пироника продолжает наблюдать.

— Я буду сидеть здесь неделями, если понадобится, — отвечает всё же Билл.

Но так устало, что на секунду становится страшно. Взгляд сам переводится с него на стеклянную банку, стоящую на том же столе, с которого были взяты иглы. Сердце плавает в растворе. Это было ни к чему, но Билл решил перестраховаться. Даже смешно это звучит. Билл Сайфер решил перестраховаться. Билл Сайфер послал их искать иглы, трубки, вату, марлю и ещё кучу всего, потому что не в состоянии ничего создать. Билл Сайфер выглядит уставшим, потрёпанным, кажется, что ещё несколько часов и он грохнется в обморок. Билл Сайфер.

Но он продолжает возиться с трубками, создаёт какой-то свой вид капельницы, иглу распаковывает. Пироника не знает ей смеяться или плакать. Трубка заполняется жидкостью — словно расплавленное золото течёт, — и кровь Билла постепенно переходит в лежащий перед ним труп. Пироника подходит ближе, руки продолжает держать на груди. Билл никак на то не реагирует, лишь откидывается на спинку стула, прикрывая глаза. Он и так до невозможности обессилен, но продолжает над собой же издеваться. Чудо будет, если после всего он просто не свалится, уходя в небытиё.

— Даже если всё это и сработает… Билл, — она вздыхает, — ты создашь нашу погибель.

— Это всё сработает, — припечатывает он, но глаз так и не открывает. — Это будет… просто великолепно.

И в его голосе слышится благовейная дрожь. И это пугает. Перед взором Пироники лежит Диппер — труп Диппера, — видела она его нечасто, больше слышала от Билла: о том, что он совершенен, о том, что он прекрасен, о том, что он тот самый. Такая зависимость от него была ненормальной, но Билл никогда нормальным и не был. Однако его поведение не переставало пугать. Полностью очищенные от собственной крови вены Диппера начинают заполняться золотой кровью. И с каждой новой каплей Пироника видит, как хуже становится Биллу. Он не отдыхал ни секунды с момента, как притащил труп Диппера в эту комнату. Он пренебрёг Странногедоном, он просто махнул рукой на все планы, что строились столетиями.

Ради одного человека. И то уже мёртвого.

Пироника смотрит на тело, лежащее перед ней и всё никак не понимает, почему именно он. Как так могли сложиться звёзды, как могла так распорядиться судьба, что то самое тело, о котором Билл мечтал тысячелетиями всё же оказалось рядом — настолько рядом, что становится смешно, — и что, словно благословение, именно у этого тела появились проблемы с сердцем. Словно не просто удача улыбнулась Биллу, а сами законы Природы решили подстроиться под его хотелки.

Кожа Диппера была до ужаса белой, от чего так ярко контрастировала дыра в груди.  Всё ещё красная. Пироника могла видеть, как бесчеловечно были разорваны артерии и аорты, что когда-то соединяли чужое сердце — на секунду становилось грустно от того, что Билл его сразу же уничтожил; Пироника ни разу не видела поражённые эрозией органы, только слышала о них. И на месте кровавого месива на груди Диппера было бы сердце, поражённое чёрными трещинами, они бы заполонили весь орган, он бы буквально гнил внутри тела, а потом кусками — мелкими по началу, и огромными ближе к сроку — отваливался, оставался бы в организме. И чёрные куски ткани бы плыли по венам, отравляя кровь, присасывались бы к другим органам — и никто до сих пор не понимает, как — и те точно также бы гнили. Сначала бы у Диппера начались большие проблемы с дыханием. Потом он бы просто не смог переваривать нормально еду — пищеварительная система тоже была бы повержена в скором времени. Он не смог бы больше никогда нормально питаться, его бы рвало чаще, чем он мог бы вдохнуть воздуха. Без нормального питания процесс только бы ускорился. Начали отказывать конечности — первым всегда почему-то парализует именно ноги. Сначала одна, потом вторая. Пироника почти представляет, как изнутри они начинают разрушаться: чёрные вены, уже заражённая кровь действовала бы на мышцы, всё бы гнило, кожа начала по чуть-чуть шелушиться, появлялись бы тёмные пятна — трупные пятна, так люди их называют, — а потом кусками отваливаться стал бы кожный покров, просто не выдерживая столь большого яда, получаемого изнутри организма. Кожу было бы так легко снять, просто потянув за первый отошедший участок. Осталось бы одно чёрное мясо. Гниющее, разлагающееся на живом человеке, мясо. Ни одна тварь не упустила бы такое — слишкам падкая на падаль, — в ногах завелись бы опарыши. На живом человеке. Ноги пришлось бы отрезать. Но это всё равно не помогло бы. Дальше — руки. Даже ждать бы не пришлось — их бы отпили вместе с ногами. И всё это лишь начальная стадия: первые два-три месяца. 

Дальше — веселее. Яд начал бы влиять на мозг. Пироника улыбнулась. Она хотела бы посмотреть на то, как Диппер поначалу забывает такие простые вещи, как обыденные слова. После — своих друзей, семью. Ещё чуть погодя — собственное имя. И вместе с тем, забыл бы он и свой диагноз. Это правда было бы весело: он бы проснулся однажды — или бы его просто сломало за секунду, — не понимая почему у него нет рук, почему у него нет ног. Он бы не понимал ,что за люди стоят перед ним и плачут. А после у него начали бы галлюцинации. Такие яркие, что будь он в состоянии ходить и что-то держать, убил бы всю свою семью в раз. Он видел бы в них монстров, питал бы к ним искреннюю ненависть: яд бы переменил все его воспоминания, заменяя хорошее плохим, а плохое — ужасным. Диппер бы уже ничего не соображал, просто продолжал бы втыкать нож в тела своей семьи, даже если бы те были уже несколько часов мёртвыми. 

Последняя стадия — небытиё. Диппер бы не понимал ничего. Совершенно. Мозг просто отключается, одновременно с тем организуя последний сон для умирающего. Диппер просто бы замер на месте. Он забыл бы окончательно как дышать — и это убило бы его первее, чем полное гниение тела.  Хотя и это бы его уже не заботило: он бы просто не понимал, что за личинки ползают в его теле, почему они там находятся… Он не понимал бы уже ничего, и единственное, что преследовало бы его до последней секунды жизни, — ужасающая боль. Ему было бы больно — а иначе никак, тело гниёт, его пожирают изнутри, — но даже боль он не мог бы нормально обработать. Если он не умрёт от потери воздуха, остатки его сердца просто быстрее разрушатся из-за постоянного страха. И больше ничего. Так, разрушенное тело — умирающее в течении полугода — окончательно бы перестало функционировать. И для Диппера наступила бы блаженная смерть.  

Он бы желал её, сам того, не осознавая. 

И Пиронике всё ещё жаль, что ни разу ей так и не удалось лицезреть этот процесс от начала и до конца. Только представлять, слушая рассказы Билла. И задаваться вопросом, почему же вообще это называют эрозией сердца, если это простая гниль. Один из самых мерзких процессов, которому подвластна вся вселенная. 

Билл продолжал молчать, только его кровь всё ещё лилась через трубку в тело Диппера. Бледный цвет кожи стал пропадать, становясь ярче, настолько, что казалось скоро окрасится в ярко-жёлтый, под воздействием цвета. Но пока что чужая кровь всё ещё пыталась заполнить тело — когда всё закончится, Пироника не уверена, что Билл сможет даже глаз открыть, не то что встать со стула. Слишком многим он жертвует ради одного эксперимента, пусть и так давно желанного. 

— Я могу чем-то помочь? — Пироника тяжело вздыхает. 

Нет никакой возможности Билла от этого отговорить. Но она сделает всё, чтобы он просто не помер в эту же секунду — пусть Билл просто не может умереть. 

— Можешь заткнуться, — шипит он. 

И Пироника затыкается. Но продолжает стоять с другой стороны стола, смотря то на труп, то на Билла. С каждой новой минутой ему становится лишь хуже — и видно это невооружённым взглядом. Ему и до этого было паршиво, потому удивительно, что он смог так быстро отделаться от второй Пайнс и притащить сюда Диппера. Если бы не всеобщая паника той девчонке хватило бы пары самых мощных ударов, чтобы уничтожить его физическую оболочку. На веко Билла залегает тёмный круг, а со второго пропадает энергия, что складываясь в треугольник скрывала тёмную дыру глаза — чистая Бездна, — и весь он будто становится бледным, как до этого был Диппер.

Пироника никогда не признает это вслух, но ей страшно. Страшно и за Билла, и за себя. И за то, что будет дальше — и будет дальше ничего хорошего. 

Резко взгляд цепляется за чёрное пятно, и она мгновенно переводит взгляд на Диппера. И на секунду чувствует как вся её физическая оболочка словно покрывается льдом. 

— Б-билл…

И больше ничего сказать не получается. Перед ней в этот момент некогда белые руки Диппера покрываются пятнами, словно изнутри, как на бумагу, капнули чёрной краской, и она расползается по покрову, лишь насыщаясь. Билл резко открывает глаз, недовольный чужим окликом, но злость испаряется одно мгновение. Он силой выдёргивает из вены иглу, откидывая куда подальше. Так же быстро, избавляет от действия капельницы и Диппера. 

Но процесс не обратим.

Предплечье всё покрылось чёрнотой, даже ногти почернели. Создавалось ощущение, что руки были опущены в краску до локтей — лишь только дальше пигмент выцветал, из чёрного переходя в серый, из серого в белый. Тот отблеск  жёлтого, что привиделся Пиронике, исчез. И тело перед ней снова было мёртвенно-бледным. Билл тяжело дышал, уперевшись руками в стол, чуть склонился, сгорбившись, наблюдал за телом Диппера, тревожно осматривая остальные участки — взгляд его бегал туда-сюда, словно он никак не мог понять, где чёрный, а где белый цвет. 

— Блять, — шепчет он, склоняя голову. 

Пироника более не скрывает свой страх. Она боится открыто — боится, что всё пропало, боится, что немощность, на которую Билл согласился ради этого, того не стоила. Она боиться даже пошевелиться. Потому что вместе с тревогой на Билла накатывает злость. Он с силой сжимает трубку, которая лишь несколько секунд назад соединяла их с Диппером — вспышка синего пламени слишком резка. Настолько, что Пироника вздрагивает. А капельница, так долго Биллом настраиваемая превращается в пепел за секунды. 

— Я ошибся, — шипит он. 

И Пиронике никогда в жизни не хотелось так сильно исчезнуть — провалиться в небытие — как сейчас. На языке множество вопросов, но то, какой сейчас пред ней предстаёт Билл заставляет забыть все слова, на всех языках и диалектах. Она может — имеет право — лишь стоять, даже дышать ей запрещено. Билл голову всё ещё не поднимает, думает, размышляет, соображает. Но настолько сильна его усталость, что ничего на ум дельного не приходит — он просто не знает, как это исправить.

И Пироника позволяет себе вздохнуть только в тот момент, когда тело Билла расслабляется и падает обратно на стул. Она переводит взгляд на Диппера. Ничего, кроме рук, не изменилось. Да и они не выглядят так, как если бы гнили, как если бы разрушались, как если бы погибали. Насколько она понимает — насколько ей доступны знания — тело Диппера всё же оказалось не таким идеальным, как предполагал Билл. Оно не смогло выдержать в достаточной мере его кровь. Сейчас всё, что может последовать за окрашиванием кожи и ногтей в чёрный цвет — нечувствительность, безболезненность рецепторов осязания. Мелочь на данный момент, но то к чему оно может привести впоследствии…    

— Нужно тело, — произнёс Билл, словно читая её мысли.

Пироника перевела взгляд на него, пытаясь не придавать значение тому, насколько ужасно он выглядит в данный момент. 

— Человеческое? — единственное, что спросила она. 

И, получив кивок от Билла, растворилась в языках розового пламени.

***

— Считаете, что стали монстром? 

— С какой стороны посмотреть.

Диппер провёл пальцами по ладони, обёрнутой в белые бинты. Вечное напоминание, что теперь всё иначе. Цвет глаз хотя бы можно скрыть, но вернуть коже нормальный цвет — нет. 

— Я воспринимаю себя как существо разумное. Я адекватен. Могу контролировать свои эмоции. Я не кидаюсь на каждого прохожего и сила больше не выходит из под контроля, если меня разозлить… Учитывая, что с окончания Странногедона прошёл лишь месяц… Я справляюсь хорошо. 

— Это правда, — Элеонора кивнула. — Я разговаривала с Мириам перед тем, как пригласить вас. В отличии от всех остальных… м-м-м, — она натянуто улыбнулась пытаясь подобрать слово, — существ, что находились под её опекой, с вами легче все поддерживать отношения и работать. 

— Приятно слышать.

***

Кто бы мог подумать, что всё случится так глупо. Они были так близки, буквально несколько секунд промедления оказались буквально смертельными. Несколько секунд… Мелочь, казалось бы, но именно она решила судьбу всего мира, судьбу стольких жизней. И винить Диппер не мог никого кроме самого себя. Ещё утром, когда Форд пришёл к нему, они понимали важность установленного времени, — если бы не такая поспешность, Диппер так бы и сидел дома. 

Всё, казалось, издевалось над ним. А ведь просил он лишь одного: чтобы никто ничего не узнал. Но Форд уже успел растрепать всё Биллу, пусть и хотел всего лишь помочь хоть как-то. Вот только сыграло это против самого Диппера. Такое веселье Билл пропустить просто не мог: не прошло и недели, как под чужой указкой — пусть Мэйбл и не совсем этого понимала — она нашла этот чёртов лист с выпиской и диагнозом. Кричала она долго. Так долго, что казаться Дипперу начало, что он скрыл не свою скорую смерть, а её.  А потом, конечно же и Стэн всё узнал. И Вэнди. И Пасифика. И весь Гравити Фолз был в курсе творящегося. Единственным вариантом, который смог бы спасти от жалостливых взглядов, постоянного сострадания и обращения с ним как с фарфоровой куклой, Дипперу казалось будет только закрыться в своей комнате и не выходить. 

Пару раз наорать на семью в придачу. 

И его правда оставили в покое. Только вместе с тем ещё немного обиделись. 

— Она разрушается, — Форд сидит на стуле, рядом с рабочим столом, на котором скопилось столь большое количество книг, различных бумажек, журналов, что всё это казалось просто кучкой мукулатуры. — И с этим делать что-то нужно. 

В руке его была сфера, покрытая множеством трещин, внутри которой плавали кусочки фиолетово-голубо-чёрного цвета, как если бы снежный шар решили потрясти. Насколько Диппер помнил, раньше оно было более цельным. Объяснять ничего больше Форду не нужно было, он просто наблюдал, как Диппер вскочил с кровати, откладывая очередную книгу, накинул на себя толстовку и подошёл к двери. Форд поднялся следом. 

Уже спустя полчаса они стояли у входа какой-то пещеры, а тот рассказывал о том, как у них мало времени и как будет плохо, если они не успеют. Диппер старался игнорировать зарождающуюся тревогу внутри. Он тоже прекрасно понимал, что будет, если они провалятся и постоянно повторять об этом было лишним. Но не уловить страх Форда было невозможно…

Наверное, ему стоило позвать с собой кого-то другого. Нормального, здорового. Кто мог бы без проблем мог справиться со всеми трудностями: и дело не только в том, что полуразрушенная пещера в своих тенях кого только не скрывала, но и в том, что это будет просто очень долго и медленно. Свою ошибку Форд осознал, когда ему пришлось приводить в чувства Диппера после внезапной пробежки от монстров — скрылись они достаточно быстро, но страх, резкая физическая нагрузка отразились на сердце. Успокоилось всё так же быстро, как и началось, но легче от этого не становилось. Острая боль всё ещё фантомными ощущениями продолжала преследовать, отдаваясь в груди тревогой. 

Найти нужный материал, что мог бы послужить клеем и залатать трещину в сфере. Неизвестно насколько бы это отсрочило неизбежное, но хоть какое-то чувство безопасности всё равно дало бы.

И ведь купившись на это чувство безопасности, с клеем, собранным в пузырёк, они покинули пещеру, предполагая, что времени у них ещё много. Наверное, так и было бы доберись они до Хижины Чудес сразу же, а не потеряй драгоценное время из-за Диппера. 

Наверное, Форду нужно было взять с собой кого-то нормального. Здорового.  Не Диппера, чьё сердце прихватило вновь. Не Диппера, которого пришлось чуть ли не тащить на себе. Не Диппера, которого пришлось несколько часов приводить в чувства, облегчать резкую острую боль. Если бы Форд не отвлёкся на него, а сразу заклеил трещины в сфере, то всё было бы хорошо. 

Но она лопнула. 

Просто лопнула. В руках Форда. В момент, когда он приподнёс кисть с клеем к стеклу.

***

— Но… Инстинкты, — одно слово. 

Диппер зажмурился. 

— Как часто вы действуете согласно им? 

— Многим меньше, чем вы думаете, — несмотря на явную неприязнь к этой теме Диппер отвечал ровно. — Чаще всего инстинктивное поведение распространяется на угрозу, но в теперешних реалиях… — он покачал головой. — И голод. Ваше благо — меня хорошо кормят. 

— Так решила Мириам, — кивает Элеонора. — Как думаете почему?

***

Голод. Это было первое что он почувствовал, открыв глаза. Ужасающий, раздирающий изнутри голод. Все внутренности скручивало от желания вгрызаться в плоть, и мыслей не оставалось. Не было времени, возможности, понять, где он, что с ним произошло; не было никакого желания узнавать, что он такое и откуда такая ужасающая жажда. Диппер сглатывает накопившуюся слюну — лежит на спине, а вокруг лишь тьма, — поворачивает голову в сторону. И сразу же встречается со стеклянным взглядом когда-то голубых глаз. Сейчас они уже начали выцветать, поддаваясь смерти, становились подобны серым. Дыхание ускорилось, а сердце в груди забилось сильнее, реагируя на нужду. 

И даже думать не хотелось, что рядом с ним всё это время лежал труп Тембри. 

Собственное тело ощущалось странно — оно словно было покрыто каменной оболочкой, и лишь сейчас покров кусками отделялся, позволяя крови вновь циркулировать, а конечностям двигаться. Диппер дёрганными движениями заставляет себя перевернуться — чуть приподнять левую сторону тела, поддаваясь ближе к трупу. Мыслей уже не остаётся в голове совершенно никаких, руководит каждым движением лишь голод, нужда, жажда. Рука дрожит то ли слишком слабая, то ли слишком напряжённая, когда Диппер тянется к Тембри. Пальцами касается её щеки, проводит вниз, до подбородка — он ничего не чувствует, словно касается просто холодного воздуха. Ни шершавости кожи, не ни её твёрдости — абсолютное ничего. Даже холод не столь силён. 

Но как же всё это безразлично. 

Диппер смотрит, неотрывно смотрит, в голубо-серые, мёртвые, глаза подруги. Продолжает вести пальцами по коже, с подбородка переходя на шею — на горле рана, глубокая, всё ещё красная, но кровь более не течёт, скопившаяся где-то в артериях. Одежда на Тембри разорвана, лоскутами кровавыми накинутая не тело. Диппер продолжает пальцами путь, хватает ткань двумя пальцами — и вновь никаких ощущений, словно воздух держит в руках. Это не мешает потянуть на себя лоскуты, обнажая тело, пусть и не полностью. 

Дыхание сбивается. Диппер заставляет себя подняться выше, опираясь на локоть правой руки, поддаться к телу Тембри совсем близко, практически нависая перед ней. Голова её всё ещё повёрнута в бок, а левая часть груди оголена. Диппер смотрит на кровавую, словно разодранную когтями, рану на глотке. Взгляд медленно переводит ниже, руку кладёт её на живот, опираясь, чтобы подняться выше. Почти уже сидит, упирается другой рукой ладонью в пол. Перед глазами серое тело, холодное. На Тембри всё ещё её любимая юбка, практически целая, а колготки разодраны в коленях. От рубашки с кофтой только ничего не осталось. Грудь маленькая, аккуратная, на соске оказывается прокол — Диппер вспоминает, кто её на это надоумил, но забывает почти сразу же. Рука с её живота медленно перемещается выше — пальцы касаются грудной клетки, а Диппер склоняется совсем низко. 

Даже уловить не успевает собственное движение — пальцы, преодолевая трупное окоченение, входят в грудь, словно в мокрый песок, и с силой плоть отрывают, откидывая. И ещё. И ещё. Диппер второй рукой вцепляется в плечо тела, позволяя себе нажимать сильнее на твёрдую ткань, разрушая её. Словно куски льда отрывает, делая дыру в груди всё больше и больше. Кости ломаюся следом, как палочки на дереве легко, выкидываются. А Диппер склоняется всё ниже, и ниже — внутри всё огнём горит, пылает, желудок скручивает от голода, и действует он по инерции. Даже не понимает, зачем роется в чужом теле, чего пытается добиться. А руки в мясе, уже чуть тёмном, в небольшом количестве крови — остатки. 

Пальцы цепляются, а взгляд становиться совсем безумным. Ногтями он поддевает орган, отрывает небольшой кусочек — совсем маленький, не больше фаланги пальца, — вытаскивает из груди, ближе к себе преподносит. Медленно открывает рот, всем телом практически дрожит — на язык пальцы кладут кусочек мяса, который Диппер сразу же проглатывает.

Движение резкое — двумя руками Диппер погружается в тело ,доставая сердце Тембри полностью. Желудок немеет тут же, горло жжётся — настолько сильно желание, настолько силён голод. Диппер широко открывает рот, приподнося вырванное сердце к губам. Зубы впиваются в плоть, отрывают кусок, почти не жуя он проглатывает мясо, вновь вгрызаясь в сердце — остервенело, по-животному, словно хищник, что после долгого голодания добрался до жертвы. 

Хочется ещё.  

Дыхание быстрое, прерывистое. Руки красные — кровь, остатки плоти. Диппер облизывает пальцы, пытаясь собрать, поглотить, все остатки. Зубами цепляет собственную кожу, но боли не чувствует, только из мелкой царапины слизывает золотую каплю. Ладонями проводит по губам, вокруг них, собирая ошмётки с кожи. 

Полоска света почти слепит. Диппер резко поднимает взгляд.

Его глаза горят ярким золотом. Щёки и губы отвратительно красные, пальцы вместе с ними — и алый цвет крови и плоти так контрастирует с теперь уже чёрной кожей. Билл делает шаг ближе. И к Сосне словно начинает возвращаться разумность — в глазах осознанность видится, пусть и проблески. Билл не церемонится, ступает ровно, и звук его ботинок и трости, эхом разносится по помещению, заставляя каждый раз вздрагивать. Он обвивает Диппер за запястье, тянет на себя, заставляя подняться. Как только тот нетвёрдо ступнями упирается в холодный камень, практически ледяной, чуть не падает — от неожиданности поддаётся вперёд, хватаясь грязными пальцами за белоснежную рубашку Билла. Тот на это лишь фыркает. Но от себя не отталкивает, позволяя обнимать, пытаясь вернуть себе равновесие. 

С себя Билл снимает одной рукой пиджак, накидывая его на плечи Диппера — длина скрывает его тело до середины ягодиц. Мелкая прихоть, сравнимая почти с ошейником, ни что не будет столь ярким показателем принадлежности. 

Лишь костяшкой пальца Билл заставляет Диппера поднять голову — золото в глазах горит всё также, а вот осознанность приходит медленно, словно не желает забирать контроль у инстинктов. Пальцами оттягивает губу, осматривает ровный ряд зубов, подмечая чуть заострённые клыки — в остальным полость рта всё такая же. 

— Значит только руки и глаза, — хмыкает Билл. 

Даже шрама на груди не осталось.

***

— Я не нужен ей как оружие массового поражения, — покачал головой Диппер. — Роль, которую она отдала мне в дуэте соверешнно не вяжется ни с моим внешним видом, ни с моей историей, ни с моими способностями. И если я сыт, я добр, мил и спокоен. 

— Это потому что с Ванессой сложнее договориться?

— Одна из причин. Она что при жизни была слишком эмоциональной, что сейчас… Со мной договориться легче. 

— А вы не считаете себя эмоциональным?  — Элеонора вновь взялась за ставший уже раздражающим блокнот.

— Не знаю, — скривил губы Диппер. — Вы мне скажите, вы профессионал… 

***

Полностью чёрные. Как самая настоящая тьма. Не видно ни вен, ни родинок, что были когда-то. Свет падает на ладони, но ничего не даёт. Вода уже остыла в небольшой ванне, окрасилась в тускло-розовый цвет, но Диппера, что уже который десяток минут осматривал свои руки, это мало волновало. До этого он столько же щупал их, пытаясь почувствовать что-то больше, чем легкое давление и холодок. Острыми предметами нажимал в разных местах — иногда слишком сильно, отчего из небольших ранок начинала течь золотая кровь. Её Диппер тоже осматривал долго: её вязкость, цвет, даже вкус. Такой интерес был вполне оправданным, не каждый день восстаёшь из мёртвых с полностью изменённым организмом, но Билла раздражало больше то, что его полностью игнорировали. 

Он пару раз в самом начале, когда взгляд Диппера стал полностью осознанным, пытался начать диалог, присев на кресло рядом, задавал вопросы, но в ответ получил лишь раздражённо-обиженный взгляд и тишину, прерываемую только плеском воды в ванной. Позволил Дипперу всё же переварить всё, что с ним произошло, изучить все видимые изменения, но прошёл уже час — а на него взгляда так и не подняли. 

Билл покрутил на месте трость, придерживая ладонью, переменил закинутые ноги, упирающиеся в низенький столик у ванной, на котором стояли разные баночки с мылом — ни к одной из них Диппер тоже не притронулся. 

Терпение было долгим. Но не в данный момент. 

— Ха… — громкий вздох сорвался с губ Диппера. — Это какое-то безумие. 

Голос его был хриплым и тихим. Но звучал чётко, без капли страха — скорее обыкновенной усталости. 

— Ты о том, что пять дней валялся мёртвым? — усмехнулся Билл, и наконец-то ощутил на себе взгляд золотых глаз. — Или о том, что сожрал сердце своей подружки?

— О том, — тут же ответил Диппер, — что ты вообще всё это затеял. 

Билл на это лишь хмыкнул. Раздался плеск воды. Диппер полностью окунулся в грязную розовую воду, так же резко поднялся, встряхивая головой — капли полетели на пол. Сразу после поднялся, мокрыми ногами ступая на кафельную плитку. Билл щёлкнул пальцами и интерьер переменился: исчезла ванна, столик с баночками, кафельный пол сменился деревянным паркетом, появился просторный диван. Только кресло на котором сидел Билл осталось прежним. 

Диппер развернулся, замечая небольшую стопку одежды на диване — трусы, джинсы и футболка. Ткань на пальцах всё ещё не чувствовалась — ужасающее ощущение, что трогаешь воздух. Оделся он довольно быстро, пусть и собственная нагота перед Биллом и не смущала — кажется, смущать больше никогда ничего не будет, не после того, как он пять дней копался в его внутренностях.

Диппер вновь перевёл взгляд на свои руки, сжимая и разжимая кулаки.

— Я вообще ими чувствовать ничего не буду? Или потом всё придёт в норму?

— Без понятия, — Билл пожал плечами. — Может придёт, а может и нет. 

— Как так вообще вышло?

— Я поторопился. Всё-таки время и возможности не резиновые. Пока переливал тебе свою кровь, не рассчитал её воздействие на твоё тело. 

Диппер нахмурился. 

— Благо Пироника успела заметить, иначе бы от твоих конечностей ничего бы не осталось, — продолжил Билл. 

— Получается, ты убил меня, чтобы я не умер, но в итоге чуть не убил?

— Как-то сложно звучит, не находишь? — Билл усмехнулся, поднимаясь с кресла. — Можно просто сказать «спасибо».

В два шага он оказался рядом с Диппером, оставляя между ними лишь пару сантиметров. Благодаря своему росту взирал сверху вниз — и всё улыбался так гадко, что захотелось тут же врезать ему, дабы смыть с лица эту ухмылочку. Но Диппер сдержался. Просто поддался назад, а потом вправо, обходя Билла. Тот даже не попытался его остановить. 

***

— То, как вы себя видите, — одно. То, как вас видят со стороны, — другое. Я бы не назвала вас эмоциональным, но, я уверена, что большую часть эмоций и чувств вы сдерживаете в себе специально. 

— С чего такие выводы? 

— С того, — Элеонора улыбнулась, — что вы, желая Билла Сайфера, так и не сблизились с ним. Вы описывали ваши чувства к нему и как страсть, а страсть — эмоциональное явление. Вы могли бы сблизиться с ним так, как хотели, но сами себя останавливали. 

— А было бы лучше, если бы с Биллом переспал? — смеётся Диппер, качая головой. Откидывается на спинку кресла, закидывая руки за голову. — Возможно, вы правы. Я во многом себя останавливал… и останавливаю, ограничиваю. Я хочу жить правильно, — выделяет он, дёргая плечами. — В отличие от Форда, от Стэна или Мэйбл, я не хочу возлагать на себя груз ответственности, бороться с последующими проблемами… Я хотел просто жить, так как мне удобно, никому не причиняя вреда и чтобы его не причиняли мне. 

— И продолжать себя ограничивать, — подвела итог Элеонора. — Даже сейчас, имея в руках столь могущественную силу, вы не хотите сделать что-то для себя. 

— С чего вы так решили?

Она улыбается, смотрит снисходительно.  Знает ведь, что Диппер всё понимает и без неё, но так хочет, чтобы хоть кто-то ткнул его носом в собственные просчёты. И если ему так станет легче, то почему бы не высказать всё прямо? Элеонора не имела право так делать, но уже слишком много правил было нарушено. Всё-таки сейчас она не психолог, не психотерапевт, просто ведёт диалог и анализирует чужие мысли, эмоции и чувства, и главная её задача понять, что с Диппером Пайнсом так и что не так. Но грань она перешла ещё в тот момент, когда согласилась с тем, что Билл Сайфер сексуален. 

Грань она перешла ещё в тот момент, когда согласилась вести эту беседу. 

— Хотя бы то, что вы пришли к Мириам и самолично ей в руки вручили цепь от вашего ошейника. 

— Что плохого в том, что я хочу себя ограничить? Особенно, если имею столь могущественную силу? Это лучше, чем если бы я отправился мстить всем тем, кто меня обидел хоть раз в жизни, — руки из-за головы сложились на груди, и Диппер прикусил изнутри щёку. 

— Это и правда лучше, — согласилась Элеонора, — но это не отменяет того факта, что для себя вы так ничего и не сделали. 

— Может мне тогда убить кого-то? М-м-м… Фрэнка Бауэра? 

— А кто это, позвольте узнать?

— Мой одноклассник из шестого класса, — невозможно было не почувствовать, как Диппер начал закипать. — Ему казалось очень весёлым жечь мои тетради и рыться в моём мобильнике. 

— И почему вы ещё здесь? 

Элеонора не переставала улыбаться, в то время, как раздражение на лице Диппера сменилось недоумением. Он опустил руки с груди, сжимая одну в другой, и сгорбился, будто пытался сжаться в маленький комочек — если надавить посильнее, он может и просто сбежать. 

— Так что скажете? Вы эмоциональны? — вновь спросила Элеонора, наблюдая за чужой потерянностью. 

— Да, — вздохнул Диппер. — Я всегда был эмоциональным, но… Я уже говорил, что не чувствовал себя «нормальным», большая часть моих мыслей была ужасна. Мне нужно было не просто уметь сдерживать себя, мне нужен был тот, кто будет меня сдерживать. В начале это был Форд, а потом… Билл.

— Мистер Пайнс, это не плохо. Я восхищаюсь вами, не многим такое под силу, особенно в вашем положении… Но вы понимаете, мне нужно вас проверять, играть с вами, издеваться и тому подобное. 

— Для этого вам потребовалось почти три часа…

Элеонора не ответила.

— И каковы ваши выводы?

— Я поведаю вам о них в конце, — кивнула она, обещая. — Но сейчас я хочу узнать ещё одну вещь. Самую важную…

Она выдержала долгую паузу, нагнетая атмосферу. 

— Вы убили Билла Сайфера по собственной воле? Вы хотели этого? Или вы считали, что так нужно?

***

Диппер не хотел видеть того, что происходило за стенами пентхауса Билла. Казалось, так будет проще: не видеть ужасов Странногедона, не знать о том, что выпало на душу обычных жителей. Не хотелось думать и о Мэйбл, потому что в голову не прекращали лезть отвратительные мысли о том, что её труп валяется на какой-нибудь из улиц Гравити Фолз. И ещё больше не хотелось думать о том, насколько она разбита и одинока, утопающая в мыслях о том, что вся её семья мертва. Когда всё закончится — закончится ли? — Диппер даже не мог представить, что будет дальше.

Взгляд всё цеплялся и цеплялся за собственную кожу, всё хотелось натянуть рукава и скрыть за тканью чернь, но в его распоряжении была лишь футболка, выданная Биллом. И постоянно смотреть на собственные руки. В комнате, что была отведена Дипперу не было много мебели: диван, на котором он проводил большую часть времени, пару стеллажей с книгами, к которым, как б ни хотелось, всё же он не притронулся, камин у стены и небольшой столик рядом с диваном. И зеркало. Большое, в полный рост зеркало на противоположной камину стене.  

Диппер не мог смотреть на своё отражение. 

Практически сразу, стоило Биллу изчезнуть, он схватил плед с дивана и накинул на зеркало, скрывая собственное отражение. Руки были меньшей из его проблем. Больше всего пугала золотая радужка глаз — плавленое золото, чуть отдающее красноватым оттенком, — они горели во тьме, окончательно убивая в сознании ложь о том, что ничего не изменилось. Изменилось всё. Кроме вновь спокойно бьющего, здорового сердца, чёрных рук и золотых глаз, Диппер понимал, что всё его тело ,уже будто бы и не его. Чувствовалось оно так легко, словно не состояло из плоти и крови — тоже к ужасу золотой, — дышать так, как сейчас, никогда не было так легко, энергии было ужасающе много, и бездействие буквально сводило с ума, но Диппер не поддавался, продолжая полулежать на диване, пытаясь просто-напросто осознать, что всё-таки с ним произошло. 

Не хотелось доставлять удовольствие Биллу своими истериками, своей злостью, и тем более не хотелось его благодарить за спасение жизни, пусть Диппер и правда был благодарен. Как бы кто не считал, но он всегда хотел жить, просто не так, как последние… восемнадцать — почти девятнадцать — лет. Билл будто дал ему эту возможность: изменить привычный мерзотный порядок вещей, но вместе с этой силой пришёл ,к несчастью, ещё и страх. 

— А мне казалось, — голос раздаётся позади, а горячее дыхание опаляет шею, — что ты будешь только рад посмотреть на себя со стороны. 

Диппер резко поворачивает голову, встречаясь с ярко горящим глазом Билла. Второй привычно скрыт за треугольной формой, заменяющей повязку. Ухмылка на чужом лице одновременно бесит и радует — и почему остается непонятным. Диппер кривит губы, отворачиваясь. 

— Не хочу, — бурчит он, складывая руки на груди. 

На это Билл лишь тихо посмеивается, качает головой, обходя диван — трость в тишине эхом разносится по помещению. Почти сразу же он оказывается  у зеркала, сбрасывая с него ткань. В отражении оказывается вся комната, Диппер задерживает дыхание, только взглянув вновь на свои глаза, и разворачивается уже всем корпусом, избегая зеркала. Билл не прекращает смеяться, медленно возвращается к дивану. Над Диппером нависает, всё стараясь поймать его взгляд, но тот не смотрит, даже будто специально глаза закрывает.  

— Я тебе жизнь спас, — шепчет Билл присаживаясь на корточки. 

— Я тебя об этом не просил, — так же тихо отвечает Диппер, спуская тяжёлый вздох. 

И всё же поворачивается к нему, встречается взглядом, губы поджимает — и всё на его лице написано: вся боль, весь страх и благодарность, которую он никогда в слух не произнесёт. Билл понимает почему, Билл не настаивает, а зачем, если ему и так всё известно.  Известно о чужих чувствах: о чужой ненависти, о чужой любви он знает уже несколько лет. Не сложно было заметить в движениях, в словах, во взглядах Диппера всю противоречивость чувств. С самой первой встречи. Билл знал ещё тогда, к чему всё приведёт, знал, что сам пропадёт, но всё это такие ничтожные мелочи. 

— На стороне зла, Сосновое Деревце, чтоб ты знал, ты бы смотрелся куда органичней, — и рука в чёрной перчатке ложиться на колено, мягко поглаживая. 

И Диппер знает, что он имеет ввиду не этот момент, не это тело, не предшествующие события. Он знает, что Билл имеет в виду всего Диппера, с самого его рождения по сегодняшний день. Как и знает сам Билл, что Диппер ни за что этому не поддастся. 

Потому что знает о своей ненормальности.

Диппер только открывает рот, чтобы выдать едкую фразу, резко дёрнуть ногой, скидывая чужую руку, но слова так и не срываются с губ — рванный хриплый кашель сбивает с толку. Билл сам убирает руку с колена, прикрывая рот, хрипит, и в мгновение вся сила, что кружилась словно защитной аурой вокруг него, сходит, оставляя обессиленного. Билл поднимается, упираясь на трость, чуть заваливается вбок, но держит равновесие — только на губах его снова гаденькая улыбочка, от того ,что Диппер выскакивает следом, пытаясь удержать чужое тело на ногах. Но пальцы так и не касаются белой рубашки, а беспокойство сменяется раздражением. 

— Радуйся, — издевательски тянет Билл, — я ведь из-за тебя столь беспомощен. 

Диппер хмурится, не понимая, что тот имеет в виду, хочет только спросить, как Билл снова начинает кашлять — сильнее, чем раньше. Чёрная перчатка скрывает половину лица, пальцы проводят по губам стирая капли золотой крови — и так быть не должно. Ведь Билл Сайфер могущественное существо их измерения, с кем под силу сравниться только Аксолотлю, но сейчас он выглядит так паршиво, что становится даже страшно. 

Точно также было страшно Мэйбл, когда она вступила в противостояние с Биллом — страх непонимания, почему же Билл так слаб. Ещё в тот момент он терял свои силы, и при должном усилии они могли избавиться от него в тот самый момент, пять дней назад. 

Глаза Диппер расширяются от ужаса. 

Можно понять, почему он так слаб сейчас — хотя бы тот факт, что ему пришлось немало магии потратить на поддержание тела Диппера, что ему пришлось переливать свою же кровь. Но тогда… Дипперу кажется, что его сейчас стошнит. Он сам не понимая, что творит, вцепляется в рубашку Билла на груди, резко дёргает — оторванные пуговицы падают на пол, звенят.

А перед глазами чёрная дыра. 

На груди Билла в форме треугольника чернота. В том самом месте, где должно быть сердце. И будто специально иллюзия спадает и тень рассеивается, позволяя взглянуть на висящие в теле аорты, вены, артерии — чуть оборванные, будто сердце с силой вырвали из груди, не заботясь о том, как телу будет функционировать дальше. 

Диппер неосознанно делает шаг назад, упирается в мягкую обивку, не выдержав падает на диван — ногти впиваются в кожу под футболкой, сжимают то место, где под плотью находится сердце. Бьющееся сердце. Живое сердце. 

Сердце Билла Сайфера. 

И того буквально прорывает. Он смеётся безумно, прикрывает пол лица ладонью, наслаждается чужим недоумением, перемешанным с чистой паникой. И тут же поддаётся вперёд, прижимая Диппера спиной к спинке дивана, надавливая на плечо одной рукой. Вторую же кладёт поверх его, чувствуя биение сердца. 

— Я столь беспомощен ради тебя, — шепчет Билл, ведёт ладонью выше, касаясь шеи, — ради твоей жизни. 

Диппер отталкивает руку от своей шеи, за что получает усиливающуюся хватку на плече — морщится от мимолётной боли, — но остаётся поражённо-раздражённым. 

— Ты сделал это, — шипит он, — не ради меня. А ради себя. 

— Ты так считаешь?

— Да, — кивает Диппер. — Потому что неизвестно, когда ещё в этом мире родится человек с совершенным телом, как у меня. 

И Билл никогда не чувствовал себя столь гордым — гордым даже не за себя. Если бы Сосновое Деревце хоть на секунду принял на веру слова Билла, разочарование и скука затопила бы сразу. Но, конечно же, он не купился. Диппер Пайнс ведь не дурак, не идиот. Он не станет играть в эту игру, не будет скрывать свои чувства, не будет притворяться, что между ними что-то есть… Нет, что-то между ними точно есть. Но не любовь — конечно же, не она, не та, о которой думают людишки — не благодарность, не симпатия. Между ними чистое любопытство. Ненависть. Жажда и страсть. 

И изломанная ненормальная любовь. 

Иначе бы чужое дыхание на губах не было бы столь томным, иначе бы поцелуй Диппера не был бы так сильно похож на укус. Он рукой схватил шею Билла, притягивая к себе ближе, напирая, но почти сразу сдаваясь — Билл перенял инициативу быстро, прикусывая чужую губу, язык, чувствуя как ногтями в кожу его шеи впиваются всё сильнее. Другой рукой Диппер провёл по мягкой коже, оглаживая его талию, притягивая к себе ближе — тихий стон сорвался с его губ, стоило Биллу провести пальцами за его ухом. 

Дышали тяжело. Оторвались друг от друга, но всё ещё чувствовали дыхание на своих губах. 

— Давно мечтал об этом, — улыбается Диппер. 

В ином-другом случае он бы позволил себе продолжить, позволил себе сдаться собственным желаниям. Но сейчас, когда за стенами творился Странногедон, когда в груди билось сердце Билла, а он сам еле стоял на ногах, иначе быть и не могло. Пальцы сильнее впиваются в чужую шею, ногти погружаются в кожу — Диппер чувствует слегка жар чужой крови, медленно стекающей по рукам. Билл даже не дёргается. Только хватает Диппера за запястье, пытаясь оторвать от себя его руку, но хватка становится только сильнее. Дышать становиться всё труднее — так глупо, ему ведь и воздух не нужен. Но тело постепенно ослабевает, стоять на ногах становиться сложнее, и Билл сам не замечает, как заваливается назад, под напором Диппера. 

Он усаживается на его бёдра — душит уже двумя руками, пусть и желает просто свернуть шею. Но всё медлит. Солёная капля приземляется на щёку Билла. И ещё одна. И ещё. Диппер разбит. В нём пылает ненависть, он утопает в боли, страх его сковывает. Он любит и презирает одновременно. Он восхищается и вместе с тем чувствует столь глубокую неприязнь. 

— А так сделать, — Диппер кривит губы в бешеной усмешке, — я мечтал ещё больше. 

Билл же, наоборот, улыбается спокойно. Иначе ведь и быть не могло. 

— Когда всё закончится, — хрипит он из последних сил, — иди к Мириам. Она тебя защитит. 

И чужой взгляд яркого золота тухнет. Тело под Диппером постепенно расслабляется, а после и вовсе исчезает, в ворохе синего пламя сгорая. Пол под ним начинает покрывается, трещинами, разрушаясь. 

Кто бы мог подумать, что убить Билла будет так легко. 

Больше такой возможности не представится никому и никогда. Потому что эксперимент Билла Сайфера оказался удачным. И больше в нём нет смысла. 

***

— Я не думаю, что считал хоть как-то… — Диппер опустил взгляд. — Я был зол?.. Наверное. Не знаю. В тот момент было столько эмоций, — он покачал головой. — Я как тогда ничего не понимал, так и сейчас. 

Элеонора молчала. Это была финишная прямая. 

— Это просто была возможность. Я ей воспользовался. После всех тех страданий, что мне пришлось пережить из-за Билла, я хотел ему отомстить… хоть как-то, – мягкая улыбка появилась на его губах. — Билл сам создал свою погибель. Он знал на что идёт и был к этому готов. Я ни за что не поверю в то, что он думал, будто я останусь с ним и мы будет властителями этого мира, — Диппер вскинул руки, как бы показывая этот «мир». — Он знал о противоречии во мне, знал, что я всё равно не буду ему за свою жизнь чем-то обязан… Наверное, — нахмурился он, — я убил Билла, и потому что хотел, и потому что понимал, что так нужно. 

— Уверены?

Диппер прикрыл глаза. 

— Да. Может быть чувство долга было чуть выше.

— Почему вы так решили?

— Потому что, — усмехнулся он, — иначе я бы не остановился лишь на поцелуе. 

Элеонора улыбнулась в ответ. 

***

За дверью стояла Мириам, ожидая. Выглядела как и всегда — словно фарфоровая кукла. Шелковистые чёрные волосы, доходящие до линии челюсти, так контрастировали с её бледной кожей. Белое платье свободно висело на ней, только шея была скрыта воротником — всегда, заставляя  лишь гадать о том, что прячет она под тканью. 

— Как всё прошло? — голос столько спокойный и умиротворяющий. 

Как и глаза. Такие же чёрные, как и её волосы — даже зрачок не всегда удавалось в этой черни разглядеть. 

— Хорошо, — кивает Диппер, подходя ближе. — Полностью адекватен. 

— Иначе и быть не могло, — улыбается Мириам. — Пойдём. Ванесса нас заждалась. Да и ты, наверное, голоден.