Леон поморщился, когда глоток виски обжёг горло впервые за вечер. Кругом властвовала разруха: вещи разбросаны по полу, в раковине несколько дней ждала своего часа грязная посуда, а прошлое так крепко переплелось с настоящим, что сама грань времени давно стёрлась в сознании. Сколько уже прошло? Год? Два? Может, пара месяцев или дней? Слишком сложно ответить, даже глядя на календарь с отмеченной в нём датой. Леон верил, что происходящее — злая шутка судьбы, что на самом деле он попал в петлю времени и просто нужно изменить какую-то едва заметную деталь, чтобы вырваться из порочного круга, закончить наконец день сурка и начать новый, а затем следующий и в конце концов вернуться к полноценной жизни. В мире так много зла и боли, которые нужно одолеть, а он что? Он так и продолжал стоять на месте, крепко вцепившись в единственное, как думалось, возможное спасение — алкоголь.
Леон не понял, в какой момент начал сходить с ума. Это произошло сразу, как только пришлось приехать в охваченный хаосом город? Может, в тот момент, когда впервые увидел то, о чём раньше мог только глупо шутить, рассказывая об очередном нелепом и ни капли не страшном фильме ужасов или уже куда более пугающем пост-апокалиптическом сюжете? А может, первым шагом в пропасть стала встреча с уверенной притворщицей, правдоподобно играющей свою роль до самого конца? Какой она была на самом деле? Леон не знал. Он отчётливо помнил только горячий поцелуй на сухих губах и холодный взгляд карих глаз — ни сомнения, ни страха, ни любви. По злой иронии, именно это сильнее всего хотелось забыть, но следующий глоток, уже прямиком из бутылки, не притупил боль. Вопреки ожиданиям, она стала только сильнее.
— Почему нельзя было просто пойти спать? — Леон усмехнулся, услышав собственный голос, совсем охрипший. Больше не осталось никакой робости, никакого страха перед судьбой, только всепоглощающая бесконечная усталость, которой прямо сейчас так хотелось поддаться: подняться и расслабиться, распластавшись на кровати. Со стороны всё, должно быть, казалось таким простым и логичным, но как подняться, если ноги не желали слушаться, а руки дрожали? Хотелось, чтобы мысли пришли в беспорядок окончательно, превратились в бессвязную воронку образов, но они по-прежнему оставались удивительно чёткими, раз за разом возвращались к одним и тем же событиям.
— Может, для этого стоит прекратить пить? — голос, знакомый лишь по воспоминаниям, отрезвил, и Леон живо подорвался с места. В глазах потемнело, и чтобы прийти в себя, пришлось сесть обратно, сделав несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. В полумраке получилось различить тонкую женскую фигуру, наверняка в алом обтягивающем платье, в котором, должно быть, так неудобно двигаться.
— Если ты здесь, значит, я уже сплю, — усмехнулся Леон, откидываясь на спинку стула. Он вновь потянулся к бутылке и поморщился. С каждым новым глотком становилось всё хуже, но желание забыться только крепчало.
— Ну и ну, значит, правильный мальчик пристрастился к выпивке, — стук каблуков по деревянному полу заставил поднять глаза. Фигура приблизилась, но без света толком не получалось рассмотреть черты. Леону это и не нужно: звука спокойного уверенного голоса и ощущения прикосновения холодных пальцев к щеке вполне достаточно. — Продолжишь в том же духе — рискуешь потерять место под солнцем и роль спасителя мира. Не пожалеешь потом?
— Я не могу спасти даже себя, — снова усмешка, такая горькая и отчаянная, какую он не мог позволить себе в реальности, но сон… разве нельзя во сне делать всё, что угодно? Как оказалось, нет. Ноги по-прежнему не желали слушаться, а руку едва удалось поднять, чтобы накрыть ею чужую, удивительно нежную. Разве такими должны быть прикосновения наёмника? Разве такими Леон помнил их? — И тебя не смог.
— Предлагаешь мне спасти тебя? — она мягко освободилась от слабой хватки и коснулась напряжённых плеч, медленно массируя их. Леон шумно выдохнул, наконец расслабляясь и закрывая глаза. Пожалуй, совсем не хотелось видеть её. Вполне хватало наверняка обманчивого ощущения присутствия.
— Нет, — запоздало ответил он. В горле совсем пересохло, и говорить становилось труднее. Слова, которые так давно хотелось не просто произнести, а уже прокричать, отчаянно и болезненно, застряли на границе вымысла и реальности. Леон определённо был уверен, что стоило попытаться хотя бы прошептать, хотя бы просто пошевелить губами. Это всего лишь сон, но почему же тогда так тяжело? — Не нужно меня спасать, Ада. Только прошу: перестань мне сниться.
Воцарилось молчание, и она замерла. Леон не знал, то ли она думала, что ответить, то ли просто устала разминать затекшие плечи, но размышлять об этом не хотел. Какая разница, если всё происходило только в его больной голове? Ада наклонилась ближе, к самому уху, и от тёплого дыхания по спине пробежали мурашки. Сердце снова заныло: и как только угораздило настолько сильно привязаться к её образу?
— Скоро у тебя появятся более важные дела, чем мысли о прошлом, — в голосе ясно слышались нотки иронии. Она отстранилась и подошла к окну, чтобы открыть его. Свет в доме напротив давно погас, люди спали спокойно, и от этого, пожалуй, даже стало немного легче. Прошёл ещё один день, когда не произошло ничего, ещё один день, когда жизнь текла своим чередом. Свежий ночной воздух отрезвил сознание, и Леон наконец-то закрыл глаза.
Утром разбудила громкая лишённая ритма мелодия, доносящаяся из соседней комнаты. Начался новый день вместе с прежней головной болью, от которой всякий раз хотелось как можно скорее избавиться. Разве он так много выпил? Леон посмотрел на стол и вздрогнул: бутылка оказалась почти полной, а рядом лежала записка, на которой изящным почерком выведено только одно слово: «Увидимся».