Ему не нужно было представляться, чтобы произвести впечатление. Когда он заходил в помещение, каждый знал, кто он. Все оглядывались на него, пялились, ужасались или восхищались.
Имперский тауматург.
Виктор Шульский знал себе цену. Он не стыдился ни решений, ни цены, ни последствий той дороги, которую он избрал. Всё шло в соответствии с ожидаемым исходом, кроме некоторых мелких моментов. Но что есть камни на его пути? Пыль.
Уверенная улыбка и хитрый прищур украшали его горделивое лицо всякий раз, когда он думал о том, чего он смог достичь. А сколько его ждало впереди. Нет. Их ждало.
Он бы не достиг всего в одиночку. Как и его партнер, само собой. По отдельности они были недостаточно влиятельны и сильны, но вместе… Они идеально дополняли друг друга в этом путешествии под названием жизнь.
Виктор, поигрывая бокалом шампанского, улыбнулся стоящему неподалеку Распутину, который был увлечен беседой с каким-то вельможей. Григорий иногда поглядывал в его сторону, но в голову не лез. Никаких приказов или просьб.
До чего же спокойный, оттого и скучный прием. Упырь был с ним солидарен, скалясь на медленно текущий вечер. Казалось, что если они сейчас не привлекут к себе внимания чем-то возмутительным, то тотчас обессилят.
– Не время показывать характер, – пробурчал Виктор.
От Упыря волнами расползлось недовольство от сложившейся ситуации.
– Раз выдался такой вечер, может, стоит выведать пару секретов? – предложил тауматург, подзывая к себе Велеса. – Что может быть слаще старого доброго шантажа?
Виктору ничего не стоило влиться в толпу. Им всегда интересовались, но никогда не смели подходить первыми. Его аура и сила пугали и манили. Стоило ему уделить кому-то внимание, как средь остальных гостей расползалась язва зависти.
Виктор буквально читал мысли окружающих его людей, стоило коснуться их.
«Кругом одни неучи. Я устал от невежества».
Знакомая метка – Нетерпеливый ученый.
«Почему она болтает с этим дураком?»
Знакомая метка – Уязвленный дворянин.
«Вот бы кто-то обратил внимание на мою дочь, она как раз на выданье».
Знакомая метка – Леди с проблемной дочерью.
«Правда, что он использует колдовство или это слухи?»
Знакомая метка – Суеверный мужчина.
«Господин, пригласите меня на танец».
Знакомая метка – Кокетка с веером.
Заключение.
«В зале достаточно уязвимых гостей, которых можно подтолкнуть к пропасти. Не буквально, конечно, но этого хватит для смелых маневров».
Скользя меж компаниями, Велес шипел, давя на желания и амбиции. Тауматургу легче легкого посеять зерна раздора между людьми. Он занимался этим достаточно долго, чтобы стать виртуозом. Коварство в нём пело, вынуждая Велеса работать искуснее. Словесная чума набирала силу среди дворян.
– Виктор? – мысленно позвал его Распутин. – Мы можем идти. Я закончил.
Виктор сначала дернулся на призыв, но остановился. Велес манил шелестом своей золотой чешуи. Они только начали пировать.
– Ты прав, интриган, – согласился тауматург. – Наш вечер только начался.
– Виктор? – Нетерпение в голосе Распутина перекрывало остальные чувства.
Нетерпение.
«Горит внутри, жжет и прожигает внутренности. Просит. Требует. Я буду противиться, чтобы планы не порушились из-за этой блажи».
Явная метка – Распутин.
– Иди без меня, Григорий, – ответил Шульский. – Я нашел себе развлечение на вечер.
– Мы не пострадаем от твоих развлечений? – голос Распутина прозвучал ровной гладью с ударением на «мы», но тауматург различил скрываемое недовольство и ещё более тщательно сокрытое уязвленное желание.
Самодовольство вспыхнуло в Викторе. Считывать Распутина всегда было проблематично, если, конечно, Григорий сам не желал чем-то поделиться. Сила тауматурга росла с каждым днём и барьеры чужой воли стали более проходимы. Виктор становился лучше, что не могло не радовать. Распутин мог продолжать заблуждаться насчет своей неприступности перед силами Виктора. Ослабить бдительность дорогого друга своего рода вызов.
Упырь довольно стукнул тростью. Да, им было, чем гордиться.
– И что бы это значило? – спросил Распутин, наблюдая странное поведение Упыря.
– Это значит, что тебе не о чем беспокоится, – заверил его Виктор. – Я никогда не поставлю «нас» в опасное положение.
– Надеюсь на это, друг мой.
Распутин удалился из его разума, оставляя после себя привкус кислого разочарования. Виктор бы обратил внимание на это, если бы ранее Григорий заметил его скуку и скрасил вечер своим присутствием.
Григорий гордо, но поспешно, удалился из залы. Виктор искоса проводил его взглядом. Обычно, с таких вечеров они шли бок о бок. Они делились наблюдениями и обменивались информацией так, что ни одна живая душа не догадалась бы о теме их беседы. То единство разума, что они делили, было значимо, поэтому Распутина могло задеть такое пренебрежение традицией.
Веселье наполнило Виктора настолько, что послышался пагубный стрекот Лелека. Нужный джентльмен, одурманенный, разбил бокал о голову другого. Виктор цинично улыбнулся. Вечер становился увлекательным.
Велес заскользил, предвкушая кульминацию.
Ловушка.
«Паутина пеленает очередную муху на съедение пауку».
Пауком был не сам Виктор, конечно, а светское общество, оттого было в стократ приятнее проворачивать подобные дела. Виктор будет лишь самаритянином, подавшим руку помощи. А то, что джентльмен подпольный революционер – это так, приятное дополнение. Втереться в доверие. Развязать язык. Проникнуть под кожу. Узнать тайны.
Довольный, но порядком уставший после банкета, Виктор неспешно брел в сторону усадьбы, в которой они пребывали. Холодный осенний воздух бодрил. Искры шампанского и недавнего веселья стали выветриваться. Присутствие Мораны стало очевидно, хоть он её и не звал. В последнее время Виктор всё чаще чувствовал эту дурную меланхолию, за которой вилась прекрасная, ледяная девица.
Виктор знал, как важно то, что они делали с Распутиным в Царском Селе. Это было для их общего блага. Для их успешного будущего, но… Но это грызущее и тлетворное в нем не давало покоя.
Встав на первую ступеньку, Виктор поежился. Едва коснувшись ручки, он получил мощный импульс.
Предвкушение.
«Томленное, иногда теплое, иногда колючее, словно покрывало, ожидание. Состояние, в котором я застрял, нельзя назвать приятным, но оно лучше, чем разбитый союз. Мне ничего не стоит подождать его».
Явная метка – Распутин.
Виктор зашел в дом через вход для прислуги, стараясь избежать чужого внимания. Усадьба пылала от ожидания, и Виктор мог с уверенностью сказать, кто источник столь бурных чувств. Не то чтобы его поджидали в прихожей, скорее это было бы случайное столкновение. Григорий любил подобные «случайности».
Распутин превосходно себя чувствовал в центре политической арены Империи. Он манипулировал вышестоящими, управлял нижестоящими, пробивал себе дорогу к власти, прикрываясь благими намерениями. Виктору же всё это быстро наскучило. Его привлекала другая власть. Шульский упивался другими вещами. Распутин обещал ему все знания тауматургии и слово своё он держал, только вот…
Царское Село было небогато на салюторов или приключения. Было нестерпимо скучно. Его дух требовал тайн и сложностей.
Как только Виктор оказался в своей спальне, он мигом скинул подбитое мехом пальто, закидывая его на ширму. Он действительно устал от сегодняшнего балагана, хоть тот и развлек его. Морана склонила голову на его плечо, пока он разбирался с застежками на жилете.
Да, его изнуряла эта бессмысленная канитель светского общества. В чем был смысл?
Морана приобняла его в знак согласия.
А ведь они могли бы разбежаться с Распутиным. Сейчас он был не особо нужен Григорию, у того всё было под контролем. Стоило ли предложить это Распутину?
– О чем это ты думаешь? – Голос Распутина раздался, как гром, среди ясного неба.
Виктор непроизвольно вздрогнул от чужого присутствия в своей голове. Морана заметно ослабила его бдительность, погружаясь в тягостные думы, раз он упустил присутствие гостя.
– Зачем спрашиваешь, раз уже всё услышал? – спросил Виктор, не видя смысла в отнекивании.
– Желаешь уйти от меня, Виктор?
Сейчас Григорий скрывал свои помыслы лучше, чем на балу. Что двигало Распутиным? Гнев? Досада? Раздражение? Виктор нахмурился от своего бессилия.
– Нет. Ты же знаешь, что это не так.
Уйти от Распутина? Сама мысль звучала абсурдно.
– Может, поговорим лицом к лицу? – предложил Виктор.
– Если бы ты соизволил вернуться со своих «развлечений».
Виктор бы закатил глаза на нелогичные выпады Распутина, но у него не было сил язвить.
– Я уже у себя.
– Ну, разумеется.
Едкость раздражения задела его, когда Распутин пропал из его разума. Виктор вздохнул. Иногда он ощущал себя шкодой перед Григорием, но для этого не было никаких оснований. Послышались шаги. Не прошло и минуты, как дверь в его спальню отворилась. Виктор широко махнул рукой, предлагая располагаться. Монах сел на кушетку.
– Выглядишь не очень, – заметил Распутин, словно не было недавней стычки.
– Просто устал, – отмахнулся Виктор, падая в кресло напротив. – Я сам не свой.
– Я заметил, Виктор, – проникновенно ответил Григорий, пристально смотря на него. Гордость не дала Виктору поежиться, хотя ему очень хотелось.
– Я не буду оправдываться за то, что ты там подумал, – упрямо ответил Шульский.
– Ты хочешь уйти, – повторил Распутин мысли Виктора. – Что не так, Виктор? Разве я не дал тебе всё, о чем ты мечтал?
Фраза: «Дело не в тебе, а во мне», едва не сорвалась с уст Виктора. Эта фраза горько отозвалась внутри, напоминая о некогда сделанном выборе.
Союз или Распутин.
– Виктор? – обеспокоенно позвал монах, замечая перемены на лице тауматурга.
Союз с его заманчивой свободой и обществом других тауматургов или Григорий. Просто Григорий с обещаниями или без. Неважно. Выбор был очевиден и желанен. А его скука – мелочь…
Лишь пыль на их пути.
Распутин встал с насиженного места. Виктор отметил, что Григорий настолько часто сидел там, что на кушетке осталась метка, от которой любой другой тауматург пришел бы в неистовое замешательство.
Кушетка.
«Стальное упрямство, кованное неистовой страстью и праведностью. Виктор. Виктор. Виктор. Греховность и благость судьбы. Судьба свела, но нельзя допустить, чтобы разлучила».
Явная метка – Распутин.
Виктор хмыкнул, качая головой. Он продолжал игнорировать все двусмысленные наблюдения, пока, очевидно, не станет слишком поздно.
Рука Распутина настойчиво легла на предплечье ушедшего в себя Виктора и, в конце концов, сжала запястье.
– Это всё глупости, Григорий, – прошептал Виктор, похлопывая по чужой руке. – Никуда я не уйду.
– Но тебя что-то беспокоит, – проницательно заметил Распутин.
Виктор почувствовал слабый отблеск.
Обоюдное беспокойство.
«Его тревоги – мои тревоги. Мы оба разделяем эту позицию. Мой разум – тихая гавань для его хаоса. Только я могу помочь ему. Я ему нужен, и этого должно быть достаточно».
Явная метка – Распутин.
– Я чувствую себя никчемным, и для меня это пагубно, – признался Шульский, подскакивая со своего места, но Распутин удержал его рядом с собой. – И ты это знаешь. Мне нечего делать, кроме как досаждать другим. Зачем я тебе здесь?
– Ты всегда мне нужен, мой дорогой, – уверенно сказал Распутин, и сквозь его слова и пальцы на Виктора опустилась вуаль ласки и облегчения.
– Как и ты мне, – отозвался Виктор, кажется, он раньше этого не говорил, если судить по внезапной сердечной дрожи Григория.
Признаки были на лицо. Сколько бы Виктор наблюдений не игнорировал, их количество никогда не убывало. Он не хотел делать заключений, ведь это значило снова принять непростое решение. Выбрать. Он и так был привязан к Распутину крепче необходимого. Незачем отягощать их отношения. Он уже предпочел этого мужчину свободе и семье.
Виктор прямо посмотрел на Григория, ловя отблеск тяжелых, запретных мыслей. Соблазн был велик и крайне опасен. Виктор всегда отмахивался, и ему стоило сделать это вновь. Стоило бы.
Их губы встретились после многозначительных переглядываний. Виктор не мог сказать, кто потянулся первым. Да и было ли важно? Он не хотел и одновременно хотел этого. Как и сам Распутин, Виктор противился и глушил эту непозволительную тягу.
Виктор выдохнул, цепляясь за кафтан Распутина. Ладони Григория обхватили его голову, увлекая в бескомпромиссный поцелуй. Властность чужих рук не оставляла простора для инициативы, и Виктор уступил. Он не против чужого доминирования, если это был Григорий. Ему можно было подчиниться. Ненадолго.
Им было бы проще без этого довеска. Шульский верил, что Григорий был того же мнения, но они оба не могли остановиться. Виктор знал, что, переступив черту, вернуться сложно. В их случае невозможно. Непосильная страстность и горячность Распутина, которую он заметил ещё при знакомстве, могла сжечь. Вполне вероятно, Виктор противился своему же совету и сблизился с Григорием настолько близко, что до огненной гибели оставалось всего ничего.
Почему он вообще считал, что ещё жив? Наивный тауматург. Он уже давно обратился пеплом, не так ли?
–Что же ты делаешь со мной? – обреченно прошептал Распутин, отстраняясь от него.
Чужая страсть обожгла восприятие Виктора, ослепив. Если для него Григорий был подобен пламени, то кем он был для чудотворца? Ему нестерпимо хотелось узнать, что за образ преследовал Распутина. Их обоюдное влияние было очевидно, несмотря на многократные попытки манипуляции со стороны Распутина. Сам Виктор был не лучше.
Что они делали друг с другом?
Виктор бы пошутил или съязвил, но вопрос на деле был серьезный.
Шульский ещё никогда так не концентрировался на другом человеке. Каждая клетка чужого тела была готова поведать ему историю. За закрытым, черным кафтаном томились страсти, о которых Виктор знал только по считыванию меток и из слухов о сладострастии Распутина. Необычно было оказаться в вихре чувств, в руках этого человека. Их тянуло друг к другу с первой встречи. И, если Виктор мог прикрыться благодарностью за спасение, то у Распутина оправдания для их странных отношений не имелось. Они были сильнее вместе, но каждый был достаточно амбициозен, умен и расчетлив, чтобы предать другого в угоду своим планам. Виктор бы не стал предавать Григория, конечно, но вот, что творилось в разуме Распутина – было загадкой. Они могли погубить друг друга, от того мысль разойтись казалась всё более разумной.
– Не думай об этом, – прошептал чудотворец ему в губы, продолжая неотрывно смотреть ему в душу. – Прошу, Виктор.
Виктор прикрыл глаза, снова сближаясь для поцелуя. Усы щекотали щеки, но ещё сильнее щекотала робкая нежность и благодарность. Поцелуй углубился. Восприятие оголилось для голодного желания, а тело для знакомых рук.
Им стоило остановиться, пока не поздно.
Им стоило поторопиться, пока кто-то не передумал.
Виктор никогда не стремился к особой близости. Следы любви он читал на простынях, цветах и украшениях. Виды обожания, одержимости, собственничества, мании были ему прекрасно известны. Он видел грани разнообразных чувств и их последствия, от того они перестали интересовать его. Со временем Шульский сделал заключение, что всё разнообразие этого вороха хаотичных чувств сводилось либо к пугающему одиночеству, либо к банальной похоти. Виктор не был один. Виктор не желал плоти.
Так почему он не мог остановиться? Почему с каждым шевелением чужого языка, его мысли меркли? Почему из всех встреченных людей, он выбрал этого опасного, хитрого, властного мужчину? Почему чужая страсть ощущалась как собственная?
Виктор отстранился от поцелуя, жадно вдыхая воздух. Это мимолетная разлука, словно кислород, только добавляла силы этому буйству. Григорий обхватил его лицо теплыми ладонями, лаская щеки пальцами. Виктор горел изнутри, и это было не то пламя, что он смог бы потушить. Был ли это его огонь или же это зараза от чудотворца? Что-то внутри него, что никогда не станет прежним. Что-то, что он больше никогда не сможет игнорировать. Виктора распирало от инородного в нём. Будто под сердечным мороком Шульский задыхался от едкого дыма. Он сглотнул, поднимая взгляд на Распутина. Пронзительные синие глаза смотрели на него с давящим неверием и благоговением.
Пламя.
«Буквы невольно складываются в определенное слово, которое никогда не будет произнесено между ними. В этом чувстве слишком много всего. Оно темное и пугающее. Оно яркое и искреннее. Оно жаждет обладать и отдавать».
Явная метка – Распутин.
Виктор кратко коснулся чужих губ, стараясь унять сердце. Он, правда, не знал чье именно. Если то, что он почувствовал, было частью Распутина… И эта «часть» была обращена на него…
У Виктора были серьезные проблемы. Сила таких чувств могла стать на самом деле чем угодно: оружием, ловушкой, зависимостью, благом. До ненависти был один неверный шаг, который Виктор мог сделать по незнанию.
– Я не собираюсь покидать тебя, – уверенно сказал Виктор, млея под осторожными касаниями, за которыми пряталось разрушающее пламя.
Если то было в Григории, что же было в нём самом? Что он мог привнести в душу чудотворца? Чем на этот раз они обменялись, усилив и без того прочную связь?
– Хорошо, – лаконично отозвался Григорий.
Распутин словно молился про себя, но тауматург слышал только это слово с примесью облечения. Виктор не чувствовал облечения. Чувствуя ласковые поцелуи на своем лице, которые совершенно не сходились с внутреннем пылом чудотворца, Виктор понимал, что коснулся души Распутина случайно. Он не должен знать о той глубине, что сокрыта в Григории по отношении к нему.
Виктор положил свои руки поверх ладоней Распутина, отнимая их от своего лица. Григорий сжал его ладони, но Виктор лишь улыбнулся, легко касаясь губами чужих пальцев.
– Ты обещаешь?
Виктор вопросительно поднял брови.
– О чем ты?
– О том, что не покинешь меня, – серьезно сказал Распутин.
– Я ведь уже давал тебе слово, – заметил Шульский, намекая на события в Варшаве.
– То было… другое.
Григорий был прав, но Виктору было не по себе после откровения. Также он понимал: «Один неверный шаг, и оба пострадают».
– Что ты хочешь, чтобы я пообещал? – риторически спросил Виктор. – Я буду с тобой до самого конца, каким бы он ни был. Кем бы мы ни были. Сможешь ли ты поклясться в том же?
– Да, – едва слышно ответил Григорий. – Ты и я, Виктор. Это всё, чего бы я хотел.
Распутин притянул его к себе для крепких объятий. Виктор, сглатывая, обнял его в ответ. Он уже не горел, как ранее, но костер чужого вмешательства оставил в нём ожог. Виктора всё терзал вопрос, что оставил он сам Григорию, но, спросив, покажет свою осведомленность. Ему стоило разумнее использовать полученное знание.
– Останешься? – спросил Виктор.
– Не сегодня, – хмыкнув, ответил Распутин, перебирая густые волосы тауматурга.
Виктор притянул его для нового поцелуя. Глубокого, но не долгого.
– Тогда ступай к себе, – попросил Виктор. – Этот вечер был утомительным.
Григорий продлил их прощание, снова целуя податливый рот. В нём кипело нетерпение, но оно успешно сдерживалось чем-то, чего раньше в нём не наблюдалось.