Примечание
от 08.07.2015
Даниил стоит на краю отвесной скалы. Наверху – затянутое серыми облаками небо, внизу – яростно бьющиеся об острые камни волны. Ветер доносит до него запах моря, треплет волосы, развевает полы расстёгнутого плаща. Так хочется стать птицей… Ощутить вкус настоящей свободы…
Даниил прикрывает глаза, раскидывает руки в стороны и чувствует, что летит…
А в следующий миг чьи-то сильные руки обхватывают его за талию, потом резко разворачивают и встряхивают, вцепившись мёртвой хваткой в плечи.
Бакалавр не сразу осознаёт, что стоит уже не на скале, а на верхней площадке Многогранника. Не сразу различает и лицо того, кто так бесцеремонно вырвал его из прекрасного видения. Только когда его встряхивают ещё раз, Данковскому наконец-то удаётся сфокусировать взгляд и встретиться с ясными глазами, пристально и даже как-то осуждающе глядящих на него из-под и без того вечно нахмуренных, а теперь уж как-то совсем грозно сдвинутых бровей.
– Бурах? – совершенно безэмоционально произносит Даниил. – Что ты здесь делаешь?
– То же самое я собирался спросить у тебя, – рычит Артемий, сильнее сжимая пальцы на плечах Данковского, и тот невольно морщится от боли. – Совсем уже двинулся? Или хочешь пойти по стопам своей ненаглядной Евы?
Даниил удивлённо приподнимает брови, невольно отмечая, с каким презрением менху произнёс имя ныне покойной хозяйки Омута – буквально выплюнул, – и, сам того не ожидая, начинает хохотать. Громко и надрывно, запрокинув голову, почти до слёз.
Хлёсткая пощёчина немного отрезвляет. Не приводит в равновесие окончательно, конечно – тут даже на ногах равновесие удержать трудно, рука-то у Бураха тяжёлая, – но хоть на смех на грани истерики уже не тянет, и то ладно.
– Ева не моя… Всегда раздражала меня, я даже не скорблю по ней… – непонятно зачем говорит Даниил, отводя глаза. – И не нужна Многограннику моя душа, Бурах. У него есть своя собственная. Только послушай, как звенят его хрустальные грани…
– Это от моего удара у тебя в ушах звенит, – фыркает Артемий, подхватывая Данковского под локоть, намереваясь увести куда угодно, только бы подальше от этой непонятной бумажной загогулины, гордо именуемой Многогранником. – Пошли отсюда.
Даниил вырывается и как-то затравленно смотрит на менху. Тот обречённо вздыхает, разжимая руку, и тихо бормочет:
– Чёрт с тобой, ойнон… Хоть прирасти к этой проклятой башне, больше я с тобой носиться не стану…
Артемий старается быть равнодушным, но чуткий слух Даниила не обманешь – не укрылось от него, как дрогнул голос Бураха, когда он, демонстративно развернувшись спиной, собирался уйти. Резко подавшись вперёд, Данковский успевает схватить менху за плечо и развернуть к себе. Внимательно вглядывается в его лицо, словно пытаясь найти в нём какой-то подвох, тянется к нему рукой, очерчивает пальцами острые скулы. Что же он такое?
Волосы у Артемия светлые и жёсткие, словно сухая трава. А глаза синие-синие – совсем как небо над Степью летом. Кажется, что Артемий – и есть сама Степь. И Даниил вдруг ловит себя на мысли, что хочет раствориться в ней, стать её частью. Научиться слушать дыхание земли и чувствовать травы.
Вот и твирью повеяло… Запах её терпкий, кружит голову так, что ноги не держат. И в следующий миг Даниил уже лежит на нагретой солнцем земле, и горячий степной ветер обдаёт его лицо. Или это дыхание Артемия?
Даниил и представить себе не мог, что эти руки, хладнокровно вырезавшие не одно сердце, могут быть такими ласковыми, а губы, с которых слетело не одно язвительное словечко, такие мягкие и тёплые. И этот контраст ему даже нравится.
А Артемию до безумия нравится, как Даниил сбивчиво шепчет что-то ему в губы, и шёпот его похож на тихое змеиное шипение. Как скользит по шее его прохладная ладонь, как грациозно он извивается от ласк – точно змей. И кто сказал, что змеи – гады и не могут быть красивыми? А какие у него глаза… Тёмные, глубокие, что ночное небо, и блики на них – будто звёзды…
Вот и небо над Степью, которое ещё минуту назад было лазурно-синим, стремительно темнеет, и зажигаются на нём мириады ярких звёзд. И ветер уже не горячий, но трясёт Даниила вовсе не от холода. Внутри него разливается такой жар – посильнее песчаной лихорадки. В глазах на миг темнеет, а когда он приходит в себя, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, видение снова рассеивается. Нет больше ни запаха твири, ни звёздного неба над головой. Только Артемий остался, и Данковский жмётся к нему, боясь, что и он сейчас исчезнет вместе с видением. Бурах, словно прочитав мысли своего коллеги, друга, а теперь и любовника, обнимает его крепче, давая понять, что никуда не денется. Хочет что-то сказать, но изящная прохладная ладонь не даёт словам сорваться с губ.
– Молчи. Слова сейчас только всё испортят, – шепчет-шипит Даниил, устало прикрывая глаза. – Давай лучше… насладимся тишиной. Вместе.
Артемий охотно принимает предложение и затихает. Абсолютная тишина не давит, а наоборот – успокаивает. И менху в какой-то момент кажется, что он слышал хрустальный звон…