— Мин-сюн, скажи, ты когда-нибудь целовался?
Несмотря на то, что Ши Цинсюань всегда щебетал без умолку, вопрос прозвучал куда более неожиданно, чем гром среди ясного неба. Хэ Сюань на секунду застыл и едва не выронил свиток, в который прежде внимательно вчитывался, в отличие от юноши, чье теплое плечо едва ощутимо касалось его собственного. Он должен был заниматься ровно тем же, но предпочел бездельничать, пока работы с каждым часом становилось только больше. Скромному Повелителю Земли не было никакой нужды искать помощников, тем более, что к обязанностям он всегда подходил со всей ответственностью трудолюбивого бога, умело скрывающего под внешней оболочкой почти всемогущего Непревзойденного Князя демонов. У Повелителя Ветров дел, как и помощников, всегда собиралось куда больше, но раздражающая привычка отвлекаться на ерунду и разбираться со сложными проблемами лишь тогда, когда они достигнут необъятных размеров и попросту не поместятся ни в одном укрытии, все никак не исчезала.
Когда-нибудь эта привычка обязательно сыграет с Ши Цинсюанем злую шутку, и тогда точно станет не до смеха, болтовни и глупых вопросов, от которых в голове становилось совсем пусто, будто мысли разом замели все следы и поспешили убежать куда глаза глядят. Хэ Сюаню было бы впору злорадствовать не изредка, а постоянно, без остановки, да только одно мешало — никакие замечания не уберегут от сомнительной участи оказаться в компании Ши Цинсюаня, когда тот наконец отвлечется от мелочей и заметит главное. Сколько бы Хэ Сюань ни говорил обидных слов, насквозь пронизывающий голос колкий яд раз за разом растворялся в мягкой сладости лучших вин, которыми играл чужой смех. Жаль только, сам он всегда предпочитал терпкие, но неизменно становился на грань. Один неосторожный шаг, неловкое движение, мимолетный взгляд не туда, и он, сам Хозяин Черных вод, перестанет касаться заветной сладости лишь кончиками пальцев, а упадет целиком и утонет навек.
— Тебе зачем это знать? — наконец отозвался он после долгого молчания.
Если бы не прожигающий взгляд бирюзовых глаз, вопрос, к худу или к добру, так и остался бы без ответа. Впрочем, для измотанных и без того нервов, которые следовало поберечь, совершенно не к добру. Терпение не безгранично даже у мертвых, пускай Хэ Сюань и выглядел материальным доказательством обратного: за несколько сотен лет рядом он по-прежнему не задушил собственными руками ни Повелителя Ветров за особенно раздражающую выходку, ни его ненавистного старшего брата. Хотелось сказать, что такое великодушие стоило дорого, прикрыться неподходящим временем, давними договоренностями и долгом, о котором легче забыть, чем отдать, но мертвое сердце, рядом с этим мальчишкой порой непростительно напоминающее живое, не даст солгать. За всеми этими, без сомнения, весомыми причинами крылась другая, куда более постыдная, — он уже оступился.
— Чтобы знать, кого попросить научить меня, конечно.
Хэ Сюань снова замер и промолчал, но, впервые, не оттого, что не хотел отвечать, а оттого, что не знал, как ответить. Он привык к нелепым шуткам, посмеяться над которыми мог только настоящий глупец, привык к притворным жалобам на излишнюю грубость, пока цепкие руки ни на секунду не отпускали локоть, и даже к мимолетным приступам тоски, проскальзывающим лишь тогда, когда Ши Цинсюань расслаблялся после выпитого кувшина вина. Конечно, за долгие столетия приходилось слышать от него много выходящего за любые рамки приличий, да и видеть не меньше — чего стоили только постоянные перевоплощения в женщину! Но чтобы говорить о подобном? К такому Хэ Сюань оказался совершенно не готов. Не готов настолько, что всерьез задумался над словами.
Если он откажет, грубо и едко, в своей привычной манере, возможно, взбалмошный и упрямый Повелитель Ветров, как всегда, рассмеется и отступит. Но что, если он всерьез надумает обратиться с подобной просьбой к кому-то другому? К счастью, сердце Хэ Сюаня уже не способно биться, иначе наверняка заныло бы от болезненного укола, чтобы в следующий миг так же неожиданно затрепетать от разливающегося в груди облегчения. Ши Цинсюань дружен со многими небожителями и столь же многими обожаем, вот только… разумеется, никому, кроме своего «Мин-сюна», он не посмеет сказать подобного. Несмотря на то, что улыбка и смех Его Превосходительства доступны едва ли не каждому встречному, прикосновения — робкие и едва ощутимые, когда пытался как можно незаметнее поправить заколку, отчаянные и твердые, когда с притворным возмущением хватал за руки, утягивая за собой, осторожные и нежные, когда убирал с лица выбившиеся из прически волосы, — принадлежали одному лишь «Мин И», никому другому.
Но что будет, если согласится сам Хэ Сюань? Он посмотрел на чужие губы, алые, слегка приоткрытые и расслабленные, и вздохнул, болезненно, почти обреченно. Если согласится, то наверняка не сможет ничему его научить, потому что и сам толком не помнил, как это правильно делать. Нужно быть мягче или грубее? Настойчиво вести или неустанно следовать? Мимолетно коснуться или растянуть удовольствие?
— Что за бесстыдство, — проворчал он вместо ожидаемого ответа, но сам не понял, кому на самом деле обращен упрек. Впрочем, после стольких проведенных бок о бок лет, такого ответа от «лучшего друга» Ши Цинсюань наверняка и ждал.
— Ха-ха, брось, Мин-сюн, — он, как обычно, рассмеялся, и раскрыл веер, прикрывая губы. — Ты ведь не думал, что я всерьез?
Вот только Хэ Сюаня этим смехом давно не провести. Он уже знал, куда нужно смотреть, чтобы обнажить хорошо спрятанное волнение. Пускай дрожащие губы скрыты, свободная рука все-таки потянулась поправить и без того идеально закрепленную в волосах заколку притворно-кокетливым жестом. Значит, Ши Цинсюань все-таки серьезен? Или это только обман разыгравшегося воображения, а на деле он просто испугался, что перегнул палку?
— Возвращайся к себе, у меня есть другие дела, — только и сказал Хэ Сюань. Очевидно, к прошлой теме возвращаться он совершенно не собирался, по крайней мере, вслух.
— А как насчет того, чтобы позвать за компанию лучшего друга? — Ши Цинсюань воодушевился, как и всякий раз: даже захлопнул веер, открывая взгляду широкую улыбку, до отвращения дружелюбную.
— Мы не друзья — ответил Хэ Сюань, ни на секунду не уступая привычному холодному тону. — Уходи и займись своими делами.
Вопреки собственным словам, он первым свернул недочитанный свиток и поднялся, чтобы уйти в полной тишине. Ши Цинсюаню точно хватит ума не оставаться в пустом дворце, а Хэ Сюань из-за этого проклятого разговора потерял счет времени. Он мог сколько угодно пропускать мимо ушей глупую болтовню без цели и смысла, но почему-то за те обрывки фраз, которые более прочих стоило оставить без внимания, память цеплялась поразительно крепко, а потом долго выбрасывала на поверхность в самые неподходящие моменты.
Даже в Черных водах, обволакивающих сознание безжизненной тишиной, звонкий голос не растворялся, заставляя раз за разом вспоминать этот бессмысленный и ничего не значащий вопрос. Неужели он правда не умел? Даже во время короткого, но малоприятного разговора с Хуа Чэном слух резали отголоски нервного смеха, по-прежнему звучащего в голове. Неужели он правда хотел? Даже глубокой ночью, вернувшись во дворец Повелителя Земли, Хэ Сюань отчетливо ощущал немое присутствие Ши Цинсюаня: все пустые вазы, дорогие украшения и даже чересчур пестрые подушки принес именно он. На чистом столе, откуда ожидаемо пропали все свитки, осталось то, чего точно раньше не было, — несколько крупных налитых солнцем персиков. В том, кто их оставил, не возникло никаких сомнений.
«Ты когда-нибудь целовался?» — снова всплыл в голове мучительный вопрос. Неужели ему правда это нужно?
Хэ Сюань взял один из фруктов и жадно вдохнул сладковатый аромат, который неустанно преследовал его день за днем несколько сотен лет подряд. От самого Ши Цинсюаня тоже всегда пахло персиками, легко, едва ощутимо и неприлично нежно, но стоило лишь расслабиться, раствориться в пьянящей сладости, как ее тут же, с первым порывом ветра, прогоняла отрезвляющая свежесть первой листвы. Будут ли его губы такими же мягкими? Хэ Сюань прикрыл глаза, пододвинул спелый фрукт ближе к губам и невесомо коснулся, прежде чем успел отмахнуться от несвойственных себе мыслей и вонзить зубы в розоватый бочок. Это всего лишь еда, ни больше, ни меньше, и ее нужно есть, а не забивать голову всякими бесстыжими мыслями о не менее бесстыжем Повелителе Ветров. Впрочем, кое-какую из них здравый смысл все-таки не успел прогнать.
— Если ты хочешь научиться целоваться, — наконец Хэ Сюань сказал то, что обдумывал далеко не первый день. — Практикуйся на персиках, а не на людях.
В один из немногих вечеров, которые в шумной компании Ши Цинсюаня можно было по-настоящему назвать хорошими, они сидели совсем рядом на вершине холма, откуда открывался прекрасный вид на сияющую огнями столицу. Пускай Хэ Сюань вслух говорил, что согласился прийти сюда только из-за еды, ему тоже нравилось издали наблюдать за городской суетой и молча гадать, когда же наступит момент долгожданного покоя, а звезды наконец озарят стремительно темнеющее небо. Он заметил недоумевающий взгляд и словно в подтверждение собственных слов достал из плетеной корзины персик, не такой крупный, как те, что обнаружил тогда на своем столе, но от этого не менее сладкий.
— О, так Мин-сюн думал о моем вопросе, — Ши Цинсюань, конечно, рассмеялся. Его щеки немного покраснели от выпитого вина и прохлады вечернего ветра. — Приятно слышать.
— Больно нужно думать о такой ерунде, — он фыркнул, но так и не смог найти в себе силы отодвинуться, когда Ши Цинсюань повернулся и посмотрел прямо в глаза цепко и внимательно, будто пытался отыскать в них потерянное. Почему он вообще сидел настолько близко?
— Раз не нужно, то и не думай, — великодушно согласился Ши Цинсюань и вновь отвернулся, чтобы сделать еще глоток из единственного полного кувшина. Только совсем пьяный, он прятал волнение за вином и забывал глупо смеяться. Хэ Сюань это знал, ровно так же хорошо, как то, что после оставшегося кувшина Повелитель Ветров никуда не сможет добраться без помощи. Раз так, самое время осадить его.
— Эй, — позвал он, но напрочь забыл, что хотел сказать, когда Ши Цинсюань повернулся.
Бирюзовые глаза пьяно блестели, щеки раскраснелись куда сильнее, а губы расслабленно приоткрылись, снова, как в тот проклятый день, когда с них сорвался тот проклятый вопрос. Порыв прохладного ветра игриво потрепал волосы своего Повелителя, и заколка, которая и без того едва держалась, совсем упала. Хэ Сюань наощупь вернул фрукт обратно в корзину, ведь сейчас в нем не было никакой нужды. Он совершенно не ведал, что творил, но в то же время был уверен в каждом действии тверже, чем в собственной смерти. Ему правда это нужно. Он правда этого хотел. И он правда… не умел, точнее, не помнил. Но какая, в сущности, разница?
Он решительно протянул руку, обхватил пальцами подбородок и резко приблизился, грубо касаясь губ, с которых еще не успел исчезнуть вкус сладкого вина. Такого сладкого, которое никогда не любил Хэ Сюань, но в котором сейчас тонул окончательно, бесповоротно, без возможности выбраться. Он давно оступился, и погружение в эту сладость с головой оставалось вопросом времени. Ши Цинсюань ответил на требовательный поцелуй неумело, робко, но едва ли подобное могло смуть того, кто сам толком не помнил, что делать, и, увлекшись, слишком сильно прикусил чужую губу.
— Ого, Мин-сюн, — казалось, прошла целая вечность, прежде чем они оторвались друг от друга, пытаясь отдышаться. Вернее, пытался отдышаться один только Ши Цинсюань. Хэ Сюаню вовсе не нужно было дышать, разве что делать вид. — Так значит, ты хочешь учиться вместе со мной?
— Обойдешься, — проворчал он, но в ответ услышал только смех. Не нервный и не притворный, а заливистый, счастливый, настоящий.
— Ни за что! — он придвинулся ближе и снова коснулся поджатых губ «Мин И» своими, легко и дразняще, не целуя, а лишь ожидая.
Ши Цинсюань словно знал, что теперь не услышит отказа, а Хэ Сюань, как и в любой другой раз, просто не смог не поддаться, не тогда, когда этот мальчишка был настолько искренним, настолько спокойным, настолько счастливым. О том, что случится, когда разум Повелителя Ветров станет чистым, лучше даже не думать, как и о заботах собственного. С этим Хэ Сюань разберется как-нибудь в другое время и в другом месте. Сейчас не было ничего значимее мягких губ, по-прежнему неумело отвечающих на куда более уверенный поцелуй, горячих рук, крепко обвивающих шею, и проклятого сводящего с ума запаха персика. И плевать, что случится потом, даже если до конца времен придется делать вид, будто этого мгновения никогда не существовало.