А знаешь, мой лада, есть люд за горами
Без слез, без богов, без любви.
У них неживая земля под ногами,
А руки и думы в крови.
У варваров мечи и речи булатны,
Ты с ними сразишься не раз.
Они так жестоки и так непонятны,
Но чем-то похожи на нас.
(с) Natural Spirit, «Колыбельная»
— …не подобает жити на земле каана и Батыя не поклонившися им [1].
Таково было решение княжеского роду. Давнее, уж десять лет тому. Отныне владельцем земель русских почитался хан ордынский, лишь он решал судьбы княжеств Смоленского, Владимирского, Тверского и прочих. Сей же день Ваня слушал речи княжича, ушам своим не веря: его, одно из воплощений Руси, требовали к золотоордынскому двору, хотела взглянуть на него княгиня тамошняя. И ни единого пути отвертеться, а попробуешь — слезами умоешься.
Хладным камнем ворочался в груди страх, дланью ледяной объял сердце. Не все воротиться домой от Орды смогли, да выбора-то не было. Ваня топнул было ногой — не пойду никуда, пусть князь идёт! — да по шее получил, чтоб рот не разевал. Но как же это — его, саму русскую землю и русский люд, под копыта какой-то кобылицы татарской?
Ой затопчет та его да убьёт!
— Иной веры они, иного разуму, черти! — кричал он князю своему, но тот лишь грохнул кулачищем о стол.
— Вот тебе писало, — протянул он Ване палочку с закруглённым концом, — вот тебе, так и быть, пергамен. Пиши письмо сестрице, совет спроси. Мне делу до Киева града и его дум нет, но тебя она пусть успокоит!
Разобиженный, Ваня принял и писало, и пергамен — вещь оченно драгоценную. Весна уж на дворе, вскорости лодьи из Новгорода до Киеву пойдут. К лету надлежало быть в Каракоруме — обиталище самого дьявола. Успеется ль? Князь рыкнул на Ваню, и Ваня сдриснул — письмо писать старшей сестре. Та тож пострадала от рук татарских, супостаты явились во её грады, разорили их, подчинили… Разделила Оля одну с Ваней судьбу.
Матушки боле не было [2]. Ваня всхлипнул, корпя над письмом. Снесла матушке голову кобыла татарская, черноголовая, как сама ночь. Чёрная, темнолицая, темноглазая, не то что те свет, солнце да жито колосящееся, что будто вплелись в косы матери, не то что небо и реки, что смотрели на Ваню из её глаз. Только сестрица старшая осталась, да разве ж могла она защитить? Посылали его теперь на погибель — в Каракорум. Собирала княгиня татарская воинов, одного с десяти дворов [3], и так из десяти княжеств, детей почившей Киевской Руси, пал её выбор на Ваню. Надобно было поидти к цесарю во Орду.
Не совета Ваня спросил у Оленьки, а поплакал ей об том, над чем властен не был. Недоставало сил. Как быть, недоставало разуму. Устал Ваня был, истощён. Да делать нечего. Вышедши из избы, он улыбнулся. Решивши не показать своей слабости чёртовой ордынской каанше, Ваня у реки передал письмо послам, что в Киев путь держать собирались, и проводил их взглядом до самого стыку неба, воды да суши. Через сколь много дней придёт-то ответ? Ваня уж будет идти на восток. Князь его сей час посещал епископа да поведывал ему речь свою об том, что в Орде их с воплощением земли русской ждут. Ваня ведал и разумел: грозная беда пришла из Великой Степи, и раз Оля охраняла сердце Руси и запад, Наташа — север, то Ваня должен был держать восток.
Отныне, раз матушка померла, её детям надлежало жить самим. Самим, самостийно — по отдельности, значит? Когда Ваня бывал в Киеве в последний раз? И князю его до Киева дела не было. Почему, изливши душу в письме да гонцом послав его, Ваня нашёл покой? Покой — и силу внутреннюю, веру, что беда как пришла, так и уйдёт.
Давным-давно матушка пела ему колыбельную — о людях, что за горами, в необъятной грозной степи. Их руки, их думы — в крови; сердца и речи — булатны. Предстоял бой, много сражений. Слышал Ваня, что княгиню татарскую звали не то Катулун, не то Кутулун.
— Хутулун, маленький орус, — глядючи на него, улыбалась черноглазая, черновласая, тёмная лицом девица верхом на коне.
А рядом с нею, с надменным видом, стояла такая же черноглазая, такая же черновласая, такая же тёмная лицом, но другая — изящная, красиво да богато наряженная красавица в одеждах до самой земли. И власы не в косе, а распущенные, свободно тянулись до самых колен.
— Покажи ему здесь всё, Ван Яо, — насмешничая, дала Хутулун поручение прекрасной деве в прекрасных одеждах.
Рекомой Яо. Совсем не по-татарски звучало. Что эта дева за край дивный? Она метнула на Ваню всё так же надменный, но не без любопытства взгляд, и ожёг он его точно хлыстом. Почему-то Ване примстилось, что только что он узрел судьбу свою.
Но боязно было хоть рот раскрыть. Во враждебной, пустой необъятной степи, за которой, оказывается, ещё страны есть — страны с волосами и глазами чернее ночи. Однако грел Ваню, поддерживал ответ, который он хранил под одеждами у сердца. Из Киева ответ.
«Береги себя».
[1] Юрий Селезнёв. Картины ордынского ига, с. 37. Как известно, русские князья ездили на поклон к хану Золотой Орды за ярлыками на свои княжества.
[2] Имеется в виду Киевская Русь.
[3] Монголо-татары посредством переписи установили количество хозяйств, с которых взимались налоги на всей территории империи (т.е. не только на Руси, но и в Китае, Персии и так далее). Исходя из этого числа, были установлены мобилизационные нормы. Согласно «Юань ши» (истории монгольской династии Юань), от каждых десяти хозяйств в случае мобилизации выставлялся один боец. То же относится и к русским территориям (не украинским, Оля отдельный персонаж и история не о ней).