Джереми не робеет перед чудовищами, готовый рвать их плоть голыми руками. Джереми играючи ломает шеи подосланным убийцам, и брезгливо вытирает руки о белоснежный платок. Джереми впадает в бешенство и испытывает необъяснимый трепет в присутствии старшего брата. И именно поэтому он просто хочет сдохнуть, ведь если убийцам можно свернуть шеи, то к Деону ему даже мельком не прикоснуться. Что ещё хуже — Деон был страшнее любого чудовища. В такие моменты он чувствовал себя чёртовой псиной, которую посадили на цепь.
Ему проще закрыться в комнате и не вылезать, пока Деон не смоется на очередное задание отца, но властные руки сжимают плечи до почти слышимого хруста. Ублюдок.
Он сбрасывает с себя чужие ладони, вырываясь, и напарываясь на острый взгляд красных глаз, скалится в ответ, замахиваясь. Ком раздражения, предвкушения и обыкновенной желчи мешает дышать, а когда кулак встречается с твёрдой поверхностью стены напротив головы старшего брата, Джереми лишь цыкает и быстро уходит, игнорируя колючий взгляд в спину.
Деон — это боль. Джереми знает об этом не понаслышке, прекрасно знакомый с синяками-вселенными и ссадинами. Деон оставлял их будто невзначай, словно и не специально вовсе, а после равнодушно скрывался в пустоте коридоров. В самом деле — ублюдок.
По стеклу стучит дождь и Джереми вынужден сидеть в библиотеке, изучая старинный талмуд с зельями. Скукотища.
Пока чужие длинные пальцы не переворачивают очередную страницу, а за спиной не обнаруживается дорогой старший брат. Джереми едва подавляет скрежет зубов, и лишь стискивает кулаки, вспарывая ногтями кожу на ладонях.
Их отношения — сплошная прелюдия, болезненная до побелевших костяшек пальцев. Иногда Джереми слышал пронзительные крики. Свои собственные крики.
Деон скользит пальцем по строчке с описанием свойств какого-то зелья, внимательно вчитывается в текст, будто ему есть до этого дело. Джереми слышит стук чужого сердца и разбивающиеся о подоконник капли воды. Снова шелест страниц и тёплое тело Деона прижимается к нему со спины, одним движением пресекая все попытки вырваться. Ненависть смешивалась с тревогой с каждой перевёрнутой страницей, а затем пришло осознание собственной беспомощности.
У Деона длинные тонкие пальцы, пахнущие шалфеем — Джереми не обманывается, чувствуя от них медный запах крови, — которые почти разрывают его на части. И это чертовски больно. Словно в насмешку, Деон кладёт левую ладонь ему на шею, ласково поглаживая артерию. И сжимает, с силой давит на кадык, перекрывая поступление воздуха в организм.
Джереми готов бежать с криками, вцепиться зубами в чужую глотку, вырываться до синяков и просто банально расплакаться. Деон красиво тянет губы в усмешке, упиваясь его бессилием и временной покорностью.
И страница снова с тихим шелестом переворачивается. Время текло, они всё ещё в библиотеке, только Джереми невольно тянется к шее.
И срывается с места, сбивая книги со столов, поднимая пыль, и упорно старается не замечать насмешливого взгляда.
Деон даёт ему десять минут, чтобы скрыться. А дальше Джереми должен либо умереть где-то за страной, ведь от Деона нигде не спрятаться, либо достойно принять вызов. Ни первое, ни второе ему не нравилось. Достоинство терять неприятно, но вновь показывать своё бессилие он не намерен. Проще сдохнуть, перекусив Деону хребет.
— Сволочь, — шипит Джереми, когда Деон тянет его за волосы, приподнимая над пыльным полом подземелий.
— Ты всего лишь добыча.
И это больно режет по самолюбию.
Деон больно впивается ногтями в кожу бёдер. На тёмных простынях, что холодят оголённую кожу, Джереми похож на ту самую бабочку в паутине, что запутывается лишь сильнее.
У таких, как Деон, нет сердца.
А Джереми скалится в подобии улыбки, с размаху царапая Деону скулу. Из горла рвётся безудержный хохот, и боль в запястье, что Деон сжал слишком сильно, казалась такой ненастоящей, поверхностной.
— Стервец, — игнорируя кровь, что струёй текла по щеке, Деон усмехается, выворачивая запястье до хруста.
— Подонок, — Джереми почти плюётся, дёргаясь под Деоном, навалившегося на него почти всем весом. Попытавшись укусить брата за шею или лицо, Джереми лишь больно бьётся о подушку, чуть не задохнувшись. От резкой перемены положения у Джереми кружится голова, а Деон профессионально связал его руки за спиной.
Таких, как Деон, не волнуют чужие крики. Такие упиваются скулежом и всхлипами, самозабвенно сцеловывая солёные крупные слёзы.
Джереми просто сгорает. В венах словно пламя, а в глазах постоянно плыло. Это казалось чем-то невероятно обжигающим, когда Деон касался его кожи, сжимал до синяков и кусал плечи и шею. В какой-то момент Джереми потерял смысл происходящего, задыхаясь от нехватки воздуха, скуля от ноющей боли в мышцах, утопая во всепоглощающем удовольствии.
Деон дал ему десять минут, чтобы отдышаться и прийти в себя после яда. Десять минут на то, чтобы восстановиться. Десять минут на слабость.
А ещё Деон нежно перебирал своими невозможными пальцами чёрные волосы Джереми, почти ласково целуя плечи и лопатки.
А затем, после того, как брат разрежет верёвки и небрежно укроет уставшее тело, оставляя Джереми одного на огромной кровати, они вновь играют в кошки-мышки. Это похоже на безумие, но Джереми научился находить в нём какой-то извращённый азарт.