Музыка его убивала

Музыка спасала Хан Джисона.

Но Ли Минхо она убивала.

Ну или он так считал: с самого маленького возраста Минхо был обречен на танцы. Его родители, звезды танцевального мира Кореи, мечтали, чтобы их сын продолжил их славную традицию. Они направили его на уроки танцев, надеясь, что он унаследует их талант и грацию. Но жестокая действительность оказалась суровой: Ли Минхо не обладал тем же природным мастерством, что и его родители. Он видел гнев и разочарование в глазах родителей и знакомых, которые не понимали, как сын одних из лучших танцоров Кореи мог быть так сильно плох в танцах и не иметь такого же таланта, грации и пластичности, как его родители. Минхо и сам этого не понимал.

Его движения были неуклюжими, словно деревянными, и каждый шаг на танцполе был для него испытанием. Он чувствовал себя как птица, лишенная крыльев - неспособной покорить высоты, которые от него ждали родные. 

Его тело, будто источник его страданий, отбрасывало тени отвращения к себе, музыке и танцам, его движения были оскорблением для грации и великого имени его родителей. Каждый прыжок, каждый вихрь – напоминал ему о его собственной неспособности достичь тех высот, к которым стремился. Горечь его слез на лице стала тенью, закрывающей его душу и сердце от света и радости. Отчаяние и печаль окутали его, как холодная мгла вокруг падающей звезды, обреченной на уничтожительное падение, такое же уничтожительное, как чувство несоответствия, порождаемое оглядыванием за собственными недостатками. И вечные презрительные взгляды одногруппников лишь больше подпитывали его отвращение к себе, а их ядовитые насмешки, которые с каждым годом росли, резали не хуже самого острого ножа, расковыривая его и так кровоточащее сердце. 

Но все изменилось, когда он встретил Хан Джисона.

Это произошло, когда Минхо учился в университете – на танцевальном, ничего удивительного, – за дюжину лет обучения будучи школьником, навыки Минхо улучшились, но не так, как этого хотелось родителям и не так, как нужно было для прохождения вступительного экзамена. Но отец подлил ещё ведро горечи и отвращения в итак огромное море, которое бушевало в душе Минхо, подкупив декана, и тем самым позволив Ли учиться на этом факультете. 

Хван Хёнджин – друг Минхо, который учился вместе с ним, – позвал его на концерт начинающей рок-группы. Минхо не особо хотел куда-то идти, учитывая, что это будет клуб и там нужно танцевать, да и рок – не его любимый жанр музыки, но всё же почему-то согласился. 

В небольшом клубе, где было человек пятьдесят, они с Хёнджином были в первых рядах, где сцену было видно лучше всего. Сердце Минхо замерло от волнения и тревоги, но в то же время, он ощущал смесь волнения и жажды новых впечатлений. Когда объявили начало выступления группы и на сцену вышло три парня, Минхо сразу почувствовал исходящую от них уникальную ауру страсти, силы и бунтарства. Зал окутало их присутствием, словно магнит, притягивая внимание каждого зрителя. 

И внимание Минхо притянул парень с кудрявыми волосами и пухлыми щеками – совершенно не подходящий под описание рок-исполнителей, каких представлял себе Минхо. Он узнал этого парня, его знал почти весь университет: Хан Джисон учился на последнем курсе и был старше Минхо почти на четыре года. Он был музыкальным гением, которому пророчили большое будущее в музыкальной сфере. Его тексты покупали даже знаменитые певцы, его никто не мог победить во фристайл-батлах по рэпу, его высокие ноты могли вытянуть разве что оперные певцы. Хан Джисона знали, его уважали и любили, и Минхо – не исключение. 

В своей ориентации Минхо был уверен ровно настолько же, насколько был уверен в своей никчёмности в танцах. Это стало ещё одним пунктом в списке разочарований его родителей, но это была единственная вещь, которую Минхо принял сразу и не дал никому изменить. Любовь к парням была его личным островком бунтарства, на который он мог сбегать от реальности, забываясь в моментах наслаждения и танцуя на бёдрах однодневных парней – единственный вид танцев, от которого ему не становилось горько. У Минхо не было длительных отношений, он не хотел привязанностей и не желал открываться никому, чтобы не показывать свои шрамы, как душевные, так телесные, оставшиеся от моментов слабости и депрессии. Но у Минхо была длительная влюблённость. В Хан Джисона. Они никогда не общались, но Минхо много раз видел его в стенах университета, и каждый раз его сердце билось быстрее, мысли заполнялись образами возможного общения и моментов вместе, но он никогда не подходил к нему и не начинал с ним разговор: страх отказа и неопределённости тревожили его, Джисону он хотел открыться по-настоящему и это настоящая эмоциональная встряска для Минхо. В его сердце смешивались чувства восхищения, надежды, страха и тревоги. 

Звуки их гитар, барабанов и вокала проникали в душу и заставляли почувствовать внутреннюю дрожь, волнуя и воодушевляя. Минхо был озарен магией звуков, выструниваемых Ханом и его чарующим голосом. Глаза Минхо сверкали блеском восхищения, когда он наблюдал, как Хан Джисон раскрывает перед ним новый мир музыки. Под такую музыку не танцуют, под такую музыку только прыгают отчаянно, агрессивно дёргая головой и страстно крича слова песни, срывая горло, но Минхо чувствовал, как его тело отзывается на каждый бит, каждую ноту, каждый аккорд. Исполнение Джисона вызывало у него чувство свободы, бунта и взрыв адреналина.

Минхо был настолько очарован выступлением, ощущая себя единственным в зале и зачарованный харизмой Джисона, что даже не заметил, как тот, подойдя ближе к краю сцены, присел, и обвил его подбородок ладонью, приподнимая, смотря прямо в глаза Минхо. Как только их взгляды встретились, в зале словно заиграли новые ноты. Хан Джисон, окруженный ярким светом софитов и громкими звуками, не переставая петь, улыбнулся Минхо, словно приветствуя его в своем мире музыки.

Разреженный воздух начал заполнять его легкие не только музыкой, но и атмосферой трепетного восхищения. В этот момент Минхо почувствовал, как его сердце билось сильнее, сжимаясь и одновременно расширяясь. В его глазах зазвучал хор миллионов эмоций, которые долго искали выход, и вот они вспыхнули в ярком вираже встречи взглядов с Ханом. Взгляд Джисона был как откровение, как свет в темноте, который осветил самые глубины души Минхо. Это было нечто большее, чем музыка, это был ключ к его собственному пониманию и истинной свободе.

Чуть позже, когда выступление закончилось, Хёнджин попросил его остаться в клубе. Как оказалось, Бан Чан – барабанщик группы, был другом Хвана и предложил выпить и расслабиться вместе. Минхо, испытывая легкое волнение, сразу согласился, надеясь, что это станет возможностью наконец пообщаться с Джисоном лично. Когда они оказались вместе за столиком, весело болтающими, Минхо не мог оторвать взгляда от Хана. Тот не пил, сославшись на то, что позже нужно всех развести по домам, но охотно подливал горючую жидкость в стаканы всех присутствующих. Минхо пытался сконцентрироваться на разговоре, но каждый жест Джисона, каждая его улыбка, каждый звук его голоса вызывал волну эмоций в душе Минхо. Он не заметил, как они начали говорить о музыке, о страсти, о том, как иногда слова и мелодии могут выразить то, что невозможно передать иными способами. Джисон делился своими мыслями и чувствами, словно открывая перед Минхо новый мир возможностей и вдохновения. И Минхо слушал его, и будучи под градусом алкоголя, рассказал о своём отношении к танцам и музыке, как больно ему было заниматься тем, чем он совершенно не хотел и как его родные полностью игнорировали его желания и его боль. Он рассказывал это с лёгкостью, не ощущая горечи на языке и душащей боли в груди. Джисон слушал его, он ничего не говорил, но Минхо, почему-то, ощущал огромную волну поддержки, исходящую от Джисона, и тёплое чувство спокойствия. Минхо даже с лёгкостью согласился выйти на танцпол и подарить Хану танец, когда он попросил об этом. Джисон, под радостные возгласы друзей, оставшихся за столиком, взял мягко Минхо за руку и потянул за собой в гущу людей, двигающих телами в такт музыки. 

В клубе витала дымка тумана, и свет отражался в мерцании на танцполе. Минхо кружился вокруг Джисона, виляя бёдрами, обвивая рукой его шею, ловя глазами его взгляд. Он чувствовал влечение и что Джисон тоже его хочет, и Минхо, наплевав на свои давние страхи отказа, отдался затуманенному разуму алкоголем. Под магией звуков и волнующих битов в их глазах мелькали искры, а их тела двигались в согласии, словно магниты, притягивающиеся друг к другу всё ближе. И в этом моменте, когда их глаза снова встретились, воздух между ними, словно электрический разряд, разжигал сильнее пламя их взаимного влечения. Джисон склонился ближе к Минхо, его дыхание стало ощущаться на коже острым желанием. Его губы были в парах сантиметрах от губ Минхо, но не прикасались, словно дразня, или спрашивая разрешения. Руки Джисона блуждали по разгорячённой коже, мягко сдавливали бока и забирались под кромку кофты, что ощущалась на теле отчаянно мешающим предметом. Они двигались в своём собственном ритме, не попадая в биты шумевшей музыки. У них была собственная мелодия, мелодия двух сломленных душ.

Минхо ощущался себя нуждавшимся. Он был уверен, что сойдёт с ума, если не коснётся столь манящих губ, но Джисон лишь носом водил по его скуле и виску и не торопился соединять их губы (и души). 

— Поцелуй меня, Джисон, – на грани слышимости отчаянно прошептал Минхо, обвивая руками его шею. Он не надеялся быть услышанным, не желая показаться настолько нуждающимся, каким он был на самом деле, но Джисон его услышал. Он улыбнулся лукаво, склоняясь ещё ближе, хотя, казалось бы, уже некуда, и прошептал в самые губы:

— А я уж думал, что ты и не попросишь, – Джисон медленно приблизился к Минхо, словно погружаясь в океан эмоций и желаний. Их лица были совсем близко, дыхание слилось в едином ритме, наполняя воздух электричеством. Пальцы Хана легко подняли подбородок Минхо, устанавливая зрительный контакт и тонкую связь между ними. Их губы, чувствуя близость друг друга, стали приближаться, словно два отдельных мира готовых столкнуться и сгореть.

Губы Джисона накрыли чужие, создавая искру, которая вспыхнула в полыхающем огне влечения. Их языки легко соприкоснулись, танцуя между собой чувственный танец, наполняющий воздух ароматом запретного фрукта и сладкого волнения. В клубе, окруженном темнотой и музыкой, их поцелуй был как метеор, освещающий ночное небо ярким светом страсти и неописуемого влечения.

Они не могли остановиться и оторваться друг от друга, продолжая сгорать от близости тел уже в доме Джисона. В тот момент ничто другое не имело значения, кроме их слияния, кроме этого мгновения, наполненного страстью и абсолютной зависимостью друг от друга.

В ту ночь Минхо впервые в своей жизни подарил танец без сожаления человеку, которому с лёгкостью открылся и рассказал свою историю, вопреки прошлым страхам. 

🎶

Утром Минхо проснулся первым. Джисон лежал рядом, положив свою руку поперёк живота Минхо, смешно надув губы и мило посапывая. Солнечные лучи пробивались сквозь неплотную ткань штор, попадая на его лицо и освещая его гладкую медовую кожу. Джисон был таким красивым, таким манящим, что у Минхо где-то в груди закололо неприятно осознанием того, что сейчас ему наверняка придётся уйти. Он не жалел ни о ночи, проведённой вместе, ни о том, что рассказал Джисону даже то, что никогда и не думал, что может кому-либо рассказать. Может это из-за Джисона, а может просто потому, что он наконец-то выпустил свои эмоции и высказался, но Минхо ощущал себя лучше. Однако, липкое чувство страха начало медленно пожирать его мыслями того, что он вероятно всё испортил для самого себя. Одно дело, быть влюблённым в Джисона и любить его на расстоянии, но другое – побыть с ним в близости, и не только телами, но и душой, и не знать, может ли он рассчитывать на что-то большее. 

Зажмурившись от подступающих слез, он аккуратно убрал руку Джисона с себя и поднялся. Ощущая сухость во рту и лёгкую головную боль, он направился на кухню, чтобы выпить стакан воды. Глотая подступающие слёзы вместе с водой, Минхо старался себя собрать, чтобы собраться уйти, но его мысли были прерваны тёплым дыханием в районе шеи и руками, что обвили его талию. 

— Минхо… – прошептал старший, притягивая ближе и зарываясь носом в волосы парня, вдыхая его запах. – Ты останешься? 

Минхо в ответ прижался ближе к груди старшего и положил свои ладони на предплечья чужих рук, и прикрыв глаза, на грани слышимости прошептал:

— А можно?

— Нужно. – Шёпотом в ответ. Минхо откинул голову на плечо Джисона, облегчённо выдыхая, и тот мягко прижался своими губами к плечу Минхо. – Прости за моё дыхание, но я очень хочу тебя поцеловать прямо сейчас, можно? 

Минхо аккуратно развернулся в руках Джисона и прижался своим лбом ко лбу Хана, улыбнувшись уголками губ, отзеркалил его ответ: 

— Нужно. 

Минхо прижался своими губами, устанавливая чувственный контакт и обмениваясь нежными прикосновениями. В момент поцелуя они оба почувствовали, будто все внешние миры и проблемы исчезли, оставляя только их двоих, погруженных во взаимное чувство и притяжение. 

🎶

Они встречались уже чуть более пяти месяцев. За это время Минхо чувствовал себя будто в сказке: Джисон был очень нежным, ласковым, понимающим и поддерживающим. Джисон почти каждое утро провожал Минхо до университета, дарил долгий и чувственный поцелуй, пробирающий до мурашек, и говорил, что он верит в Минхо, и что сегодня у него будет замечательный день. Всё это действовало на раненое сердце и душу Минхо настолько, что он действительно в это верил и проживал очередной день с улыбкой на губах и мечтах о сильных руках, сжимающих в объятьях и о горячих губах, оставляющие отметины на коже. Но не все дни были идеальными. Однажды Джисон без предупреждения появился в стенах университета на практике Минхо и тихонько издалека наблюдал, как Минхо репетирует. Когда младший заметил Джисона, его пробрало ледяным ужасом до костей, ведь одно дело – танцевать перед Джисоном будучи обнажённым и считать эти нелепые движения частью прелюдии к сексу, или когда они зависали друг с другом вечерами и смеясь, двигались невпопад с музыкой, но другое, когда Джисон – его островок комфорта и счастья, – находится в стенах ненавистного ему места и наблюдает за отчаянными попытками Минхо соответствовать фамилии и ожиданиям. Тогда Минхо накрыла очередная истерика по поводу танцев и своего никчёмного тела, а Джисон лишь крепко его обнял и признался, что это не первый раз, когда он наблюдал за танцующим Минхо и что уже давно его заметил и влюбился. Джисон увидел в нём не просто неуклюжего танцора, а человека, жаждущего найти свое место в мире и, возможно, в мире искусства. Он прижал ошеломлённого Минхо и прошептал куда-то в шею: 

— Мы все сталкиваемся с вызовами и несовершенствами и это делает нас людьми. Ты не один в своих чувствах, и я всегда здесь, чтобы поддержать тебя. Помни, что настоящее танцевальное искусство – это не о том, насколько совершенно ты двигаешься, это способность передать свои чувства и эмоции через танец. И я видел, как ты это делал, Минхо. Ты это делал с таким изяществом и страстью, что я удивляюсь, почему ты сам этого не замечаешь...

Минхо почувствовал, как его сердце разбивается острыми ударами в груди, и слезы накатывают на глаза с новой силой, заглушая голос разума своим горьким присутствием. Слова Джисона звучали как нежное эхо в зале, наполненном глухим танцем света и тени. Минхо погрузился в эту призму исканий и стремлений, пытаясь найти в себе ту искру, которая могла бы осветить его путь сквозь мрак сомнения и боли. Джисон ощутил тонкую дрожь Минхо, и его сердце сжалось от понимания и сострадания. Он точно знал, какое это чувство – быть поглощенным собственными страхами и недостатками, ведомыми только самому себе. 

И тогда Джисон рассказал Минхо о своем детстве, о том, как ему всегда приходилось соответствовать ожиданиям и быть куклой в руках внешнего мира, и как тяжело было следовать своему истинному пути. 

Родители Джисона не понимали его страсти к музыке, требуя лишь идеальных оценок и безупречного поведения. Их гнев и насилие оттесняли его мечты и желания, и разбитый микрофон, который он купил на деньги, заработанные с мелких подработок, олицетворял его разбитые мечты и судьбу, пришедшуюся на долю Джисона ещё в двенадцать лет. Он рассказал о том, что за каждый промах отец наносил ему десять ударов тяжёлым ремнём, предупредив, что, если Джисон проронит хоть одну слезу, ударов станет больше и будут они сильнее. Но несмотря на испытания и страдания, Джисон не прогнулся. Он строил свой мир из нот и слов, спасаясь и творя, будучи молчаливым музыкантом в темном океане повседневной детской жизни.

В семнадцать, едва окончив школу, Джисон ушёл из дома и, по незнанию или же от отчаяния, позволил парню, что был старше на несколько лет, влюбить себя в него и поверить его рассказам о лучшем будущем, принимая из его рук маленькую таблетку, что действительно делала его дни ярче и легче. Но всё это было ложью. Магическим эликсиром, который рассеивал все страхи и трудности, наполняя жизнь яркими красками.

У Джисона зависимость. 

Спустя полгода, когда его мир обрастал лживыми иллюзиями, словно тонкий лед, на котором он танцевал, ожидая того момента, когда он рухнет в бездну, когда его чувства становились приглушенными, и каждый день начинался и заканчивался одним и тем же стремлением – добыть ещё одну дозу, чтобы хоть на мгновение оторваться от реальности, его нашёл Бан Чан. Он помог ему встать на ноги, словно старший брат, который знает, как поднять павшего. Чан не осуждал, не задавал лишних вопросов, он просто был рядом. В те дни, когда мир казался серым и безжизненным, когда каждый шаг давался с трудом, Бан Чан поддерживал его, словно опора, не позволяя упасть вновь. Благодаря Чану, Джисон поступил в университет, начал профессионально заниматься музыкой и по-настоящему писать тексты. Джисон вкладывал в каждую строчку часть своей души и жизни, от чего они всегда получались такими чувственными и эмоциональными. Но зависимость полностью никуда не ушла. Она, порой с новой силой накатывала на израненного Джисона в моменты, когда он был уязвим от ядовитых слов завистников или когда он не мог написать и строчки, отчего чувствовал себя более отчаянным, уходя с головой в самобичевание и ощущая ненависть к самому себе. В такие дни Джисону до ужаса хотелось найти хотя бы одну таблетку или крупицу иллюзии спасения от реальности, обещая, что это лишь на один раз. 

И он срывался.

И Бан Чан снова его вытаскивал, но уже ругался и отчаянно кричал, потому что считал Джисона родным человеком и боялся его потерять. И Джисон понимал это, извинялся, клялся, что больше не повторится, но повторял, ощущая себя после самым отвратительным человеком. Ни одна секунда мнимого кайфа не оправдает взгляд Чана, в котором плескалась боль и страх за жизнь друга. День за днём, месяц за месяцем, Чан вновь и вновь помогал Джисону, всегда находился рядом и оберегал от новых срывов. 

Чуть позже они познакомились с Чанбином и буквально сразу спелись в идеальное трио, выпуская песни и выступая перед небольшой публикой. Там, на одном из выступлений, его заметили большие шишки продюсерских компаний и предложили Джисону контракт на написание текстов для их артистов. И словно всё складывалось наилучшим образом, пока однажды Чанбин не познакомил его со своими друзьями и они, не знав о зависимости Джисона, предложили «расслабиться», протягивая стакан виски и далеко не простую сигарету. Джисон согласился, и очень легко, обещая, что он не скажет об этом Чану и что это действительно всего лишь раз. Первый глоток алкоголя расслабил его тело и отогнал все волнения и насторожённость, а первая тяга одурманила его настолько, что он не помнил оставшийся вечер и то, как оказался в больнице. Открыв глаза, он тут же наткнулся на отстранённый взгляд Чана, в которых застыли слезы и такой же мокрый, но извиняющийся взгляд Чанбина. Оказывается, Джисон много выпил и накурился до такой степени, что желал большую дозу, и поэтому связался с бывшим, который не только дал ему пару новых таблеток, но и воспользовался телом ничего не осознающего Джисона. Но не один, а ещё с двумя его друзьями. 

Джисон тогда ощутил себя сломленным и снова преданным судьбой, которая играла с ним в свою мрачную игру, полную слёз и разрушений. Слёзы его, словно звезды в ночном небе, сверкали в свете больничных ламп, терзаемые страхом, болью и острым осознанием того, что сам виноват из-за своей же слабости не принимать ту чёртову «сигарету» и разрушая клятву, данную другу. 

Чан поставил ему тогда условие: либо наркотики, либо группа. Джисон был в ужасе от осознания того, что он может потерять их и тогда клятвенно и со слезами заверял, что больше не притронется к запретным веществам. И вот уже как полтора года Джисон старательно обходит стороной алкоголь и наркотики, оставаясь всегда в компании Бан Чана или Чанбина, которые пристально следят за этим. И с появлением Минхо в его жизни, Джисон даже не обращает внимания на зудящее желание снова убежать от реальности. Ведь реальность, где Минхо – такой тёплый, ласковый и самый любимый под боком, – самая лучшая реальность за последние несколько лет жизни Джисона.

Его голос, звучал как звук порванной струны, исполненный скрытой скорби и невыразимого страдания. Минхо слушал историю Джисона, затаив дыхание, глядя не верящим взглядом на этого смеющегося и яркого парня, душу вечеринок, который, казалось, радовался каждому моменту жизни, но под этой маской скрывалась такая же тоска и боль, как и у самого Минхо. Маска Минхо была пропитана холодом и отчужденностью, в то время как у Джисона она была наполнена теплом и приятной игривостью. Минхо ощущал себя в этом мире травинкой, что пыталась расти, но его, как сорняк, каждый раз вырывали, оставляя лишь мелкий корешок, что в будущем может вырасти ещё раз, чтобы снова быть сорванным. А Джисон был розой. Прекрасной кровавой розой, которая расцвела на бетонной стене и манила взгляд каждого, кто на нее взирает.

🎶

Следующие полтора года их отношений они вместе росли, перебарывая своих страхи, избавляясь от боли, излечиваясь в руках друг друга. Минхо оберегал, не позволяя подходить близко к алкоголю, но не наседал на Джисона, стараясь всегда быть рядом и подмечать изменения в настроении любимого, чтобы всегда поддержать и утешить. Джисон не отставал – поддерживал Минхо и говорил, что если танцы совсем ему ненавистны, то он может уйти, не боясь осуждения родителей, ведь Джисон всегда будет рядом и поможет. Он втайне от Ли поговорил об этом с родителями Минхо, те, конечно же, с криками пытались выгнать Джисона из дома, наговорив ему гадостей о нём же и высказав их мнение насчёт отношений Минхо с парнями, но ему каким-то образом всё же удалось достучаться до них и они поговорили с сыном. Без истерик с обеих сторон не обошлось, но они наконец-то услышали сына, увидели его боль и с детства тянущуюся ненависть к танцам. 

Но Минхо удивил всех: он решил остаться. Джисон, и, на удивление, Хёнджин, с которым Минхо очень сдружился за последний год, показали ему, что танцы – прекрасная вещь, с помощью которой он действительно может передавать почти все свои чувства: и боль, и страх, и отчаяние, и любовь, и нежность, и надежду. Минхо погрузился в музыку, в танцы, в движения, отрабатывая каждое с удивительным усердием и желанием стать лучше не ради кого-то, для себя. Джисон даже написал ему мелодию, под которую Минхо в конце года сдал все экзамены на высший балл. Он, и ещё несколько одногруппников, даже прошли в полуфинал Чемпионата мира по танцам. 

Минхо со скромной улыбкой на губах рассказал об этом Джисону, который пищал от восторга и даже хотел поехать в Японию вместе с ним, но не мог – у его группы был запланирован концерт на целую тысячу человек, который будет на той же неделе, что и чемпионат Минхо. Им было чуть-чуть грустно, ведь оба события выпали на то время, когда у них была годовщина их отношений и они не смогут быть вместе в такой день, но Джисон был очень рад за Минхо, а Минхо был рад за Джисона. У того тоже всё стало намного лучше – песни его группы стали слушать больше людей, с ними заключила контракт одна из больших развлекательных компаний Кореи, их приглашали на концерты, они ездили в небольшие туры. Джисон написал пару песен, которые спел сам, без других участников группы, и выпустил их в мир. Они были не в стиле рока, они были очень меланхоличными, наполненными печалью, но как будто с просветом и толикой надежды на лучшее будущее. 

Они были написаны из-за Минхо. Для Минхо.

И Ли, слушая их, плакал, но не от грусти. Он понимал глубину переживаний, заложенную в каждую ноту и в каждое слово, и восхищался их силой и искренностью. Он понимал, что эти песни несут в себе историю Минхо и Джисона, и это касалось его самого. И в тот момент, когда мелодия заполнила комнату, каждый из них чувствовал, что их связь стала куда более глубокой, чем просто отношения двух людей. Было ощущение, что их музыка способна исцелить, соединить и раскрыть самые глубокие чувства.

Месяц подготовки к чемпионату Минхо целыми днями пропадал в комнате для практик, репетируя и оттачивая свои движения и с Джисоном они виделись лишь по ночам. Минхо тосковал, скучал, но уверял себя, что это всё ради того, чтобы доказать всем и самому себе, что он достоин, что поддержка Джисона не прошла даром. Он метил на победу как дань уважения Джисону, его любви и заботе. 

В день их годовщины, Минхо и Джисон оказались в разных уголках мира. Минхо, стоя на сцене Чемпионата мира по танцам, чувствовал каждый взгляд зрителей, каждое движение музыки, каждый удар своего сердца. Зал был полон, свет софитов ослепительно ярок, а воздух дрожал от ожидания. Минхо взглянул на толпу, и в этот момент он понял, что все его страхи и сомнения остались позади. Он был готов. Минхо будет танцевать не только для судей или публики, он будет танцевать для Джисона, который был с ним духом через тысячи километров. 

С первым же движением, Минхо ощутил, как его тело наполняется энергией. Он двигался не просто в такт музыке, он рассказывал историю — свою историю. Каждый его шаг был словом, каждый поворот — предложением, каждый прыжок — главой. Он танцевал свою боль, свою радость, свои страхи и свои мечты. И с каждым движением он чувствовал, как его душа освобождается от оков прошлого.

Джисон, в свою очередь, стоял на сцене перед тысячей поклонников, чувствовал адреналин и волнение. Каждая песня, каждый аккорд были наполнены мыслями о Минхо. Он пел не только для фанатов, но и для Минхо, чьё отсутствие было ощутимо в каждой ноте.

И хотя они были разделены расстоянием, их сердца бились в унисон, их души танцевали вместе, их любовь наполняла каждый момент их жизни. Они были разделены, но в то же время были вместе, потому что их чувства были сильнее любых преград.

Когда Минхо и его команда с громкими и ошеломляющими овациями выиграли чемпионат, его первой мыслью было позвонить Джисону. Для Минхо это было больше, чем просто победа в конкурсе. Это было его преображение, его освобождение, его любовь к танцам, которую он никогда не думал обрести. В прошлом каждое движение было для него испытанием, каждый ритм вызывал отторжение. Но благодаря Джисону и его поддержке, в его сердце зарождалась страсть, которую он не мог объяснить словами. Он понял, что теперь танцы — это часть его, и он будет заниматься этим до конца своих дней, передавая свои чувства и эмоции через каждое движение, каждый шаг, каждый танец.

Когда Минхо был в своей комнате отеля, собираясь к вылету домой, к Джисону, он позвонил ему, желая скорее поделиться победой, личной победой, со своей любовью. Но Джисон не ответил. Как и Бан Чан с Чанбином. Не придав этому особого значения, думая, что они либо ещё на концерте, либо слишком заняты, решил поделиться своими эмоциями с Джисоном лично, когда прилетит в Корею. 

Аэропорт Сеула встретил его бешено снующими туда-сюда лицами, но среди всех он не увидел одного знакомого. Немного огорчённый, ведь он говорил Джисону, когда именно он прилетает и Джисон заверял, что обязательно встретит его, не приехал. Звонки остались не отвеченными и Минхо старательно отгонял закрадывающиеся чувства тревоги и страха. 

Их общий дом встретил Минхо звенящей тишиной. С тревогой и колотящимся сердцем Минхо снова начал обрывать телефон Джисона, и не получая ответа на том конце, слушая лишь размеренные гудки, он прикрыл глаза, пытаясь утихомирить сжавшееся в страхе сердце. Его телефон резко разразился громкой трелью, и Минхо выдохнул облегчённо, надеясь увидеть знакомое имя, обрамлённое сердечками, но вместо него увидел там другое. 

— Чан, где Джисон, я..

— Минхо, срочно приезжай в больницу Асан, – голос Бан Чана был тихим и дрожащим. – Джисон в плохом состоянии, врачи еле вытащили его с того света, и они боятся, что его сердце не выдержит, поэтому прошу, не теряй ни минуты, приезжай скорее. 

Чан сбросил вызов прежде, чем Минхо успел спросить что-либо. Он почувствовал странное дрожание внутри себя, как будто что-то остановилось, как будто где-то далеко донёсся зловещий шепот. Он мгновенно ощутил, как мир вокруг него начал распадаться на клочья, каждая частица разлеталась в разные стороны, создавая вакуум внутри него. Всё вокруг казалось нереальным, словно вдруг он очнулся в кошмаре, из которого не может выбраться. 

Он не помнил, как вызвал такси, как добрался до больницы, но на всегда запомнит громкий плач Бан Чана, что сидел на коленях перед палатой, и полный боли взгляд Чанбина, который мягко взял его под руку и завёл в палату. Сердце Минхо билось в унисон с метрономом страха, каждый удар был словно молоток, разбивающий его хрупкое существо на кусочки.

Его любимый человек лежал на белой больничной койке, окруженный медицинским оборудованием и бесконечными проводами, словно спутанный клубок жизни и смерти. Его лицо, некогда окрашенное в красивый медовый оттенок, стало серым и выражало космическую тишину и хрупкость, словно впитало в себя всю боль и страдание мира. Будто сквозь вакуум и громкие звуки разбивающегося его внутреннего мира он еле разобрал слова врача, произнёсшего: «Время смерти 13:22. Нам очень жаль». 

Нет.

Нет-нет-нет...

Этого не может быть...

Он не успел...

Не успел на какие-то жалкие две минуты, чтобы рассказать Джисону о победе, чтобы в последний раз сказать ему о том, как Минхо его любит, чтобы... проститься... 

Горло сдавила жгучая боль правды и осознания, что его жизнь навсегда изменится, и он не был готов к этим переменам. Его крик слился в унисон с отвратительно ровным писком прибора, отслеживающим биение сердца. Зелёная полоска оповещала, что сердце, которое когда-то билось в ритме жизни, теперь остановилось навечно. 

Руки, которые некогда обнимали близких и дарили тепло, теперь лежали безжизненно на белоснежном простынном покрывале, и уже никогда не смогут больше прикоснуться к кому-то с любовью. И губы, которые прошептывали слова утешения и радости, теперь молчали, утонув в безмолвии, которое заполнило пустоту этой комнаты смерти. Лицо Джисона было словно пушинка, которая лёгким прикосновением может исчезнуть в неведомом мире стихий, уносящих его на крыльях вечности.

Одежда, которая обычно служила как символ его индивидуальности и уникальности, теперь выражала лишь грусть и неизбежное прощание с миром, который когда-то был родным и понятным. Только теряя кого-то настолько близкого, можно по-настоящему почувствовать вес этой потери, который тяжелее самой горы.

В комнате было ощущение странного спокойствия, которое создавало иллюзию, будто он просто спит, а вскоре проснется и расскажет о своем странном сне. Но взгляд на его лицо и руки, уже не обещающие никакого возвращения, навсегда разрушал эту иллюзию, оставляя лишь темное чувство потери и невозвратности.

Глаза Минхо, исполненные слез и бессилия, смотрели на Джисона с таким отчаянным желанием вернуть хоть каплю тепла и жизни в это безмолвие. Каждая клетка его тела горела огнем печали и беспомощности, словно тысячи стрел пронзили его сердце, оставив лишь оголенную боль неразрешенного горя. 

Все последующие дни, или даже недели, слились в один сплошной комок отчаяния и безысходности, что окутали тело Минхо темным покрывалом, словно чума, способная поглотить все живое. После похорон, когда Минхо стал чуть лучше соображать, чтобы узнать, что всё-таки случилось с его любимым человеком, Чанбин всё рассказал. 

Рассказал, что они с Бан Чаном не уследили за Джисоном, который после концерта, сказал, что зайдет в туалет, но вместо этого направился в бар, где купил бутылку виски и выпил половину. Когда ему удалось вернуться в гримёрку, он вдруг потерял сознание и начал подёргиваться в конвульсиях. В больнице им рассказали, что у Джисона в карманах обнаружили бутылочку сильнодействующих снотворных, обладающих тем же эффектом, что и наркотики, которые он принимал в течение почти месяца. Они смогли это определить по дате продажи, написанной на наклейке, и количеству таблеток, оставшихся в упаковке. Длительный приём таблеток вместе с алкоголем подорвали его и так нездоровое тело и сердце.

Минхо в силу того, что был занят подготовкой, не мог уследить за изменениями в поведении Джисона, но Бан Чан заметил, что у него появилась тревожность, он начал пугаться большого скопления людей и написание песен давалось ему с трудом. Он приходил в студию апатичным, не желая ничего делать. Но спустя пару мгновений Джисон снова был радостным, словно зажигалочкой их группы, веселя друзей. Выход на сцену больше не давался ему с тревожным усердием, он выпрыгивал на неё самым первым, заводя публику. Бан Чан сетовал на простую тревожность, развившуюся у Джисона с появлением у их группы поклонников и большего внимания и просто закрывал глаза. И, вероятно, это было так. 

Хан Джисон, несмотря на все обещания, вёл двойную жизнь, скрывая от своих друзей то, что терзало его душу. Он умел маскировать своё страдание за фасадом улыбки, словно актёр, исполняющий роль в театре, где маска счастья скрывает алтарь его страданий.

Как ловко он играл свою роль, обещая, что «всё в порядке», и продолжая под их носом принимать те самые наркотики, что, вместо того чтобы излечить его боль, затягивали его в бездну. 

Друзья Джисона были охвачены смесью беспокойства, обиды и разочарования, когда они узнали правду о его обмане и вновь вылезшей и раскрывшейся с новой силой зависимости. Холодный след недоверия пробежал по их сердцам. Сладкие, словно сахар, обещания, были сожжены и сейчас оседают на языке горьким вкусом разочарования, предательства и беспомощности. 

Страсть к музыке привела Джисона к искушению запретного плода, к сладкому яду наркотиков, что искажали его восприятие реальности, растворяя его в неуловимом мраке зависимости. Каждая доза была как темный ритм, отбивающий его от мира реальности, к помехам собственного воображения.

🎶

После похорон и рассказа Чанбина прошло три месяца, в течение которых Минхо еле ощущал себя живым человеком. Он не выходил из квартиры, их общей квартиры, не разговаривал с друзьями и близкими, заливая в себя литры алкоголя, лишь бы не предаваться воспоминаниям о тех днях, когда они делили этот дом, полный смеха, энергии и любви. Теперь же, когда каждый уголок напоминал о Джисоне, его сердце тяжелело, словно обвинительный груз угнетал его душу. Он винил себя, что был слишком занят чёртовыми танцами, был вдалеке от Джисона, хотя обещал быть рядом.

Обещал... 

Джисон тоже обещал. 

И не сдержал слово, поддался искушению, эгоистично обманывал друзей и любимого, но... ради чего? 

Минхо не понимал.

Горькое чувство обиды и недоумения отражалось в его глазах, искажая память о том, как когда-то они плели будущее вместе, доверяя друг другу свои самые сокровенные секреты. Теперь же радостные воспоминания, трепетное чувство любви и доверия сменялись невыносимой потерей и бессилием, словно песок скользил у него между пальцев. 

Минхо накрывало холодной волной гнева. Он винил Джисона. Винил его родителей, бывшего, друзей. Винил себя. 

А потом ненавидел. Ненавидел сделанный Джисоном выбор, из-за которого Минхо остался совершенно один, с разбитым сердцем и душой. 

Он понимал: каждый выбор оставляет свой след, но не все следы можно стереть.

🎶

Минхо решил переехать. Он долго не мог решиться на этот шаг. Каждая комната, каждый уголок их общей квартиры хранили воспоминания о Джисоне. Но пришло время двигаться дальше, и Минхо начал собирать вещи. Он перебирал книги, одежду, фотографии, и с каждым предметом сердце его сжималось от боли.

Когда он открыл ящик в спальне, то наткнулся на маленькую красную коробочку. Внутри лежало обручальное кольцо. Минхо замер, осознав, что Джисон собирался сделать ему предложение. В этот момент все чувства нахлынули на него с новой силой. Он почувствовал, как слёзы начали стекать по щекам, и не мог сдержать рыдания.

Минхо сел на пол, держа кольцо в руках. Он вспомнил все те моменты, которые они провели вместе, все мечты и планы, которые так и не сбылись. Кольцо стало символом не только утраченной любви, но и надежды, которую Джисон хранил в своём сердце.

Когда Бан Чан пришёл, чтобы помочь с переездом, он увидел Минхо, сидящего на полу с кольцом в руках. Бан Чан сел рядом и произнёс слова, которые принесли Минхо утешение и боль одновременно: 

— Джисон хотел сделать тебе предложение. Он любил тебя больше всего на свете.

— Я не понимаю, почему он это сделал, – прошептал Минхо, глядя на друга с отчаянием в глазах. Бан Чан обнял его и тихо ответил: 

— Иногда люди делают ошибки, даже когда они не хотят этого. Это не твоя вина.

Он понял, что любовь Джисона была настоящей и глубокой, и это давало ему силы жить дальше. Минхо решил, что будет носить это кольцо как символ их вечной любви и памяти о Джисоне.

Этот момент стал для Минхо началом нового пути. Он знал, что впереди будут трудности, но память о Джисоне и его любви всегда будет с ним, помогая преодолевать любые преграды.

Он знал, что ему предстоит долгий путь к исцелению, но память о любимом человеке всегда будет с ним. Минхо решил, что будет жить дальше, несмотря на боль утраты, и постарается найти силы простить и понять.

🎶

Минхо решил посвятить свою жизнь танцам. Он знал, что это был бы лучший способ почтить память Джисона и сохранить его дух живым.

Минхо начал танцевать каждый день. Он вкладывал в танцы все свои чувства – боль утраты, любовь, которую он испытывал к Джисону, и надежду на будущее. Танцы стали для него способом выразить то, что он не мог сказать словами. Каждый его шаг, каждый поворот были наполнены эмоциями.

Со временем Минхо стал известным танцором. Люди восхищались его выступлениями, но мало кто знал, что за каждым движением скрывается история любви и утраты. Минхо продолжал танцевать, зная, что Джисон гордился бы им. Танцы стали для него не только способом выразить свои чувства, но и способом найти силы жить дальше.

Музыка спасла Ли Минхо.

Но Хан Джисона она убила...