В самом тёмном углу комнаты открывается пара кошачьих глаз. Калина спрашивает:
— Вы облажались, да?
Калина спрашивает со знанием, с пониманием, с «была там, делала это», с «и у меня бы всё получилось, если бы не эти паршивцы и их адская гончая, которая также мотоцикл!». Джейс не отвечает. Джейс делает вид, что находится в глубоком эльфийском трансе, но чувствует, как его бровь дёргается, и Калина, он уверен, это замечает. Он сидит на кровати, одетый в серые тюремные робы, под ними — алый кристалл, кровь бога, которого уже никогда не будет, болезненное напоминание несостоявшейся молитвы, ненужное имя, забытое историей. Джейс всегда боялся смерти. Он успокаивал себя тем, что это будет так нескоро, что пройдут сотни и тысячи лет, прежде чем его сердце больше не сможет биться и прежде чем в его лёгких кончится воздух; Джейс всегда боялся смерти, потому что после смерти люди попадают к своему богу, а Джейс не следовал за богами.
Портер с его планами на долгую эльфийскую жизнь был не согласен. Портер мог ломать шеи лёгким движением пальцев, для него это было так же просто, как треснуть лёд на подмёрзшей луже, но он ничего не понимал в магии, и ему нужен был маг, а Джейс подвернулся под руку. Когда Портер сжимал пальцы на его шее, Джейс умер до неприличного быстро — кончился воздух, сердце перестало биться, хребет треснул, — быстро, но достаточно медленно, чтобы успеть осознать, что с ним сейчас произойдёт, чтобы успеть рассмотреть гнев в глазах Портера, жгучий, всеобъемлющий, как солнце, как сверхновая, которая вот-вот разразится новой вселенной. Джейс не следовал за богами, так что ему ничего другого не оставалось, кроме как уцепиться за этого человека и ярость, которую он протянул на ладони вместе с побегом от смерти.
(Это станет не последним разом, когда Портер будет его душить, но в следующие разы он оставит Джейсу достаточно кислорода, чтобы тот мог шептать его имя).
— Что тебе нужно? — Джейс пытается найти Калину во мраке, но видит только её глаза, сияющие холодным жёлтым светом — таким, какой видит олень в последние мгновения жизни, прежде чем его сбивает грузовик, кости и кровь по асфальту. Джейс не доверяет Калине; никто в здравом уме не доверяет Калине, а кто доверяет, очень быстро жалеет об этом. Калина не такая, как Портер, не обезумевшая фанатичка, решившая, что знает лучше других о своём боге, включая своего бога; но она не такая, как Джейс, которому сунули в грудь кристалл, сделанный из крови мёртвой богини гнева, и не оставили другого выбора; Калина, фундаментально говоря, не человек даже. У неё нет плоти и крови, только божественная магия, удерживающая её существо вместе, но Джейс ничего не понимает в магии, кроме того, что в Калине нет ничего естественного. Портер придурок. Будь он умнее, он бы убил волшебника, а не чародея.
Калина выныривает из темноты.
— Бадди Доун создал нового бога гнева.
— Нет, не создал, — возражает Джейс, потому что нет такого мира, в котором они провели два года, планируя, убивая, обманывая и манипулируя, только чтобы облажаться, а Бадди сраный Доун просто берёт и делает то, что не смогли они.
— Я подумала, тебе может быть это интересно.
Джейс смеётся. Кристалл в его груди пульсирует — сильнее, чем обычно, но он всегда в движении. Всегда бьётся, как второе сердце, слишком быстро, его хорошо слышно в тишине, особенно ночью. Если приложить достаточно усилий, можно представить, что это не кристалл, что это кто-то лежит вплотную к нему, так близко, что их грудные клетки слились в одну, пульс заходится в бесконечной ярости. Но Портер придурок, и он облажался, и его больше нет, а кристалл в груди Джейса так и остался. Бадди Доун не создал нового бога гнева; новый бог гнева здесь, навсегда вцепился в центр его рёбер, и Джейс чувствует этот гнев, холодный, как лёд, как чёрная дыра в центре вселенной. Джейс смеётся, и чувствует привкус крови.