– Нам двоим ведь необязательно как-то романтически взаимодействовать, правда? – спросил Шэнь И.

За окном стояла безумная, плавящая асфальт жара. Чан Гэн в своей любимой желтой кофте с длинным рукавом сидел за столом со стаканом лимонада, в который смотрел с нечитаемым выражением лица. Шэнь И стоял, опершись бедром о столешницу, и вертел в пальцах оставшуюся с завтрака ложку, которую никак не мог донести до раковины. Гу Юнь, стратег, чтоб его, минут сорок назад отправился в магазин, до которого было три минуты пешком, за мороженым, оставив их двоих вариться на кухне в бульоне из недопонимания и неловкости. Шэнь И назвал бы этот поход в магазин стратегическим отступлением со сверкающими пятками.

Они ведь с Чан Гэном до этого прекрасно ладили: оба любили научную фантастику, когда-то увлекались каллиграфией и чтением древних военных трактатов, в целом были солидарны во взглядах на мировое устройство и солидарно ненавидели морепродукты – в общем, все было нормально.

А потом однажды Гу Юнь прохладным летним вечером, когда они, как старая семейная пара, прогуливались по набережной, сказал, что Чан Гэн признался ему в любви. Потом – что это, кажется, взаимно. Затем – что он очень не хочет с ним, с Шэнь И, расставаться, потому что за все годы знакомства они так срослись и чувствами, и бытом, через столько всего вместе прошли, что разрыв может оказаться слишком болезненным. И будет, мол, очень здорово, если ты меня после такого не бросишь. Пожалуйста. Они шли, держась за руки, и пальцы Гу Юня сжимали его ладонь чуть ли не до онемения.

Шэнь И в тот момент если и хотел бросить Гу Юня, то только с ближайшего моста, просто чтобы отвести душу, а потом оттуда же, наверное, бросить и себя. Потому что ну ладно бы кто другой – но это же был Чан Гэн, которого Шэнь И с семнадцати лет готовил к поступлению в университет, которого Гу Юнь учил кататься на коньках, который, пробуя готовить, таскал им кривоватые печенья собственного приготовления и нередко заглядывал в гости после школы, чтобы поделиться очередными новостями из мира среднего социально-экономического образования…

Шэнь И тогда отбросил руку Гу Юня, ушел и драматично переехал к родителям, как он написал в коротком сообщении, на неопределенное время. Впрочем, время быстро определилось, когда Шэнь И понял, что без Гу Юня было еще хуже, чем с ним. Первые два дня он просто злился, потом дней пять прикидывал, что тут вообще можно поделать, потом просто грустил, смотря на молчащий телефон и размышляя о том, как же так вышло, что они из юных и влюбленных превратились в двух почти стариков (двадцать семь лет, как-никак!), один из которых устраивает бойкоты и детские обиды, а второй умудрился втрескаться в позавчерашнего подростка. Затем Шэнь И понял, что проходит по типичнейшему кругу отрицание-гнев-торг-депрессия и снова разозлился.

А потом решил, что больше так продолжаться не может, и позвонил Гу Юню сам. А потом они напились. Потом заснули и проснулись в обнимку. Шэнь И почувствовал, что за последний месяц ни разу так хорошо не спал, даже голова почти не болела. Проснувшийся раньше него Гу Юнь тихо лежал рядом, по обыкновению забросив на него руку и ногу. Видимо, тоже скучал, тоже совершенно отвык засыпать и просыпаться один. От рук, ног и одеяла было жарко, в углу валялись уродские пушистые голубые тапки Шэнь И – тоже, разумеется, подарок Гу Юня – в углу стояла подаренная матерью безвкусная ваза, на полке – памятная совместная фотография с трехлетней годовщины, которую они, плохо перенося острую пищу, пошли зачем-то отмечать в тайский ресторан – и Шэнь И понял, что никуда-то он от этого не денется. И от Гу Юня не денется. Не сможет. Вырывать его из своего сердца действительно пришлось бы с мясом, и Шэнь И совершенно не был уверен, что такие раны хоть когда-нибудь способны затянуться. Его и так исполосовало обреченным и уязвимым взглядом Гу Юня, когда он уходил, оставив того одного на набережной.

Поэтому теперь Шэнь И приходилось стоять с Чан Гэном, с которым тоже совершенно не хотелось бы прекращать общение, на душной кухне и выстраивать новые границы.

– Нам двоим необязательно вступать в романтические отношения, конечно, если мы этого не хотим, – кивнул Чан Гэн с таким авторитетным видом, будто успел прочитать сто статей про отношения втроем и даже написать парочку. Впрочем, с него бы сталось. – Скорее нам нужно найти новые способы взаимодействия.

– Меня и старые устраивали, если честно, – тяжело вздохнул Шэнь И. – Что себе думает Цзыси, я не представляю, мне просто не очень понятно, что делать конкретно нам. Нужны какие-нибудь… правила?

Чан Гэн задумчиво провел пальцем по стенке стакана, на котором из-за перепада температур собрались капельки конденсата. Капли слились в одну большую и плюхнулись на стол. Он потянулся за салфеткой и поставил влажный стакан на нее.

– Не думаю, что мы сможем обсудить правила без Цзыси.

Надо же, а вот сам Гу Юнь, застрявший в магазине с мороженым, кажется, придерживался другого мнения.

– Некоторые – сможем, – настоял Шэнь И. – Например, я хотел бы, чтобы ты перестал смотреть на меня волком, когда я обнимаю его при встрече или когда мы вместе идем домой.

– Я не смотрю.

– Смотришь, я не слепой. Ревность в нашей, кхм, ситуации, думаю, нормальна и объяснима. Тем более ты…

– Это не ревность.

Вот упрямец. Шэнь И тяжело вздохнул и с тихим звоном все-таки бросил ложку в раковину.

– Чан Гэн, не ты ли говорил про честность, открытость и всякие такие осознанные штуки?

– Мне не больно видеть, как Цзыси тебя обнимает, или думать о том, что вы живете вместе. – Чан Гэн наконец оторвался от стакана и прямо на него посмотрел. – Если говорить честно – иногда меня злит и расстраивает, что это достается не мне. Что все время это доставалось не мне. Не думаю, что это можно назвать простой ревностью.

– Так ты мне завидуешь? – предположил Шэнь И.

Чан Гэн всерьез задумался и медленно проговорил:

– Думаю, да.

– Почему?

– Ты был с ним, – просто и как-то надломленно сказал он, затем все-таки отпил лимонад из стакана, будто у него резко пересохло в горле. – Ты был с ним после аварии, был с ним в больнице и во время реабилитации, был с ним, когда он искал работу, все это время ты мог быть рядом и поддерживать его, ты мог любить его и держать за руку – а я нет, я бы очень хотел родиться лет на десять раньше, чтобы хотя бы иметь подобную возможность, и чем дольше я об этом думаю, тем сильнее мне…

Чан Гэн резко замолчал и снова уставился в стакан. Шэнь И даже не смог обидеться на это “на десять лет раньше” – звучало так, будто ему было не двадцать семь, а пятьдесят семь! Тем более, сам Гу Юнь точно был рад, что Чан Гэн появился в его жизни относительно поздно и не застал время, когда ему было трудно держать в руках что-то тяжелее килограмма дольше минуты, когда непослушные пальцы с трудом показывали буквы жестового языка, а еще не отросшие заново волосы не скрывали шрамов от позвоночных винтов. При Чан Гэне этот балбес даже очки не надевал, опасаясь разрушить свой тщательно выстраиваемый образ элегантного красавца, которому все нипочем, тем более какая-то там уже третья группа инвалидности.

А при Шэнь И же, который видел Гу Юня в его худших состояниях и в худшие времена, он не боялся надевать очки, носить неопределенного цвета домашние штаны, растянутые на коленках, признаваться, что безумно устал, и даже иногда, о ужас, заваривать чай из пакетика, а не в чайнике, если не хватало сил и времени.

Но Чан Гэна это все бы вряд ли утешило, поэтому Шэнь И в неловкой попытке поддержать похлопал его по плечу. Вернее, попытался похлопать: Чан Гэн резко отстранился, скрипнул ножками стула по полу и обжег неожиданно яростным взглядом.

Шэнь И отшатнулся.

– Прости, – выдавил он.

Чан Гэн выдохнул, помотал головой и неловко пододвинулся обратно к столу.

– Ничего, я просто… Ты тоже прости, пожалуйста, я не специально.

Шэнь И сделал себе мысленную пометку больше не подкрадываться со спины и осторожно узнать у Гу Юня, всегда ли Чан Гэн так реагирует на неожиданные прикосновения.

Они помолчали. Тот, успокаиваясь, отпил еще лимонада большими глотками. Шэнь И плюнул на свою нелюбовь к этой сладкой газированной дряни, налил себе тоже, пожалев, что лимонад – безалкогольный напиток, и сел напротив. Помолчали еще.

– А я вот, кстати, ревную, – вдруг с горьким смешком сказал он.

Каким-то образом Чан Гэну в этом признаться было легче, чем самому себе. Тот выглядел действительно удивленным.

– Почему? Вы ведь так долго вместе.

– Именно поэтому. Мы друг друга сто лет знаем, и… – это сказать было тяжелее, но Шэнь И проглотил ком в горле и продолжил: – Он ни разу не смотрел на меня так, как смотрит на тебя.

За время отношений с Гу Юнем – сначала дружеских, а потом и романтических – Шэнь И успел испытать на себе все грани его “смотрения”. Был и “встречаться с тобой так хорошо и естественно, как же мы, дураки, раньше не додумались”-взгляд, и взгляд “я очень рад, что ты есть в моей жизни, один я не справился бы”, и “что за чушь ты сейчас сморозил, мне хочется поцеловать тебя, чтобы ты заткнулся”. Но Гу Юнь никогда не смотрел на него взглядами вроде “если весь мир будет против тебя, я буду против всего мира”, и “твоя любовь делает меня лучшим человеком”, и “если тебе вдруг захочется украсть парочку звезд с неба, я готов найти самую длинную лестницу и держать ее, пока ты карабкаешься”.

У Чан Гэна слегка заалели уши, но он не стушевался.

– Он и не должен смотреть на тебя так, как на меня, это нормально. Цзыси смотрит на тебя как на тебя.

– И что это значит?

– Что он тебя любит, конечно, – просто сказал Чан Гэн, будто это было совершенно очевидной и непреложной истиной.

Этот мальчишка порой умел говорить так, что у оппонента не возникало и толики сомнений. Казалось, что если он уверенным голосом скажет какой-нибудь бред вроде: “бумажные деньги, обеспеченные золотым запасом, на самом деле изобрел я”, слушатель скорее засомневается в своих знаниях, чем в его адекватности.

В общем, Чан Гэну и его взгляду со стороны очень сложно было не верить. Не то чтобы Шэнь И сразу стало легко – но с его плеч точно скатились парочка довольно крупных валунов, а в груди что-то наконец разжалось.

– Знаешь, Цзыси очень любит тебя тоже.

– Мороженое! – Из прихожей раздался стук двери и шуршание пакетов. – Чан Гэн, крем-брюле не было, я взял пломбир. Цзипин, я купил тебе изюм, пищевой ты извращенец.

Они переглянулись. “Как всегда вовремя”, показал на жестовом языке Шэнь И, чтобы Гу Юнь не услышал. Уголки губ Чан Гэна приподнялись в согласной улыбке.

“Тебе купили изюм, – показал он в ответ. – Это точно любовь”.