– Когда я вырасту, я стану капитаном! Таким, что в целом мире не будет капитанов, подобных мне. На огромном корабле с парусами цвета заходящего солнца, я буду рассекать моря и океаны. И все злые ведьмы и чудовища будут бояться одного только моего имени! Я буду обезглавливать их взмахом своего меча, избавляя Ингарию от их гнета! А в городе мое прибытие будет праздником! С горами вкусной еды, музыкой и запахом морской соли! На этих праздниках будут слагаться песни о моих подвигах!..
– И я хочу путешествовать на корабле. Возьми меня с собой!
Мелкий мальчишка в длинных шерстяных носках довольно ухмыльнулся.
– Тебе придется научиться готовить, Деку, чтобы на моем корабле от тебя была хоть какая-то польза.
С этими словами Кацуки плюхнулся рядом с Изуку на старый пуховый матрас, закинув руки за голову.
– А тогда, когда чудовищ поблизости не будет, я буду ловить рыбу, – мечтательно продолжил он – Я наловлю столько рыбы, что можно будет накормить весь город. И все в гавани будут знать и уважать меня за это. А потом я женюсь на доброй чародейке, которую освобожу из плена, победив ужасного дракона!..
– Как моя мама? – увлеченно спросил Изуку, придвинувшись поближе к другу, поудобнее уставая голову на подушке.
– Твоя мама чародейка?
– Да! И я буду, когда стану взрослым! Я буду заговаривать приливы, исцелять глубокие раны и варить зелья из разноцветных порошков!
– Не придумывай! – возмутился Кацуки – Не станешь ты чародеем! Настоящие чародеи еще с младенчества учатся колдовать, а ты уже в школу скоро пойдешь, а так ничего и не умеешь.
Изуку сердито надул губки, морщась и мотая головой.
– А вот и стану! Вот увидишь, я выучусь и стану самым великим чародеем!
– Кому ж нужен чародей, который ревет как девчонка! – рассмеялся Кацуки, бросая в лицо другу подушку. Десятки пыльных гусиных перьев разлетелось по комнате, заставляя мальчиков закашляться.
– Вовсе я не реву! – взвизгнул Изуку, кое-как замахиваясь в ответ уже немного распотрошенной, слишком тяжелой для него подушкой.
С характерным скрипом приоткрылась тяжелая дубовая дверь, и из за нее показался силуэт в длинной сорочке. Послышалось раздраженное шипение:
– Эй, малышня! А ну умолкните и ложитесь спать! Вас этажом ниже слышно! Инко придет за Изуку рано утром, и лучше бы вам к тому времени не быть двумя засохшими карасями! Так что, Кацуки, закрой рот, иначе я тебе его заштопаю!
Вздрогнув, Изуку с головой забрался под одеяло. Резкий голос Мицуки пугал его временами.
– Ну ма-ам!..
– Еще хоть звук услышу, вылетишь на улицу, засранец!
– Да все лучше, чем!..
В тот момент что-то явно прилетело мальчишке по лбу, отчего тот вскрикнул. По звуку Изуку понял, что дверь захлопнулась. Кацуки хотел было продолжить пререкаться, но вовремя передумал, обиженно сопя, пока укладывался рядом с другом, перетягивая на себя большую часть одеяла.
Шаги Мицуки медленно удалялись.
В стране Ингарии, где взаправду существуют диковины вроде семимильных сапог и шапок-невидимок, ведьм и колдунов принято обходить стороной. Действительно, ведь мало кому захочется быть обращенным в болотную жабу или заработать другое, возможно куда более ужасное проклятье. Однако когда легким взмахом руки успокоившая жестокий шторм, усмирившая смертоносные волны, Инко Мидория появилась в городе с маленьким сыном, она быстро завоевала всеобщую любовь. Молодая чародейка покоряла своей заботой о людях, ее отвары слыли самыми действенными на целом свете, а выпечка высоко ценилась даже в соседних поселениях. Дом, где она поселилась, притягивал к себе путников, моряков и простых жителей, а потому очень скоро стал уютным трактиром, где всегда были рады гостям. Оживленным, с обилием запахов и вкусов, громкой музыкой после захода солнца и мелодичной тишиной на его восходе. Таким Изуку знал его с самого детства. Таким он остался и спустя много лет.
– Изуку, зайка, спустись, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь.
– Сейчас, мам, – спросонья потирая глаза, юноша перевернулся на другой бок и тут же с грохотом свалился с постели. Последние мысли о сне остались крупной шишкой на затылке.
Комната, что на деле была маленьким чердаком прямо над трактиром, едва вмещала узкую кровать и письменный стол. Что, в прочем, не мешало Изуку захламить ее настолько, что ступить некуда. Всюду валялись книжки, одежда и прочие вещи, которым явно там было не место. Быстро всунув руки в рукава рубашки и натянув потертые ботинки, Изуку выскочил за дверь.
Чердак имел выход непосредственно на улицу с балкончиком и винтовой лестницей. Подобная планировка вызывала некоторые вопросы, касательно ее удобства. В зимнее время даже для того, чтобы просто спуститься на первый этаж, Изуку приходилось надевать шапку и душить себя колючим шарфом, лишь бы не простудиться. Зато в дни, когда погода располагала, на балконе можно было читать, не используя лампы, или оставлять настаиваться склянки с заговоренными порошками (главное потом не забыть об этом). Так что на отсутствие преимуществ жаловаться не приходилось.
– Доброе утро, Нанами-сан! – с улыбкой прокричал юноша пожилой соседке, скорее всего зашедшей за свежим хлебом. На ходу застегивая пуговицы на зеленом шерстяном жилете, он сбежал по ступенькам, чудом не упал лицом в землю и буквально влетел на кухню.
– Тише, куда несешься-то, – Инко отпрянула от внезапно распахнувшейся двери, – Ноги переломаешь... Вот, возьми, только не урони – тяжелое.
– Доброе утро, мам, – выдохнул Изуку, забирая у матери внушительных размеров кастрюлю с приятно пахнущей жидкостью, – Это снадобье от мигрени?
– Доброе, солнышко. Да, поставь на печь, пожалуйста. Это для Такаги-сан из швейной лавки, оно должно быть готово к обеду.
Изуку послушно опускает кастрюлю, расправляет плечи – и правда тяжелая. Он удивляется:
– Зачем же ей его столько? Здесь же литров шесть.
– Говорит, к ней племянники на лето приехали. Муж уехал, так она и осталась одна с шестью детьми, бедняжка – Инко на мгновение нахмурилась, и тут же замотала головой – Ох, что же ты меня путаешь! Я ведь не для этого тебя позвала... Постоишь за прилавком, пока меня не будет?
Изуку воодушевленно кивнул.
– Отлично! Я до Мицуки и обратно, так что вернусь быстро, – она торопливо завернулась в старую шаль, – Если спросят, пирожков с вишней сегодня нет. Где и что лежит, ты помнишь, но если вдруг забудешь, на баночках все подписано. Сильнодействующие порошки в отдельной коробке в кладовой, с ними аккуратно...
– Я понял, мам, не волнуйся так, – перебил ее юноша, подавая корзинку с ароматными пирогами для Бакуго-сан.
– Я знаю, милый, но ты будь осторожен – она улыбнулась – Ладно, я пойду. Как бы не опоздать, невежливо же.
Дверь за женщиной бесшумно закрылась, однако стоило Изуку отвернуться, как послышался стук в окно.
– Забыла сказать, – приглушенный голос был едва слышим, – Приглядывай за отваром, чтобы не убежал.
– Хорошо.
– И крышкой накрой на всякий случай...
– Мама... – простонал Изуку.
– Все-все, ухожу.
Изуку понимал ее беспокойство, пусть они и никогда не говорили об этом вслух. Он вообще ни с кем об этом не говорил. Только вечерами, закрывшись в собственной комнате, бесконечно зачитывался мамиными книгами по колдовскому искусству, утопая в отчаянье, а после по кусочкам собирая себя заново. Но несмотря даже на это, нет ведь ничего сложного в том, чтобы обслуживать покупателей. Уж с этим он точно справится.
За многие годы горожане привыкли при любой напасти бежать к колдунье; вдруг среди ее бесчисленного множества разноцветных баночек и заклинаний на все случаи жизни найдется именно то, что им так нужно. Но приходили не только за этим. Люди покупали свежую выпечку и отборный чай. Некоторые и вовсе заходили просто, чтобы поздороваться и пожелать хорошего дня. Вот почему именно по утрам возле трактира всегда было полно народу со всего города. Работы для Изуку оказалось невпроворот.
– ...Спасибо за покупку! Возьмите в подарок булочку с корицей для вашей внучки. Пусть поправляется. Приходите еще! – улыбался он, отдавая дружелюбной старушке несколько бумажных кульков – Следующий!..
Внезапно застекленная дверь распахнулась, две маленькие девочки в ситцевых платьицах протиснулись внутрь.
– Корабль!!! Корабль на пристани!.. – наперебой кричали они, – Огромный такой! И паруса ярко-ярко красные! Мы сами видели!
Люди в трактире закопошились, принялись оборачиваться, перешептываясь. Некоторые тут же выбежали на улицу, расталкивая остатки очереди.
– И правда! – воскликнула молодая учительница в толстых очках, – Горн даже отсюда слышно. Неужто торговое судно?
Изуку замер. Быть такого не может. Он все посчитал. Еще слишком рано.
Между тем, почти все покупатели толпой вывалились наружу, порываясь увидеть собственными глазами то, во что Мидория не мог поверить.
– Изуку, ты слышал? – раздался над ухом запыхавшийся голос Инко. Она вбежала за прилавок, роняя корзину на пол – Корабль в порту, Мицуки побежала встречать. Надо же, на полмесяца раньше.
Юношу словно током прошибло. В ту же секунду он метнулся к выходу.
– Я тоже пойду!
– Еще чего, – возмутилась Инко, – Там сейчас не протолкнуться. Лучше помоги мне с готовкой. Если уж вечером здесь соберется весь город, нужно хоть попытаться их накормить. Так что сбегай на кухню и набери воды во всю посуду, какую найдешь. Только побыстрее.
В маленьком приморском городке, населенном преимущественно стариками и женами моряков с их детьми, возвращение торгового судна – всегда радостное событие. Оно сопровождается большим праздником. С реками пива, невероятными историями и плясками до головокружения всю ночь напролет. И конечно, если где и можно закатить такое, то только в трактире местной ведьмы.
Сегодняшний праздник мало чем отличается от десятков предыдущих. Музыка глушит. В помещении шумно и душно. В глазах рябит от мелькающих вокруг улыбающихся лиц – знакомых и незнакомых, разноцветных одежд, пестрящих тонкой вышивкой. Звон посуды сливается с тихим шипением напитков, льющихся через край, и хоровым пением моряков, местами нескладным. Изуку пьянеет уже от этого. Ему нравится наблюдать за шумными вечерами, позволять им поглотить себя целиком, заставить чувствовать кожей, как дрожат несчастные половицы под десятками пар сапог.
– Ох, Инко, – в который раз сладко воркует Мицуки, опрокидывая очередной стакан, – Изуку-то уже такой взрослый стал. Ну, почти жених. К тому же скромный, вежливый. Нашему раздолбаю следовало бы брать пример.
Изуку смеется, слегка краснея. Он безошибочно находит в толпе знакомую белобрысую макушку. В самом центре зала Бакуго раскручивает в быстром танце дочку капитана корабля. Девушка, кажется, слишком красива. С узким фарфоровым личиком, атласными лентами в косах и струящимся сарафаном, привезенным из заграницы. Бакуго улыбается, держит ее за руку, произносит слова, вероятно предназначенные только ей одной. И у них впереди еще не одна песня, не один общий танец. Сегодня они вольны кружить по комнате хоть до заката. До того момента, когда тонкий месяц разрежет небо, и солнцу, наконец, придется уступить. И до этого момента Изуку подождет. Он наблюдает за толпой, выплясывающей польку, за моряками, что наперебой болтали о морских чудовищах и заморских диковинах, за Мицуки, вновь подставляющей Инко пустой стакан. Раздаются звуки флейты. Ночь обещает быть долгой.
Горячее дыхание опаляет шею, вызывая мурашки по всему телу. Изуку проглатывает неприлично громкий вздох. Его ноги дрожат, щеки накалились – еще немного, и он сгорит. Как будто он даже не против такого расклада. Беспомощно цепляясь за чужие плечи, пытается прижаться ближе, всем своим телом кричит: «Обрати, наконец, на меня внимание!». И Кацуки старается. Оглаживает спину через тонкую ткань рубашки, задерживается на талии, сжимая чуть сильнее, вслушиваясь в прерывистое дыхание. Ведет дорожку влажных поцелуев от подбородка до изящных ключиц. Кацуки знает о том, как Изуку стесняется их яркой выраженности. Кацуки знает, что не сможет его переубедить. Вместо этого он подцепляет пальцами ремень брюк, касается поясницы.
– Каччан... – приглушенно тянет Изуку, выгибаясь в спине.
Кацуки поднимает голову, встречаясь с ним взглядом, и на мгновение выпадает из реальности. Деку смотрит с обожанием, сверкает изумрудными глазами из под густых ресниц. И это то, что заставляет Кацуки перестать функционировать. Он притягивает Изуку за шею и целует в губы, глубоко и долго. Сегодня тот особенно жаден до прикосновений, эта жадность граничит с похотью. Ему болезненно мало одного поцелуя, он хочет больше. Столько, чтобы можно было компенсировать долгие полгода разлуки. Он приподнимается на цыпочки, гладит Кацуки по волосам, отстраняется на мгновение, но лишь затем, чтобы перевести дух и поцеловать снова.
– И как я только жил без этого все это время? – шепчет Бакуго ему в губы тем самым голосом, от которого у Изуку ноги подгибаются. Что, впрочем, совершенно не имеет значения – Кацуки крепко прижимает его к себе.
Они оба знают, что это не может продолжаться долго. Не тогда, когда за стенкой так много людей, и в любой момент один из городских пьянчуг может вывалиться на задний двор, желая подышать свежим воздухом. Но отрываться друг от друга даже на секунду совершенно невыносимо.
– Сколько ты пробудешь в городе? – тихо спрашивает Изуку, когда время переваливает за полночь, и ночное небо сверкает звездами словно алмазами. Голосов в доме уже не слышно, гости давно разошлись – в будний день не принято гулять допоздна. Тишину нарушает только ветер, колышущий бельевую веревку за соседним забором.
Изуку сидит на балконе, свесив ноги вниз; голова Кацуки лежит на его коленях. Все это кажется правильным.
– Недели две. Может, меньше, – следует ответ, – Как только капитан разберется с ремонтом палубы, он скажет дату отправки.
Изуку хмурится.
– Деку... – почти ласково чужие пальцы проводят по растрепанным локонам, заправляют несколько прядей за ухо. Изуку опускает взгляд. Кацуки смотрит на него снизу вверх; рассматривает очаровательные веснушки, длинные ресницы, припухшие и порозовевшие от поцелуев губы... – Я люблю тебя...
– И я тебя... Останешься на ночь?
Только на ночь. Мидория понимает, что не может требовать большего. Он не может просить Кацуки остаться навсегда.
За десять лет они сильно выросли из своих детских мечт.
Кацуки рано приняли в юнги. Моряки сулили мальчику большое будущее. Он оправдывал их надежды. Бескрайнее море заполнило его жизнь до краев, почти не оставляя времени на размышления. Вода заметно сгладила колючий характер, охладив чересчур пылкую голову.
Оставшись на суше, Изуку осваивал работу в трактире. Инко, чье здоровье с годами подводило все больше, нуждалась в помощи сына. Так что он учился печь, готовить зелья и очень скоро осознал, что ослепительно пылавшие в его матери колдовские способности, в нем самом едва тлели. И как ни огорчало это его сперва, приходилось мириться.
И Бакуго никогда не скажет о том, как каждый раз желает наконец забрать Деку из этого мелкого города навстречу морским приключениям. Они не имеют права поступать так жестоко.
– Ага. Не думаю, что старуха достаточно трезва, чтобы начать меня искать, – усмехается Кацуки, приподнимаясь на локтях – Но только если поцелуешь меня.
И у Изуку нет колдовских способностей, но в этот момент он готов поклясться, что чувствует, как искры пляшут под пальцами, вызывая приятное покалывание. По-детски улыбаясь, он наклоняется.
Ремонт палубы неожиданно затягивается, отчего две недели обращаются тремя. Кацуки переживает, и как бы Мидория не радовался возможности провести больше времени вместе, он просто не может быть счастлив в полной мере. Тем не менее, они действительно ловят каждый момент, по возможности выбираясь подальше за город. Конец лета знаменует собой жару, а вместе с ней и купальный сезон, чем они успешно пользуются. Бакуго отлично плавает, и изо-всех сил тащит Изуку в воду. В ответ тот громко верещит, обещая, что ни за что и никуда больше с ним не пойдет. А после весь мокрый в чужой рубашке сидит на берегу, перебирая свежесобранные листья смородины и душицы. Он рассказывает, как их обрабатывать и с чем мешать, без умолку болтает обо всем, что успел вычитать в колдовских справочниках, и хотя Кацуки почти ничего в чародействе не смыслит, он пытается вникнуть во все, что говорит Деку, задавая бесчисленное множество вопросов.
В последнее утро оба заметно нервничают. Уже на пристани, куда Изуку кое-как отпросился у матери, чтобы попрощаться, Кацуки в форме жалуется, что ему жмет воротник.
– Выпрямись и не позорь меня, засранец! – Мицуки кажется обеспокоенной.
Кацуки раздраженно цедит в ответ:
– Заткнись, карга! И сам знаю!
Изуку смотрит на них, нервно теребя пуговицу на жилете. Белоснежную панаму он натянул по самые глаза, смущаясь своего присутствия при, казалось бы, чисто семейном прощании. И судя по всему, Кацуки это чувствует, потому что как только Мицуки отвлекается на соседку, пришедшую поглазеть на отбытие, он отводит Мидорию в сторону.
– Я буду скучать по твоей милой мордашке.
Сейчас они не могут позволить себе нежных жестов, все объятья и поцелуи остались во вчерашнем дне, далеком и счастливом. Кацуки протягивает руку, еле-ощутимо касаясь чужого запястья, и этого оказывается достаточно, чтобы Изуку сорвался. Слезы заслоняют взгляд, крупными каплями стекают по щекам.
– Прости, я... – оправдывается он, всхлипывая.
– Тихо-тихо, – как может успокаивает его Бакуго, незаметно сплетая их пальцы, – Я не смогу оставить тебя, пока ты здесь ревешь, – признается он, чувствуя, что и сам уже на грани, – Я же тогда все четыре месяца буду вспоминать это твое лицо. Я не выдержу!
Мидория невесело усмехается – и правда. Прилагая все свои силы, он вытирает лицо рукавом рубашки, делает глубокий вдох и улыбается. Крепко сжимает руку Кацуки и, наконец, отпускает.
– Увидимся, – произносит он, окончательно придя в себя, – Через четыре месяца.
– Через сто двадцать дней, – кивает Кацуки.
Сто двадцать дней. Они привыкли к этому. Долгие месяцы в разлуке, мимолетные встречи, прощания; и опять все по кругу. Когда-нибудь это закончится. Когда-нибудь они будут готовы сделать шаг навстречу друг другу, и наконец, остаться вместе. Но пока этого не произошло, они продолжат довольствоваться короткими мгновениями, долгими взглядами и случайными прикосновениями. Только пока...