Реджина оглядывается: вокруг огромные просторы, вдалеке виднеется лес. Небо словно огнем пылает, солнце медленно, почти незаметно скрывается за горизонтом. Реджина замирает, не может взгляд оторвать от заката, пока не слышит топот копыт, оборачивается, а перед ней проносится стадо лошадей, во главе которого замечает Росинанта. Она улыбается. В груди появляется трепет и радость.

Над ухом раздается голос до жути родной, и Реджина с замиранием сердца поворачивается. А прямо перед ней стоит отец и улыбается ярко. Здоровый, невредимый. Она кидается на него с объятьями, зарывается в плечо. И слезы счастья по щекам бегут, впитываются в плотную ткань.

— Ты живой!, — обнимает крепко-крепко, боится отпустить, словно он сейчас исчезнет. Она цепляется за одежду и в лицо вглядывается: глазам своим не верит. А отец смеется тепло и также крепко к себе прижимает. Реджина улыбается и плачет. Вот он — дом. Свобода. Ее счастливый конец.

Но внезапно что-то меняется: дует холодный ветер, лошади ржут и проносятся рядом, пугают и чуть не сносят все на своем пути, тучи черного, почти смольного цвета, затягивают небо. Реджина на отца взгляд поднимает и отскакивает, а следом видит, как он падает, словно мешок с костями. Она замирает в ужасе. Он мертв. Снова. Сердце бешено стучит в висках, голова болеть начинает сильно. Она не сразу слышит лошадиный ржач, а когда оборачивается, видит Кору, восседавшую на ее любимом коне. Но в некоторых местах кожа у него порвана, где-то висит, а где-то волдыри от ожогов, и кости выглядывают. Он в поводьях весь, брыкается, но отчаянно бежит на Реджину, направление не меняет. Не может. А позади Коры едет Король. Реджина бежит от них, оглядывается и спотыкается, вскакивает и снова бежит, оборачивается, боится, что ее догонят. Сердце в висках гулко стучит и дыхание сбивается. В глазах начинает темнеть. Последнее, что она видит — это рука матери, тянущаяся к ней. И Реджина последний раз спотыкается.

Она открывает глаза. Темно. К ней постепенно, очень медленно возвращаются запахи, звуки. Она чувствует знакомый запах подвальной комнаты, и сердце екает. Нет! Только не это! Она встает и слышит, как за ней цепь тянется. Неужели на нее надели? Оборачивается и в темном помещении едва разглядывает толстую металлическую цепь. А следом слышит голос, от которого в дрожь бросает:

— Наконец проснулась, — точно расплывается в улыбке, голос довольный, мурчащий. А у Реджины сердце в пятки уходит, стучит еле-еле.

— Ты меня очень разочаровала., — тон меняется на привычный, стальной.

— По-твоему, мы бегать за тобой должны?

— Нет, матушка, — слабый, еле слышный голос раздается в тишине. И слеза медленно катится по щеке.

— Прости

— А что скажет Леопольд? Что он обо мне подумает? Что я плохая мать?

— Ни в коем случае, матушка

— Подойди.

И Реджина подходит. Ей просто делать ничего не остается, кроме как слушаться и подчиняться.

Она ощущает руку. Мерзкую, до жути отвратительную руку мужа, и отдергивает свою, но ее тут же толкают. По всему телу к ней прикасаются грубые пальцы, давят, гладят, почти царапают кожу. Мерзко. Знакомо.

Реджина чувствует лезвие у солнечного сплетения. Нет, не просто лезвие — нож. А потом она чувствует пронзающую боль.

Громкий крик. Реджина подскакивает на кровати, открывает глаза, жадно хватает губами воздух, словно не дышала всю ночь. Она руку к груди прикладывает, где щемит до невозможного, ткань сжимает так, что белеют костяшки пальцев. Слезы застилают глаза и по щекам скатываются, обжигающие, крупные скапливаются на подбородке и падают. В горле ком стоит. И воспоминания прошлых лет душат, перед глазами мелькают:

***

— Реджина, иди в дом, — стальной тон дает понять, что ждет ее сейчас. Она переводит взгляд на Кору, а в глазах ужас застывает. Нет, нет, нет, нет, нет, нет.. Она не виновата!

— Матушка, я.., — начинает горячо, но ее прерывает мать.

— В дом. — переводит на Реджину взгляд полный гнева. В нем языки пламени алого пляшут, такие, что воздух из легких девушки выбивают. К горлу ком подступает, сердце бьется бешено, словно из груди выпрыгнуть хочет.

Она опускает голову и смотрит на дрожащие руки, глаза мокрые прячет. Кланяется и уходит на ватных ногах.

Реджина заходит в подвальную комнату, в которой бывает часто, в которой наказывают ее совершенно невиновную. Заходит отчаянно, но добровольно. В нос ударяет уже привычный ужаснейший запах плесени, крови, ржавчины и чего-то еще. Падающие в звонкой тишине капли сводят с ума. На стене висят много инструментов. Их обычно используют для пыток. Где-то в углу лежит цепь толстая, прочная. Однажды она за провинность уже сидела здесь несколько дней без еды и воды. Реджина руки сжимает в кулаки. Лучше бы я тогда умерла.

Слышатся приближающиеся шаги матери, от которых в дрожь бросает. Сердце екает, и Реджина спешно пытается развязать корсет и снять платье, но руки трясутся так, что удержать шнуровку не получается. Дверь распахивается и громко бьется о стену. Реджина от неожиданности подскакивает и почти запинается о подол платья.

— Ты еще не готова?, — Кора подходит и рвет на ней платье, толкает вниз. Реджина падает на колени и вскрикивает громко, слезы роняет, за что сразу же получает розгами по спине. Она жмурится и навзрыд плачет.

А ведь я не виновата. Меня оклеветали. Но кричать об этом бесполезно — мне не поверят.

Никогда не верят.

***

Реджина сглатывает, рукой плечо сжимает. От воспоминаний шрамы на спине болеть начинают, словно свежие. Она закрывает глаза и выдыхает через сжатые зубы. А перед глазами всплывает следующее:

***

За окном мрачно. Луна скрывается за тучами, словно знает, что сейчас будет. Может не хочет снова видеть эти издевательства над бедной девушкой, а может уже просто привыкла и старается пропускать эти моменты, как и Реджина. Каждый вечер. Каждый божий раз случается одно и то же. Неужели нельзя сбежать, что-то сделать, чтобы это наконец закончилось? На самом деле, она много раз пробовала, но ни к чему иному это не приводило, лишь к более жестоким наказаниям. "Спровоцировала! Сама виновата! За дело!" — кричала ей мать, когда она просила о помощи. Действительно, к кому она обращалась? Кого просила?

Хлопает дверь. Реджина дергается от неожиданности и сжимает кулаки. Король пришел с пьянки. И ведь по-другому это не назовешь. Она чувствует перегар, от которого начинает тошнить, грубые руки на талии и мерзкие губы на шее. Хочется оттолкнуть его, но нельзя. Терпеть — единственное, что можно. Просто потерпеть, пропустить, а потом забыть. Она жмурится, но позволяет прикасаться. Ей мерзко. От себя, от мужа, от этих рук и губ, от того, что это происходит каждый день и от того, что она не может ничего сделать.

Реджина старается не замечать, как он медленно ведет ее к кровати, как превращает уже тысячное платье в тряпки, как толкает на кровать и ложится сверху. Она старается не замечать, что с ней происходит, но все равно чувствует. Чувствует внутри себя неприятные, грубые толчки, омерзительные губы на шее, ключицах, щеках, холодное лезвие, прикасающееся к телу, теплую, почти горячую жидкость и язык. Еще один шрам. Она чувствует и тихо роняет слезы, и ком в горле мешает вздохнуть полной грудью.

За что?

***

Она жмурится и выдыхает. Сколько боли она пережила? Как удалось дальше жить и радоваться мелочам? Она уже не задается вопросом о том, за что с ней так поступала мать: издевалась над ней, била, потом выдала замуж за старого короля, образно говоря, передала розги правления над Реджиной ему. Не задается, потому что уже устала. Каждый день она думала: "почему же матушка так поступает?", а потом просто поняла, что мать хотела другую дочь. Хотела слишком правильную, более покорную, улыбчивую, которая будет помогать, которая будет всегда за нее, — в общем, идеальную. А появилась Реджина — полная противоположность. Но разве она виновата? Виновата, что не оправдала ожиданий своей матери?

Спустя столько времени она твердо и уверенно может сказать, что нет. Она была ни в чем не виновата. Ни в разочаровании Коры, ни в том, что ее нарочно клеветали, ни в том, что она стала такой. Под натиском многих людей ей просто пришлось взять свою жизнь в свои руки и начать вершить судьбы других, будто они ничего не стоят. И ее все равно продолжали ненавидеть. Она всегда была плохой, неправильной, неудобной. Но эти "все" не хотели смотреть на себя. И она сначала гналась за чужим мнением, пыталась угождать, подходить под требования. А потом просто устала. А зачем она старалась? Зачем, если люди не видят этого и давят, требуют от нее того, чего хотят именно они? Вот так и появилась Злая Королева. Непокорная, властная, жестокая, желанная. И также осталась ненавистной людьми. Так какая же разница?

Реджина переводит взгляд на время и округляет глаза: время уже давно за полдень. Она глубоко вздыхает и медленно встает с постели. После кошмара и воспоминаний тяжело придти в себя, и она вялыми шагами направляется в ванную комнату, чтобы умыться. На большее сил просто не хватает. Потом спускается на кухню и заваривает крепкий кофе. Она облокачивается о столешницу и делает большой глоток, потупив взгляд.

Внутри так пусто и больно. Почему?

— Мам, — рядом слышится голос Генри, и Реджина дергается, разливая кофе на рубашку. Он внимательно следит за ее взглядом, как она судорожно оттирает пятно, размазывая еще больше, и подает полотенце. Она пару раз проходится по пятну, а потом переводит взгляд на сына.

— Я хотел сказать, что гулять ухожу

— А, — улыбается облегченно и целует в макушку.

— иди конечно, — и смотрит, как он убегает, только сейчас замечая, что он уже одет.

— и деньги возьми с тумбочки

Дверь хлопает, и Реджина выдыхает. Улыбка спадает с лица. В глазах начинает темнеть, и она смотрит на свои руки — дрожат. Она сжимает их и идет в свой кабинет, чтобы с головой погрузиться в бумаги. Нечего бездельничать, и так слишком поздно проснулась.

Реджина читает какие-то бессвязные предложения, перед глазами мелькают образы матери, и она губы раздраженно поджимает. Она снова повторяет предложение и хмурится. Читает его уже вслух несколько раз и все равно ничего не понимает. Реджина откидывает бумаги так, что некоторые листы летят со стола, и зарывается пальцами в волосы. В голове возникает вопрос "что происходит?".

Звенит звонок. Реджина поднимает голову и выдыхает. Кто там пришел? Нет, я не пойду. Я неважно себя чувствую, мне плохо. Но уже на четвертый звонок она подрывается с кресла, направляется в коридор и открывает дверь. А перед ней стоит Мэри Маргарет и улыбается во все тридцать два. Реджина сначала замирает от неожиданности и только сейчас вспоминает, что она не одета: на ней лишь атласная пижама. Хочется послать Бланшар куда подальше, чтобы больше не возвращалась, но сейчас так не хочется быть в полном одиночестве, что ей приходится отойти, чтобы впустить Мэри Маргарет в дом, и та счастливая переступает через порог и сразу направляется на кухню.

— Меня Эмма попросила зайти, проведать тебя, — улыбается. А Реджина закатывает глаза. Зачем мне эта информация?

Мэри Маргарет спрашивает о чем-то, а Реджина отвечает односложно — по-другому не может совсем. Кажется, она очень переоценила свои силы на данный момент. Мэри Маргарет, увидев полное отрешение и странную бледность Реджины, хмурится.

— Реджина, иди отдыхай, а я пойду. Ты ведь помнишь, что тебе сказала Голубая?, — заглядывает в глаза. А Реджина отмахивается и кивает головой.

— Конечно. Я тебя провожу, — натягивает улыбку.

Когда дверь хлопает, Реджина выдыхает с облегчением и идет на кухню, а там на столе замечает пирог. Откуда он здесь? Бланшар его принесла? А я ведь даже не заметила. Ну что ж. Она сладкое не ест совсем, а Генри этим травить не собирается: здоровое питание превыше всего. Но почему-то она ставит его в холодильник, вместо того, чтобы кинуть его в мусорку. Почему? Она и сама не знает.

Реджина возвращается к бумагам. Наконец-то ее ничего не отвлекает и больше не отвлечет. Она снова вчитывается уже в другие предложения, даже начинает понимать слова и подписывать некоторые просьбы. И стопка рассмотренных предложений народа постепенно начинает пополняться. Работа уносит ее в привычный ритм жизни. Она так соскучилась по этим бумагам, по чувству некоторой власти, что губы расплываются в улыбке. В счастливой, первой не натянутой улыбке за месяц.

Реджина открывает глаза и хмурится. Неужели уснула за рабочим столом? Она поднимает голову и чувствует, что отлежала себе все на свете, немного разминает шею, и теперь может хотя бы повернуть голову в другую сторону. Реджина медленно встает, чувствует покалывание в ноге и поджимает губы. Ее все еще клонит в сон, поэтому, решив, что кровать все же лучшее место для сна, она также медленно, хромая, уходит в комнату, обещая себе разобраться с документами позже.

Просыпается она только вечером, когда за окном уже темно, и только свет от фонарей пробивается через шторы. Реджина хватается за голову: сейчас она гудит сильнее, чем утром. Она поднимается с постели и спускается на кухню. Есть ей не хочется совсем, поэтому заваривает крепкий кофе по привычке и идет в гостиную. Реджина пару минут стоит около стеллажа, а потом просто берет первую попавшуюся в руку книгу и открывает на первой странице. Она садится за любимое кресло, делает глоток кофе и начинает вчитываться в слова, а перед глазами картинки, словно фильм, начинают крутиться. Она снова вспоминает мать и мужа.

И уже через пару минут она не замечает, как витает в своих размышлениях. А когда возвращается в реальность, мотает головой.

Что за бред? Почему я сегодня такая рассеянная?

А потом она осознает:

Вот-вот что-то случится.

Придет из ниоткуда мать или, чего хуже, муж, или вообще кто-то охотится за ней и сейчас выстрелит.

Она оглядывается. Ничего не происходит, не меняется: предметы стоят на своих местах, за окном все также тихо, в коридоре никакого движения, — но тревога с каждой секундой нарастает, и уже становится тяжело дышать. Сердце бьется с каждой секундой сильнее, словно вот-вот пробьет грудную клетку. Она смотрит на руки, оглядывается и понимает, что почти ничего не видит, словно кто-то насильно закрыл ей глаза. Что происходит?

Реджина трет глаза, пытается себя ущипнуть, но тело какое-то ватное: она его практически не чувствует, словно оно не ее. Я умираю? Что со мной?

Слезы застилают глаза, а она пытается сделать хоть один глоток воздуха, набрать легкие полностью — но не выходит. Кажется, проходит вечность, и Реджина слышит приглушенный звонок, будто бы она находится под водой, но даже не обращает внимания. Ей не до гостей, и не до разговоров, ей сейчас совсем не хочется никого видеть. Она пытается себя успокоить мыслями, но делает только хуже.

Реджина не знает, сколько еще было звонков, как долго ждали гости, пока им откроют дверь, но вскоре она чувствует теплые руки на плечах, и лицо Эммы перед собой. Она хватается за нее мертвой хваткой, как за последнюю надежду, боится, что это иллюзия. Она прислушивается к голосу, к тому, что ей диктуют, осматривает комнату, пытается вспомнить названия предметов. И ей становится легче, тревога уже не такая яркая, дышать с каждой минутой становится легче. Она вбирает полные легкие и зарывается в плечо Эммы. И ей неважно, кто это: сейчас ей настолько страшно, что уже совсем ничего не важно.

Она постепенно приходит в себя, ощущает перенапряжение в пальцах и еле разжимает их. Она смотрит на Эмму, а та ее притягивает к себе и обнимает крепко, и сама руками обхватывает ее спину. Ей легче. Намного. И сейчас ей так приятно чувствовать кого-то рядом.

Вскоре Генри приносит стакан с водой, и Реджина выпивает его залпом. Она снова делает вдох и расслабляется, положив голову на плечо Эммы. Реджина не говорит спасибо, знает, что она все поняла.

Спустя долгих десять минут молчания, Эмма подает голос. В тишине он звучит громко, настолько, что все немного напрягаются.

— Ну что, — хлопает по ляжкам и смотрит на Генри с Реджиной.

— Теперь нужно подышать свежим воздухом, чтобы спалось лучше, — улыбается. А Реджина закатывает глаза. Я и без этого поспала дольше обычного.

Но Генри встает на защиту идеи, и вскоре они уже выходят все вместе из дома. Он бежит вперед планеты всей, оставив своих мам позади. Пусть поговорят. Но они, несмотря на его старания, идут в полной тишине.

— Ну, как ты себя чувствуешь?, — подает голос и поджимает губы. Неловко. И только через долгую, почти вечную для Эммы минуту, Реджина тихо отвечает:

— Уже лучше.

— Хорошо..

И снова молчание. Хочется поговорить, но в голове пусто. Никаких идей, смешных или глупых фраз, чтобы хотя бы просто обратить внимание. она вспоминает любимую тему Реджины — Генри.

— Он уже такой взрослый, — улыбается и краем глаза смотрит на нее. Реджина тоже расплывается в улыбке. В точку! Развивай эту тему, Эмма.

— Прости, что забрала его. Я не подумала..

— Вы никогда не думаете, Мисс Свон., — уставший тон. Такой, будто бы она уже устала злиться на нее.

— В любом случае, он был счастлив. С Вами или со мной — не так важно.

Эмма поднимает брови. Это точно Реджина? Что случилось, что она теперь рассуждает так? Почему она так быстро остыла, перестала злиться? Столько вопросов и ни одного ответа.

— Мы обе его очень любим, — кивает, пытаясь продолжить ее рассуждения. Эмме так хочется поболтать с ней спустя столько времени, но она не знает, о чем говорить с этой Реджиной.

— Да, — кидает взгляд на Эмму, и у нее сердце екает. Она судорожно выдыхает. Тишина снова возникает между ними, и Эмма, вспомнив наболевшую тему, решает завести разговор хотя бы по этому поводу.

— Слушай.., — сглатывает.

— Ты знаешь что-то про Кулон Памяти?

И Реджина оборачивается.

— Зачем он Вам?, — вскидывает бровь. И снова стальной тон. О, вот она, Мэр Сторибрука. А Эмма ведь уже испугалась, что с ней что-то случилось. Она пытается сдержать улыбку, но тепло все равно разливается в груди.

— Интересно очень. Увидела где-то, решила узнать, — пожимает плечами. Они долго переглядываются, и Реджина все же отвечает:

— Он утерян. По легендам — в морях Неверленда. Сотни кораблей потонуло в поисках, но его так и не нашли.

Эмма поджимает губы и кивает. Внутри будто бы что-то ломается, от кома в горле появляется отдышка, и она зарывается пальцами в волосы одной рукой и случайно задевает ремешок часов.

— Это тату?, — замечает Реджина и кивком указывает на запястье.

— Да, маленькая шалость в юношестве, — врет и поправляет часы на этой самой руке, пытаясь скрыть татуировку. Реджина сначала не решается спросить, но потом не выдерживает:

— Можно посмотреть?

Эмма мешкается пару секунд. Она не хочет вспоминать об этом, не хочет, потому что это связано с Реджиной. Но, заметив ее интерес, она оттягивает ремешок часов и протягивает руку брюнетке, показывая аккуратное тату в виде пера. 

Реджина ощущает желание прикоснуться, словно оно притягивает к себе, словно ничего кроме него не существует. Она снимает черные перчатки и осторожно проводит пальцами по запястью Эммы. В голову ударяют болезненные воспоминания. 

***

***

— Не хочешь прогуляться сегодня вечером?, — заглядывает в зеленые глаза, от которых, кажется, уже больше никогда не сможет отвести взгляд. Да и не хочется.

— С тобой, Реджина, с пребольшим удовольствием, — Эмма расплывается в улыбке и укладывает подбородок на ладонь.

И у обеих от близости внизу живота летают ожившие бабочки, бьются крыльями о стенки, желая вылететь на свободу и показать свою красоту. 

Их дружба уже давно перетекла в нечто большее, но никто из них этого не хочет принимать. Они, не зная о чувствах друг друга, надеятся, что их отношения останутся дружескими. 

***

Реджина осматривает себя в зеркале, оценивая критическим взглядом: красное платье чуть выше колена, которое подчёркивает все ее достоинства и идеально сочетается с красной помадой на губах похожего оттенка; Туфли на каблуках делают ее выше и точно по росту с Эммой; а черный карандаш делает взгляд еще острее и притягательнее. Она в последний раз поправляет волосы, когда слышит:

— Реджина, ты там где?, — кричит с кухни Эмма. Брюнетка, еще раз кинув взгляд в зеркало, выходит из комнаты и спускается на первый этаж. 

— Садитесь за стол, мисс Свон, — с тоном, не терпящим отказы, Реджина заходит на кухню. Эмма поворачивается на голос и застывает. Ее рот невольно открывается. Она взглядом скользит по фигуре, шикарно подчеркнутой не сильно облегающим платьем. Реджина расплывается в улыбке, удовлетворенная именно той реакцией от Эммы, которую ждала. 

— Вау.. Реджина, ты великолепна, — поднимает голову и встречается с прожигающим взглядом. 

Когда Эмма все же решает сесть за стол, брюнетка подходит к плите и из духовки вынимает курицу с картошкой. Она раскладывает порции по тарелкам и накрывает на стол, чувствуя на себе пристальный взгляд зеленых глаз. Закончив, она садится за стол.

— Давай выпьем за нашу дружбу, — Реджина поднимает бокал, и Эмма тут же следует ее примеру. В тишине раздается звон бокалов.

Они выпивают по одному глотку, не отрывая взгляда друг от друга, и принимаются за блюда, перекидываясь игривыми взглядами.

***

Реджина смотрит на спящую подругу: блондинистые волосы волнами раскиданы по плечам; грудь медленно поднимается со вздохом и опускается с выдохом; расслабленное, спящее лицо идет ей куда лучше, чем глуповатое. Она заправляет один локон за ухо и останавливает ладонь около щеки, еле-еле прикасается. На сердце теплеет, и улыбка на губах появляется от приятного трепета. Ей так хорошо вот так просто смотреть на нее, касаться, чувствовать рядом.

Она тяжело вздыхает, понимает: долго она так не протянет. Слишком сложно держать при себе эти чувства, желание быть постоянно рядом, всегда быть готовой помочь. Она готова идти куда угодно, только бы с ней. Ей надоело. Их дружба странная, будто бы между ними витает легкое напряжение, которое взялось из ниоткуда.

Реджина грустно улыбается и отворачивается, чтобы хотя бы отвлечься от мыслей об Эмме и немного поспать.

***

***

— Реджина, ты в порядке?, — Эмма вглядывается в ее лицо, пытаясь понять что произошло. Брюнетка в ужасе поднимает на нее глаза и выпускает руку из своей. Вспомнила. 

— Я.., — слезы застывают в глазах. Она глотает воздух большими порциями и избавляется от желания броситься на руки к самому дорогому ей человеку, который стоит на расстоянии вытянутой руки. Реджина пытается прийти в себя и налепить на дрожащие губы что-то наподобие улыбки. Эмма хмурится, явно замечая перемены в состоянии Мэра. 

— Я думаю, на сегодня достаточно. Продолжим завтра. — отрезает ровным тоном, что стоит огромных усилий, и поворачивается в сторону своего дома. Реджина сжимает кулаки и веки, чтобы не разрыдаться прямо здесь, чтобы внезапно не развернуться и не обнять Эмму, чтобы не сказать, как сильно скучала и, наконец, не прижаться к губам.

Когда входная дверь за ней хлопает, Реджина позволяет слезам скатиться по щекам. Она прижимается к ней спиной и скатывается вниз, чтобы спрятать лицо в коленях и громко разреветься. Сердце изнывает такой болью, что хочется его вырвать и закопать под толщами земли, чтобы больше ничего не чувствовать. 

Воспоминания снова заполняют ее голову, как и те слова, оставившие серьёзные отпечатки на сердце. Она помнит каждую эмоцию в глазах Свон, каждую фразу, брошенную так не аккуратно, но попавшую точно в цель. Ей хотелось бы забыть тот разговор, стереть его из памяти, но, увы, как показала практика, даже зелья недостаточно, чтобы навсегда избавится от тех слов, которые не перестают всплывать до сих пор. 

Она не знает, сколько так просидела, не знает, сколько времени прошло с того момента, когда она пришла домой. Почему так больно? Ей хочется лишиться всех чувств, снова надеть маску хладнокровности и не знать, что такое сострадание. Зачем нужно чувствовать, если это всегда приносит невыносимую боль? 

***

В глаза бьет яркий свет, и Реджина вымученно стонет, зарываясь глубоко под одеяло. Голова ужасно раскалывается от малейшего движения и звука, и именно сегодня под ее окном чересчур громко напевают птицы. Она открывает глаза и, выглянув из под мягкого убежища, смотрит на время. Реджина вымученно стонет: снова проспала дольше обычного.

Она идет на кухню, заваривает себе кофе, пьет, уставившись в одну точку. Вчерашний день будто бы повторяется заново.

Это пиздец — по-другому описать ситуацию невозможно, других слов не подобрать. Да она даже и не пыталась.

Слышится звонок в дверь. Она не шелохнется совсем, ждет, пока нежданные гости уйдут. Сейчас все таки хочется побыть одной, желательно отлежаться дома недельки две, а может и подольше. Но гости не уходят, стучат, звонят, стоят у двери, ждут, когда откроют. Кто такой настойчивый? Нет, она не подойдет. Она сейчас уязвима до наивысшей степени, никто ее не должен видеть в таком состоянии. А она ведь даже в зеркало не посмотрела, не поправила прическу, не переоделась: как встала, так и пошла, — что вовсе на нее не похоже. И длится это минимум второй день.

Снова звонок в дверь. Реджина с психом ставит чашку на стол, чуть не разбивает. она смотрит на свои руки — дрожат.

Она вздыхает, направляется к двери, так и не посмотрев в зеркало, открывает. Генри. Она сглатывает, сжимает один кулак до отпечатков в виде лунок от ногтей, и через силу улыбается. Не подавать вид...

— Погуляем?, — улыбается широко. Конечно, он замечает состояние Реджины: ее глаза говорят больше, чем она пытается показать своим видом. Конечно, он знал в каком она сейчас состоянии и пришел, потому что не хотел оставлять хотя бы в этот раз ее одну.

А Реджина замирает. Ей не послышалось? И Генри снова повторяет, уже медленнее, четко проговаривая все слова, словно понимает, что она испытала что-то, что сильно выбило из привычной жизни. Реджина приходит в себя.

— Да, конечно, — улыбается с облегчением, впускает его внутрь и закрывает дверь. Она поднимается, переодевается и выходит уже шикарной, той, которой ее привыкли видеть все.

Генри грустно улыбается, понимает, каких усилий ей стоит сейчас этот прекрасный вид стальной леди. Он знает, что она делает для этого. И ему очень жаль за все: за Эмму, за разбитое сердце ею же, за то, что бросил ее одну и уехал. Многое ему было неподвластно, и даже если бы он сильно захотел — изменить бы не смог, к великому сожалению, но он все равно чувствует себя виноватым.

Они выходят, переглядываясь, направляются к парку с замерзшим прудом. Они много говорят о том, о сем, и в целом ни о чем. И так хорошо: они давно не болтали по пустякам. Очень давно. Вскоре они садятся на одну из лавочек.

— Мам, — внезапно начинает серьезным тоном и хмурится.

— М?, —  Реджина поворачивает голову к сыну. 

— Почему ты вчера под вечер на прогулке странно себя вела, а потом внезапно убежала?

— Все было нормально, о чем ты?, — на лице играет улыбка. Реджина всем телом показывает спокойствие, пока внутри сердце бьется так быстро, словно хочет пробить дыру в грудной клетке, и мысли беспорядочно летают в голове, боясь, что Эмма узнает о возвращении к ней памяти. 

— Снова врешь?, — вскидывает бровь, сверля мать глазами. 

Реджина не уступает ему, в голове судорожно обдумывая, стоит ли рассказывать правду, ведь она обещала ему не врать и ничего не утаивать. Но как поступить в этой ситуации, когда ей совсем не хочется говорить о том, что вчера вечером ей пришлось перенести тонну боли от своих воспоминаний и чувств? Она переводит взгляд на озеро, чтобы не видеть этих испепеляющих глаз. 

— Вчера я кое-что вспомнила, — начинает беспощадно рвать бумажку, внезапным образом появившуюся в руках.

— Об Эмме?, — вскидывает бровь, а Реджина останавливается.

— Признайся ей, я уверен, все будет хорошо, — улыбается. 

— Это исключено, — продолжает рвать оставшиеся куски на более мелкие. 

— И все же, попытаться стоит

— Генри, я уже попыталась однажды, — выкинув мусор, отряхивает руки и обессиленно опускает. 

— И вышло то, что вышло. Я не хочу повторять эту ошибку снова. 

— Мам, я наблюдал за ней. И знаю о чем говорю. — вскидывает брови.

— У нее тоже есть к тебе чувства

Она переводит на него взгляд.

— Тебе показалось. — вымученно улыбается. Воспоминания снова заполняют ее голову, как и те слова, оставившие серьёзные отпечатки на сердце. Она помнит каждую эмоцию в глазах Свон, каждую фразу, брошенную так не аккуратно, но попавшую точно в цель. Ей хотелось бы забыть тот разговор, стереть его из памяти, но, увы, как показала практика, даже зелья недостаточно, чтобы навсегда избавится от тех слов, которые не перестают всплывать до сих пор. И как это объяснить еще такому маленькому сыну? Она нежно улыбается ему, а Генри замечает в глазах лишь ужаснейшие страдания.

Сколько боли она перенесла?